в  мусорных  кучах.  Вряд  ли  там
что-нибудь нашли. Вы ничего не слыхали, мистер Вегг?
     - Ничего там не нашли, - подтверждает мистер Вегг, который впервые  про
это слышит.
     - Не буду вас больше задерживать. Всего лучшего!
     Несчастный  мистер  Венус  пожимает  ему  руку,   качая   головой,   и,
сгорбившись на своем стуле, снова наливает себе чая.
     Мистер Вегг, потянув дверь  за  ремешок,  оглядывается  через  плечо  и
видит, что это движение сотрясло всю ветхую каморку: колышется пламя  свечи,
оживают на мгновение все три младенца - английский, индийский и африканский;
разные скелеты, французский джентльмен, кошки с  зелеными  глазами,  собаки,
утки и вся остальная  коллекция  дергается  словно  в  параличе,  а  бедняга
Красногрудый Робин у самого локтя мистера Венуса перевертывается на  бок.  В
следующую минуту мистер Вегг  уже  ковыляет  по  грязи,  при  свете  газовых
фонарей.


        ^TГЛАВА VIII - Мистер Боффин советуется^U

     Тот, кому случалось в описываемое нами время сворачивать с Флит-стрит в
Тэмпл *, долго блуждать вокруг Тэмпла, и, наткнувшись, наконец,  на  угрюмое
кладбище, в отчаянии обвести взглядом угрюмые окна  окружающих  домов,  и  в
самом угрюмом из этих домов заметить угрюмого мальчика, в его лице охватывал
единым взглядом старшего клерка,  младшего  клерка,  клерка  по  гражданским
делам, клерка по нотариальным актам, клерка по бракоразводным делам,  клерка
всех оттенков и разновидностей  -  словом,  всю  контору  мистера  Мортимера
Лайтвуда, не так давно нарванного в газетах  "известным  адвокатом".  Мистер
Боффин, не раз имевший дело с этим экстрактом адвокатской конторы и в той же
конторе и у себя в "Приюте", сразу узнал мальчика в лицо, завидев его в этом
пыльном гнезде.
     На третий этаж, где  находилось  окно,  он  поднимался,  погруженный  в
размышления о превратностях, постигших Римскую империю, и весьма  сожалея  о
смерти  добродушного  Пертинакса  *,   который   пал   жертвой   разъяренных
преторианцев не далее как вчера  вечером,  оставив  государственные  дела  в
крайнем беспорядке.
     - Здравствуйте, здравствуйте!  -  помахивая  рукой,  воскликнул  мистер
Боффин, когда угрюмый мальчик,  носивший  очень  ему  идущую  фамилию  Вред,
открыл перед ним дверь. - Хозяин дома?
     - Мистер Лайтвуд приглашал вас прийти в это время, сэр?
     - Если приглашал, так не даром, сами знаете, - возразил мистер  Боффин.
- Я ему заплачу, любезный.
     - Само собой разумеется, сэр.  Может,  зайдете?  Мистера  Лайтвуда  нет
дома, но я жду  его  с  минуты  на  минуту.  Присядьте  в  кабинете  мистера
Лайтвуда, сэр, пока я справлюсь в книге консультаций.
     И юный Вред весьма торжественно извлек  из  своей  конторки  длинную  и
тощую записную книгу в оберточной бумаге и забормотал, водя  пальцем  сверху
вниз по странице:
     - Мистер Агз, мистер Багз,  мистер  Вагз,  мистер  Гагз,  мистер  Дагз,
мистер Боффин. Да, сэр, совершенно верно. Вы пришли немножко рано,  сэр.  Но
мистер Лайтвуд скоро вернется.
     - Мне не к спеху, - сказал мистер Боффин.
     - Благодарю вас, сэр. Если разрешите, я уж кстати занесу вашу фамилию в
список посетителей на сегодняшний день.
     Юный Вред все так же  торжественно  достал  другую  книгу,  взял  перо,
пососал его, обмакнул в  чернила  и,  прежде  чем  вписать  фамилию  мистера
Боффина, провел пальцем по длинному столбцу имен.
     - Мистер Алли, мистер Балли, мистер Валли, мистер Галли, мистер  Далли,
мистер Жалли, мистер Залли, мистер Илли, мистер Катли. И мистер Боффин.
     - А у вас тут строгий порядок, любезный? - сказал мистер Боффин,  после
того как его записали в книгу.
     - Да, сэр, без этого мне бы не справиться, - объяснил мальчик.
     Он, вероятно, хотел этим сказать, что окончательно рехнулся бы, если  б
не придумал себе занятия. Не имея в  своем  одиночном  заключении  ни  оков,
чтобы начищать их  до  блеска,  ни  деревянной  чашки,  чтобы  покрывать  ее
резьбой, он напал на мысль перечитывать  вслух  фамилии  в  обеих  книгах  и
выписывать из адрес-календаря имена  лиц,  якобы  имеющих  дела  с  мистером
Лайтвудом. Такое занятие тем более способствовало  поднятию  его  духа,  что
характера он был обидчивого и отсутствие клиентов у хозяина  считал  позором
для себя лично.
     - А давно ли ты  сделался  юристом?  -  с  обычным  своим  любопытством
спросил мистер Боффин.
     - Да уж года три, сэр.
     - Значит, родился юристом, можно считать! - восхитился мистер Боффин. -
А нравится тебе это дело?
     - Да так себе,  -  возразил  юный  Вред,  тяжело  вздыхая,  словно  все
профессиональные огорчения остались для него уже позади.
     - Сколько же ты получаешь?
     - Вдвое меньше, чем мне хотелось бы, - отвечав юный Вред.
     - А сколько бы ты хотел получать?
     - Пятнадцать шиллингов в неделю.
     - Сколько же, к примеру,  тебе  понадобится  времени,  чтобы  сделаться
судьей? - после некоторого молчания спросил мистер  Боффин,  окинув  глазами
всю его маленькую фигурку.
     Мальчик ответил, что этого как раз он еще не успел высчитать.
     - Кто же тебе помешает добиться своего, верно я говорю? - сказал мистер
Боффин.
     Мальчик ответил, что ему действительно  никто  не  помешает  добиваться
своей цели, поскольку  он  имеет  честь  быть  британцем,  который  никогда,
никогда не будет рабом *.  Однако  мало  ли  что  бывает  на  свете,  может,
что-нибудь и помешает ему.
     - А не помогут ли тебе в этом деле один-два  фунта?  -  спросил  мистер
Боффин.
     У юного Вреда не имелось никаких сомнений на этот счет, и мистер Боффин
подарил ему два фунта в благодарность за внимание к  его  (мистера  Боффина)
делам, которые он теперь считал все равно что улаженными.
     После этого мистер Боффин уже до самого прихода мистера Лайтвуда  сидел
смирно, приставив к уху палку и словно слушая домового,  сплетничавшего  ему
про контору. Он  разглядывал  книжный  шкафчик  с  судебными  протоколами  и
отчетами, окно,  пустой  синий  мешок,  палочку  сургуча,  перо,  коробку  с
облатками, яблоко -  все  это  сильно  запыленное,  -  бювар  со  множеством
чернильных пятен и брызг, ружейный чехол, плохо замаскированный  под  нечто,
имеющее отношение к закону, и железный ящик с надписью "Дело Гармона".
     Мистер Лайтвуд объяснил, что был у поверенного,  вместе  с  которым  он
приглашен вести дело мистера Боффина.
     - Оно и видно, что мои  дела  порядком  вас  замучили!  -  сочувственно
отозвался мистер Боффин.
     Мистер Лайтвуд,  не  сочтя  нужным  объяснить,  что  утомление  у  него
хроническое, сообщил, что, поскольку со всеми формальностями уже  покончено,
завещание покойного Гармона утверждено, смерть ближайшего наследника Гармона
установлена, и прочее,  и  прочее,  и  на  этот  счет  уже  имеется  решение
Канцлерского суда, и прочее, и прочее, он,  мистер  Лайтвуд,  к  величайшему
своему удовлетворению, имеет честь  и  удовольствие,  и  прочее,  и  прочее,
поздравить мистера Боффина со вступлением в  права  наследства,  в  качестве
единственного оставшегося в  живых  наследника,  и  теперь  мистеру  Боффину
предстоит получить свыше ста тысяч фунтов, которые лежат на текущем счету  в
Английском банке, опять-таки и прочее, и прочее.
     - И что особенно приятно, мистер  Боффин,  так  это  то,  что  с  вашим
капиталом никакой возни не будет. Ни имений,  которыми  надо  управлять,  ни
арендной платы, приносящей столько-то процентов убытку в плохие годы (весьма
недешевый способ прославиться через газеты!),  ни  избирателей,  с  которыми
надо возиться, ни доверенных, которые  снимают  сливки,  прежде  чем  подать
молоко на стол. Вы можете хоть завтра  же  утром  положить  весь  капитал  в
шкатулку и увезти его... ну хотя бы  в  Скалистые  горы.  Поскольку  всякий,
по-видимому, считает своим непременным долгом раньше или позже  упомянуть  в
разговоре Скалистые горы таким тоном, будто он их знает вдоль и поперек,  то
надеюсь, вы извините, что и я к вам пристаю с этой скучнейшей географией,  -
заключил мистер Лайтвуд, лениво улыбнувшись.
     Мистер Боффин,  не  вполне  уяснив  себе  последнюю  фразу,  растерянно
посмотрел сначала на потолок, потом на ковер.
     - Не знаю, право, что вам и сказать на этот счет, - заметил он. - Мне и
без того жилось неплохо. Уж очень много забот прибавится!
     - Так не берите на себя этих забот, любезнейший мистер Боффин!
     - То есть как это не брать? - вопросил мистер Боффин.
     - Говоря теперь со всей  безответственностью  частного  лица,  а  не  с
глубокомыслием профессионального советчика,  -  ответил  Мортимер,  -  я  бы
сказал: уж если вас так угнетают размеры капитала, вы можете найти  утешение
в  мысли,  что  его  очень  легко  убавить.  А  если  вам  и  это  покажется
затруднительно, можете утешиться еще одним соображением: найдется  множество
охотников помогать вам.
     - Я что-то плохо вас понимаю, - возразил мистер Боффин,  по-прежнему  в
недоумении. - Ничего, знаете ли, не вижу хорошего в том, что вы говорите.
     - А разве есть в жизни что-нибудь хорошее? - спросил Мортимер, поднимая
брови.
     - Да, у меня бывало, - задумчиво глядя на него, отвечал мистер  Боффин.
- Когда я еще служил десятником в "Приюте" - до того как он стал  "Приютом",
- мне это дело очень нравилось. Старик был сущий  татарин  (не  в  укор  его
памяти будь сказано), зато смотреть за работами с раннего утра  до  позднего
вечера было очень приятно. Жалко даже, что он нажил такую  уйму  денег.  Для
него же было бы лучше, если б он  поменьше  о  них  думал.  Будьте  уверены,
заботы ему и самому были в тягость! - вдруг сделал он открытие.
     Мистер Лайтвуд кашлянул, не вполне убежденный.
     - А если говорить насчет того, что  хорошо,  а  что  нет,  -  продолжал
мистер Боффин, - так, боже милостивый, ежели разобрать все как следует, одно
за другим, разве от денег можно ждать добра? Когда  старик  в  конце  концов
поступил по справедливости с бедным мальчиком, ничего хорошего из  этого  не
вышло. Беднягу убили в ту самую минуту, когда он,  можно  сказать,  подносил
чашку с блюдечком к устам. Теперь я могу сказать вам, мистер Лайтвуд, что мы
с миссис Боффин всегда заступались за беднягу, и как только  старик  нас  за
это не честил! Помню, однажды миссис  Боффин  высказала  ему  напрямик  свое
мнение насчет родственных отношений, а он сорвал с  нее  шляпку  (она  почти
всегда носила черную соломенную шляпку, для удобства, на  самой  макушке)  и
пустил колесом через весь двор. Как не помнить! А в другой  раз,  когда  он,
мало того что сорвал шляпку, но и дошел до личностей, я ему чуть было не дал
по шее, да миссис Боффин бросилась нас разнимать, и  я  угодил  ей  прямо  в
висок. Она так и повалилась, мистер Лайтвуд. Как подкошенная!
     Мистер Лайтвуд пробормотал, что это "делает честь ему и  сердцу  миссис
Боффин".
     - Вы понимаете, - продолжал мистер Боффин, -  я  для  того  только  это
говорю теперь, когда все уже позади, чтобы показать вам,  что  мы  с  миссис
Боффин всегда стояли за детей, как оно  и  следует  по  христианству.  Мы  с
миссис Боффин заступались за девочку, заступались и за мальчика;  мы  с  ней
шли против старика; а ведь он каждую минуту мог выгнать  нас  на  улицу,  не
глядя на все наши старания. А миссис Боффин, - продолжал он, понизив  голос,
- до того дошла, что при мне прямо в лицо назвала его бессердечным негодяем.
Теперь, когда она стала модницей, ей, может, неприятно про это вспоминать.
     Мистер Лайтвуд пробормотал:
     - Доблестный саксонский  дух...  предки  миссис  Боффин...  стрелки  из
лука... при Азенкуре и Креси *.
     - Мы с ней в последний раз видели бедного мальчика, - продолжал  мистер
Боффин, мало-помалу  расчувствовавшись  и  начиная  таять  (что  свойственно
всякому жиру), - когда ему было всего  семь  лет  от  роду.  Ведь  когда  он
вернулся, чтобы вступиться за сестру, мы уезжали  из  города  насчет  одного
контракта - там надо было сначала просеивать, а потом уже возить - а мальчик
приехал, да и опять уехал, пробыв дома не больше часу.  Так  вот,  ему  было
тогда всего семь лет. Он уезжал в эту заграничную школу один-одинехонек, все
его забросили, и зашел он  в  наш  домик  (во  дворе  теперешнего  "Приюта")
погреться у огня. На нем был жиденький такой дорожный костюмчик. За дверями,
на пронзительном ветру, стоял его тощий чемоданчик,  который  я  должен  был
донести до парохода: старик и слышать не хотел о том, чтобы дать  ему  шесть
пенсов на кэб. Миссис Боффин, тогда еще совсем молодая женщина,  пышная  как
роза, стала на колени перед огнем,  согрела  руки  и  начала  оттирать  щеки
ребенку: а как увидела, что у него  слезы  на  глазах,  то  заплакала  сама,
крепко обняла его за шею, словно хотела защитить, и говорит мне: "Я  бы  все
на свете отдала, лишь бы убежать отсюда вместе с ним!" Не могу сказать, чтоб
мне это было приятно, но только после этого я стал еще больше уважать миссис
Боффин. Бедняжка прижался к ней, а она к нему, а потом, когда старик  позвал
мальчика, он сказал: "Пора идти! Благослови вас боже!" - а сам так посмотрел
на нас обоих, словно в смертной тоске. Как он посмотрел! Я проводил  его  на
пароход (сначала угостил любимыми его лакомствами), подождал, пока он  уснет
на своей койке, и только после того вернулся к миссис Боффин. Но  сколько  я
ни рассказывал, как я его оставил, все напрасно, ей казалось, что он смотрит
точно тем же взглядом,  каким  смотрел  тогда  на  нас  обоих.  Но  в  одном
отношении это пошло нам на пользу. Своих детей у нас не было, и  нам  всегда
хотелось иметь хоть одного. Но только не  после  этого.  "Оба  мы  могли  бы
умереть, - говорила миссис Боффин, - и наш мальчик смотрел бы вот так же  на
чужих". Бывало, по ночам, когда стояли большие холода,  или  завывал  ветер,
или дождь лил как из ведра, она просыпалась  вся  в  слезах  и  вскрикивала:
"Неужели ты не видишь его лица? Боже, приюти бедняжку!" А потом,  с  годами,
это у нее прошло, как многое проходит.
     - Любезный мистер Боффин, все на свете проходит и обращается в  прах  и
мусор, - вяло улыбаясь, сказал мистер Мортимер.
     - Я бы не сказал, что все, - возразил мистер Боффин,  которого,  видно,
сердил скептический тон Лайтвуда, - много есть такого,  чего  я  никогда  не
находил среди мусора. Так вот, сэр.  Мы  с  миссис  Боффин  все  старели  да
старели на службе у хозяина, пока его не нашли мертвым в кровати. Тогда мы с
женой  запечатали  шкатулку,  которая  всегда  стояла  на  столике  рядом  с
кроватью, и так как мне приходилось слышать, что Тэмпл -  это  такое  место,
где берут подряды на всякий адвокатский мусор, то я и отправился сюда искать
адвоката, увидел, как ваш молодой  человек  давит  мух  на  окне  перочинным
ножиком, окликнул его, не имея тогда еще удовольствия быть с вами  знакомым,
и таким способом добился этой чести. Потом вы и еще один джентльмен в  таком
неудобном галстуке под маленькой аркой на подворье святого Павла...
     -  Докторс-Комтонс  *,  -  заметил  Лайтвуд,  -  в  коллегии   докторов
Гражданского права.
     - Мне показалось, будто его звали по-другому. - подумав, сказал  мистер
Боффин. - Ну, да вам лучше знать. - Потом вы и доктор  Скоммонс  взялись  за
дело, написали все это как нужно,  приняли  меры,  чтобы  разыскать  бедного
мальчика, и, наконец, нашли его, а мы с  миссис  Боффин  частенько  говорили
друг  другу:  "Вот  мы  и   опять   его   увидим,   при   более   счастливых
обстоятельствах". Но этому не суждено было статься, а  печальнее  всего  то,
что деньги в конце концов так ему и не достались.
     - Зато они попали в достойные руки, - слегка наклонив  голову,  заметил
Лайтвуд.
     - Они достались нам с миссис Боффин только сегодня,  только  сейчас,  к
этому-то я и веду; ведь мы столько ждали именно  этого  дня  и  этого  часа.
Мистер Лайтвуд, это было злодейское, жестокое убийство. Оно, неизвестно  для
чего, обогатило нас с  миссис  Боффин.  За  поимку  и  осуждение  убийцы  мы
предлагаем десятую часть нашего капитала - награду в десять тысяч фунтов.
     - Это слишком много, мистер Боффин.
     - Мистер Лайтвуд, мы вместе с миссис Боффин назначили эту  сумму  и  на
этом стоим.
     -  Однако  позвольте  вам  заметить,  -  возразил  Лайтвуд,  уже  не  с
легкомыслием  частного  лица,  а  с  глубокомыслием  профессионала,  -   что
предлагать такую огромную награду - большой соблазн: это  может  навести  на
ложные подозрения; появятся подстроенные улики, фальшивые обвинения. Обещать
такую награду - значит играть с огнем.
     - Нет, что ж, - сказал несколько озадаченный мистер  Боффин,  -  мы  уж
решили столько отложить на это дело. А надо ли будет открыто назначать такую
сумму в новом объявлении от нашего имени...
     - От вашего имени, мистер Боффин, от вашего.
     - Ну ладно, пускай от моего, оно ведь у нас  с  миссис  Боффин  одно  и
означает нас обоих, - вот об этом вам самим придется подумать, когда  будете
составлять бумагу. Но это первое поручение, которое я даю  своему  адвокату,
вступив в права наследства.
     -  Ваш  адвокат,  мистер  Боффин,  -  ответил  Лайтвуд,   делая   очень
коротенькую заметку очень ржавым пером, -  с  удовольствием  принимает  ваше
поручение. Будет еще что-нибудь?
     - Еще только одно, и ничего больше. Составьте мне завещаньице покороче,
но так, чтоб как можно крепче: насчет того,  что  весь  капитал  я  оставляю
"моей возлюбленной  жене  Генриетте  Боффин,  единственной  душеприказчице".
Напишите как можно короче, вот этими  самыми  словами,  но  чтобы  оно  было
крепко.
     Не зная, как понять слова мистера Боффина  насчет  крепости  завещания,
Лайтвуд стал осторожно нащупывать почву:
     - Извините, но профессиональное глубокомыслие требует  точности.  Когда
вы говорите "крепко"...
     - Я и хочу сказать "крепко", - объяснил мистер Боффин.
     - Совершенно верно. И как нельзя более похвально. Но эта самая крепость
должна к чему-нибудь обязывать миссис Боффин?
     - Обязывать миссис Боффин? - прервал ее супруг. - Ну нет!  С  чего  это
вам вздумалось? Я хочу закрепить все имущество за ней, чтоб его уж никак  не
могли у нее отнять.
     - Закрепить без всяких условий, чтобы она могла с ним делать  все,  что
хочет? Безусловно?
     - Безусловно? - повторил мистер Боффин, отрывисто рассмеявшись.  -  Еще
бы! Хорошенькое было бы дело, ежели бы я  вздумал  к  чему-нибудь  обязывать
миссис Боффин. В мои-то годы!
     И это поручение было также  принято  мистером  Лайтвудом;  приняв  его,
мистер Лайтвуд пошел проводить мистера Боффина  к  выходу  и  чуть  было  не
столкнулся  в  дверях  с  мистером  Юджином  Рэйберном.   Свойственным   ему
невозмутимым тоном Лайтвуд произнес:
     - Позвольте познакомить вас, - и объяснил, что  мистер  Рэйберн  весьма
сведущий в законах юрист и что он, частью в интересах дела, частью  же  ради
удовольствия,  познакомил  мистера  Рэйберна  с   некоторыми   подробностями
биографии мистера Боффина.
     - Очень рад познакомиться с мистером Боффином, - сказал Юджин, хотя  по
его лицу нельзя было заметить никакой радости.
     - Спасибо, сэр, спасибо, - ответил мистер Боффин. -  Как  вам  нравится
ваша профессия?
     - М-м... не особенно, - отвечал Юджин.
     - Слишком суха, по-вашему, а? Что ж, мне так  кажется,  надо  несколько
лет поработать  как  следует,  чтобы  изучить  это  дело.  Самое  главное  -
работать. Воззрите на пчел...
     - Извините, пожалуйста,  -  возразил  Юджин,  невольно  улыбнувшись,  -
должен вам сказать, что я всегда возражаю против сравнения с пчелой.
     - Вот как! - сказал мистер Боффин.
     - Я возражаю из принципа, как двуногое.
     - Как что? - спросил мистер Боффин.
     - Как двуногое животное. Из принципа, в качестве двуногого, я  возражаю
против того, что меня вечно  сравнивают  с  насекомыми  и  четвероногими.  Я
возражаю против того, что  в  своих  действиях  я  должен  сообразоваться  с
д