положа руку на сердце, что стоишь  такой  истерической
дочери? О том, стоишь ли ты такой жены, я уж не спрашиваю, что говорить  обо
мне! Но способен ли ты  прочувствовать  и  оценить  высокий  смысл  семейной
сцены, при которой тебе случилось присутствовать?" Этот допрос привел Р.  У.
в сильнейшее  замешательство,  тем  более  что  он  все  еще  находился  под
некоторым воздействием винных паров, да к тому  же  волновался,  как  бы  не
выдать неосторожным словом своего преступного соучастия в известном событии.
Но поскольку семейная сцена близилась к концу, и к  концу  более  или  менее
благополучному, он погрузился в спасительную дремоту,  чем  крайне  возмутил
свою супругу.
     -  Неужели  мысли  о  вашей  дочери  Белле  не  мешают  вам  спать?   -
презрительно осведомилась она.
     И выслушала кроткий ответ:
     - Да как будто не мешают, друг мой.
     - Тогда, - сказала  исполненная  негодования  миссис  Уилфер,  -  я  бы
посоветовала вам пощадить мои чувства и удалиться в спальню.
     - Благодарю тебя, друг мой, - ответил он. - Пожалуй, ты права,  лучшего
места для меня сейчас не придумаешь. - И с радостью удалился.
     Недели через  две  после  этого  супруга  нищего  (под  руку  с  нищим)
пожаловала в Холлоуэй к чаю,  по  приглашению,  переданному  через  отца.  И
смелость,  с  какой  жена  нищего  пошла  штурмом  на  неприступные  позиции
самоотверженной мисс Лавви и в мгновение разнесла их в пух и прах, послужила
ей залогом победы.
     - Мамочка! - воскликнула Белла, с сияющим лицом  вбегая  в  комнату.  -
Здравствуй, мамочка! - И кинулась ей на шею. - Здравствуй, милая Лавви!  Как
ты поживаешь,  и  как  поживает  Джордж  Самсон,  как  его  дела,  когда  вы
поженитесь и скоро ли вы разбогатеете? Лавви, ты сейчас же,  немедленно  обо
всем этом мне расскажешь! Джон, голубчик, поцелуй маму и Лавви, и тогда  все
у нас будет просто и хорошо.
     Миссис Уилфер тщилась  уничтожить  ее  взглядом,  но  безуспешно.  Мисс
Лавиния  тщилась  уничтожить  ее  взглядом,  но  безуспешно.  Не  испытывая,
по-видимому, ни малейших угрызений совести, Белла без всяких церемоний сняла
шляпку и села к столу разливать чай.
     - Мамочка и Лавви, я знаю, вы обе пьете с  сахаром.  А  ты,  папа  (мой
добрый, миленький папа), пьешь без молока. Джон любит с  молоком.  Раньше  я
тоже пила без молока, а теперь с молоком, как Джон. Милый, ты поцеловал маму
и Лавви? Ах, поцеловал? Вот и хорошо, Джон!
     Я просто не видела, как ты это сделал, потому и  спросила.  Будь  добр,
Джон, нарежь хлеба и намажь его маслом. Мама любит в два ломтика. А  теперь,
мамочка и Лавви, признайтесь мне по-честному, ведь когда пришло мое  письмо,
вы подумали на минутку - только на минутку! - что я дрянная девчонка?
     Не  дав  миссис  Уилфер  взмахнуть  перчатками,  супруга  нищего  снова
защебетала, все так же весело и ласково:
     - Вы, наверно, очень рассердились  на  меня,  мамочка  и  Лавви,  и  я,
конечно, ничего другого не  заслужила.  Но  ваша  Белла  была  всегда  такая
безрассудная, черствая и  всегда  вам  внушала  своим  поведением,  что  она
способна выйти замуж только по расчету, а не по любви! Я побоялась,  что  вы
мне не поверите! Ведь вы же не знали, какой мой Джон добрый и чему  он  меня
научил! Вот я и пошла на хитрость - мне было стыдно перед вами и боязно, что
мы не поймем друг друга и только рассоримся, о чем сами потом пожалеем, и  я
сказала Джону: "Если ты согласен справить нашу свадьбу тихо, скромно,  давай
так и сделаем". И он согласился, и мы обвенчались в Гринвичской церкви,  где
никого не было... - Тут глаза у Беллы разгорелись еще ярче.  -  Да,  никого,
если  не  считать  одного  незнакомца,  который  оказался   там   совершенно
случайно... да еще половинки инвалида. И как хорошо, мамочка и Лавви, что мы
не рассорились и нам ни о чем не придется жалеть!  Не  рассорились  и  сидим
сейчас такие дружные за чаем!
     Вскочив из-за стола, она расцеловала мать и сестру, вернулась на  место
(сделав по дороге небольшой крюк, чтобы обнять мужа) и заговорила снова:
     - А теперь, мамочка и Лавви, вам, наверно,  захочется  узнать,  как  мы
живем и на что мы живем. Так вот, слушайте!  Поселились  мы  в  Блэкхизе,  в
чудеснейшем  кукольном  домике,  прелестно  обставленном,  и  держим   очень
расторопную служанку, хорошенькую-прехорошенькую. Хозяйство ведем  экономно,
толково, во всем придерживаемся строгого порядка,  живем  на  сто  пятьдесят
фунтов в год, следовательно, у нас есть все что нужно,  и  даже  больше  чем
нужно. И наконец, если  вы  захотите  спросить  меня  по  секрету,  -  ведь,
наверно, захотите? - как я отношусь к своему мужу, придется мне сказать вам,
что я... почти люблю его.
     - А если вы  захотите  спросить  меня  по  секрету,  -  ведь,  наверно,
захотите? - как я отношусь к своей жене, -  с  улыбкой  проговорил  Роксмит,
незаметно для Беллы став за ее стулом, - придется  мне...  -  Но  тут  Белла
сорвалась с места и зажала ему рот ладонью.
     - Ни слова больше, сэр! Джон, милый, не надо! Правда, не надо! Обо  мне
еще рано судить. Я - куколка из кукольного дома, хочу стать  чем-то  большим
для тебя.
     - Милая! Какая же ты куколка!
     - Да, мне еще так далеко до того, чем я хочу стать! Проведи меня  через
любое испытание, через любую беду, Джон, и только после этого скажи им,  как
ты относишься ко мне!
     - Хорошо, дорогая, - согласился Джон. - Обещаю тебе это.
     - Какой ты добрый, Джон! Но сейчас ты не скажешь обо мне ни слова, да?
     - Сейчас, - повторил Джон, с восхищением глядя на нее, - я не  скажу  о
тебе ни слова.
     В знак благодарности она прижалась смеющимся  личиком  к  его  груди  и
прошептала, искоса поглядывая на остальных:
     - Я признаюсь вам еще вот в чем, мои дорогие папа, мама и  Лавви:  Джон
не знает и не подозревает даже, что я... люблю его!
     Миссис Уилфер и  та  не  устояла  перед  своей  замужней  дочкой  и  со
свойственной ей величавостью дала понять (правда, самым отдаленным образом),
что если бы Р.  У.  того  заслуживал,  она  тоже  спустилась  бы  со  своего
пьедестала  пленять  супруга.  В  противоположность  матери,  мисс   Лавиния
усомнилась в разумности такого обращения с мужьями, опасаясь, что, в  случае
с Джорджем Самсоном, оно может оказать разлагающее влияние на этого молодого
джентльмена.  Что  же  касается  Р.  У.,  то  он  считал  себя  отцом  самой
обворожительной женщины на свете,  а  Роксмита  счастливейшим  из  смертных,
против чего Роксмит вряд ли стал бы возражать.
     Молодожены  откланялись  рано,  чтобы  не  торопясь  дойти  пешком   до
пристани, где им надо было садиться на гринвичский пароход. Сначала они шли,
весело переговариваясь между собой, но потом Джон о чем-то задумался, и  это
не ускользнуло от внимания Беллы.
     - Джон, милый, что случилось?
     - Ничего, моя любимая.
     - Может быть, ты поделишься со мной  своими  мыслями?  -  сказала  она,
заглядывая ему в лицо.
     - Да они не такие уж интересные, друг мой. Я думаю вот о чем:  тебе  не
хочется, чтобы твой муж был богат?
     - Чтобы ты был богатый, Джон? - переспросила Белла, чуть отстраняясь от
него.
     - Да, богатый. Например, такой, как мистер Боффин. Неужели ты не хотела
бы этого?
     - Знаешь, милый, даже пробовать страшно! Разве богатство пошло на благо
мистеру Боффину? И разве мне пошло на благо то, что я, хоть и  немножко,  но
все-таки попользовалась его деньгами?
     - Не всех же деньги портят, сокровище мое.
     - Большинство портят, - сказала Белла, в раздумье подняв брови.
     - Будем надеяться, что и это неверно. Предположим, у тебя много  денег,
ведь с ними можно сделать столько добра людям!
     - Предположим, сэр! - шутливо повторила Белла. - И предположим, что мне
не захочется делать людям добро? Предположим, сэр, что эту возможность можно
обратить себе во вред?
     Смеясь и пожимая ей руку, он спросил:
     - Ну, а предположим, тебе дана такая возможность.  Ты  обратишь  ее  во
вред себе?
     - Не знаю, - ответила Белла, задумчиво покачав головой. - Надеюсь,  что
нет. Думаю, что нет. Но когда человек небогат, ничего не стоит так думать  и
питать такие надежды.
     - Почему не сказать прямо, дорогая: "Когда человек  беден"?  -  спросил
он, пристально глядя на нее.
     - Беден? Но разве я бедна? Джон,  милый,  неужели  ты  думаешь,  что  я
считаю нас бедняками?
     - Да, друг мой.
     - Джон!
     - Пойми меня, любимая. У меня есть ты - самое большое сокровище из всех
сокровищ мира. Но я думаю и о тебе и за тебя. Вот в этом простеньком  платье
ты когда-то пленила мое сердце, и на мой взгляд никакое другое так не пойдет
к тебе, не сделает тебя еще  стройнее,  еще  красивее!  Но  вот  сегодня  ты
любовалась дорогими нарядами, и мне, естественно, хочется, чтобы они были  у
тебя.
     - Это  очень  мило  с  твоей  стороны,  Джон.  Меня  так  трогает  твоя
заботливость, что я готова расплакаться. Но наряды мне не нужны.
     - Мы с тобой идем пешком по грязным улицам, - продолжал  он.  -  Я  так
люблю твои маленькие ножки и с болью в  сердце  вижу,  как  слякоть  пачкает
башмачки, в которые они обуты. И мне, естественно, хочется, чтобы ты  ездила
в коляске.
     - С твоей стороны очень мило так о них  отзываться,  -  сказала  Белла,
глядя вниз на те самые ножки, о которых шла речь. - И, слыша твои похвалы, я
жалею, что башмаки у меня на номер больше,  чем  следует.  Но  уверяю  тебя,
коляска мне не нужна.
     - Но если бы мы ее завели, ты бы обрадовалась этому?
     - Обрадовалась бы не столько самой коляске, сколько тому, что ты  завел
ее ради меня. Джон, дорогой мой, твои желания обладают не меньшей силой, чем
желания волшебниц в сказках,  -  стоит  тебе  их  выговорить,  и  они  мигом
сбываются. Пожелай мне всего, что можно пожелать любимой женщине,  и  я  как
будто на самом деле получу все твои дары, Джон. Так они во сто  крат  дороже
моему сердцу.
     Такой разговор не нарушил их счастья, и дом, в который  они  вернулись,
не  перестал  быть  для  них  уютным  домом.  Хозяйственные  таланты   Беллы
развивались не по дням, а по часам. Все амуры и грации  пребывали  у  нее  в
услужении (по крайней мере так казалось Джону) и помогали ей создавать уют в
ее гнездышке.
     Семейная жизнь Беллы текла тихо и мирно. Весь день она была дома  одна,
потому что ее муж уходил в Сити сразу после раннего завтрака  и  возвращался
оттуда поздно, только к  обеду.  Он  говорил  Белле,  что  служит  в  фирме,
торгующей колониальными товарами, и поскольку такого объяснения для нее было
совершенно достаточно, она, не вдаваясь в подробности, представляла себе эту
фирму как вместилище чая, риса, волшебно пахнущих шелков, резных  шкатулочек
и нарисованных на прозрачном фарфоре фигурок с узкими раскосыми  глазами,  в
туфлях, подшитых подметками чуть  ли  не  тройной  толщины,  и  с  косицами,
заплетенными так туго, что головы у них запрокидывались  назад.  Она  всегда
провожала мужа до железнодорожной станции и  всегда  ходила  встречать  его;
кокетливости в ней поубавилось (впрочем, ненамного), да  и  платье,  хоть  и
скромное, отличалось таким изяществом, точно у нее только и было забот,  что
о нарядах. Но когда Джон уезжал в Сити,  она  снимала  это  изящное  платье,
надевала вместо него простенький  капот,  подвязывала  передник,  откидывала
обеими руками волосы со лба, точно готовясь разыграть сцену сумасшествия,  и
приступала к исполнению своих хозяйственных обязанностей. Тут все шло в  ход
- и весы, и мешалка, и кухонный нож, и терка, и пыльная тряпка,  и  мыло,  и
садовые ножницы, и совок, и грабли, и прочие подобные  орудия,  и  иголка  с
ниткой, и щетка, и веревка для сушки одежды, и главное - книга!  Ибо  миссис
Д. Р., которая в бытность свою мисс Б. У. не  утруждала  себя  хлопотами  по
дому, теперь была вынуждена то и дело обращаться за указанием  и  помощью  к
книге живота, именуемой "Советы британской хозяйки", и  просиживала  за  ней
часами,  поставив  локти  на  стол  и  подперев  кулачками   голову,   точно
волшебница, запутавшаяся в хитросплетениях  черной  магии.  Происходило  это
главным образом потому, что "британская хозяйка", будучи истой британкой  по
духу, не обладала даром изъясняться на английском языке  и  в  ряде  случаев
могла  с  одинаковым  успехом  излагать  свои   поучения   на   каком-нибудь
камчадальском наречии.  В  такие  критические  минуты  Белла,  не  выдержав,
говорила вслух: "Вот нелепая старушенция! Как прикажете  ее  понимать?  Она,
наверно, писала это в нетрезвом виде!" И, разразившись таким примечанием  на
полях, снова  начинала  штудировать  "Хозяйку",  сосредоточенно  сжав  губы,
отчего у нее сразу проступали ямочки на щеках.
     Иной раз невозмутимость "британской хозяйки" прямо-таки выводила миссис
Джон Роксмит из себя. Например, она говорила: "Возьмите жаровню..." -  точно
генерал, приказывающий солдату взять в плен татарина, или же небрежным тоном
приказывала: "Добавьте горсть..." - чего-нибудь такого, чего днем с огнем не
сыщешь. Наталкиваясь на такие чудовищные проявления безрассудства со стороны
"британской хозяйки", Белла захлопывала "Советы", ударяла  ими  по  столу  и
восклицала:
     - Вот безмозглая курица! Ну, как она думает, где я это достану?
     Была и еще одна область знаний, которой  миссис  Джон  Роксмит  уделяла
внимание ежедневно.  Она  читала  газеты,  чтобы  быть  в  курсе  событий  и
обсуждать их с Джоном  по  вечерам,  когда  он  возвращался  домой.  Ей  так
хотелось стать равной ему во всем, что она с не меньшим рвением принялась бы
за изучение алгебры и Эвклидовой геометрии, если бы сердце Джона разрывалось
между тягой к этим наукам и  любовью  к  жене.  Она  впитывала  в  себя  все
биржевые новости и по вечерам, с сияющим личиком, сообщала Джону о  товарах,
которые поднялись в цене, и о том, на сколько  увеличился  золотой  запас  в
Английском банке, а потом, вдруг забыв о необходимости сохранять  серьезный,
умный вид, принималась хохотать сама над собой и целовала его, приговаривая:
     - Это все потому, что я люблю тебя, Джон!
     Для  человека  из  деловых  кругов  Сити  Джон  проявлял   удивительное
равнодушие к тому, поднимаются или падают в цене те или  иные  товары  и  на
сколько увеличился золотой запас в Английском банке.  Но  о  жене  он  пекся
больше всего на свете - на его взгляд, это сокровище  никогда  не  падало  в
цене и было дороже всего золота, какое только есть на белом свете. А Белла с
ее живым умом и женской чуткостью, к тому же вдохновленная  любовью,  делала
поразительные успехи на новом для нее поприще и не могла преуспеть только  в
том, чтобы день ото дня становиться милее своему Джону.  Так  утверждал  сам
Джон, и в доказательство правоты своих слов он приводил  неотразимый  довод,
что милее той Беллы, которая несколько месяцев назад стала его  женой,  быть
невозможно, как ни старайся.
     - Ты у меня такая живая, веселая! - с любовью сказал он ей  однажды.  -
Будто яркий огонек горит у нас в доме!
     - Это правда, Джон?
     - Ты еще сомневаешься? Да нет! Ты ярче, ты лучше всякого огонька!
     - А знаешь, Джон... - она дотронулась до пуговицы  на  его  сюртуке,  -
бывают минуты, когда мне кажется... Только не смейся надо мной, прошу тебя!
     Ничто в мире не могло бы его рассмешить после такой просьбы.
     -  Бывают  минуты,  когда  мне  кажется,  что  я  вдруг   становлюсь...
серьезной, Джон.
     - Может, ты скучаешь, сидя тут одна-одинешенька весь день, моя любимая?
     - Нет, что ты, Джон! Время бежит так быстро, что у меня не остается  ни
одной свободной минутки.
     - Откуда же она, эта серьезность? И когда она на тебя нападает?
     - Когда я смеюсь, - ответила Белла и, смеясь, положила  ему  голову  на
плечо. - Вы, сэр, не поверите, но сейчас я тоже серьезная.  -  И  она  снова
засмеялась, и из глаз у нее что-то капнуло ему на руку.
     - Тебе хочется быть богатой, моя любимая? - ласково спросил Джон.
     - Богатой? Джон! Как ты смеешь задавать мне такие глупые вопросы?
     - Тебе чего-нибудь не хватает, мое сокровище?
     -  Не  хватает?  Нет!  -  твердо  ответила  Белла.   И   вдруг,   точно
спохватившись, проговорила сквозь смех и капель из глаз: - Да,  не  хватает!
Мне не хватает миссис Боффин.
     - Я тоже очень  жалею  о  разлуке  с  ней.  Но  кто  знает,  может  это
ненадолго? Может,  все  сложится  так,  что  ты  будешь  встречаться  с  ней
изредка... мы оба будем встречаться. - Белла почему-то не проявила  интереса
к такому, казалось бы, важному для  нее  разговору  и  продолжала  рассеянно
теребить все ту же пуговицу на сюртуке мужа. Но от этого занятия ее  оторвал
папа, который пришел провести с ними вечерок.
     В доме Беллы у папы было раз и навсегда отведенное ему кресло и  раз  и
навсегда отведенный ему уголок, и хотя мы не собираемся бросать тень на  его
семейную жизнь, все же надо сказать, что у своей дочки  он  чувствовал  себя
как нигде в мире. Когда Белла и папа сходились вместе, смотреть на них  было
и приятно и забавно, но в тот вечер мужу Беллы показалось, что она превзошла
самое себя в фантастических проказах с отцом.
     - Хвалю нашего умного мальчика за то, что он прибежал с уроков прямо  к
нам, хоть мы его и не ждали, - сказала Белла. - Ну, как дела в школе,  никто
тебя не обижал?
     - Ты знаешь, моя родная, что я учусь сразу в  двух  школах,  -  ответил
херувим, усаживаясь в свое кресло и с улыбкой потирая руки. - Первая  -  это
учебное заведение на Минсинг-лейн. Вторая - академия твоей матушки. Какую же
школу ты имеешь в виду?
     - Обе, - сказала Белла.
     - Ах, обе! Ну, что ж, по правде говоря, в  обеих  мне  сегодня  немного
досталось, но это в порядке вещей. Путь к знаниям тернист, и что такое  наша
жизнь, как не ежедневный урок!
     - Скажи, глупышка, что же с тобой будет, когда ты  вызубришь  все  свои
уроки наизусть?
     - Тогда, друг мой,  -  после  короткого  раздумья  ответил  херувим,  -
наверно, пора будет помирать.
     - Злой мальчишка! - воскликнула Белла. - Нахохлился и говорит  о  таких
страшных вещах!
     - Разве я нахохлился, дочка? - возразил ей Р.  У.  -  Смотри,  какой  я
веселый! - И его лицо подтвердило эти слова.
     - Ну, если не ты, значит я нахохлилась, - сказала Белла. -  Но  обещаю,
что этого больше не будет. Джон, милый, надо угостить ужином нашего малыша.
     - Сейчас угостим, мое сокровище.
     - Вон как весь испачкался в школе, - продолжала Белла  и,  поглядев  на
руки отца, наградила его легким шлепком. - Смотреть тошно! У-у, неряха!
     - Да, друг мой, - сказал он. - Я только  что  хотел  попросить  у  тебя
разрешения умыться, а ты меня опередила.
     - За мной, сэр! - скомандовала Белла, беря его за  лакцаны  пиджака.  -
Идите за мной, и я вас умою. Вам самому это  нельзя  доверять.  Сюда,  сюда,
сэр!
     Херувима отвели в маленькую комнатку с умывальником, где Белла намылила
и натерла ему лицо, намылила и натерла руки, сполоснула водой  и  накинулась
на него с полотенцем, так что под конец этой операции он стал  красный,  как
свекла, особенно уши. - Теперь вас надо причесать щеткой и гребешком, сэр, -
деловито распоряжалась Белла. - Джон, свечку поближе. Закройте глаза, сэр, а
я возьму вас за подбородок. Ну, будьте паинькой!
     Отец повиновался ей с величайшей охотой, и она начала вытворять  с  его
волосами бог знает что: пригладила их щеткой,  расчесала  на  пробор,  потом
стала закручивать отдельные пряди на пальцах, откидываясь  назад,  на  грудь
Джону, чтобы полюбоваться своей работой издали. Джон  обнимал  ее  свободной
рукой и старался удержать около  себя,  а  херувим  терпеливо  ждал,  когда,
наконец, его отпустят.
     - Ну вот! - сказала Белла, сделав несколько заключительных  штрихов.  -
Теперь ты более или менее похож на приличного ребенка.  Надень  курточку,  и
пойдем ужинать.
     Херувим облачился в пиджачок, проследовал в свой уголок и  ус