Степь  и
город будут биться насмерть..."
     Вести, одна страшнее другой, летели от аула к аулу, предвещая беды.
     - Отберут землю!
     - Угонят людей и скотину!
     - Всю нашу степь отдадут царю!
     - В аулы придут попы изгонять мусульманскую веру!
     Встревожилась, всколыхнулась степь. Оставив зимовья, заспешили  аулы  в
глухие места, не стали ждать окота овец, отела коров, наспех собрались и - в
степь, подальше от насиженных мест.
     Наш аул быстро  добрался  до  озера  Сулукуль.  Со  всех  сторон  стали
стекаться сюда многочисленные роды и подроды, и  каждый  прямо-таки  оглушал
степь своим боевым кличем. Не стихал топот  коней,  шум  и  гам  висели  над
джайляу. Из уст в уста передавались новости:
     - Род Байбакты поднялся до единого человека.
     - Сел на коня батыр Сеил из рода Алаша.
     - Султан Кангали Арысланов собрал войско против губернатора!
     - Батыр Айжарык из рода Табын с двумя тысячами  джигитов  перешел  реку
Жем и направляется к нам!
     Кипела степь, бурлила. "Скоро битва! Скоро -  в  бой!"  Сорок  джигитов
нашего аула сели на коней и составили отряд Даулетше. Приготовлены были  все
пять видов оружия - копье и лук, секира, кривая сабля и фитильное ружье. Все
поднялись, даже мальчишки. Ночью вместе с джигитами они  стерегли  коней,  а
днем с вершины холма высматривали врага.
     Был совершен обряд жертвоприношения - зарезано сорок  баранов.  Старики
упали на колени, старухи застыли в  причитаниях.  Молили  Аллаха  ниспослать
кару на голову царю - извергу. Всю ночь  девушки  и  молодухи  жгли  костры,
стерегли  скотину.  А  утром  Даулетше  с  отрядом  вышел  в   путь,   чтобы
присоединиться к войску султана Хангали.
     - Родной мой!..
     - Верблюжонок мой ненаглядный...
     - Да будут с вами все сорок ангелов-хранителей...
     Бередил душу заунывный плач старух. Степь стонала...


     Хангали рассказывал...
     Все началось с того самого злополучного "Уложения".  Как  образованному
человеку родов Тама  и  Табын  губернатор  Уральска  генерал-майор  Веревкин
прислал мне в тот год бумагу.  В  ней  говорилось:  "Для  осуществления  мер
нового правительственного Уложения в  киргизские  степи  выезжает  начальник
уезда подполковник Черноморцев. Окажите ему всемерную помощь".
     - Лучше смерть, - решил народ.
     Батыра Айжарыка выбрали предводителем, меня - его советником.
     - Ведите нас! Мы с вами.
     Воспользовавшись указанием губернатора, я отправился вдоль реки Елек до
Карасу, чтобы выведать об  истинных  намерениях  Черноморцева.  Подполковник
выехал в степь проводить выборы  волостных  управителей  и  аульных  старшин
согласно  "Степному  уложению".  Комиссия  собрала  народ,  объяснила  новый
порядок и услышала в ответ:
     - Убирайтесь своей дорогой!
     В этом неповиновении Черноморцев обвинил прежде всего меня.  Однако  не
подал виду и  решил  схитрить:  послать  меня  отсюда  в  Уральск,  якобы  с
донесением генерал-губернатору Веревкину.
     - Донесение весьма важное  и  срочное,  -  сказал  начальник  уезда.  -
Привезешь ответ. Если выполнишь поручение, твои заслуги будут отмечены.
     Я ответил с готовностью:
     - Есть, господин  подполковник!  Отказываться  от  доброго  дела  не  в
обычаях моего народа.
     Дали мне солдата-калмыка, и отправился я в Уральск.
     Конечно же, по дороге я вскрыл секретный пакет. "Человек, вручивший вам
это письмо, является главным подстрекателем киргизов к бунту", -  говорилось
в нем.
     Что было  дальше,  понять  нетрудно.  Весть  о  коварстве  Черноморцева
облетела степь.
     - Обезглавить всех! - решил народ.
     - Нет, уничтожать комиссию не имеет смысла. Лучше отправимся в  сторону
Уила и поднимем тамошние аулы, - решил я и с  отрядом  вооруженных  джигитов
пошел через Елек в Уил.
     Так начался поход в ответ на коварство царских сатрапов.


БИТВА В ДОЛИНЕ ЖЕМА

     Как только "Степное уложение" было утверждено монаршей волей Александра
Второго 21 октября 1868 года, началось его  проведение  в  жизнь  с  помощью
оружия. Из Уральска вышел отряд  подполковника  барона  Штемпеля  и,  пройдя
Анхаты  и  Шидерты,  направился  в  сторону   реки   Калдыгайты.   А   отряд
подполковника Новокрещенова из  Оренбурга  двинулся  к  реке  Жем,  в  глубь
казахской степи. Этот отборный казачий  отряд  из  пятисот  всадников  решил
прежде всего усмирить большой род Байулы. Само собой понятно, грозный  отряд
с ружьями и пушками устрашающе подействовал на мирных кочевников. К тому же,
подобные отряды, как стало известно, появились  и  в  приморских  степях  за
Мангыстау, и возле Калмыкова - среди  густо  населенных  аулов  вдоль  Яика.
Неподалеку от Оренбурга, на землях родов Шекты и Табын также выросли казачьи
укрепления.
     Едва дошел слух о том, что казачье войско вышло из  Оренбурга,  как  мы
первым делом расставили по дороге дозорных.
     - Выследим их, отрежем обратный путь, налетим из засады!  -  горячились
джигиты. Но я думал иначе.
     - Чем глубже враг проникнет в степь, тем хуже для него.  Он  не  сможет
получить оружие, продовольствие, не сможет заменить  подводы  и  коней.  Чем
длиннее будет их путь, тем больше измотаются солдаты и тем легче будет  наша
победа, - уговаривал я джигитов. Батыр Айжарык поддерживал меня.
     Налево от нашей стоянки начиналась бескрайняя степь Мангыстау, а справа
лежало низовье реки Жем, травянистое, плодородное.
     Послав в аулы возле притоков  Каракобда  и  Сагыз  нарочных  для  сбора
людей, Айжарык с двумя тысячами джигитов расположился у холма Алкельды.
     Самое надежное в походе - быстрый и сильный конь. Для  смены  в  нужный
момент джигиты держали в поводу еще по одному коню. Основное оружие - кривые
сабли и секиры. Фитильные ружья имелись лишь у одного из  десяти  воинов,  у
остальных - луки. Густо увешанные колчанами со стрелами лучники были  похожи
на больших ежей. Среди них было немало искусных стрелков, способных поразить
цель в двухстах саженях. Иные стрелы  прошивали  шею  коня.  Многие  джигиты
умели на всем скаку поднять с земли на кончике копья  засохший  катышок.  Но
сильнее любого оружия в бою - львиное сердце воина. Немало джигитов с  таким
отважным сердцем полегло под градом пуль и ядер царского войска...
     Высокий холм Алкельды стоял на левом берегу Жема. Днем и ночью  на  его
вершине находились  дозорные.  Стоило  появиться  облачку  пыли  вдали,  как
раздавался крик: "Враг идет!" Этот предостерегающий  клич  того  времени  на
века дал имя холму: "Алкельды" - "враг идет".
     Этот холм оказался в  руках  врага.  Отряд  Новокрещенова,  пробравшись
вдоль  реки  Жем,  расположился  здесь  на  стоянку,  расставил  дозорных  и
установил пушки, давая понять, что этим местом он завладел навсегда.
     - Ну теперь уже хватит! - сказал тогда Айжарык своим воинам.  -  Ни  на
шаг не пропустим дальше обнаглевшего врага! За детей и жен наших!  За  землю
наших отцов! За веру! За жизнь! Вперед, батыры мои!..
     Двухтысячное войско разделилось на четыре  отряда,  готовясь  к  битве.
Родовой клич раздавался окрест:
     - Агатай! Агатай!
     - Каратаз! Поддержи нас!
     - Жилкиши-ата!
     - Каракете!
     Первым ринулся в бой батыр  Кейкиман  из  рода  Исык.  Почти  весь  его
отряд - триста человек - имел копья, лучников было  всего  лишь  двенадцать.
Конник с копьем опаснее, чем с луком, на ходу из лука стрелять трудно, легче
из засады, когда есть возможность спокойно прицелиться.
     По команде батыра, первый  конный  отряд  наметом  ринулся  на  казачье
укрепление.  Другой  отряд,  находясь  от  первого  за  две  версты,   начал
приближаться легкой рысью. Казаки тоже разделились и, растянув ряды, застыли
в ожидании команды. Мы видели, как  они  выхватили  сабли,  приготовились  к
рубке.
     "Ну сейчас сойдутся стена на стену, - решили мы. - Наши с копьями и  те
с саблями". Но казаки  почему-то  медлили,  подпускали  наших  джигитов  все
ближе.
     - Как только  ринется  в  бой  Кейкиман,  бросайтесь  вперед  и  вы!  -
распорядился Айжарык.
     Кейкиман  уже  подскакал  вплотную  к  цепи  казаков.  До  нас  донесся
многоголосый крик:
     - Аруак!.. Аруак!
     Мы следили, затаив дыхание. "Вот теперь начнут колоть  -  рубиться",  -
думал каждый из нас.
     - Смотри, дрогнули, не выдержали!..
     - Убегают, смотри! Бегут казаки!
     Но казаки не убегали,  они  лишь  расступились  и  тогда  наши  джигиты
оказались лицом к лицу с солдатами. Ружья их  ощетинились  штыками.  Грохнул
залп. Вздрогнула земля. Будто огнем обожгло Кейкимана, с кличем вырвавшегося
вперед. Он упал на шею своего скакуна...
     Вооруженных копьями и секирами  степняков  солдаты  встретили  ружейным
огнем.
     Когда дым рассеялся, мы увидели, что передние  ряды  всадников  скошены
пулями, смяты. Задние, не удержав коней, хлынули на  них,  топча  раненых  и
убитых. Ударил второй залп и вторая волна джигитов  упала,  как  подкошенная
трава. Погиб батыр Кейкиман, но бездыханное тело его не  коснулось  земли  -
два джигита на полном  скаку  подхватили  тело  батыра  и  повернули  назад,
увлекая за собой остатки отряда.
     Айжарык с вершины холма видел вражескую западню,  он  кричал  что  есть
силы, пытаясь предостеречь Кейкимана, но тщетно, - батыр  не  расслышал  его
команды.
     Теперь  бросился  на  врага  сам  Айжарык,  стараясь  увлечь  за  собой
столпившихся в растерянности джигитов. И в то же время, с другой стороны  на
помощь предводителю ринулся  в  атаку  второй  отряд,  впереди  которого  на
бело-сивом коне несся Кобланды, известный акын из  рода  Алаша.  В  яростном
намете с кличем на  устах  мчались  за  Кобланды  шестьдесят  его  джигитов.
Казалось, их бросили в бой яростные пламенные стихи поэта:

                      Когда, по-волчьи нюхая след,
                      По-лисьи скользя всю ночь напролет
                      В броне, на которой - тяжелый лед,
                      Копьем разя и подняв наш стяг,
                      Тебя мы изгоним, коварный враг?

     Казаки Новокрещенова были уверены, что после гибели джигитов Кейкимана,
остатки степняков обратятся в бегство. И вдруг новый отряд вылетел  на  них.
Со свистом полетели стрелы. Боевым кличем, казалось,  была  оглушена  земля.
Вздымая пыль, в едином порыве мчались шестьдесят джигитов. Трепыхал на ветру
стяг на длинном копье.
     Цепь конных казаков дрогнула, но солдаты  продолжали  стоять  в  боевом
порядке.
     Падучей звездой несся впереди  отряда  Кобланды,  держа  в  левой  руке
повод, а в правой боевое копье. Пучок орлиных перьев  колыхался  у  него  за
спиной. Айжарык пустил своего коня на соединение с джигитами акына.
     Казаки упрятались за спинами солдат.  Офицер  что-то  орал,  размахивая
руками. Солдаты стали поспешно перестраиваться, чтобы встретить огнем  отряд
Кобланды.
     Дальнейшее произошло молниеносно: недружный  ружейный  залп,  казалось,
заглох под топотом коней; пыль, дым, - все  смешалось;  топот  коней,  храп,
визг, крик - сплошной  гвалт  стоял  над  степью.  Люди,  кони  закружились,
завертелись, замелькали в куче - так, еле видимая, трепещет в  клубах  серой
пыли только что сваленная бурей юрта...
     Лишь через некоторое время стало возможным понять,  что  случилось.  На
солдат, едва успевших выстрелить, вихрем налетели джигиты.  Задние  их  ряды
врезались уже в свалку людей и коней, в  огромную  пасть  смерти.  Никто  не
дрогнул,  ни  один  не  повернул  обратно.  Солдаты  рассыпались  в  панике,
пустились, кто куда.  Половина  из  них  была  заколота  копьями,  задавлена
копытами коней. Но тут опомнились казаки и ринулись на разрозненный  остаток
отряда Кобланды. Рубились они остервенело...
     Ни один из шестидесяти джигитов  не  вышел  из  боя.  Айжарык  пал  под
казачьей шашкой.
     Дико ржал и кружил в стороне бело-сивый конь Кобланды...
     Кровавым побоищем обернулась  для  нас  первая  схватка.  Казалось,  не
подняться, не опомниться нам больше. Теперь на смену  опрометчивой  дерзости
пришел трезвый рассудок. Потеряв Айжарыка, я призвал верных его  джигитов  к
себе, собрал лучших конников Кейкимана, Тунгамара, батыра Амандыка и  сказал
им:
     - Батыры, верный спутник отваги - ум  и  хитрость.  Не  только  лобовым
налетом, но хитростью должны мы теперь измотать врага. Предлагаю  небольшими
группами, по десять - двадцать человек, двинуться к сопке  Майшокы.  Сделаем
вид, будто удираем. А за сопкой соберемся все вместе и  устроим  засаду.  Не
может быть, чтобы враг, опьяненный победой, не стал преследовать нас.  Итак,
двигайтесь к Майшокы.
     Сорока отборным смельчакам Даулетжана, с саблями и секирами, я  поручил
привлечь к себе внимание казачьей сотни, увлечь ее за собой как можно дальше
и таким образом оторвать казаков от солдат.
     Исполняя приказ,  сарбазы  двинулись  к  Майшокы,  я  же  с  двумястами
джигитами помчался вдоль реки Жем.
     Как я и предполагал, казаки приняли смельчаков Даулетжана за наш заслон
и ринулись вскачь за ними. Джигиты Даулетжана, круто повернув резвых  коней,
с гиканьем налетели  на  казачий  обоз.  Над  котлами  походной  кухни,  над
телегами засвистели стрелы степняков. Когда казаки стали настигать джигитов,
те повернули коней в сторону Майшокы.  Подпустив  казаков  поближе,  джигиты
засыпали их тучей стрел и снова ушли далеко вперед. Так они делали несколько
раз, кружили по степи, обстреливали погоню и снова уходили. Это окончательно
взбесило казаков. Они скакали разрозненно,  растянувшись  по  степи.  Вперед
вырвалось десятка  полтора  наиболее  ретивых  преследователей.  До  Майшокы
оставалось рукой подать. Тут уж и  я  со  своими  двумя  сотнями  ринулся  к
назначенному месту.
     Джигиты Даулетжана вихрем домчались до сопки и выстроились в ряд, точно
журавлиная стая. Разгоряченные казаки не думали сдерживать коней.
     Вот тут-то  и  выскочили  из  засады  сарбазы,  Тунгатара  и  Амандыка.
Надвинув шапки до самых бровей, накрепко  перетянув  их  белыми  платками  с
длинными копьями наперевес они помчались на врага. Двести сарбазов во  главе
с двумя батырами мгновенно окружили казаков,  точно  волка,  ворвавшегося  в
овчарню.  Не  прошло,  наверное,  и  минуты,  как  поверженные  казаки   уже
обливались кровью в пыли, а кони их с диким ржанием неслись в степь. Сарбазы
обрушились на остальных казаков, как ураганный шквал. Храп  коней,  крики  и
стоны, конский топот и свист стрел - все это сотрясало окрестности  Майшокы.
Скакали кони, волоча раненых  и  убитых.  Корчились  под  копытами  коней  в
предсмертном ужасе казаки. Вражья крепость осталась далеко, и солдаты  ничем
не могли помочь гибнущей казачьей сотне. Разгоряченные джигиты уже понеслись
было в сторону крепости, но я послал гонца с приказом вернуться.
     Стали считать потери. У казаков погибла полностью  вся  сотня  и  часть
солдат. Из наших на веки вечные сложили  головы  на  священной  земле  дедов
шестьдесят джигитов Кобланды и около ста джигитов Кейкимана..."


     Записав  горькую  исповедь  Кангали  Арысланова,  а   также   некоторые
воспоминания своего детства, Бахытжан Каратаев  почувствовал  необыкновенное
облегчение. Прошлое живо напоминало ему о вечной борьбе за счастье,  вселяло
бодрость  в  душу  старого  узника.  Он  собрал  листки,  исписанные  мелким
стремительным почерком, сложил их  и  тщательно  запрятал  в  карманы  и  за
подкладкой просторного чапана. Потом с усмешкой глянул на маленький глазок в
железной двери и начал, как ни в чем не бывало,  расчесывать  пальцами  свою
длинную  бороду.  Так  он  сидел  некоторое  время,  охваченный   неожиданно
нахлынувшей радостью. Но в затхлой камере радость призрачна, а горе особенно
тяжко: выглянет на миг из-за черных туч солнышко, блеснет лучами и снова  со
всех сторон надвинется мрак. Вспорхнула,  исчезла  легкая  радость  и  снова
тяжелые думы овладели старым узником.
     Он поднял голову, уставился на  маленькое,  узенькое  оконце  у  самого
потолка.
     "Вся моя надежда - ты!" - сказал ему отец перед смертью. Он лежал рядом
со своим братом, которого принесли с поля боя на носилках, сложенных из пик.
Там, в долине Тущикуль, уснули вечным сном незабвенные герои...
     Сколько дней, сколько месяцев прошло с тех пор? Кто  знает...  То  были
дни всенародного горя. Начались гонения, расправа. Тяжкие наступили времена.
Угоняли, высылали семьи и родственников восставших. Из  рода  Ормана  угнали
всех. Выселили старого Кусепа и его сыновей Ахметше,  Шангерея,  Селимгерея,
Адильгерея с семьями. Выслали бы и меня, но у меня умер отец и к тому  же  я
был слишком мал. Совсем еще маленьким был и  Батыр  дяди  Даулетше.  Вот  мы
вдвоем с ним и остались от нашего рода. Одному девять, другому семь лет.
     Не сразу узнали мы, куда высылали наших сородичей, лишь потом  пронесся
слух, что в городок Старосербск  Екатеринославской  губернии.  Туда  русское
самодержавие высылало всех казахских султанов, обрекая их на  верную  смерть
вдали от родины. Ссылали не только после 1868 года,  но  и  раньше,  еще  во
времена хана Нуралы. Сам хан Нуралы стал первой жертвой и умер  в  Уфе.  Сын
его Орман Нуралиев погиб в петербургской тюрьме. А сын Ормана Кусеп Нуралиев
был выслан со всеми сыновьями. Изгоняли не только султанов.  За  выступление
против  "Степного  уложения"  царское  правительство  отправило  на  каторгу
четыреста видных людей  из  рода  Байбакты.  Известный  бий  Жунус  и  батыр
Сенгирали умерли в  оренбургской  тюрьме.  Тысячи  людей  погибли  на  своей
родине, сотни умерли в застенках Оренбурга, в сибирской ссылке. От  жестокой
расправы  стонала  степь.  За  свободу,  за  волю  народную  сложили  голову
незабвенные герои. Теперь вот и мы томимся в каменных застенках. Теперь  вот
и мы попали в свирепые когти белых генералов, приспешников  кровавого  царя,
палача народов...
     Тяжело лязгнула железная дверь камеры.
     - Эй, киргиз-бабай, - сказал тюремный страж, - бороду давай сбривать.
     Каратаев медленно повернулся к нему и отрицательно покачал головой.
     - Не желает бриться,  -  бросил  стражник  кому-то  позади  и  снова  с
грохотом закрыл дверь.
     - Подготовили к суду... - прошептали губы Бахитжана.


2

     На военно-полевом суде не было ни прокурора, ни адвоката.  Председатель
генерал Емуганов торопливо вошел в зал  с  двумя  полковниками-заседателями,
уселся за стол и начал одно за другим перебирать дела.
     - Обвиняемый Дмитриев здесь?
     - Здесь, - ответил Дмитриев и встал.
     - Имя, фамилия?
     - Петр Астафьевич Дмитриев.
     - Признаете ли себя виновным в предъявленных обвинениях?
     - Нет.
     - Садитесь. Обвиняемый Червяков здесь?
     - Здесь.
     - Имя, фамилия?
     - Павел Иванович Червяков.
     - Признаете ли себя виновным в предъявленных обвинениях?
     - Нет.
     - Садитесь, - бросил генерал, открывая следующее дело.
     Здание суда было оцеплено  сотней  казаков,  а  в  зале,  навытяжку,  с
обнаженными шашками, стояли офицеры. Менее часа понадобилось генералу, чтобы
"опросить" двадцать  пять  обвиняемых,  так  усиленно  охраняемых  казаками.
Дольше и обстоятельнее других говорили в заключительной речи лишь Дмитриев и
Червяков. Остальные произнесли по нескольку слов, неизменно заявляя, что  не
признают за собой никакой вины  и  требуют  освобождения.  Тяжело  раненного
Нуждина - у него была сломана рука - внесли на носилках. Речь его была самой
короткой:
     - На вопросы палачей революции не отвечаю.
     Дошел черед до Каратаева.
     - На предварительном следствии нас обвинили в том, что мы якобы сделали
попытку свергнуть правительство, хотели с помощью оружия уничтожить законную
власть. Прокурор подтвердил это обвинение и внес предложение приговорить нас
к высшей  мере  наказания  согласно  июньскому  уложению.  Вы,  председатель
военно-полевого   суда,   также    всецело    опираетесь    на    заключение
предварител