аговаривая  то  на
Хакима, то на Загипу, но, надо сказать, в их сплетнях было и немало  правды.
Как-то днем на берегу пруда две сношки - Маум и Хадиша - стирали белье. Было
жарко, полуденное солнце обжигало руки  и  шею.  Женщины  разгибали  усталые
спины и разговаривали.  Охочая  до  разговоров  Хадиша  почти  не  умолкала.
Говорила она очень серьезно и деловито, словно сама была очевидцем  того,  о
чем рассказывала, и старшая невестка всегда верила ей.
     - Эй, женеше, если бы ты только видела, как Молда-бала  целовал  сестру
учителя!.. То и дело обнимает и целует! Обнимает и целует!..  "Кайным-ау,  -
говорю ему, - ты бы хоть меня постыдился". А он даже и  глазом  не  моргнул.
Отвечает: "Чего мне тебя стыдиться, ты же мне приходишься  женге..."  Каковы
теперешние джигиты, а? Ни стыда у них, ни совести.  Молда-бала  учился-то  у
русских. В прошлом году,  когда  он  приезжал  на  побывку,  только  и  было
разговоров что о его волосах да кудрях. Нынче вот, видишь, говорим,  как  он
целуется с нашими девушками среди бела дня. А в следующем году, поверь  мне,
женеше, будем распевать песни на его свадьбе...
     - Что ты  говоришь,  неужели  он  целовался?..  -  встрепенулась  Маум.
Отодвинув в сторону белье, она внимательно посмотрела на Хадишу. -  А  наши,
наши-то мужья - никогда ведь нас не целовали! Ты, наверное, что-то  путаешь,
Хадиша: неужели Молда-бала сделался русским? Сын Баркина никогда не  женится
на дочери Баркина.
     - Ойбой-ау, станет он разбираться в родословной!..
     - Да ну тебя, неужели уж он такой вероотступник?
     - Вера сама  по  себе,  а  Молда-бала  сам  по  себе...  Ты  бы  только
послушала, как он разговаривал с кайнагой!  "Все  эти  муллы  с  аллахом  на
устах, - говорит, - чревоугодники, корыстолюбцы! В Коране записано: "Помогай
бедному, не обижай ближнего". А я, говорит, не видел ни одного муллы,  ишана
или хазрета, чтобы он помогал своим бедным родичам!.." Ничего путного ему на
это кайнага не мог ответить, а ведь он человек умный и толковый. Мужчины  во
всем разбираются...
     - Ты, наверное, выдумываешь все, - возразила  Маум.  -  Неужели  сестра
моего кайным - учителя - войдет невесткой в дом хаджи? Бетим-ау, какой срам!
Ведь они и соседи и родственники. Как же это можно так,  чтобы  родственники
стали называть друг друга сват  и  сватья,  зять  и  невестка?  Конец  света
наступает, что ли? Недавно  мне  говорили,  что  какие-то  родичи  Ашибек  и
Мяшибек затеяли между собой вражду и дерутся... Да-а, наверное,  еще  не  то
увидим, когда начнется светопреставление. Родные братья поженятся на  родных
сестрах!..
     - Не Ашибек, женеше, а Бальшебек, - поправила Хадиша, стряхивая  белье,
и развешивая его на зеленые кусты. - Правду говоришь: по теперешним временам
всего можно ожидать. Слышала я, будто сам учитель сказал Молда-бале:  "Никто
вам не станет поперек дороги, лишь бы между вами самими согласие было".
     - Милая моя, что это за срамота? Разве  можно  идти  против  обычаев  и
делать, что кому взбредет в голову? Ведь мы до сих пор стесняемся посмотреть
на мужа при людах. Неужели мы это делаем оттого, что стесняемся  людей?  Или
разве мы несогласно живем с мужьями? Просто из приличия. А как  же  иначе?..
Учитель должен знать все это. А если он сам не знает, так чему  же  он  учит
наших детей?
     - Верно ты говоришь, женеше, что мы стесняемся взглянуть  на  мужа  при
людях. Когда деверь, например, приходит к нам, я  даже  стесняюсь  разливать
чай. Засиделся как-то деверь  у  нас,  а  мой  говорит  мне:  "Катын,  стели
постель!" Прямо так и сказал. Веришь или нет, женеше, я чуть не  сгорела  со
стыда, готова была сквозь землю провалиться. Так мне неудобно стало,  что  я
выбежала тогда из юрты. А после, как деверь  ушел,  я  говорю  своему:  "Как
только у  тебя  язык  поворачивается  заставлять  меня  при  девере  стелить
постель? Стыд-то какой!.." А он спокойно: "Чего  стыдиться,  первый  день  с
тобой живем, что ли, слава аллаху, восьмой год  идет,  как  вместе.  Или  ты
думаешь, деверь не спит со своей женой?.." Он всегда так - бухнет что-нибудь
необдуманно, а ты сгорай со стыда. Хоть и живем мы с ним восьмой  год,  а  я
никогда ему грубого слова не сказала, ни в чем  не  упрекнула  его.  А  ведь
нынешняя молодежь, смотреть противно, какая развязная и самовольная... Плохо
ли, хорошо, но мы строго придерживаемся старых обычаев.
     - Знаешь, о чем я сейчас подумала,  Хадиша,  -  перебила  Маум,  кончив
отжимать цветную скатерть с бахромой. - Ты говоришь, поженятся  они,  а  мне
кажется, что сын нашего кайнаги-хаджи просто балуется с ней, и все.
     - Неужели он такой?
     - Кто их, мужчин, знает, попробуй разгадай, о чем они думают.  За  мной
тоже один мой  двоюродный  брат  пытался  ухаживать.  Перед  самой  свадьбой
поехала я к дяде погостить, так вот сын этого дяди и стал  подкатываться  ко
мне.
     - Да что ты говоришь, женеше! Ты ведь об этом никогда не рассказывала.
     - Клянусь аллахом! Не видеть мне сегодня заката, если вру. Спали  мы  в
юрте. Слышу: подползает ко мне ночью... О создатель! Прости меня, грешную! К
чему я это вспоминаю... Да, подполз,  значит,  и  давай  нашептывать  разные
любовные слова. Я ему: "На грех наводишь". А он свое  "Женюсь,  говорит,  на
тебе, вот моя душа, вот моя совесть". О создатель! Ведь знал же, что  я  уже
засватана и со дня на день должна состояться моя свадьба. Что ни говорю ему,
ни слушает. Затвердил одно: "Женюсь  на  тебе!.."  -  и  все.  Вот  так  же,
наверное, и Молда-бала хочет побаловаться со своей двоюродной  сестренкой...
Загипа - совсем еще глупенькая, девчонка, вот он и крутит ей голову. Клянусь
аллахом, что это именно так.
     - Чем же у вас тогда кончилось с дядькиным сыном, а? - спросила Хадиша.
Она   с   любопытством   взглянула   на   Маум:   "Что   это   она   сегодня
разоткровенничалась, обычно от нее слова не добьешься?.."
     - Прогнала я его, только уж теперь не помню, что тогда ему  сказала.  О
всевышний, не гневайся на нас за нашу греховную болтливость. Дотошная же ты,
Хадиша, заставляешь говорить, что не дозволено... Может  быть,  ты  все  это
выдумала про сестру учителя и Молда-балу? Ведь Загипа еще совсем дитя, да  к
тому же и сирота. Живет она у невестки, а невестка - что злая мачеха. Трудно
приходится бедной девушке, - докончила Маум и покачала головой.
     - Да,  женеше,  ты  слышала,  что  на  вечеринке-то  было,  а?  На  той
вечеринке, что в честь приезда кудаши* Менди-кыз устраивали? Менди-кыз замуж
выходит, приезжала повидаться  с  родственниками...  Так  вот,  посадили  на
вечеринку рядом с ней Жартая, сына бывшего волостного управителя,  а  она  с
ним даже и разговаривать не захотела. Все с Молда-балой  заигрывала.  Жартай
обиделся и чуть было не поднял скандал. В самый разгар вечеринки ушел и увел
с собой своих сестер. А после-то что было?!.  Когда  кудаша  уехала,  Шолпан
наша с Молда-балой  закрутила.  Загипа  узнала  об  этом  и  с  тех  пор  не
разговаривает с Шолпан. А ведь какими они были  подружками!  Говорят,  Макка
даже грозилась, что расскажет о проделках Шолпан  ее  мужу  -  девятилетнему
Сары. Нашла же чем пугать. Какой Сары муж, у него еще  молоко  на  губах  не
обсохло. А Шолпан-то, Шолпан - отчаянная женщина,  она  еще  и  с  Аманкулом
любовь крутит.
     ______________
     * Кудаша - сватья.

     - Между прочим,  нашего  Молда-балу  следовало  бы  женить  на  кудаше.
Менди-кыз - хорошая девушка. Сказывали, что она недолюбливает своего  жениха
и выходит за него не по своей воле. Кто-то  мне  говорил,  что  собственными
ушами слышал, как она жаловалась на свою судьбу учителю.
     - Правда ли это? Что-то мне не  верится.  Она  -  девка  с  характером,
большая привередница. Не дай аллах, если такая  вдруг  попадет  в  наш  аул.
Пусть выходит за кого угодно, только не за наших джигитов.
     - Напрасно  на  нее  люди  наговаривают.  Менди-кыз  -  дочь   довольно
состоятельного человека. Она училась в школе,  а  Хакиму  как  раз  такая  и
нужна.
     Быстро разлетелась молва по всем  окрестным  аулам  о  том,  что  Хаким
собирается жениться на сестре учителя. Эта  новость  вызвала  разные  толки;
одни недоумевали, другие были явно против этого брака,  а  третьи,  которые,
очевидно, ничего не знали о родственных связях между Хакимом  и  Загипой,  с
одобрением относились к их намерениям.


3

     Как-то совсем недавно в аул учителя Халена  приехала  погостить  кудаша
Менди-кыз. В честь ее молодежь устроила  вечеринку.  Пригласили  почти  всех
джигитов  и  девушек  из  окрестных  аулов,  расположившихся  на  летовку  в
междуречье. Это и была как раз та вечеринка, о  которой  вспоминали  Маум  и
Хадиша у пруда.
     Едва зашло солнце и первые вечерние тени поползли  по  траве,  к  юртам
Халена стала стекаться молодежь. Приезжали группами и поодиночке, верхами  и
на подводах, и вскоре обе юрты до отказа наполнились гостями. Оживленно было
во всем ауле, как на Джамбейтинской ярмарке.
     Возбужденные и радостные гости, с нетерпением  ожидая  начала  веселья,
громко переговаривались между собой, делились новостями, шутили и  смеялись.
Девушки,  шелестя  подолами  шелковых   платьев   и   позвякивая   серьгами,
таинственно перешептывались, лукаво посматривая на джигитов. Влюбленные пары
обменивались молчаливыми, только им одним понятными  загадочными  взглядами.
Кокетливые и говорливые молодайки, ловя на  себе  робкие  взгляды  джигитов,
весело щебетали, изощряясь в острословии.
     Возле юрт шумела ватага ребятишек. Как юркие чебаки, они  ныряли  между
толпившимися гостями и на окрики отвечали звонким смехом. Маленький Адильбек
пробрался в юрту. Прижавшись головой к решетке, он пристально и  чутко,  как
старый сайгак, стал наблюдать за братом.  Он  видел,  как  девушки  украдкой
бросали на Хакима нежные взгляды, и это радовало гордого мальчика.  Адильбек
думал о  том,  что  придет  время,  и  он  станет  таким  же,  как  брат,  -
образованным и красивым,  и  на  него  будут  заглядываться  девушки;  мысли
мальчика витали где-то под самым куполом юрты. "Мой брат - самый красивый  и
умный джигит", - оглядев всех присутствующих в юрте, подумал Адильбек. Он по
пальцам сосчитал, сколько было гостей из других аулов. Почти все  джигиты  и
девушки, кроме кудаши, были ему знакомы. Кудаша Менди-кыз сидела на почетном
месте,  рядом  с  Загипой  и  Задой.  Желтый  свет  подвешенной  к   шанраку
керосиновой лампы хорошо освещал ее круглое красивое лицо с тонкими бровями,
открытым  прямым  лбом  и  родинкой  на  щеке.  Родинка  на  щеке  Адильбеку
показалась знакомой. "У кого же я видел на щеке точно такую  же  родинку?  -
вспоминал он. - А-а, у Макки... Значит, Менди-кыз и Макка - сестры. Конечно,
они так похожи друг на друга, как две капли воды. И глаза у них  одинаковые,
большие и черные, как смородина... Пойду позову ребят, чтобы  посмотрели  на
кудашу..." Адильбек отошел от решетки и стал протискиваться к выходу.
     - Отстань, чего ты прицепился ко мне как  репей,  -  оттолкнула  Шолпан
Аманкула, пытавшегося в темноте обнять и поцеловать ее. Она шагнула вперед и
остановилась в полосе света, падавшего из двери, раздумывая, заходить или не
заходить в юрту.
     Заметив Хакима, Шолпан решила войти. Переступив порог, она примкнула  к
толпившимся у стены девушкам и молодайкам и стала с любопытством и  завистью
оглядывать кудашу. "Кто же будет тем счастливым джигитом,  которого  посадят
рядом с этой красавицей? - подумала Шолпан.  -  На  кого  Менди-кыз  обратит
внимание? На Хакима?!." Ревниво забилось  сердце  молодой  женщины  от  этой
догадки. Хаким стоял к ней спиной, худощавый, плечистый и  стройный,  словно
специально созданный для любви; начавшие отрастать волосы  колечками  вились
на его красивом затылке. Шолпан страстно хотелось немедленно  увести  отсюда
Хакима, увести, обнять и расцеловать, чтобы он принадлежал только ей  одной;
она  двинулась  было  к  Хакиму,  но  тут   же   остановилась,   поняв   всю
бессмысленность и бестактность своего поступка,  да  и  не  знала,  не  была
уверена, пойдет ли он с ней или откажется. Девушки заметили, как  пристально
Шолпан  смотрела  на  Хакима,  и,  очевидно,  поняв  ее  намерения,   начали
перешептываться, бросая косые взгляды на молодую женщину. Шолпан засмущалась
и опустила глаза. "Он красивый, ученый, сын известного и уважаемого в округе
хаджи. А я кто? Бедная вдовушка... - с горечью подумала Шолпан. -  Разве  он
когда-нибудь полюбит меня? - Но, гордая и самолюбивая, она тут же  возразила
сама себе: - Полюбит! Разве я не красивая, разве на меня  не  засматриваются
джигиты? Стоит мне только захотеть, любого покорю. Во всех аулах на  джайляу
меня называют: "Красавица Шолпан!", "Бойкая Шолпан!" Ну кто здесь из девушек
может сравниться со мной? Разве только эта воображуха и грамотейка кудаша? А
остальные даже не умеют как следует принять джигита и  напоить  его  чаем...
Может, худощавая Загипа затмит мою красоту? Посмотрим!.."
     В юрту вошел Сулеймен, и сразу все  стихли.  Он  больше  всех  принимал
участие в организации вечеринки и был избран ее руководителем.
     - А ну, дайте дорогу! - весело проговорил он, проходя в центр круга.
     Молодежь потеснилась, уступила дорогу. Шолпан еще  теснее  прижалась  к
стенке. Она равнодушно  посмотрела  на  мирзу  Жартая,  важно  шагавшего  за
Сулейменом, и снова повернулась к Хакиму. Жартай  улыбался.  Сытое,  румяное
лицо его дышало довольством. Наглые, сластолюбивые глаза его  скользнули  по
толпе и остановились на Шолпан. Оценивающим  взглядом  он  посмотрел  на  ее
высокие тугие груди. Шолпан нахмурила брови и спряталась за  спину  какой-то
девушки. Мирза ухмыльнулся, он успел ей дважды подмигнуть.
     Сын бывшего волостного управителя, мирза Жартай рос в холе и  достатке,
родители ни в чем ему не отказывали. С детских лет  привык  он  к  почету  и
уважению, считал себя самым умным и интересным джигитом и  смотрел  на  всех
свысока.  Молодежь  недолюбливала  самодовольного,  чванливого  байчука,  но
особенно ненавидел  его  Аманкул.  Сейчас,  заметив,  как  Жартай  похотливо
посмотрел на Шолпан и подмигнул ей, он вспыхнул,  лицо  залилось  краской  и
невольно сжались кулаки.
     - Как на свою  суженую  смотрит...  -  буркнул  Аманкул,  с  ненавистью
посмотрев  на  Жартая.  Затем   повернулся   к   Сулеймену   и   полушепотом
проговорил: - Отвел бы лучше на ярмарку этого байчука да и продал там!..
     Жартай сделал вид, что не расслышал, о чем говорил Аманкул,  лишь  чуть
изменился в лице.  Сулеймен  неодобрительно  нахмурил  брови,  а  девушки  и
молодайки, толпившиеся у дверей, испуганно переглянулись и зашушукались.
     Вся забота  об  устройстве  гостей  лежала  на  руководителе  вечеринки
Сулеймене. Он провел знатного Жартая на почетное  место  и  усадил  рядом  с
кудашой Менди-кыз. Затем стал рассаживать попарно  остальных  гостей.  Когда
все было закончено, он подал знак кому-то, стоявшему  у  дверей,  чтобы  тот
пригласил в юрту акына. Широко шагнув через порог,  в  юрту  вошел  стройный
джигит лет двадцати - двадцати двух, с бронзовым  от  загара,  выразительным
лицом.  В  правой  руке  он  держал  домбру.  Снова  наступила  тишина,  все
посмотрели на вошедшего. Это был Нурым, любимец молодежи, смелый  и  веселый
джигит, прославленный акын, без которого не проходила ни  одна  вечеринка  в
округе. За ним вошли еще несколько  джигитов,  составлявших  почетную  свиту
акына. Вскинув домбру и стремительно пробежав гибкими пальцами  по  струнам,
Нурым слегка поклонился руководителю вечеринки и запел:

                     Начну, коль велишь ты, Сулеш-ага,
                     Могу я хорошие песни слагать,
                     Гостям их отдам, свои песни-дары...
                     Привет вам, друзья, от акына Нурыма!

     Сулеймен, улыбаясь, широким жестом пригласил певца на  почетное  место.
Загипа и Зада подвинулись, и Нурым сел рядом с Менди-кыз.  Лихо  сдвинув  на
затылок круглую каракулевую шапку, он снова ударил по струнам домбры и запел
скороговоркой:

                   Я вам эту песню пою, кудаша,
                   Пусть будет она, как и вы, хороша
                   Как лебедь по синим озерным волнам,
                   На вечер веселый вы прибыли к нам.
                   Вы всех покорили своей красотой,
                   Вы стали на вечере нашей душой,
                   Джигиты не сводят с вас пристальных глаз,
                   Горят, словно солнце, браслеты на вас,
                   Нежны ваши пальцы, а брови тонки,
                   А черные косы - не косы, венки,
                   А голос - не голос, а трель соловья,
                   Да разве все выскажет песня моя!
                   Завидуют девушки вашей судьбе,
                   Вы - как воскресшая Кыз-Жибек!

     Едва  певец  смолк,  как  со  всех  сторон  послышались   одобрительные
возгласы:
     - Пой, Нурым, пой!
     - Рассыпай свои жемчуга, наша гостья достойна, чтобы славить ее!..
     - Правильно! Чем она не Кыз-Жибек!..
     Менди-кыз встала, низко  поклонилась  певцу  и  подарила  ему  шелковый
платок. В глазах кудаши светилась ласка и теплота.  Поблагодарив  ее,  Нурым
окинул довольным взглядом  гостей,  половчее  взял  домбру  и  снова  запел,
восхваляя теперь уже всех присутствующих веселой, задорной песней.
     Кудаша Менди-кыз  приходилась  свояченицей  учителю  Халену.  Она  была
образованной, умной и красивой девушкой. Засватал ее какой-то богатый  жених
из дальних аулов. Хотела или не хотела того Менди-кыз, но  о  ней  упорно  в
степи распространялись слухи, что жениха своего она не любит  и  выходит  за
него поневоле. Слышал об этом и Жартай. На  вечеринке,  когда  его  посадили
рядом с почетной гостьей, красавицей Менди-кыз, он нисколько не  сомневался,
что легко покорит обаятельную девушку, будет иметь у нее успех. Но Менди-кыз
холодно отнеслась к ухаживаниям самодовольного мирзы: сухо ответила  на  его
приветствие и затем так же сухо и коротко отвечала на  его  вопросы.  Жартай
был озадачен, он никак не мог понять, отчего девушка так равнодушна к  нему,
обиделся на нее и решил отомстить ей. Он стал  выжидать  подходящий  момент,
чтобы вставить какое-нибудь  оскорбительное  для  кудаши  слово.  Менди-кыз,
разговаривая с Загипой, настолько отвернулась от мирзы, что он видел  только
ее спину.
     - Загипа, - щуря хитрые глаза, обратился Жартай к сестре учителя, -  ты
даже не соблаговолила сказать, как величать твою красавицу кудашу. Может, ее
просто по приметам, называть, например по родимому пятну на  лице,  а?  Или,
как назвал ее этот шут Нурым, - бала? Да она уже который год невестится!..
     Кудаша молча выслушала полные желчи слова мирзы и даже не  взглянула  в
его  сторону.  Она  смотрела  на  какого-то  джигита,  который  пел   новую,
незнакомую ей песню. Но Загипа приняла  близко  к  сердцу  язвительную  речь
Жартая. Щеки ее зарделись, она тут же ответила:
     - Жартай-ага, как величают мою кудашу, знают  даже  дети  нашего  аула.
Если это правда, что вы до сих пор не знаете, как ее зовут, то могу сказать:
Менди-кыз. Это красивое имя, и Нурым правильно  произнес  его.  Нурым  верно
сказал, что наша Менди-кыз - баловница судьбы. Вам, Жартай-ага, совсем не  к
лицу так оскорбительно отзываться о Нурыме и называть его шутом. Он не  шут,
а настоящий джигит. Неплохо было бы, если бы каждый  из  нас  родился  таким
певцом, как Нурым!..
     С самого начала вечеринки Загипа была недовольна  Жартаем,  возмущалась
его развязностью и самодовольством, и  теперь,  как  ни  старалась  говорить
сдержанно, в ее голосе все же чувствовалось негодование.
     - Есть, Загипа,  такая  присказка:  "Кто  не  совестливый,  тот  станет
певцом, кто не ленится, тот будет сапожником..." Ты говоришь,  что  Нурым  -
непревзойденный певец? Ну, милая,  значит,  ты  просто  не  видела  в  жизни
настоящих певцов. А