ым его провозгласил  еврей.
Это немножко раздражало Веспасиана: он чувствовал себя  связанным  с  этим
человеком крепче, чем желал бы.
   Ему захотелось  разбудить  Кениду,  сказать  этой  женщине,  так  долго
делившей с ним его успехи и неудачи: "Да, теперь скоро".  Но  это  желание
исчезло через мгновение. Нет, он сейчас должен  быть  один,  он  не  хочет
видеть никого.
   Нет, кое-кого хочет. Совсем чужого, который о нем ничего не  знал  и  о
котором он ничего  не  знал.  Опять  расправились  морщины  на  его  лице,
широком, злом, счастливом. Среди ночи послал он в дом к Иосифу и  приказал
прийти к нему жене Иосифа, Маре, дочери Лакиша из Кесарии.
   Иосиф только что вернулся  домой  после  разговора  с  Муцианом,  очень
гордый сознанием своего участия в том, что  завтра  его  римлянин  наконец
станет императором. Тем ниже упал он теперь. Как мучительно, что  римлянин
так унизил его, человека, который внушил ему эту великую идею. Этот наглый
необрезанный никогда не даст ему подняться из грязи его брака. Он повторял
про себя все те насмешливые прозвища, которые надавали маршалу:  дерьмовый
экспедитор, навозник. Прибавил  самую  непристойную  ругань  по-арамейски,
по-гречески, все, что приходило в голову.
   Мара, не менее испуганная, чем он, кротко спросила:
   - Иосиф, господин мой, я должна умереть?
   - Дурочка, - отозвался Иосиф.
   Она сидела перед ним смертельно бледная, жалкая, в прозрачной  сорочке.
Она сказала:
   - Месячные, которые должны были прийти три  недели  назад,  не  пришли.
Иосиф, муж мой, данный мне Ягве, послушай: Ягве благословил чрево мое. - И
так как он молчал, прибавила совсем тихо, покорно, с  надеждой:  -  Ты  не
хочешь держать меня у себя?
   - Иди, - сказал он.
   Она упала навзничь. Через некоторое время она поднялась, дотащилась  до
двери. Он же, когда она хотела идти, в чем была, добавил грубо, властно:
   - Надень свои лучшие одежды.
   Она подчинилась робко, нерешительно. Он осмотрел ее и  увидел,  что  на
ней простая обувь.
   - И надушенные сандалии, - приказал он.
   Веспасиан был весьма доволен ее пребыванием к насладился  ею  в  полной
мере. Он знал, что завтра, завтра его  объявят  императором,  и  тогда  он
навсегда покинет восток и вернется туда, где ему  надлежит  быть,  в  свой
Рим, чтобы навести в нем строгость и порядок. В глубине души  он  презирал
его, этот Восток, но вместе с тем любил какой-то странной, снисходительной
любовью. Во всяком случае, Иудея пришлась ему по  вкусу  -  эта  странная,
приносящая счастье, изнасилованная страна  послужила  полезной  скамеечкой
для  его  ног,  страна  оказалась  как  бы  созданной  для  подчинения   и
использования, и даже эта Мара, дочь Лакиша, именно потому, что  она  была
так тиха и полна презрительной кротости, пришлась ему по вкусу. Он смягчил
свой  скрипучий  голос,  положил  ее  озаренную  месяцем  голову  на  свою
волосатую  грудь,  перебирал  подагрическими  руками  ее  волосы,  ласково
твердил ей те немногие арамейские слова, которые знал:
   - Будь нежной, моя девочка. Не будь глупенькой, моя голубка.
   Он повторил это несколько раз, по возможности мягко, но все же  в  этом
было что-то равнодушное и презрительное. Он сопел. Он был приятно утомлен.
Велел ей вымыться и одеться, позвал камердинера,  приказал  увести  ее,  а
через минуту он уже  забыл  о  ней  и  спал  удовлетворенный,  в  ожидании
грядущего дня.
   Ночь была очень короткой, и уже светало, когда Мара вернулась к Иосифу.
Она шла с трудом, ощущая  тяжесть  каждой  кости,  ее  лицо  было  стерто,
дрябло, будто сделано из сырой плохой материи. Она сняла платье; медленно,
с трудом сдергивала его; сдернула, стала разрывать обстоятельно, с трудом,
на мелкие клочья. Потом взялась за сандалии, за  свои  любимые  надушенные
сандалии, рвала их ногтями, зубами,  и  все  это  медленно,  молча.  Иосиф
ненавидел ее за то, что она не жаловалась, что не возмутилась против него.
В нем жила только  одна  мысль:  "Прочь  от  нее,  уйти  от  нее!  Мне  не
подняться, пока я буду дышать одним воздухом с ней".


   Когда Веспасиан вышел из спальни, караульные встретили его почестями  и
приветствиями, которыми встречали только императора. Веспасиан осклабился:
   - С ума сошли, ребята?
   Но уже появился дежурный офицер и другие офицеры, и все  они  повторили
приветствие.  Веспасиан  сделал  вид,  что  сердится.  Однако  тут  пришли
несколько полковников и генералов с Муцианом во главе.  Все  здание  вдруг
оказалось полно солдат, солдаты наводнили площадь, все вновь и все  громче
повторяли  они  приветствие  императору,  а  городом   овладевало   бурное
воодушевление. Тем временем Муциан в настойчивой и  особенно  убедительной
речи потребовал от маршала, чтобы он не дал  родине  погибнуть  в  дерьме.
Остальные поддержали  его  бурными  кликами,  они  наступали  все  смелее,
наконец выхватили даже мечи, и так как они, дескать, все равно  уже  стали
бунтовщиками, то грозились его убить, если  он  не  станет  во  главе  их.
Веспасиан ответил своим излюбленным выражением:
   - Ну, ну, ну, полегче,  ребята.  Если  вы  так  уж  настаиваете,  я  не
откажусь.
   Одиннадцать солдат, стоявших в карауле и приветствовавших его  не  так,
как положено, он наказал тридцатью  палочными  ударами  и  дал  награду  в
семьсот сестерциев. Если они  желали,  то  могли  откупиться  от  тридцати
ударов тремя сотнями сестерциев. Пятерых  солдат,  получивших  и  удары  и
сестерции, он произвел в фельдфебели.
   Иосифу он сказал:
   - Я думаю, еврей, что теперь вы можете снять вашу цепь.
   Иосиф без  особого  чувства  благодарности  поднес  руку  ко  лбу,  его
смугло-бледное лицо выражало явное недовольство, резкий протест.
   - Вы ждали большего? - иронически заметил Веспасиан. И  так  как  Иосиф
молчал, он грубо прибавил: - Изреките же наконец! Я ведь не пророк.  -  Он
уже давно угадал, чего желает Иосиф, но ему хотелось,  чтобы  тот  сам  об
этом попросил. Но здесь вмешался добродушный Тит:
   - Доктор Иосиф,  вероятно,  ждет,  чтобы  ему  разрубили  цепь.  -  Так
освобождали людей, которые были задержаны неправильно.
   - Ну, хорошо, - пожал плечами Веспасиан. Он позволил, чтобы снятию цепи
был придан характер пышной церемонии.
   Иосиф, теперь уже свободный человек, низко склонился, спросил:
   - Могу я отныне носить родовое имя императора? (*108)
   - Если это вам что-нибудь даст, - заметил Веспасиан, - я не возражаю.
   И Иосиф бен Маттафий, священник первой череды при Иерусалимском  храме,
стал с того времени именоваться Иосифом Флавием.



ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. АЛЕКСАНДРИЯ

   Длинным узким прямоугольником тянулась вдоль  моря  столица  Востока  -
Александрия  Египетская  (*109),  после  Рима  -  самый  большой  город  в
известных тогда частях света и, уж конечно, самый современный.  Она  имела
двадцать пять километров в окружности. Семь больших проспектов  пересекали
ее в длину, двенадцать - в ширину, дома были высокие и  просторные  и  все
снабжены проточной водой.
   Расположенная как бы на стыке трех частей света, на  перекрестке  между
Востоком и Западом, у дороги в  Индию,  Александрия  постепенно  сделалась
первым торговым городом в мире. На всем  протяжении  девятисот  километров
азиатского и африканского побережья между Яффой и  Паретонием  (*110)  это
была единственная гавань, защищенная от  непогоды.  Сюда  свозили  золотую
пыль, слоновую кость, черепаху, аравийские коренья, жемчуг из  Персидского
моря,  драгоценные  камни  из  Индии,  китайский   шелк.   Промышленность,
оборудованная по последнему  слову  техники,  поставляла  свои  знаменитые
полотна  даже  в  Англию,  вырабатывала  драгоценные  ковры  и   гобелены,
изготовляла  для  арабских  и  индусских  племен   национальные   костюмы.
Выделывала  тонкое  стекло,  знаменитые  благовония.  Снабжала  весь   мир
бумагой,  начиная  от  тончайших  сортов  дамской  почтовой  до  грубейшей
оберточной.
   Александрия была трудолюбивым городом. Здесь работали  даже  слепые,  и
даже обессилевшие  старики  находили  себе  дело.  Это  была  плодотворная
работа, и город не утаивал ее плодов. И если по узким улицам Рима и крутым
иерусалимским улицам езда  в  течение  дневных  часов  запрещалась,  то  в
Александрии широкие бульвары были полны шумом от десятка тысяч экипажей, и
по обеим главным улицам тянулась непрерывная вереница  роскошных  выездов.
Среди обширных парков  высилась  гигантской  громадой  резиденция  древних
царей, гордая библиотека, музей, мавзолей со стеклянным гробом и останками
Александра  Великого.  Приезжему  нужно  было  несколько   недель,   чтобы
осмотреть   многочисленные   достопримечательности.    Тут    были:    еще
сохранившееся  святилище  Сераписа,   театр,   ипподром,   остров   Фарос,
увенчанный знаменитым белым маяком, гигантские промышленные  и  приморские
кварталы, базилика, биржа, устанавливавшая цены на мировом рынке, а  также
квартал увеселений, который вел к роскошным пляжам курорта Каноп.
   Жизнь в Александрии была легкая и зажиточная. В бесчисленных  харчевнях
и  пивных  варилось  знаменитое  местное  ячменное  пиво.  Во   все   дни,
разрешенные законом, в театрах, во  дворце  спорта  и  на  арене  давались
представления. В своих городских дворцах, на виллах в Элевсине и Канопе  и
на роскошных яхтах богачи  устраивали  обдуманно  утонченные  празднества.
Берег канала длиной в  двадцать  километров,  соединявшего  Александрию  с
Канопом, был усеян ресторанами. Александрийцы катались на лодках  вверх  и
вниз по каналу; благодаря особому оборудованию каюты легко занавешивались,
у берега, в тени египетского ракитника, повсюду на  причале  стояли  такие
лодки. Считалось, что именно здесь, в Канопе,  -  Елисейские  поля  Гомера
(*111); во всех провинциях жители грезили о канопских излишествах,  копили
на поездку в Александрию.
   Однако богатства города служили и более благородным наслаждениям. Музей
был богаче, чем художественные собрания Рима и  Афин,  величайшая  в  мире
библиотека имела штат в девятьсот постоянных переписчиков. Александрийские
учебные заведения были лучше римских школ. И если в сфере военной науки, а
также, быть может, юриспруденции и политической экономии столица империи и
стояла  на  первом  месте,  то  во  всех  остальных  научных   дисциплинах
Александрийская академия  занимала,  несомненно,  ведущее  место.  Римские
семьи из правящих кругов предпочитали врачей, изучавших анатомию по методу
александрийской школы. Даже  казнили  в  этом  городе,  под  влиянием  его
медиков,  более  гуманно:  приговоренный  подвергался   укусу   специально
содержавшейся для этого ехидны, яд которой действовал очень быстро.
   Несмотря на весь свой модернизм, александрийцы были  привержены  старым
традициям.  Они  тщательно  поддерживали  молву  об  особой   святости   и
действенности своих святынь и храмов, культивировали перешедшую к  ним  от
предков древнеегипетскую магию,  цеплялись  за  свои  ставшие  пережитками
обычаи. Как и в глубокой древности, они поклонялись священным  животным  -
быку, соколу, кошке. Когда один римский солдат преднамеренно  убил  кошку,
ничто не могло спасти его от казни.
   Так, без устали бросаясь от труда к  наслаждению  и  от  наслаждения  к
труду, жили эти миллион двести тысяч человек: непрестанно жаждущие  нового
и  благоговейно  преданные  пережиткам  былого,  очень   неуравновешенные,
мгновенно переходящие от высшего благоволения к бешеной ненависти,  жадные
до денег и  одаренные,  полные  живого,  ядовитого  остроумия,  безудержно
дерзкие, служители муз, политики каждой частицей своего организма. Со всех
концов света стеклись они в этот город, но быстро  забыли  свою  родину  и
почувствовали себя александрийцами. Александрия была одновременно  городом
и восточным и западным,  городом  глубокомысленной  философии  и  веселого
искусства, расчетливой торговли, яростного  труда,  кипящего  наслаждения,
древнейших традиций и современнейших форм  жизни.  Александрийцы  безмерно
гордились своим городом, и их мало тревожило то,  что  этот  беспредельный
чванный патриотизм повсюду вызывает раздражение.
   Среди  этого  человеческого  коллектива  жила  кучка  людей  еще  более
древняя, еще более богатая, еще более  образованная  и  высокомерная,  чем
остальные: это  были  иудеи.  Они  имели  за  собой  богатое  историческое
прошлое. Они поселились здесь семьсот лет назад, с  тех  пор  как  храбрые
иудейские наемные войска выиграли для царя Псамметиха (*112)  его  великую
битву. Позднее Александр Македонский и Птолемеи выселяли их  сюда  сотнями
тысяч. Теперь их число  в  Александрии  доходило  почти  до  полумиллиона.
Обособленность их культа, богатство и высокомерие  вызывали  все  вновь  и
вновь жестокие погромы. Всего три года назад, когда  в  Иудее  разразилось
восстание, в Александрии произошла дикая резня, во время  которой  погибло
до пятидесяти тысяч евреев. В части города, называемой Дельта, где главным
образом и жили евреи,  до  сих  пор  еще  оставались  опустошенными  целые
районы. Многих разрушений евреи не восстанавливали  нарочно,  и  также  не
стирали они си стен своих синагог забрызгавшей их тогда  крови.  Они  даже
гордились такими нападениями, это служило доказательством их силы.  Ибо  в
действительности Египтом правили они, так же как  некогда  правил  страною
при своем  фараоне  Иосиф,  сын  Иакова.  Фельдмаршал  Тиберий  Александр,
египетский  генерал-губернатор,  был  по  происхождению  еврей,  и   люди,
руководившие страной, чиновники, владельцы текстильных  фабрик,  откупщики
податей,  торговцы  оружием,   банкиры,   хлебные   тузы,   судовладельцы,
фабриканты папируса, врачи, преподаватели академии были евреями.
   Главная  александрийская  синагога  являлась  одним  из  мировых  чудес
архитектурного искусства; она вмещала более ста тысяч человек и  считалась
наравне с Иерусалимским храмом одним из величайших зданий в  мире.  В  ней
стояло семьдесят одно кресло из чистого золота для верховного наставника и
председателей общинных советов. Ни один, даже самый  мощный,  человеческий
голос не мог  покрыть  всего  пространства  этого  гигантского  здания,  и
приходилось  сигнализировать  флажками,  когда  толпе  надлежало  отвечать
священнику "аминь".
   Высокомерно,  сверху  вниз,  взирали  александрийские  иудеи  на  своих
римских сородичей, на этих западных иудеев, которые жили по большей  части
в  бедности  и  никак  не  могли   вырваться   из   тисков   пролетарского
существования. Они, александрийские иудеи, мудро и гармонично  согласовали
свое иудейство с формами жизни и мировоззрением  греческого  Востока.  Уже
сто пятьдесят лет назад перевели они Библию на греческий язык и нашли, что
их Библия отлично сочетается с греческим миром.
   И несмотря на  это,  а  также  на  то,  что  у  них  был  в  Леонтополе
собственный храм (*113), центром для них оставалась гора Сион. Они  любили
Иудею, они взирали с глубоким состраданием на то, как  из-за  политической
неумелости Иерусалима еврейскому государству стал грозить  распад.  У  них
была одна главная забота - сохранить  хотя  бы  храм.  Они,  подобно  всем
остальным иудеям, делали взносы на храм и паломничали в Иерусалим,  у  них
были там свои гостиницы,  синагоги,  кладбища.  Многие  части  храма  были
возведены их щедротами; врата, колонны,  залы.  Без  Иерусалимского  храма
жизнь казалась немыслимой и александрийским евреям.
   Здесь они расхаживали с высоко поднятой головой  и  не  подавали  вида,
насколько события в Иудее их волнуют.  Дела  были  в  цветущем  состоянии,
новый император относился к ним хорошо.  Красуясь  в  роскошных  экипажах,
проезжали они по главной магистрали, по-княжески сидели на высоких стульях
внутри базилики и биржи, давали пышные празднества в Канопе и  на  острове
Фаросе. Но, оставаясь между  своими,  эти  надменные  люди  мрачнели.  Они
тяжело вздыхали, опускали гордые плечи.


   Когда Иосиф, находившийся в свите нового императора, сошел  с  корабля,
александрийские евреи приняли его сердечно  и  почтительно.  Они,  видимо,
знали  совершенно  точно  о  том  участии,  которое   Иосиф   принимал   в
провозглашении Веспасиана императором, они даже переоценивали это участие.
Его  молодость,  его  сдержанная  внутренняя  сила,  строгая  красота  его
худощавого страстного лица - все это потрясало людей.  И,  как  некогда  в
Галилее, жители еврейских кварталов Александрии кричали и теперь,  завидев
его: "Марин, марин, господин наш!".
   После мрачного фанатизма Иудеи, после суровости лагерной  жизни  римлян
он теперь с наслаждением дышал  вольной  ясностью  мирового  города.  Свою
прежнюю смутную и дикую жизнь, свою жену Мару он  оставил  в  Галилее.  Не
интриги текущей политики, не  грубые  задачи  военной  организации  -  его
областью было духовное. С гордостью носил он на поясе  золотой  письменный
прибор, поднесенный ему как почетный дар молодым  генералом  Титом,  когда
они уезжали из Иудеи.
   Пышно проезжал Иосиф по главной улице бок о бок с  великим  наставником
Феодором бар Даниилом. Он показывается в библиотеке, в банях, в  роскошных
ресторанах Канопа.  Еврея  с  золотым  письменным  прибором  скоро  узнали
повсюду. В аудиториях преподаватели и студенты не  раз  вставали  при  его
появлении. Фабриканты, купцы гордились, когда он  осматривал  их  фабрики,
магазины,  амбары;  ученые  чувствовали   себя   польщенными,   когда   он
присутствовал на их лекциях. Он вел жизнь вельможи. Мужчины  внимали  ему,
женщины бросались ему на шею.
   Да, он не ошибся в своем предсказании. Веспасиан действительно оказался
мессией. Правда, освобождение через  этого  мессию  совершалось  несколько
иначе, чем он предполагал: медленно, трезво, буднично. Оно состояло в том,
что  этот  человек  разбил  скорлупу  иудаизма,  так  что  ее   содержание
растеклось по всей земле, эллинизм и иудаизм смешались и слились. В  жизнь
Иосифа  и  в  его  представление  о  мире  все  более  проникал  ясный   и
скептический дух восточных греков. Иосиф уже не понимал, как мог  когда-то
испытывать отвращение ко  всему  нееврейскому.  Герои  греческих  мифов  и
библейские пророки вовсе не исключали  друг  друга,  между  небом  Ягве  и
Олимпом Гомера  не  было  противоречия.  И  Иосиф  начинал  ненавидеть  те
границы,   которые   раньше   знаменовали   для   него   исключительность,
избранность. На самом деле задача заключалась в том, чтобы  пережить  свое
хорошее в других, а чужое хорошее впитать в себя.
   Он оказался первым, предвосхитившим  подобное  мировоззрение.  Это  был
человек нового типа: уже не еврей, не грек, не римлянин: просто  гражданин
вселенной.


   Город Александрия  являлся  издавна  штаб-квартирой  врагов  иудейского
народа. Здесь Апион, Аполлоний Молон, Лисимах, египетский  верховный  жрец
Манефон (*114) учили, что евреи происходят от прокаженных, что они в своем
святая святых поклоняются ослиной голове, они откармливают в  своем  храме
молодых греков и убивают их на праздник пасхи, пьют их  кровь  и  ежегодно
заключают при этом тайный еврейский союз против  всех  остальных  народов.
Тридцать лет назад два  директора  высшей  спортивной  школы,  Дионисий  и
Лампой, с искусством профессионалов организовали  антиеврейское  движение.
Белый башмак высшей  школы  спорта  постепенно  стал  символом,  и  теперь
антисемиты всего Египта назывались "белобашмачниками".
   С появлением еврея Иосифа белобашмачникам прибавилась еще одна  забота.
Когда он с надменным видом разъезжал по  городу  и  принимал  почести,  он
казался им воплощением еврейского зазнайства. В  своих  клубах,  на  своих
сборищах они распевали куплеты, порой не лишенные остроумия,  о  еврейском
герое и борце за свободу, перебежавшем  к  римлянам,  о  ловком  маккавее,
который повсюду втирался и держал нос по ветру.
   И вот однажды,  когда  Иосиф  собирался  войти  в  Агрипповы  бани  ему
пришлось пройти в вестибюле мимо группы молодых л