снова
опустил глаза на свою широкую загорелую руку.
     - Нодди тебя с первого взгляда произвел  в  свои  любимицы,  -  сказала
миссис Боффин, покачивая головой. - Да, да! И если бы я  была  ревнивая,  не
знаю, что бы я с тобой сделала. Но так как за мной этого  не  водится...  Да
что там толковать, душенька! Ты и моя любимица! -  со  смехом  перебила  она
самое себя и бросилась обнимать Беллу. - Однако лошадки уже заворачивают  за
угол. Ну, вот, - мой Нодди зашелся со смеху до колотья в  боках  и  говорит:
"Ну, Джон, теперь вас так будут унижать и преследовать, что только  держись.
Бывают на свете строгие хозяева, но такого,  каким  я  буду,  еще  никто  не
видывал!" С того самого дня все и началось, да как началось! -  захлебываясь
от восторга, воскликнула миссис Боффин. - Господи помилуй! Чего он только не
вытворял, мой Нодди!
     Вид у  Беллы  был  испуганный,  но,  несмотря  на  это,  она  не  могла
удержаться от смеха.
     - Душенька моя, - продолжала миссис Боффин. - Если бы ты только  видела
его в те дни! Как он хохотал сам над собой по вечерам!  И  что  он  говорил!
"Сегодня, говорит, я рычал весь день, точно медведь".  Потом  обхватит  себя
руками и жмет изо всех сил, вспоминая, каким зверем он  прикидывался.  И  не
пройдет вечера, чтобы я от него не услышала:  "День  ото  дня  все  лучше  и
лучше, старушка! Что мы тогда про нее говорили? Чистое  золото  еще  покажет
себя. Из всех наших дел это самое благое.
     А завтра, говорит, я буду еще злее, еще противнее". И, бывало, до  того
дохохочется, что мы с Джоном хлопаем его по спине  и  даем  воды,  чтобы  не
задохнулся.
     Мистер Боффин слушал все, что о нем рассказывают, молча, не сводя  глаз
со своей большой руки, и только поводил плечами от удовольствия.
     - И вот, красавица моя, - продолжала миссис Боффин, - настал день вашей
свадьбы, и твой муженек спрятал нас в церкви за орган, потому что ему  вдруг
не захотелось, чтобы мы тебе все открыли, как  сначала  у  нас  с  ним  было
задумано. "Нет, говорит, она такая бескорыстная,  так  всем  довольна,  что,
по-моему, рано мне становиться богачом. Давайте  повременим  немножко".  Так
все у нас и шло - повременим да повременим. Потом стали вы ждать ребенка,  а
он опять за свое: "В доме у меня  такая  хозяюшка  -  живая,  веселая,  что,
по-моему, рано мне становиться богачом. Давайте  повременим  еще  немножко".
Родилась у вас дочка... "Нет, говорит, она стала еще лучше, вы еще не  знали
ее  такой,  по-моему,  рано  мне  становиться  богачом.  Давайте  повременим
немножко". И под конец я не выдержала и заявляю ему: "Ну, Джон, если  вы  не
назначите дня и часа, когда она войдет в свой собственный дом, а мы из  него
уберемся, тогда я стану доносчицей". На это он мне отвечает, что ему хочется
восторжествовать так, как мы и не предполагали, и показать свою жену лучшей,
чем она кажется даже мне и Нодди. "Меня будут подозревать в убийстве  самого
себя, говорит, и вы убедитесь в ее безграничном доверии ко мне". Мы с  Нодди
согласились на это, и видишь, голубушка, Джон оказался прав, и ты  вернулась
к нам, и лошадки прискакали, вот и  дворец,  и  нашей  сказке  конец.  И  да
благословит господь и тебя, моя красавица, и всех нас!
     Горка, сложенная из рук, распалась, и Белла с миссис  Боффин  заключили
друг друга в объятия, повергнув в  опасность  Неутомимую  дочку,  которая  с
широко открытыми глазами лежала у Беллы на коленях.
     - Но разве на этом сказка кончается? - задумчиво проговорила  Белла.  -
Разве больше нечего добавить?
     - А что тут добавлять, голубушка? - весело  улыбаясь,  спросила  миссис
Боффин.
     - Вы все-все рассказали? - не унималась Белла.
     - Да как будто все, - лукаво проговорила миссис Воффин.
     - Джон, милый, - обратилась Белла к мужу. - Пожалуйста, подержи  дочку,
ты ведь у нас самая заправская  нянюшка.  -  Передав  ему  с  этими  словами
Неутомимую, Белла пристально посмотрела на мистера  Боффина,  который  сидел
теперь за столом и,  подперев  голову  рукой,  смотрел  куда-то  в  сторону,
опустилась на колени рядом с его  стулом  и,  положив  руку  ему  на  плечо,
сказала: - Пожалуйста, простите меня  за  то  слово,  которое  я  по  ошибке
повторила несколько раз, прежде чем расстаться с вами. Вы лучше (а не  хуже)
Хопкинса, лучше (а не хуже) Дансера, лучше (а  не  хуже)  Блэкберри  Джокса,
лучше (а не хуже) всех их, вместе взятых. Пожалуйста, слушайте дальше!  -  с
ликующим, звонким смехом воскликнула она,  стараясь  повернуть  к  себе  его
расплывшуюся в улыбке физиономию. - Пожалуйста, выслушайте меня, я  еще  кое
до чего додумалась. Никто больше не станет называть вас скрягой  с  каменным
сердцем, потому что вы никогда им не были!
     Тут миссис Боффин прямо-таки взвизгнула от восторга, затопала ногами  и
захлопала в ладоши, раскачиваясь всем телом взад и вперед, точно  слабоумное
детище какого-нибудь китайского мандарина.
     - Теперь мне все понятно, сэр! -  воскликнула  Белла.  -  Я  никому  не
позволю досказывать сказку и сама придумаю конец,  если  вы  пожелаете  меня
слушать!
     - Неужели придумаешь, голубушка? - спросил мистер Боффин. - Ну  что  ж,
досказывай!
     - И доскажу! - крикнула Белла, обеими руками ухватив его за лацканы.  -
Лишь только вам стало ясно, что  вашим  покровительством  пользуется  алчная
девчонка, вы решили показать ей, как могут испортить и как  портят  человека
деньги, когда их ценишь превыше всего  и  обращаешь  себе  же  во  вред.  Не
заботясь о том, что она скажет о вас (да об этом и заботиться не стоило), вы
показали ей - показали на себе, самые отвратительные стороны  богатства.  "У
этой пустышки, - говорили вы, - душонка мелкая-премелкая, сама она и за  сто
лет в этом не разберется, но такой разительный пример даже ей откроет глаза,
даже ее заставит призадуматься". Вот что вы говорили, сэр! Правда?
     - Ничего подобного я не говорил, - ответил мистер Боффип, испытывая  от
всего этого величайшее наслаждение.
     - Не говорили, значит должны были сказать, потому что вы на самом  деле
так думали, сэр! - Белла два раза дернула его за лацканы и раз поцеловала. -
Вы видели, что беспечная жизнь вскружила мою глупую голову,  ожесточила  мое
глупое сердце, что я стала жадная,  расчетливая,  заносчивая,  несносная.  И
тогда вы решили превратиться в самый добрый, самый милый на  свете  дорожный
столб, который указывал мне, по какому пути я отправилась  и  куда  он  меня
приведет в конце концов. Признавайтесь во всем немедленно!
     - Джон, - сказал мистер Боффин, и вид у него был такой  сияющий,  будто
он купался в солнечных лучах. - Посоветуйте мне, пожалуйста, как тут быть.
     - Суд хочет слушать вас, а не вашего защитника, - возразила ему  Белла.
- Извольте отвечать сами! Признавайтесь во всем немедленно!
     - Ну, раз уж на то пошло,  голубушка,  -  сказал  мистер  Боффин,  -  я
сознаюсь,  что,  когда  мы  составили  наш  маленький  заговор,  о   котором
вспоминала здесь моя  старушка,  я  спросил  Джона,  а  не  лучше  ли  будет
расширить его - вот как вы сейчас доложили. Но ничего подобного я  сам  себе
не говорил и не мог говорить. Я только сказал  Джону,  что  если  уж  рычать
по-медвежьи, так лучше не на него одного, а на всех прочих.
     - Сию минуту признавайтесь, сэр! - сказала Белла.  -  Вы  задумали  все
это, чтобы проучить и исправить меня?
     - Разумеется, дитя мое, - ответил мистер Боффин. - Не во вред же вам  я
старался. Можете в этом не сомневаться. Я  надеялся,  что  мои  старания  не
пропадут даром. Но здесь  надо  добавить  еще  следующее:  лишь  только  моя
старушка узнала Джона, как Джон сказал нам, что он давно  присматривается  к
одной неблагодарной личности по имени Сайлас Вегг. И отчасти для посрамления
этого самого Вегга, для того, чтобы завести  его  как  можно  дальше  в  той
бесчестной игре, которую он вел у нас за спиной, я в заставлял этого Сайласа
читать мне вслух книги, что мы покупали с вами вместе. И  кстати,  душенька,
того скупца звали не Блэкберри, а Блюнбери Джонс.
     Белла, все еще стоявшая на коленях у ног мистера Боффина, села  на  пол
и, думая о чем-то своем, не сводила глаз с его сияющей физиономии.
     - А все-таки, - проговорила она после долгой паузы, - две вещи  мне  до
сих пор непонятны. Ведь  миссис  Боффин  знала,  почему  мистер  Боффин  так
изменился? Что это все напускное? Ведь знали? - спросила она,  поворачиваясь
к старушке.
     - Знала! - с жаром ответила миссис Боффин.
     - Почему же вы принимали это так близко к сердцу? Я ведь помню, как вам
было неприятно, тяжело!
     - Однако, Джон, вострый же глаз у вашей супруги!  -  воскликнул  мистер
Боффин, восхищенно потряхивая головой.  -  Правильно,  душенька,  правильно!
Сколько раз мы были на волосок от гибели из-за моей старушки.
     - Но почему? - удивилась Белла. - Ведь она же была с вами заодно!
     - А потому, что водится за ней одна слабость, - сказал мистер Боффин. -
Но если говорить правду и только правду, так я этой  ее  слабостью  горжусь.
Дело-то вот в чем: моя старушка такого высокого мнения обо мне, что ей  было
просто невмоготу слышать и видеть, как я  рычу  по-медвежьи.  Не  могла  она
притворяться! Вот по этой самой причине мы и боялись,  что  нашему  заговору
угрожает серьезная опасность.
     Миссис  Боффин  от  души  посмеялась  сама  над   собой,   но   влажное
поблескиванье в ее  глазах  обнаруживало,  как  еще  далеко  ей  до  полного
излечения от таких опасных наклонностей.
     - Уверяю вас, душенька, что в  тот  знаменательный  день,  -  продолжал
мистер Боффин, - в тот час, когда я, по всеобщему мнению,  превзошел  самого
себя, - имеется в виду  "мяу-мяу,  говорит  кошка,  кря-кря,  говорит  утка,
гав-гав, говорит собачка", - уверяю вас, душенька,  что  эти  презрительные,
суровые слова так огорчили мою старушку, что мне пришлось  силой  удерживать
ее, не то она кинулась бы за вами вдогонку и, став на защиту своего старика,
выдала бы меня с головой.
     Миссис Боффин снова рассмеялась и в ее глазах снова что-то  заблестело,
и тут выяснилось, что не только  соучастники  мистера  Боффина  считали  его
выходку в тот вечер из ряда вон выходящей по язвительности, но и сам он  был
столь же высокого мнения о своем красноречии.
     - Меня как-то  сразу  осенило,  голубушка,  -  признался  Белле  мистер
Боффин. -  Когда  Джон  сказал,  что  он  был  бы  счастлив  добиться  вашей
взаимности и завладеть вашим сердцем, мне вдруг захотелось огорошить его,  и
я выпалил: "Добиться взаимности? Завладеть сердцем? Мяу-мяу, говорит  кошка,
кря-кря, говорит утка, гав-гав, говорит собачка". Как я до этого  додумался,
откуда это взялось, ума не приложу! Сам  диву  дался  и  чуть  со  смеху  не
лопнул, когда Джон уставился на меня во все глаза!
     - Душенька моя, а второе, чего ты не поняла? - напомнила  Белле  миссис
Боффин.
     - Да-да! - воскликнула Белла, закрывая лицо руками. -  Но  этого  я  не
понимаю и до конца  дней  своих  не  пойму!  Как  Джон  мог  полюбить  такое
недостойное существо и как вам, мистер и миссис Боффин, не жалко было трудов
и сил, чтобы исправить меня, дрянную девчонку, да еще прочить ему в жены! Но
все равно я благодарю вас за все, за все!
     Теперь настала очередь Джона Гармона - Джона Гармона отныне и навсегда,
ибо с Джоном Роксмитом покончено, - настала его очередь оправдываться  перед
Беллой (собственно, без всякой к тому нужды) и повторять снова и снова,  что
он обманывал ее так долго только потому, что она пленила его в их  временном
пристанище - в маленьком, скромном коттедже. Это  повлекло  за  собой  обмен
нежностями  и  восторженными  возгласами,  в  самый  разгар   которых   было
обнаружено, что Неутомимая с совершенно бессмысленным  видом  уставилась  на
грудь миссис Боффин, после чего ее провозгласили сверхъестественной умницей,
заставили взмахнуть пухленьким кулачком (с немалыми трудами  извлеченным  из
пеленок), и заявить во всеуслышание: "Я  прекрасно  разбираюсь  в  том,  что
здесь происходит, и моей почтенной матушке это известно".
     Вслед за тем Джон Гармон спросил,  не  желает  ли  миссис  Джон  Гармон
осмотреть свой дом? Дом оказался как игрушка - столько  изящества,  вкуса  в
каждой мелочи!
     Процессия следовала из комнаты в комнату,  причем  Неутомимую,  которая
все еще таращила  глаза,  несла  миссис  Боффин,  а  мистер  Боффин  замыкал
шествие. И на изящном туалетном столике  в  будуаре  Беллы  стояла  шкатулка
слоновой кости, полная таких драгоценностей, о  которых  она  и  мечтать  не
смела, а в верхнем этаже была детская, на самом  деле  переливающаяся  всеми
цветами радуги, хотя, как сказал Джон, им пришлось немало потрудиться, чтобы
приготовить ее за такой короткий срок!
     Когда осмотр дома был закопчен, прислужницы удалились с  Неутомимой,  и
вскоре внизу стало слышно, как она кричит истошным голосом в своих  радужных
чертогах.
     Белла покинула общество "джентльментлей", после чего  крики  немедленно
прекратились, так как эта юная оливковая ветвь была символом мира в семье.
     - Нодди, пойди-ка погляди! - сказала  миссис  Боффин  мистеру  Боффину.
Ступая на цыпочках (как ему было приказано), мистер Боффин подошел к  дверям
детской, заглянул в  щелку,  и  по  лицу  его  разлилось  чувство  огромного
удовлетворения, хотя там ничего не было видно, кроме Беллы,  которая  сидела
на низеньком стульчике у камина и с задумчивой, счастливой улыбкой,  прикрыв
пушистыми ресницами глаза от яркого света, любовалась дочкой, лежавшей на ее
прекрасных юных руках.
     - Похоже, что дух  старого  джентльмена  наконец-то  обрел  покой.  Да.
Нодди?
     - Да, старушка.
     - Будто его деньги извлекли на свет божий из темноты,  и  когда  с  них
сошла ржавчина, они снова заблестели в солнечных лучах. Да, Нодди?
     - Да, старушка.
     - Нельзя не залюбоваться этой картиной. И сколько она обещает  хорошего
впереди! Да, Нодди?
     - Да, старушка.
     И вдруг, решив, видимо, что сейчас  самое  время  блеснуть  остроумием,
мистер Боффин прорычал, как заправский медведь:
     - Нельзя не залюбоваться? Сколько хорошего впереди?  Мяу-мяу,  кря-кря,
гав-гав! - И засеменил вниз по лестнице, не добавив больше ни слова, а плечи
у него так и подрагивали, так и ходили ходуном.


        ^TГЛАВА XIV - Дружеский договор терпит крах^U

     Мистер и миссис Джон Роксмит  так  приурочили  перемену  своих  прежних
фамилий и прежнего местожительства, что это событие пришлось как раз на  тот
самый день, когда последний воз с остатками последней мусорной насыпи выехал
из ворот "Приюта". Глядя  вслед  удаляющемуся  фургону,  мистер  Вегг  будто
ощутил, что и с его плеч свалился последний груз, и заранее  радовался  тому
счастливому часу, когда ножницы догола остригут эту черную овцу - Боффина.
     Хищным взором следил Сайлас за тем, как постепенно, медленно сравнивают
с землей мусорные насыпи. Но в свое время взоры не менее хищные  следили  за
их ростом и тщательно просматривали мусор, из которого они состояли. Никаких
ценностей  обнаружить  не  удалось.  Да  откуда  им  было   взяться,   когда
скареда-тюремщик из "Гармоновой тюрьмы" давным-давно перечеканил  в  звонкую
монету каждую тряпку, каждый черепок!
     Мистер Вегг обманулся в своих надеждах, но, несмотря на это, он не  мог
не почувствовать облегчения при мысли, что его нелегким трудам пришел конец,
и если и поворчал - то так, самую малость. Подрядчик, присланный  скупщиками
мусора, довел мистера Вегга до того, что от него остались кожа да кости. Это
доверенное  лицо,  неукоснительно  выполнявшее  пункт  контракта,   согласно
которому скупщики имели право вывозить мусор  в  любое  время  суток  -  при
дневном, ночном, а то и  факельном  освещении,  совсем  уморил  бы  Сайласа,
продлись работы во  дворе  "Приюта"  еще  хоть  день.  Сам  он,  видимо,  не
испытывал ни  малейшей  потребности  во  сне,  так  как  появлялся  в  своей
зюйдвестке на забинтованной голове и в плисовых штанах - точно  неприкаянный
домовой, в наиболее неурочную и глухую пору. Сайлас только успевал забраться
в постель и сомкнуть глаза, как ужасающие толчки и грохот где-то  под  самой
его подушкой возвещали  о  приближении  поезда  фургонов  во  главе  с  этим
бессонным демоном, и ему снова надо было выходить во двор.
     Он вскакивал на грохот колес глубокой ночью или же выстаивал  на  своем
посту по сорок восемь часов кряду. Чем больше мучитель-подрядчик  уговаривал
его не утруждаться присутствием при вывозе  мусора,  тем  сильнее  убеждался
подозрительный Вегг, что где-то что-то обнаружено  и  ему  пытаются  отвести
глаза от находки. Под конец он начал сравнивать себя с человеком, побившимся
об заклад простоять в  общей  сложности  десять  тысяч  часов  на  вахте,  и
сокрушался над своей горькой  долей,  когда  ему  приходилось  вскакивать  с
постели, едва успев лечь в  нее.  Так  он  осунулся,  так  отощал,  что  его
деревянная нога казалась непропорциональной и  являла  разительный  контраст
своей цветущей наружностью по сравнению с изможденным телом, которое  раньше
можно было назвать прямо-таки упитанным.
     Впрочем, Вегг находил чем утешаться: теперь все  неприятности  остались
позади,  и  он  должен  был  незамедлительно  вступить  во  владение   своим
имуществом. Надо признать, что  за  последнее  время  его  носу  доставалось
гораздо больше, чем носу Боффина, но теперь и Боффину  придется  покряхтеть.
Эти дни мистер Вегг не донимал Золотого Мусорщика, так как  бессонный  демон
лишил его  возможности  оказывать  любезность  чете  Боффинов  своим  частым
присутствием за их обеденным столом. Слежку  за  Боффином  мистер  Вегг  был
вынужден поручить мистеру Венусу, а сам страдал и чах в "Приюте".
     В музей мистера Венуса мистер Вегг и отправился, как  только  последнюю
кучу мусора убрали и свезли со двора. Дело  было  к  вечеру,  и  он,  как  и
предполагал, застал этого джентльмена дома,  у  камина,  хотя,  вопреки  его
предположениям, тот не ополаскивал чаем свой могучий ум.
     -  Славно  у  вас  здесь  попахивает,  -  сказал  мистер  Вегг,  видимо
недовольный этим обстоятельством, и, остановившись на пороге, повел носом по
сторонам.
     - Да и посиживать мне здесь славно, - сказал мистер Венус.
     - В вашем ремесле лимон как будто  не  употребляют?  -  спросил  мистер
Вегг, снова принюхиваясь.
     - Нет, мистер Вегг, - ответил Венус. - Если употребляют, так  только  в
пунше.
     - В каком именно? - осведомился  Вегг,  окончательно  впадая  в  дурное
настроение.
     - Дело не в рецепте, сэр, - ответил Венус, - потому что, как бы  строго
его ни придерживаться, все равно главное тут талант и чувства, которые в это
вкладываешь. Но основной продукт - джин.
     - Из пузатой фляги? - хмуро проговорил Вегг, садясь на стул.
     - Браво, сэр, браво! - воскликнул Венус. - Не угодно ли отведать, сэр?
     - Не угодно ли отведать? - сердито повторил Вегг. - Еще бы  не  угодно!
Не угодно ли человеку отведать пунша, когда назола-подрядчик с забинтованной
головой вымотал из него всю душу! Чего там спрашивать, угодно или не угодно!
     - Не стоит из-за этого огорчаться, мистер Вегг. Вы, я вижу, что-то не в
себе.
     - Если уж на то пошло, так вы тоже не в себе, - проворчал Вегг.  -  Ишь
каким живчиком стали!
     Настроение у  мистера  Вегга  настолько  испортилось,  что  перемена  в
мистере Венусе показалась ему оскорбительной.
     -  Да  вы  будто  подстриглись?  -  сказал  Вегг,  вдруг  заметив,  что
пропыленной шевелюры у мистера Венуса как не бывало.
     - Да, мистер Вегг. Но из-за этого вам тоже не следует огорчаться.
     - Да к тому же и потолстели, черт вас возьми!  -  со  все  возрастающим
раздражением продолжал Вегг. - Что же с вами дальше-то будет?
     - А что будет дальше, мистер  Вегг,  -  с  игривой  улыбкой  проговорил
Венус, - вы, пожалуй, не отгадаете.
     - Гадать я не собираюсь, - огрызнулся Вегг.  -  Скажу