о в это время возле двери хаджи Шугул накинулся  вдруг
на Кабыла:
     - Чего ты вертишься, места себе не находишь, точно  верблюд,  объевшись
дурной травой?! Или не терпится тебе сказать  здесь  что-нибудь  сверхумное,
чего еще отроду  не  говорил?  Чем  болтать,  лучше  бы  пожертвовал  сотней
верблюдов в пользу валаята, а то тебе их уже девать некуда!
     Все  повернулись  к  Шугулу  и  Кабылу.  Бай  окончательно  растерялся,
затравленно озираясь вокруг. Потом опустил голову, обиженно пробурчал:
     - Нет.
     Что означало это "нет", мало кто понял: то ли он не хочет говорить,  то
ли ничего не даст.
     - Слова хаджи своему соседу, почтенному аксакалу, относятся, я думаю, к
каждому из нас, - начал  Ахметша,  делая  вид,  будто  обращается  к  одному
Тобаниязу.  -  Для  развития,  укрепления   и   расцвета   нашего   молодого
государства,  возглавляемого  высокородным  Жаханшой  и  уважаемым  доктором
Халелом, членом Императорского Петербургского общества ученых медиков, мы от
всего сердца, достопочтенные господа, должны сделать все возможное и  отдать
все, что имеем. Поэтому я  считаю  необходимым  поговорить  сейчас  о  наших
практических делах. О значении, сущности и целях нашей автономии, о  которой
народ мечтал в течение столетий, исчерпывающе сказал великолепный  оратор  и
мудрец Жаханша. Лучше мы не скажем, более глубоких слов  мы  не  найдем.  Но
есть другие вопросы, которые надо нам  решить  на  собрании.  Это  вопрос  о
переводе нашего правительства в другое, более удобное место,  в  самую  гущу
казахов - в город Уил. Город Уил граничит  с  городом  Уйшик*  и  Мангистау,
близок к Актюбинску и Иргизу и  недалек  от  Тургая,  Аральска,  Казалинска,
Акмечети. Лучшего центра для нашей автономии не найти. Лично  я  всецело  за
то, чтобы центр находился в Уиле. Я  не  только  поддерживаю,  но  и  обещаю
оплатить все расходы по переезду,  обеспечить  всех  лошадьми  и  подводами.
Кроме того, дарю десять отборных аргамаков офицерам - выпускникам кадетского
корпуса города Уила - защите и надежде молодой автономии.
     ______________
     * Уйшик - Гурьев.

     - Спасибо, господин Ахметша! От своего имени, от  имени  присутствующих
здесь членов правительства  много  раз  благодарю  вас  за  высокое  чувство
гражданства и за щедрость, - сказал Жаханша.
     - От  меня,  господин  Жаханша-мирза,  пятьдесят  коней.  То  же   дарю
руководителям армии, - объявил с места Шугул. Сказав это, он снова  устремил
колючие глазки на Кабыла и продолжал: - Вот этот бай из баев Кабыл  спокойно
может подарить двести коней. Это будет меньше его приплода за год.  Давайте,
пусть все объявляют свой дар! Позовите из прихожей баев  Мукая  и  Коданбая.
Пусть покажут свою щедрость! Калыбай, записывай!
     - Хаджи, ваше дело - называть, мое дело - записывать.  Пятьдесят  очень
хорошее число. Но "сто" и называть приятней  и  записать  удобней.  Особенно
когда говорят: "Сто коней, сто верблюдов, сто овец..." - бойко  приступил  к
своей обязанности Калыбай.
     Кабыл засуетился,  не  зная,  что  сказать.  Ему  на  выручку  бросился
какой-то толстяк, сидевший ниже Шугула.
     - От хаджи он не отстанет. Запишите от Кабыла пятьдесят коней, - сказал
он, взглянув на Калыбая.
     - Пятьдесят коней, - объявил Калыбай. - От Кабыла Ахметова -  пятьдесят
коней. От вас, почтенный, тоже пятьдесят. Писать меньше пятидесяти неудобно,
да и бумаги не хватит. Числа сорок семь, сорок восемь  займут  полстроки,  -
бормотал интендант,  доказывая  толстяку  преимущества  цифр  "пятьдесят"  и
"сто".
     Немало времени  ушло  на  составление  списка.  В  кабинете  оживились,
поднялся шум, как на базаре.
     - Теперь пойду к тем, кто остался в прихожей и во дворе,  -  и  Калыбай
устремился к двери.
     - Писарь, подожди-ка,  -  остановил  его  Тобанияз.  -  Записывай.  Сто
джигитов в кадетскую школу Уила. Расходы по учебе  ста  джигитов  -  за  мой
счет. После окончания учебы всю сотню офицеров конями и седлами  снабжаю  я.
Пиши. - Тобанияз взглянул на Жаханшу: - Да  сопутствует  тебе  удача!  Пусть
исполнятся твои желания! Род Адай поддержит тебя, мирза. К  каждому  из  той
сотни джигитов я добавлю еще по двадцать адайцев. Пусть это  будет  Адайский
полк. Он станет твоей опорой и защитой. Можешь всегда  рассчитывать  на  мою
помощь.
     Жаханша пожал Тобаниязу руку, искренне поблагодарил его.


3

     Сегодня уже три дня, как не было Кульшан.  И  эти  три  дня  показались
Мендигерею тремя месяцами. Разговаривать не с кем, и на допрос не  вызывают.
О чем он только не передумал за эти дни! Пытался предугадать,  чем  кончится
его дело, мечтал о лучшем, но рассудком  все  больше  склонялся  к  худшему:
"Уральский военный суд приговорит всех своих заключенных к  смертной  казни.
От  суда  атаманов  милостей  ждать  нельзя.  Ну,   а   что   будет   делать
Джамбейтинское правительство? Подражать  уральским  палачам.  Будет  судить,
наказывать... Если правительство собирается в Уил, то оно поспешит с  судом.
Но почему не допрашивают и не ведут следствия? Или без суда..." Эти думы  не
покидали его ни днем, ни ночью.
     В камеру вошел солдат и приказал:
     - Почтенный, одевайся! Быстро!
     От неожиданности Мендигерей не сразу понял его.
     День клонился  к  вечеру.  Смеркалось.  Ничего  не  говоря,  Мендигерей
задумчиво уставился на солдата, как бы силясь вспомнить, где он его видел.
     - Одевайся, говорят тебе! Глухой, что ли?
     Мендигерей  смолчал.  Открылась   дверь   камеры,   показалась   голова
надзирателя.
     - Ну, поживее!
     Бывает, что от  горьких  мыслей,  от  подавленности  или  неожиданности
человек как бы лишается дара речи и никак не может прийти в  себя.  В  таком
состоянии был сейчас и заключенный.
     - Да в уме ли он? - спросил первый солдат надзирателя. Тот, не отвечая,
медленно отчеканивая каждый слог, проговорил:
     - Поч-тен-ный, бы-стро оде-вай-ся!
     - Я готов, - помедлив, ответил Мендигерей.
     - Ну, тогда пойдемте. - Солдат  повернулся  к  надзирателю:  -  В  уме,
оказывается.
     Истощенный, мертвецки бледный заключенный с глубоко  запавшими  глазами
мог и в самом деле показаться сумасшедшим.
     - Ну, пойдемте, пойдемте, - уже мягче сказал солдат, довольный тем, что
заключенный оказался в здравом уме.
     - Куда?
     - Потом узнаете.
     Поверх рваной рубахи заключенный набросил старый,  пропыленный  бешмет,
который ночью служил ему одеялом. Шапка то ли осталась в маленькой комнатке,
откуда выволокли его джигиты  Аблаева,  то  ли  он  уронил  ее  в  телеге  -
неизвестно.
     Кульшан, потеряв голову от радости, что он жив, как-то и не подумала об
одежде для него. Да и денег у нее не было, чтобы купить...
     - Куда? - снова невольно вырвалось у Мендигерея, но  только  теперь  он
осознал полностью, что за люди пришли за ним.
     "Их дело маленькое. Скажут: приведи - приведут, прикажут расстрелять  -
расстреляют, - думал он. - Куда ведут? На допрос? Или без следствия..."
     - Быстрее шагайте! - приказали конвоиры.
     Они направились к центру города.  Заключенный  отметил  про  себя,  что
конвоиры не очень суровы. "Наверное, все-таки на следствие..."
     "Самое плохое - расправа без суда, лучшее в моем положение - следствие,
допрос", - рассуждал  Мендигерей.  Уже  в  темноте  его  привели  к  воротам
большого дома, и солдаты, отдав честь, передали его офицеру-казаху.
     Не говоря ни  слова,  офицер  привел  заключенного  в  кабинет  Жаханши
Досмухамбетова.
     Глава  валаята  не  поздоровался,  лишь  жалостливо  покачал   головой.
Измученному арестанту, который к тому же был старше Жаханши, он не предложил
даже сесть и сам тоже продолжал стоять около своего большого стола,  в  упор
разглядывая Мендигерея.
     "Что  это  он  -  власть  свою  хочет  показать?  Или  строит  из  себя
опытнейшего прокурора? Или думает унизить, нагнать страху?.."
     Гнев охватил Мендигерея. Он забыл о своем тяжелом состоянии.
     - Допрашивайте, мирза, коль вызвали! - жестко сказал Мендигерей,  вперя
в Жаханшу ненавидящий взгляд.
     Жаханша даже не шелохнулся, молчал.  Он  смотрел  на  дверь  комнаты  в
глубине, словно стараясь отвести от  себя  пронзительный  взгляд  арестанта.
Мендигерей тоже взглянул туда.  Дверь  была  открыта,  но  комнату  скрывали
тяжелые шторы. "Видно, там кто-то притаился".
     Стало тихо-тихо. И глава правительства и узник - оба молчали.
     Времени прошло  немного,  но  Мендигерею,  нервно  прислушивавшемуся  к
каждому звуку, к каждому шороху, показалось оно целой вечностью. Неожиданная
встреча с этим высокомерным адвокатом, изваянием, застывшим у своего  стола,
загадочный прием не предвещали ничего доброго. "В своих речах сладко поешь о
народе, а на деле выжимаешь последние соки из  обнищавших,  последнюю  кровь
высасываешь у несчастных, образованный лакей ханов и  султанов!"  -  яростно
думал Мендигерей.
     Заключенный думал об одном, а правитель валаята - совершенно о  другом.
Жаханша только сейчас беседовал с Халелом. Ни с одним словом  Жаханши  Халел
не согласился, и тогда глава валаята вызвал Мендигерея, чтоб Халел мог с ним
поговорить с глазу на глаз.
     Уже на другой день, после того как  Мендигерея  привезли  в  Джамбейту,
Жаханша подумал о том, что если  в  будущем  он  окажется  на  шатком  мосту
изменчивой судьбы, то  не  мешает  заблаговременно,  пока  более  или  менее
спокойно, заручиться спасительным канатом.  Если  большевики  возьмут  верх,
прогонят с треском атамана Мартынова и генерала Толстова, то - кто знает,  -
чтобы  сохранить  свою  голову,  придется  протянуть  руки  к  Абдрахману  и
Мендигерею?.. Поэтому он счел разумным  обращаться  с  Мендигереем  помягче,
ласковей, не подвергать его пыткам и держать как бы в  почетном  заключении.
Об этом Жаханша не говорил Халелу открыто, но довольно ясно намекнул, сказав
как-то: "В конце концов настанет мир, мы все забудем о вражде,  станем  жить
на одной земле и заботиться о ее благе, учтите". Он  распорядился,  чтобы  в
тюрьме Мендигерея содержали в чистоте, кормили хорошо и обращались вежливо.
     Конечно,  Мендигерей   не   знал   этого,   неприглядная   деятельность
Джамбейтинского правительства  проходила  на  его  глазах:  и  то,  что  под
предлогом уничтожения партизанского гнезда сожгли дотла  села  Алексеевку  и
Александровку, и то, что дружинники Арупа и Жаханши расстреливают  невинных,
грабят, избивают, бросают в тюрьмы молодых и старых, детей и женщин,  -  все
это дело рьяных автономистов. Услужливый пес Аруна - Аблаев прямо на  глазах
Мендигерея зарубил двух мальчиков и крестьянина Фроловского.  Даже  Кульшан,
беззащитную женщину, связали и  увезли  в  город.  Но  "высокое  начальство"
освободило ее, видимо побоявшись слухов, что хан и тюре начали уже воевать с
женщинами...
     - Господин Жаханша, - снова не выдержал Мендигерей,  -  я  заключенный.
Измывательство над невольником не делает чести  образованному  юристу.  Если
угодно, или допрашивайте меня, или отправьте назад, в мою камеру.
     - У  меня  к  вам  вопросов  нет,  доктор,  -  процедил   Жаханша,   не
оборачиваясь  и  по-прежнему  поглядывая  на  дверь  в   глубине   кабинета.
Мендигерей удивился: Жаханша хорошо знал, что он всего  лишь  фельдшер,  для
чего его именовать доктором?
     - Вот это и называется измывательством над человеком.  Зачем  же  тогда
вызвали?
     Жаханша  снова  промолчал   и   настороженно,   будто   ждал   кого-то,
прислушался. Там, за дверью, отчетливо раздались шаги и приглушенный  дверью
разговор.  Потом  дверь   открылась.   В   кабинет   Жаханши   вошел   Халел
Досмухамбетов.
     Как всегда прямой и резкий, он подошел к  Жаханше,  затем  обернулся  к
Мендигерею, стоявшему возле двери, впился в него глазами.
     За год Мендигерей сильно изменился, был изможден и худ, но Халел  сразу
узнал его. Узнал, стрельнул глазами и гневно спросил:
     - Зачем вы, Жаханша-мирза, вызвали этого негодяя?
     - Для вас, доктор...
     - Зря беспокоились. С такими людьми разговор короткий, как в поговорке.
Волк, прощаясь с волчонком, сказал: "Встретимся  на  тропе  охотника".  Чего
ждать от таких отщепенцев, вместе  с  российскими  босяками  поганящих  свой
народ?! Или вы думаете, что он поумнел?
     - Я тоже не в восторге от встречи, доктор. А что касается охотника,  то
это общая участь и матерого волка и неопытного волчонка. Разница лишь в том,
что один будет приторочен к седлу справа, другой - слева. Однако я  пока  не
приторочен. Настоящий  охотник  еще  придет,  да  и  зверь,  за  которым  он
охотится, другой... - ответил ему Мендигерей.
     - Мне некогда заниматься словоблудием!  -  отрубил  Халел  и  осуждающе
глянул на Жаханшу. Потом,  подчеркивая  каждое  слово,  веско  заговорил:  -
Агитацией, разговорами  разношерстных  казахов  не  объединить.  Мы  еще  не
доросли до такого уровня, Жаханша-мирза. И напрасны ваши усилия поставить на
праведный путь выжившего из ума Бахитжана и вот этого разбойника  с  большой
дороги! Совершенно напрасны!
     Только теперь Мендигерей стал догадываться,  зачем  его  привели  сюда.
"Объединить всех казахов... праведный  путь..."  Но  долго  раздумывать  над
словами Халела он не мог. Не  только  слова  этого  резкого,  самонадеянного
доктора, но каждое его движение,  даже  дыхание  раздражали  Мендигерея.  Он
решил не выслушивать покорно ядовитые слова заклятого врага и сам бросился в
наступление:
     - Состязаться  в  красноречии  мне  с  вами  тоже  недосуг,  доктор.  А
смуту-сумятицу сеют среди казахского народа вот такие ученые мужи,  как  вы,
отродья ханов, беков, султанов и тому подобная шваль. Не я отделил  Западный
Казахстан от восточных собратьев! Не я  кричу  на  каждом  углу:  "Валаят!",
"Ханство!", "Автономия!". Кто разобщает казахов? Вы с вашим валаятом, Алихан
со своей Восточной автономией, Чокаев с Кокандским ханством и тому  подобные
герои! Или те, что хотят объединить Джетысу и Семипалатинск,  Арку  и  Адай,
Тургай и Яик и образовать  республику?  Кто  из  нас  ближе  к  народу?  Кто
искренне заботится о нем?  Те,  что  восстают  против  ханства  и  султанов,
борются  за  подлинное  равенство,  хотят  осуществить  мечту  лучших  сынов
народа  -  Сырыма  и  Исатая?  Или  те,  что  измываются  над   несчастными,
обездоленными  казахами,  бесчинствуют,  насилуют,  убивают,   вдохновляемые
правителем Салыхом, султаном Аруном, имамом Кунаем и казачьими атаманами? А?
Скажи-ка, кто из них друг, а кто враг народа? Кто защитник униженных  и  кто
палач?..
     - Спокойней, Мендигерей-мирза, не горячитесь,  -  примирительно  сказал
Жаханша, приближаясь к Мендигерею. - Мы понимаем ваш справедливый  гнев.  Но
это явное недоразумение, мы просто еще не поняли друг друга  и  успели  друг
другу наговорить дерзостей. А ведь на самом деле мы преследуем одну  цель  и
оба  озабочены  судьбой  простого  казаха.  Можете  называть  как  угодно  -
республикой, автономией, валаятом - все равно.  Наша  цель  -  поднять  свой
народ, дать ему независимость,  самостоятельность.  Важно,  чтоб  народ  нас
понял и поддержал. Не  горячитесь:  говорят,  спокойствие  -  друг,  гнев  -
враг...
     Халел лихорадочно расстегнул пуговицу черного сюртука,  порывисто  снял
очки и тоже подскочил к Мендигерею, готовый взорваться.
     "Значит,  за  живое  задел   тебя,   голубчик!   -   злорадно   подумал
Мендигерей. - Засуетились, в Уил собираетесь удрать!  Почуяли,  что  Красная
Армия подступает к Уральску! Один о примирении заладил, другой оскалил зубы,
точно затравленный волк. А-а, голубчики, еще не то будет!.."
     Мендигерей волновался, на  висках  бились  набухшие  синие  жилки.  Его
упрямство убивало Жаханшу.
     "...Да, сразу видать, непреклонный большевик! Иначе не достигнешь цели.
Говорят, самое главное - непоколебимая вера, уверенность  в  правоте  своего
дела. И этим особенно отличаются Мендигерей Епмагамбетов и Абдрахман Айтиев.
Их  с  дороги  не  свернешь!  Фанатики,  верят  в  большевизм  крепче,   чем
мусульманин в своего пророка. Таких людей никаким словом не переубедишь,  им
нужно все доказать на деле. А что, если я у него спрошу: "Ну вот, наконец-то
мы создали желанную автономию. Что теперь дальше, по-вашему,  нужно  делать?
Как приобщить  казахов  к  управлению  автономией?  Как  создать  передовое,
культурное, образцовое государство со своими  административными,  судебными,
управленческими  органами,  со  своей  финансовой  системой?  Каким  образом
открыть школы европейского типа, почтовый и торговый аппарат? Как  перевести
казахов на оседлый образ жизни? А что, если я ему предложу: "Садитесь вот за
этот стол, возьмите власть в свои руки, ни в чем  мешать  вам  не  будем..."
Согласился бы? Или скажет в ответ: "Нет, мы не должны отделяться, мы  должны
войти в состав России. Чтобы быть самостоятельным  государством,  необходимо
иметь свои фабрики, заводы, железные дороги..." Ему можно возразить: "...Да,
многое надо, чтобы быть независимым государством.  Однако  неплохо  хотя  бы
начать... Стать  хотя  бы  чуть-чуть  самостоятельной  страной,  пусть  даже
автономией, подобной Временному правительству Керенского... Пусть ненадолго,
пусть разгонят потом большевики, но все же... Большевики  захватили  Самару,
Саратов, Оренбург. Вот-вот  и  Уральск  перейдет  к  ним.  Нет,  нет!  Этого
большевика-упрямца нельзя выпускать из рук. Лучше его попридержать в тюрьме.
А там, как только переберемся в Уил, даже если и  будет  возражать  Халел...
надо предложить ему какой-нибудь высокий пост.
     ...Ведь, захватив власть, большевики намерены дать  казахам  свободу  и
самостоятельность. А мы тут как тут,  вот  вам  автономия!  Готовая!  Вполне
пригодная,  независимая,  организованная  автономия!   Но   если   предложат
объединиться, войти в Россию..." - в который раз посещали Жаханшу, тревожили
подобные мысли.
     Лицо Халела пылало гневом. Он угрожающе придвинулся к заключенному:
     - Ты мне скажи сначала, кто ты такой? Откуда ты появился? Заладил  тут:
хан, бек, бий, хазрет, султан;  запел:  бедный  казах-скотовод,  бесправный,
нищий, сирота, вдовы... Да мы и без тебя отлично знаем, что ханы  и  султаны
угнетали бедный люд...
     - Ну, коль знаете, тогда  скажите,  в  чем  отличие  вот  этого  нового
хана... - Мендигерей указал на Жаханшу, - от хана Джангира с его двенадцатью
визирами? И тогда бедняк-казах не имел ни пастбищ, ни скота, и сейчас ничего
не имеет.
     - Ты  сначала  пойми  разницу  между  ханством  и   автономией,   между
девятнадцатым и двадцатым веками! А потом уж высасывай  из  пальца  свободу,
равенство,  бедный  люд,  слуг  и  скотоводов!  Иди,  следуй  за  полудурком
Бахитжаном и подлым Арганшеевым! А я погляжу. Делите,  рвите,  натравливайте
друг на друга казахов! Унижайте народ за его хазретов и биев! Уничтожьте его
скот! Швырните его к своим ногам! Вырвите  несчастного  казаха  из  кровавых
когтей русского царя  и  швырните  его  в  руки  нищих  русских  оборванцев!
Посмотрим потом, что из этого выйдет! Ты  думаешь,  темные  рабы  заводов  и
голодранцы крестьяне осчастливят твой народ? - желчно говорил Халел.  -  Кто
ты такой, что так печешься о казахах?! И что ты, страдалец народный,  сделал
для них? Или тебя сам всевышний послал  со  святой  миссией?  Или  ты  умнее
Алихана и Ахмета, прозорливей и мудрей Жаханши, который не жалеет себя  ради
темных казахов, лишь бы вывести их в люди?  Твоя  цель:  разобщить  казахов,
посеять среди них раздор и смуту,  лишить  их  самостоятельности.  Казахи  -
народ добрый, милосердный. Издавна у нас сын не перечит отцу, а младший брат
не хватает старшего за шиворот. Казах испокон веков сострадателен к сиротам,
нищим, вдовам. Случалось ли когда-нибудь, чтобы казах умирал  с  голоду  или
оставался в одиночестве, покинутый всеми  в  степи?  Было  ли  когда-нибудь,
чтобы казах был несправедлив к ближнему? Это лишь русские  голодранцы-паха