ди  них  еще  разбрасывали  выигрышные  билеты,  и  те,  кому
удавалось захватить их, получали право на земельные участки, на деньги, на
рабов, а самые маленькие выигрыши давали право бесплатно провести  ночь  с
одной из многочисленных, специально предназначенных для этой цели блудниц.
   День был великолепный, не слишком жаркий и не слишком прохладный, и  не
еврейка сидела в ложе рядом с императором, а Луция, Луция Домиция Лонгина,
римлянка, сильная, пышная, смеющаяся; массы  были  счастливы.  На  скамьях
аристократии, даже в императорской ложе, царила радость  по  поводу  того,
что опасность восточного владычества миновала.
   - О ты, всеблагой, величайший император Тит! - раздавалось все вновь  и
вновь со всех сторон. - О ты, любовь и радость рода человеческого. -  И  с
подлинной нежностью: - О ты, наш всеблагой, величайший китенок!
   Все же во время игр, - а они продолжались очень долго, -  вскоре  после
полудня, с Титом случился один из припадков, характерных для первых недель
его царствования. Он как бы ушел в себя, вяло смотрел в  одну  точку  -  и
вдруг заплакал. Никто не знал отчего, едва ли знал он сам, и очень  многие
из восьмидесяти семи тысяч заметили это, ибо императорскую ложу было видно
с большинства мест.
   Впрочем, это случилось во  время  комической  интермедии,  называвшейся
"Опыт Дедала". Искусные машины поднимали  с  арены  людей  с  привязанными
крыльями, так что казалось, будто  они  действительно  летают.  У  каждого
система канатов была другая, но все устроены  так,  что  при  определенных
движениях, - при каких, пленные не знали,  -  канаты  рвались.  Тот,  кому
удавалось перелететь через всю арену, был спасен хотя бы  на  сегодня,  но
многие канаты рвались раньше, и крылатые  существа  разбивались  насмерть.
Было смешно наблюдать, как странные люди-птицы, особенно в последней части
своего полета, старались достигнуть цели, но именно вследствие  увеличения
скорости многие  падали.  Организаторы  возлагали  на  этот  номер  особые
надежды. И  он  действительно  произвел  впечатление.  Но  оно  пропало  в
значительной мере оттого, что зрители делили свое внимание между крылатыми
существами и императорской ложей, с изумлением или, во  всяком  случае,  с
любопытством,  спрашивая  себя,  что  же  такое  приключилось   с   Китом.
Направление полета этих человеко-птиц было, впрочем, таково, что  они  все
время видели императорскую ложу. И, может быть, для некоторых из  них  все
же было утешением, что человек, взявший их в плен и  обрекший  на  смерть,
плачет.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОТЕЦ

   Госпожа  Дорион  проводила  теперь  большую  часть  времени  на   своей
альбанской вилле; дом настолько отстроили, что в  нем  вполне  можно  было
жить. Правда, вилла еще далеко не была закончена, ибо  Дорион  придумывала
все новые  усовершенствования.  Средств  у  нее  хватало,  после  отца  ей
досталось значительное состояние. Однако все счета за  отделку  виллы  она
посылала Иосифу. Дело было не в деньгах, но Дорион знала, что  для  Иосифа
плата  по  счетам  связана  с  жертвами,  а  она  только  и   подстерегала
возможность унизить его. Когда же он наконец придет и заявит,  что  больше
платить не будет? Она готовилась к  этому  дню.  Рисовала  себе,  как  его
надменное лицо исказится, когда ему придется сказать ей об этом. Тщательно
обдумывала, что ему ответить. О, теперь он ее уже не проведет!  Теперь  уж
не заговорит ее этот краснобай,  судья  мертвых,  обманщик,  лжеясновидец,
еврей. Теперь она устоит против его чар. Память об отце - амулет,  который
защитит ее от всех искушений, идущих от Иосифа.
   Но Иосиф не искушал ее. Он жил в Риме, она - на альбанской  вилле,  они
виделись редко, и тогда он бывал вежлив, почти весел, но  избегал  всякого
мало-мальски интимного разговора. Единственной радостью для нее  при  этих
встречах был тот голодный взгляд, который  он,  полагая,  что  за  ним  не
наблюдают, иногда бросал на своего, на  их  сына  Павла.  Но,  как  видно,
отнюдь не считал себя побежденным. Он держал слово -  оплачивал  счета  по
постройке дома и не давал ей повода высказать все, что она  так  тщательно
подготовила.
   За эти недели Дорион изменилась. Взгляд ее  глаз  на  узком  лице  стал
более  буйным,  светлым,  требовательным,  ее   широкий   мелкозубый   рот
раскрывался с большей жаждой, она была красива,  гибка  и  опасна.  Но  то
нежное и детское, что жило в ней раньше,  исчезло.  А  когда  рассказывали
анекдоты о все возраставшем антисемитизме римлян,  она  смеялась  с  такой
злобной радостью, что пугала даже своих друзей.
   Иосиф жил в своем темном, неудобном доме, в шестом квартале. Он ходил в
Субуру к Алексию, беседовал с маленьким Симоном, не  чуждался  друзей.  Но
его не радовали ни работа, ни беседы и книги, ни женщины, ни  почести,  ни
город Рим, ни греки и римляне, ни евреи.  Ему  не  хотелось  размышлять  о
боге, а то, чем был занят император, его решительно не интересовало. Может
быть,  ему  недоставало  его  секретаря  Финея,  но  он  в  этом  себе  не
признавался. Что ему недостает Дорион и сына Павла,  -  это  он  знал.  Он
предвидел, что его жертва - изгнание Мары - будет напрасной. Но он  ничуть
не раскаивался; если бы Дорион сейчас снова потребовала  этой  жертвы,  он
снова принес бы ее.
   Деньги  на  постройку  виллы  он  давал  беспрекословно,   с   каким-то
сладострастным озлоблением.  Сначала  он  едва  проглядывал  счета,  потом
заметил, что в каждом  отдельном  случае  смета  оказывалась  превышенной.
Затеи Дорион обходились все дороже. Но он молчал. Он понимал,  что  именно
это молчание должно злить  Дорион  и  толкать  на  все  новые  требования,
которые в конце концов он все-таки не сможет удовлетворить. И все-таки  он
молчал.
   Стройка постепенно  достигла  той  стадии,  когда  оставалось  доделать
пустяки. Одного вопроса Дорион никак не могла решить: как быть с  росписью
крытой галереи, где, по первоначальному плану,  должны  были  быть  фрески
"Упущенные  возможности".  Наконец  она  решилась  эту  галерею,   некогда
предназначавшуюся Иосифу, чтобы он  мог  там  спокойно  предаваться  своим
размышлениям, превратить в место, посвященное памяти ее отца.  Она  хотела
поставить здесь, под бюстом Фабулла, его урну, а вдоль  стен  должны  были
тянуться картины из  его  жизни,  как  постоянное  напоминание  о  дорогом
усопшем, чье тело и душа была уничтожены коварством Иосифа.
   Она долго взвешивала, кто  наиболее  достоин  изваять  бюст  Фабулла  и
изобразить его жизнь. Она обратилась к Василию.  Переутомленный  скульптор
сначала стал многословно отказываться. Но Дорион благодаря ее  упорству  и
испытанному уменью  нравиться  мужчинам  удалось  переубедить  его;  после
бесконечных разговоров он наконец  со  вздохом  заявил,  что  из  любви  к
покойному другу готов взять на себя эту задачу. Правда, лишь  после  того,
как она намекнула,  что  ради  увековечения  памяти  отца  она  ничего  не
пожалеет. Она уговорила Василия, и ей удалось добиться того, чтобы роспись
галереи взял на себя очень известный и высокооплачиваемый живописец Теон.
   Когда эти господа потребовали от Иосифа общий гонорар в  размере  почти
пятидесяти тысяч сестерциев, он побледнел. Что еще придумает эта  женщина,
чтобы уязвить его до глубины души? Уж, наверно, Дорион затеяла все это  не
столько, чтобы почтить память отца, сколько, чтобы досадить  ему,  Иосифу.
Что общего  между  бюстом  Василия,  росписью  Теона  и  обещанием  Иосифа
построить для Дорион виллу? Впрочем, если бы он даже захотел, то  не  смог
бы добыть такие деньги без содействия Клавдия Регина. Он решил  поговорить
с Дорион откровенно и рассудительно.
   Дорион слышала от обоих художников, что Иосиф платить отказался.  Когда
он велел доложить о себе, Дорион насторожилась. Это будет первым блюдом на
ее роскошной трапезе мщения. Она радовалась, предвкушая, как он признается
в своей бедности и бессилии, в неспособности сдержать обещание.
   Когда он предстал перед нею, она холодно смерила  его  взглядом,  жадно
полуоткрыв рот, слегка посапывая широким носом. Иосиф признался про  себя,
что даже сейчас желает ее. Она выслушала его до конца. Затем сказала, и ее
голос звучал резко, но спокойно: она сразу же  поняла,  что  сказанное  им
после смерти ее отца - только громкие фразы. Он  отослал  эту  женщину  не
ради Дорион, а чтобы уберечь свою потаскушку от  заразы,  своего  ублюдка,
которому эпидемия не опасна,  он  оставил  в  Риме.  Для  нее  нет  ничего
неожиданного в том, что он преследует своей ненавистью ее отца даже  после
его смерти и пытается помешать ее планам почтить его память.
   Удивленный,  подавленный,  с  тяжестью  на  сердце,  слушал  Иосиф  эти
полубезумные речи, полные вызова и горечи. Прошло много времени, пока  они
через его уши проникли в сердце. Ее терпению конец, торжествующе закончила
Дорион, и теперь, ссылаясь на оскорбление, которое он  ей  недавно  нанес,
она начнет бракоразводный процесс.


   Иосиф выслушал и это. Он  видел  Дорион,  и  он  понял.  Он  ничего  не
ответил.   Поклонился,   попрощался,   ушел.   Она    с    удовлетворением
констатировала, что он шел нетвердой походкой и держался не так прямо, как
обычно, - шел так, как шел ее отец, когда она видела его в последний раз.
   Иосиф спросил совета у Марулла. Правда, он  не  мог  не  признать,  что
Дорион для него навсегда потеряна. Но в его голове не укладывалась  мысль,
что он должен вместе с нею потерять и своего  сына  Павла.  По  еврейскому
праву, вся власть принадлежала мужу. Иосиф считал бессмыслицей, что  отец,
желающий поднять сына до своего сословия, вынужден из-за чисто  формальных
соображений оставлять его в низшем.
   - Мировое владычество Рима, - горячился  он,  -  опирается  на  здравый
человеческий разум. То, что хочет сделать по отношению ко мне эта женщина,
явно идет в разрез с  разумом,  с  понятием  права.  Неужели  римский  суд
принудит меня покориться?
   Сенатор  Марулл  рассматривал   через   свой   увеличительный   смарагд
взволнованного,  исстрадавшегося   Иосифа.   Зубы   Марулла   все   больше
расшатывались, врачи не могли ему помочь, боль усиливала его  скептическое
недоверие к людям и их правовым институтам.
   - Меня удивляет, - возразил он Иосифу, - что такой  умный  человек  так
мало продумал сущность права. Законодательство и  судопроизводство  -  это
попытка задним числом идейно обосновать и  оправдать  некогда  сложившиеся
политические и экономические отношения. Но так как эти отношения текучи  и
постоянно находятся в движении, право же и закон лишены гибкости  и  очень
медлительны,  то  полное  соответствие  права  с  действительностью  и  ее
требованиями никогда не может  быть  достигнуто.  Умный  судья  или  умный
адвокат для того и существуют,  чтобы  защитить  человека,  заслуживающего
этого, от закона. - После этих поучений  общего  характера  он  перешел  к
данному  конкретному  случаю:  -  Ваша  жена  принесла  вам   значительное
приданое? - спросил он.
   - Мне об этом ничего не  известно,  -  отозвался  с  некоторой  горечью
Иосиф. - Ее отец был  не  скуп,  но  он  меня  не  любил.  Кроме  платьев,
кое-каких безделушек  да  весьма  неприятного  кота,  Дорион  не  принесла
ничего. Кот за это время сдох.
   - И все-таки госпожа Дорион,  -  заметил  Марулл,  -  будет  озлобленно
требовать оставшиеся от этих платьев лохмотья, и нам  придется  когтями  и
зубами защищать их. И только после того, как она путем  гражданского  иска
добьется возвращения своего приданого, она  может  подать  на  вас  в  суд
нравов, а цензор - лишить вас титула. В таком  случае,  -  и  он  тихонько
постучал по полу элегантным посохом, - вы, конечно, никогда бы  не  смогли
получить власти отца над вашим сыном. Но госпожа Дорион еще не у  цели,  -
закончил он ободряюще. - К счастью, законы о разводе  чрезвычайно  сложны.
Мы можем бесконечно затянуть процесс, на два года, на три.
   Иосиф горестно уставился перед собой; какой мрачностью могло  веять  от
его выпуклого лба! Что касается Марулла, то его  этот  случай  интересовал
больше с психологической стороны, чем с юридической.  Он  удивлялся  тому,
что Дорион даже ради такой цели, как принадлежность к знати второго ранга,
не хотела пожертвовать крайней плотью сына. За ее сопротивлением он  видел
своих старых врагов, этих сторонников догматической веры,  этих  ослов  из
сената. Это, конечно,  они  поддерживали  Дорион  в  ее  неразумии.  Таким
образом, борьба за сына еврея  Иосифа  становилась  показательной  борьбой
между закоснелой аристократией старого Рима  и  либералами,  стремившимися
внести  в  мировую  империю  подлинный  космополитизм.   Кто   победит   -
предсказать было  трудно.  Роли  распределялись  крайне  своеобразно.  Ибо
возможно, что после падения  Береники  либеральная  династия,  либеральный
монарх  окажутся  на  стороне  консервативных  поборников  республиканской
националистической традиции. Если он, Марулл, возьмется  за  дело  Иосифа,
то, бесспорно, поставит себя в опасное положение, - над  его  головой  все
еще висел угрозой закон о доносчиках. Но именно это  и  привлекало  его  в
предстоящей борьбе.
   Вдруг у него возникла идея:
   - А что, если бы вы усыновили вашего сына, - предложил он Иосифу.
   Тот удивленно поднял голову, но, искушенный в казуистике Иерусалимского
университета, тотчас оценил предложение римлянина.
   - Усыновление, - продолжал  Марулл  медленно  и  назидательно,  -  есть
включение в семью нового члена путем выбора. Так как в вашем случае  факта
отцовства недостаточно, чтобы сделать вашего  сына  членом  семьи,  то  мы
восполняем эту недостачу свободным  привлечением  путем  выбора.  Понятно?
Может быть, вашему  еврейскому  праву  незнакомо  понятие  усыновления?  -
вежливо осведомился он.
   Иосиф был почти обижен. Разумеется, в еврейском праве  тоже  существует
нечто подобное. Когда Лия и Рахиль приводили своих рабынь к Иакову (*61) и
он потом признавал рожденных от них детей, разве это не было усыновлением?
И разве Эсфирь не  была  приемной  дочерью  Мардохея?  (*62)  А  законы  о
женитьбе на вдове брата? (*63) Еврейский юрист со знанием дела растолковал
римскому юристу очень ясные, по его мнению, положения этого института:
   - У нас есть чрезвычайно своеобразный закон, - пояснил Иосиф.  -  Когда
человек умирает, не оставив после себя детей, то его брат должен  жениться
на вдове и назвать рожденного от нее сына именем покойного. Следовательно,
здесь речь идет именно о том,  чтобы  будущего  ребенка  бездетной  вдовы,
родившегося от ее брака с братом  покойного,  рассматривать  как  фиктивно
усыновленного им ребенка.
   - Это-то очень  просто,  -  согласился  римский  юрист.  -  Наше  право
сложнее. Но  не  самое  судопроизводство.  В  нем  два  основных  момента:
освобождение  ребенка  из-под  прежней  опеки  и  отдача  его  под  новую.
Освобождение совершается троекратной  мнимой  продажей  в  рабство.  Таким
образом, в данном  случае  ваша  жена  должна  была  бы  продать  мальчика
какому-нибудь третьему лицу, например, мне. Я отпускаю его на волю,  и  он
опять поступает к матери. Она  мне  вторично  продает  его,  я  снова  его
отпускаю, и он опять попадает к ней. Она продает его в третий  раз  и  тем
самым наконец теряет право, при дальнейшем его освобождении, на опеку  над
ним, ибо, согласно  Законам  двенадцати  таблиц  (*64),  это  право  опеки
теряется только после троекратной продажи. Затем  начинается  второй  этап
усыновления - принятие ребенка под опеку новым отцом.  Вы,  Иосиф  Флавий,
выступаете в мнимом процессе истцом и требуете передачи мальчика Павла под
вашу опеку. Мать, в качестве ответчицы, молчит, признавая тем  самым  ваше
требование, и Павел  достается  вам.  Как  видите,  все  это  сравнительно
просто.
   -  Но  Дорион  была  бы  сумасшедшей,  -  возразил  Иосиф,  -  если  бы
согласилась на все это.
   -  Она  была  бы  сумасшедшей,  -  отозвался  Марулл  с  хитрой,  чисто
юридической  улыбкой,  -  не  согласившись.  Если  госпожа  Дорион   будет
противиться тому, чтобы сын-провинциал, не имеющий гражданских  прав,  был
причислен к знати второго ранга, мы будем оспаривать ее право  воспитывать
своего ребенка. Кроме того, это дает вам великолепный повод для развода.
   - Но ведь Дорион, - размышлял вслух Иосиф, - все время отказывалась  от
права гражданства для себя и Павла и от признания нашего брака законным.
   - Вы мыслите слишком примитивно и не юридически, - упрекнул его Марулл.
- Ведь вам, Иосиф Флавий, только по протекции и незаконным  путем  удалось
бы добиться права гражданства для вашей жены.
   Иосиф задумался.
   - Понимаю, - сказал он, хотя у него слегка шла кругом голова.
   - Вот видите, - довольным тоном закончил Марулл свое наставление, - при
некоторой ловкости здравый человеческий рассудок может настоять  на  своем
даже с помощью римского права.
   Пока Иосиф говорил с Маруллом, план усыновления не  казался  ему  столь
безнадежным. Но когда он остался один, у него снова возникли  сомнения,  и
план  Марулла  показался  ему   все   же   слишком   фантастичным.   Смысл
полузаконного брака в том и состоял, что дети принадлежали  матери,  смысл
же усыновления заключался в том, чтобы внедрять в семью  чужих  детей,  не
своей крови. Эти римляне и сейчас еще полуварвары,  а  их  закон  и  право
создавались частично в эпоху полного варварства; но все-таки не  могла  же
их судебная практика дойти до такого цинизма, чтобы придать  закону  прямо
противоположный смысл.
   Однако Иосиф недолго задерживался на этих  мыслях.  Это  был  замкнутый
круг. Если правое могло стать неправым, то  почему  с  помощью  хитроумных
толкований не превратить его снова в правое? Весь вопрос в том, удастся ли
и в зале суда нравов так же ловко повернуть дело, как в покоях Марулла.


   Спустя несколько дней Марулл пригласил к себе Иосифа. На  этот  раз  он
привлек также некоего  Оппия  Котту,  ученого-юриста.  Обычно  для  защиты
какого-нибудь  дела  старались  сочетать  хорошего  адвоката   с   хорошим
законоведом, последний изобретал формальные юридические аргументы,  первый
обрабатывал их как оратор. Таким образом, Марулл всесторонне обсудил  этот
случай с Оппием Коттой. Тот считал, что враждебная сторона, конечно, будет
пытаться всевозможными способами оттянуть усыновление  до  совершеннолетия
Павла. Поэтому следовало медлить возможно дольше с разводом  и  спешить  с
усыновлением. Все зависит от того, кто сделает первый ход: госпожа  Дорион
или Иосиф Флавий.
   Иосиф должен был признать, что Марулл своим предложением дал ему в руки
хорошее оружие. Но в отношении Дорион его страсть всегда побеждала  разум.
Вместо того чтобы выждать и посмотреть, что предпримет  Дорион,  он  решил
сделать последнюю  попытку  помириться  с  ней.  Конечно,  было  неразумно
обращать ее внимание на тот юридический метод, которому Иосиф собирается в
данном случае следовать. Конечно, Марулл будет настойчиво отговаривать его
от этого свидания с Дорион. Но Иосиф не хотел, чтобы его отговаривали,  он
скрыл от Марулла свое намерение. Ему нужно было видеть Дорион, слышать  ее
голос. Он поехал в Альбан.
   Белый и легкий стоял дом  на  холме.  Привратник  повел  его  в  крытую
галерею. Пахло краской. Фрески еще не были закончены, но Иосиф уже  трижды
видел на стене гордую, мясистую  голову  Фабулла.  На  искусно  украшенном
цоколе  стояла   урна   с   пеплом.   Все   вокруг   казалось   специально
предназначенным для того, чтобы вызвать гнев Иосифа. С  насмешкой  подумал
он о том, что в урне, наверно, не пепел Фабулла,  а  чей-то  чужой,  может
быть, даже пепел животного.
   Вот и Дорион. Когда  ей  доложили  об  Иосифе,  ею  овладело  злорадное
торжество. Теперь она может его принять. Она удивлена, начала Дорион,  что
видит его здесь. Разве они оба не сказали последнего слова?  Нет,  ответил
он просяще, убеждающе. Ему пришла в  голову  новая  мысль,  он  предла