ющиеся  учеными  изысканиями  главным  образом  на
званых обедах, называют ее  "великолепным  экземпляром",  и  признавая  себя
таковым, она вполне могла обходиться без дочери. А  мистер  Подснеп,  узнав,
где Джорджиана проводит  время,  преисполнился  благосклонности  к  супругам
Лэмл. То, что они, не будучи в состоянии завладеть им, почтительно цеплялись
за краешек его мантии; то, что они, не смея купаться  в  лучах  солнца  -  в
лучах самого мистера Подснепа, - довольствовались слабым отражением  белесой
луны - его дочери,  -  казалось  ему  совершенно  естественным,  понятным  и
правильным. Он оценил скромность супругов Лэмл и стал лучшего мнения о  них,
видя, как они дорожат таким знакомством. И вот Джорджиана  уезжала  к  своей
подруге, а мистер Подснеп отправлялся на  один  обед,  на  второй  обед,  на
третий обед, выступая под руку с миссис Подснеп  и  осаживая  своим  упрямым
подбородком воротник и галстук с таким видом, словно он наигрывал на свирели
триумфальный марш в собственную честь: "Бейте в  бубны  и  литавры!  Подснеп
пожинает лавры!"
     Характеру  мистера   Подснепа   была   свойственна   одна   особенность
(особенность эта в той или иной форме плавает и  в  глубинах  и  на  отмелях
подснепизма): он не переносил даже намека на пренебрежительное  отношение  к
своим друзьям и знакомым. "Как  вы  смеете!  -  казалось,  говорил  в  таких
случаях мистер Подсиеп. - Что это значит! Я  одобряю  этого  человека.  Этот
человек аттестован мною. Поднимая руку на этого человека, вы поднимаете руку
на меня, Подснепа Великого. Я не так уж пекусь о достоинстве этого человека,
мне  важно  соблюсти  достоинство  Подснепа".  И,  следовательно,   если   б
кто-нибудь осмелился сомневаться при нем в Лэмлах, он почувствовал  бы  себя
глубоко оскорбленным. В сущности говоря, таких скептиков  и  не  находилось,
ибо Ч. П. Вениринг - весьма солидный авторитет -  утверждал,  что  они  люди
состоятельные, и, возможно, верил этому сам. А, собственно, почему бы ему  и
не верить, если он попросту ничего о них не знал?
     Мистер и миссис Лэмл  считали  свой  дом  на  Сэквил-стрит,  Пикадилли,
временной резиденцией. Покуда мистер жил холостяком, говорили  они  друзьям,
этот дом вполне устраивал его, но теперь он им не годится. И они подыскивали
себе роскошный особняк в самой фешенебельной части города и  вот-вот  готовы
были снять или купить такой особняк, но почему-то не доводили дела до конца.
Тем самым супруги Лэмл мало-помалу создали себе блистательную репутацию. При
виде какого-нибудь пустующего роскошного особняка их друзья  говорили:  "Вот
что надо Лэмлам!" - и тут же писали Лэмлам письмо, и Лэмлы  ездили  смотреть
эти особняки, но, к несчастью, в них всякий раз обнаруживался тот  или  иной
изъян. Короче говоря, им пришлось испытать столько  разочарований,  что  они
уже начинали подумывать о постройке собственного роскошного особняка  и  тем
самым создали себе еще одну блистательную репутацию, так как  многие  из  их
знакомых стали выражать недовольство  своими  домами  и  заранее  завидовали
несуществующему особняку Лэмлей.
     Красивое убранство, красивая мебель в доме на Сэквил-стрит закрывали  с
головой его злого духа, и если шепоток: "Я  здесь,  в  шкафу",  кое-когда  и
пробивался сквозь толщу драпировок, то слышали  его  лишь  немногие,  и,  во
всяком случае, не мисс Подснеп. Чем особенно пленилась мисс Подснеп  в  этом
доме, кроме обаятельности своей подруги, так  это  ее  счастьем  в  семейной
жизни, что служило постоянной темой их разговоров.
     - Ах! - воскликнула однажды мисс Подснеп. - Мистер Лэмл будто не муж, а
возлюбленный! По крайней мере мне так кажется.
     - Джорджиана, душенька! - сказала миссис Лэмл,  предостерегающе  подняв
палец. - Надо быть внимательнее.
     - Ах, боже мой! - испугалась мисс Подснеп и залилась румянцем. -  Опять
я что-нибудь не так?
     - Забыли? - Миссис Лэмл шутливо покачала головой. -  Альфред!  Альфред!
Вам не разрешается называть его мистер Лэмл, Джорджиана.
     - Хорошо, Альфред. Слава богу, что я чего-нибудь хуже не ляпнула.  Мама
всегда меня упрекает, что я говорю невпопад.
     - Я упрекаю, Джорджиана?
     - Нет, нет! Вы не мама. И как это жалко, что вы не моя мама!
     Миссис Лэмл наградила свою приятельницу очаровательной, нежной улыбкой,
и мисс Подснеп постаралась по мере сил и возможностей ответить  ей  тем  же.
Они сидели за завтраком в будуаре миссис Лэмл.
     - Итак, моя дорогая Джорджиана, Альфред соответствует вашему идеальному
представлению о возлюбленном?
     - Нет, я хотела сказать совсем не то, Софрония, - ответила  Джорджиана,
не зная, куда девать свои локти. - Я вообще не имею ни малейшего  понятия  о
том, каким должен быть возлюбленный. Ничтожества, которых мама  подводит  ко
мне на балах только для того, чтобы терзать меня, - разве это  возлюбленные?
А мистер...
     - Опять, Джорджиана?
     - А ваш Альфред...
     - Вот это уже лучше, милочка.
     - ...так вас любит. Он всегда  так  к  вам  внимателен,  так  изысканно
любезен. Ведь правда?
     - Правда, милочка,  -  подтвердила  миссис  Лэмл  с  каким-то  странным
выражением лица. - Мне кажется, он любит меня не меньше, чем я его.
     - Какое это счастье! - воскликнула мисс Подснеп.
     - А знаете, моя дорогая  Джорджиана,  -  после  небольшой  паузы  снова
заговорила миссис Лэмл. - В вашем восхищении Альфредом и его нежностью  есть
что-то подозрительное.
     - Нет, нет! Боже упаси!
     - Не наводит ли это на мысль, - лукаво продолжала миссис  Лэмл,  -  что
сердечко моей Джорджианы...
     - Не надо! - вся вспыхнув,  взмолилась  Джорджиана.  -  Пожалуйста,  не
надо! Уверяю вас, Софрония, я восхваляю Альфреда только потому, что  он  ваш
муж и так предан вам.
     Во взгляде Софронии блеснул огонек, словно она узнала нечто  новое  для
себя. Но этот огонек сменился холодной улыбкой, когда она заговорила,  глядя
в тарелку и высоко подняв брови:
     - Вы не поняли моего намека, душенька. Я хотела сказать: сердечко  моей
Джорджианы начинает чувствовать, что оно свободно.
     - Нет, нет! - воскликнула Джорджиана. - Никогда, ни за что не  позволю,
чтобы со мной так говорили!
     - Как это "так", моя Джорджиана? - осведомилась миссис  Лэмл,  улыбаясь
все той же холодной улыбкой и не поднимая глаз от тарелки.
     - Ну, вы знаете, - ответила бедняжка. - Если б кто-нибудь осмелился так
со мной говорить, Софрония, мне кажется, я сошла бы с ума от досады, стыда и
ненависти. Я вижу, как вы и ваш муж нежны друг с  другом,  и  с  меня  этого
вполне достаточно. Вы - совсем другое дело. А если  бы  такое  случилось  со
мной, не знаю, что бы я сделала! Я стала бы просить, умолять: выгоните этого
человека вон, затопчите его ногами!
     А вот и Альфред! Незаметно прокравшись в будуар, он с шутливой  улыбкой
прислонился к креслу Софронии, и когда мисс Подснеп увидела  его,  поднес  к
губам локон, выбившийся у  Софронии  из  прически,  а  мисс  Подснеп  послал
воздушный поцелуй.
     - Что  это  тут  за  разговоры  о  мужьях  и  о  ненависти?  -  спросил
неотразимый Альфред.
     - А вам известно, сэр, - сказала его жена, - что подслушивание до добра
не доводит? Впрочем, о вас... Признайтесь, сэр, вы давно здесь?
     - Только что вошел, мое сокровище.
     - Тогда я могу продолжать. Но, поспев  сюда  минутой-двумя  раньше,  вы
услышали бы, какие хвалы вам расточала Джорджиана.
     - Не знаю, можно ли это назвать хвалами;  по-моему,  нет,  -  трепетным
голосом пролепетала мисс Подснеп.  -  Ведь  я  говорю  о  вашей  преданности
Софронии.
     - Софрония! - вполголоса сказал Альфред. - Жизнь моя! - и поцеловал  ей
руку, на что она ответила ему поцелуем в цепочку от часов.
     - Кого же, однако, надо гнать вон и топтать ногами? Надеюсь, не меня? -
осведомился Альфред, садясь между ними.
     - Спросите Джорджиану, друг мой, - ответила его жена.
     Альфред трогательно воззвал к Джорджиане.
     - Да нет, никого, - сказала мисс Подснеп. - Это так, глупости.
     - Но если уж вы, наш баловень, настолько любопытны  и  решили  добиться
правды, - с улыбкой проговорила счастливая, любящая Софрония, -  то  знайте,
что речь шла о тех, кто осмелится вздыхать о Джорджиане.
     - Софрония, ангел мой, - сказал мистер  Лэмл,  сразу  сделав  серьезное
лицо. - Вы, разумеется, шутите?
     - Альфред, ангел мой, - ответила его жена. - Джорджиана, может быть,  и
шутила, а я - нет.
     - Подумать только! - воскликнул мистер Лэмл. -  Какие  бывают  странные
стечения обстоятельств. Можете поверить, мое сокровище? Ведь я шел сюда  как
раз с тем, чтобы рассказать вам об одном воздыхателе нашей Джорджианы!
     - Альфред, - ответила миссис Лэмл,  -  я  всегда  верю  каждому  вашему
слову.
     - Дорогая моя! А я - вашему.
     Сколько прелести  было  в  этом  обмене  любезностями  и  во  взглядах,
которыми они сопровождались! Ах, если бы  злой  дух,  загнанный  на  верхний
этаж, воспользовался таким удобным случаем,  чтобы  крикнуть:  "Я  здесь,  в
шкафу! Задыхаюсь взаперти!"
     - Клянусь вам честью, мое сокровище...
     - Я знаю, как вы дорожите вашей честью, друг мой, - сказала Софрония.
     - Разумеется, знаете, душенька... Клянусь честью, что, входя в комнату,
я  еще  на  пороге  хотел  произнести  имя  молодого   Фледжби.   Расскажите
Джорджиане, душенька, о молодом Фледжби.
     - Нет, нет! Не надо! - вскричала мисс Подснеп, затыкая уши. - Не хочу!
     Миссис  Лэмл  рассмеялась  весело-превесело,  притянула  к  себе   руки
покорной Джорджианы  и,  то  соединяя  их,  то  разводя  широко  в  стороны,
заговорила:
     - Так вот слушайте, моя обожаемая глупышка! Жил-был на свете  юноша,  а
звали этого юношу Фледжби. И с этим молодым Фледжби, человеком  богатым,  из
родовитой семьи, были хорошо знакомы двое людей, нежно  привязанных  друг  к
другу, а их звали мистер и миссис Альфред Лэмл. И вот однажды  этот  молодой
Фледжби, сидя в театре, видит в ложе,  занятой  мистером  и  миссис  Альфред
Лэмл, некую героиню, звали которую...
     - Только не Джорджиана Подснеп! - чуть  ли  не  со  слезами  на  глазах
взмолилась наша юная девица. - Нет, нет, нет! Только не Джорджиана  Подснеп!
Пусть это будет кто-нибудь другой! Да, да, да!
     - Не кто другой, - лукаво улыбнулась миссис Лэмл, продолжая с  ласковой
укоризной во взоре  соединять  и  разводить  руки  Джорджианы,  будто  ножки
циркуля. - Не кто другой, а моя маленькая Джорджиана  Подснеп.  И  вот  этот
молодой Фледжби подходит к Альфреду Лэмлу и говорит...
     - Пож-жалуйста, не надо!  -  взвизгнула  Джорджиана  так  пронзительно,
словно этот вопль выдавили из нее тяжелым прессом. - Я его  ненавижу!  Зачем
он Это говорит! Лэмл.
     - Что "это", душенька? - смеясь, спросила миссис Лэмл.
     - Не знаю! - в отчаянии вскрикнула Джорджиана. - Но  все  равно  я  его
ненавижу!
     - Душенька моя, - сказала миссис Лэмл,  не  переставая  смеяться  самым
очаровательным образом. - Бедняга всего-навсего говорит, что  он  поражен  в
самое сердце и...
     - Как же мне теперь быть! - перебила ее Джорджиана. - Боже  мой,  боже!
Он, наверно, круглый дурак!
     - ...и умоляет пригласить его к обеду и  четвертым  в  ложу,  когда  мы
поедем в театр. Итак, завтра он обедает у нас и едет вместе с нами в  оперу.
Вот и все. Впрочем, надо еще добавить, что он - только представьте себе это,
милая моя Джорджиана! - он в тысячу раз застенчивее, чем вы,  и  боится  вас
так, как вам в жизни своей никого не приходилось бояться.
     Взволнованная мисс Подснеп все еще никак не могла успокоиться и  нервно
пощипывала себе руки, но мысль, что кто-то боится ее, все же  показалась  ей
очень забавной. Воспользовавшись  этим,  Софрония,  на  сей  раз  с  большим
успехом,  начала  расточать  комплименты  своей   маленькой   Джорджиане   и
подшучивать  над  ней,  а  потом  и  льстивый  Альфред  начал  расточать  ей
комплименты и подшучивать  над  ней  и,  наконец,  пообещал  по  первому  ее
требованию выгнать молодого  Фледжби  вон  и  затоптать  его  ногами.  Таким
образом, они как бы условились между собой по-дружески, что молодой  Фледжби
придет поклоняться Джорджиане, а Джорджиана придет и будет служить предметом
поклонения. Джорджиана, упоенная новизной того, что предстояло ей в будущем,
получила в настоящем множество поцелуев от своей обожаемой Софронии и,  ведя
за собой лакея, всегда провожавшего ее домой (олицетворение  недовольства  -
ростом в шесть футов и один дюйм), отправилась восвояси.
     Когда счастливая чета осталась  наедине,  миссис  Лэмл  сказала  своему
супругу:
     - Если я правильно понимаю эту девицу, сэр, ваши опасные чары  возымели
некоторое действие. Считаю  вполне  своевременным  засвидетельствовать  вашу
победу, так как полагаю, что вам гораздо важнее довести до конца  задуманный
план, чем польстить своему тщеславию.
     На  стене  перед  ними  висело  зеркало,  и  миссис  Лэмл  поймала  там
самодовольную  улыбку  мистера  Лэмла.  Она  послала  ему  взглядом   бездну
презрения, и он получил его в зеркале сполна. Секунду спустя супруги как  ни
в чем не бывало посмотрели друг на  друга,  словно  они  не  имели  никакого
отношения к выразительному действу, отраженному зеркалом.
     Очень может статься, что, говоря с  таким  сарказмом  о  их  несчастной
маленькой жертве, миссис Лэмл пыталась  хоть  чем-то  оправдать  собственное
поведение. Может статься также, что это ей не  совсем  удалось,  ибо  трудно
противостоять, когда тебе оказывают  доверие,  -  такое  доверие,  какое  ей
оказывала Джорджиана.
     Счастливая  супружеская  чета   не   обменялась   больше   ни   словом.
По-видимому, заговорщикам, понимающим друг друга без лишних слов, не так  уж
приятно разглагольствовать о цели своего заговора.  Пришел  следующий  день;
пришла Джорджиана, и пришел Фледжби.
     За последнее время Джорджиана уже успела присмотреться к дому Лэмлей  и
к его завсегдатаям. В нижнем Этаже этого дома была  прекрасно  обставленная,
окнами во двор, комната  с  бильярдным  столом,  которая  могла  бы  служить
мистеру Лэмлу кабинетом или библиотекой, но не называлась не так и не  этак,
а просто комнатой мистера Лэмла; и женской головке, даже более трезвой,  чем
у Джорджианы, трудно было бы определить, кто такие завсегдатаи этой  комнаты
- прожигатели жизни или дельцы.
     У комнаты и у ее посетителей замечалось много сходных черт. И в ней и в
них было что-то кричащее, вульгарное, и она и они  были  насквозь  прокурены
сигарами и уделяли слишком много внимания лошадям. Последнее  особенно  ярко
проявлялось в убранстве комнаты и  в  разговорах  гостей.  Приятели  мистера
Лэмла, видимо, не мыслили себе существования без кровных рысаков -  так  же,
как и без сделок, которые они заключали между собой точно цыгане, на ходу, с
налету, в самые неурочные часы дня и ночи. Одни из его приятелей,  казалось,
только и знали, что  пересекать  Ламанш  по  делам,  связанным  с  парижской
биржей, с испанскими и греческими, индийскими и  мексиканскими  бумагами,  с
номиналом, лажем, дисконтом и с  3/4  и  7/8  дисконтного  процента.  Другие
только и знали, что торчать в Сети по делам, связанным с парижской биржей, с
испанскими и греческими, индийскими и мексиканскими бумагами,  с  номиналом,
лажем,  дисконтом  и  с  3/4  и  7/8  дисконтного  процента.  Все  они  были
непоседливы, хвастливы, распущенны, все много ели и  пили  в  делали  еду  и
питье предметом бесконечных пари. Деньги служили вечной темой их разговоров,
причем назывались только цифры - денежные знаки подразумевались сами  собой,
как, например: "Том - это все сорок пять", или: "Джон - по  двести  двадцать
на каждой". В мире, по их понятиям, существовало только две категории  людей
- те, что наживали неслыханные состояния,  и  те,  что  терпели  неслыханные
банкротства. Они вечно куда-то спешили и все же казались  бездельниками,  за
исключением двоих-троих (толстогубых,  с  астматическим  дыханием),  а  эти,
вооружившись карандашами в золотых футлярчиках и с трудом держа их пальцами,
унизанными массивными перстнями, вечно поучали остальных, как надо  наживать
деньги. И, наконец, все они держались очень высокомерно со своими грумами, а
грумы в свою очередь были не так почтительны, не так вышколены, как у других
хозяев, и им не хватало самой малости, чтобы стать настоящими  грумами,  так
же как  их  хозяевам  не  хватало  самой  малости,  чтобы  стать  настоящими
джентльменами.
     Молодой Фледжби не принадлежал к их числу. Молодой Фледжби - нескладный
белобрысый юнец с маленькими глазками, с нежными, как персик, щеками (точнее
говоря, щеки его напоминали одновременно  и  персик  и  ту  кирпично-красную
стену, по которой эти деревца стелются) - был  на  редкость  худощав  (враги
назвали бы его тощим)  и  имел  склонность  к  самообследованию  на  предмет
бакенбард и усов. Проверяя на ощупь свою физиономию, не появилась ли на  ней
долгожданная  растительность,  Фледжби  всякий  раз   испытывал   сильнейшие
колебания духа, охватывающие всю  гамму  чувств  от  полной  уверенности  до
отчаяния. Бывали случаи,  когда  он  начинал  с  возгласа:  "Слава  Юпитеру!
Наконец-то!", а потом погружался в бездну  уныния,  качал  головой  и  терял
всякую надежду.  Смотреть  на  Фледжби  в  такие  минуты,  когда  он  стоял,
облокотясь на каминную доску, словно на урну с прахом его  мечты  и  грустно
подперев рукой щеку, которая никак не  хотела  дать  ростки,  было  поистине
тяжело.
     Но сегодня Фледжби появился  на  Сэквил-стрит  совсем  в  другом  виде.
Разряженный в пух и прах, с шапокляком под мышкой, он закончил  обследование
щек, полный надежд, и в ожидании приезда мисс Подснеп болтал с миссис Лэмл о
всяких пустяках. Подсмеиваясь  над  его  пустяковыми  способностями  в  этом
отношении и некоторой судорожностью манер, друзья, по общему согласию,  дали
ему в шутку (разумеется, у него за спиной) лестное прозвище  "Очаровательный
Фледжби".
     - Сегодня жарко, миссис  Лэмл,  -  сказал  Очаровательный  Фледжби.  По
мнению миссис Лэмл, вчера было гораздо жарче. - Да,  пожалуй,  -  согласился
Очаровательный Фледжби, проявляя большую находчивость, - а завтра,  наверно,
будет несусветная жара. -  Он  высек  из  себя  одну  крохотную  искорку:  -
Выезжали сегодня, миссис Лэмл?
     Миссис Лэмл ответила, что выезжала, но ненадолго.
     - Некоторые люди, - продолжал Очаровательный Фледжби, -  любят  подолгу
ездить, и, по-моему, только зря стараются.
     Будучи в таком  ударе,  он  мог  бы  превзойти  самого  себя  следующей
репликой, но в эту минуту лакей доложил о приезде мисс Подснеп. Миссис  Лэмл
кинулась обнимать свою дорогую маленькую Джорджи и,  когда  первые  восторги
улеглись, представила ей мистера Фледжби.  Мистер  Лэмл  появился  на  сцене
последним, - он всегда запаздывал, и приятели его тоже  всегда  запаздывали,
но иначе и быть не могло, так как они ждали закулисных сведений о  парижской
бирже, об  испанских  и  греческих,  индийских  и  мексиканских  бумагах,  о
номинале, лаже, дисконте и о 3/4 и 7/8 дисконтного процента.
     Без всяких промедлений подали недурной обед;  искрометный  мистер  Лэмл
сидел во главе стола, а за спиной у него стоял лакей, а за  спиной  у  лакея
стояли вечные сомнения по поводу  того,  заплатят  ему  жалованье  или  нет.
Сегодня мистеру Лэмлу приходилось пускать в ход всю свою искрометность,  так
как Очаровательный Фледжби и Джорджиана заразились друг от друга - не только
немотой,  но  и  чрезвычайной  странностью  телодвижений.  Джорджиана,  сидя
напротив Фледжби, прилагала неимоверные усилия, чтобы спрятать  свои  локти,
что было совершенно несовместимо с употреблением ножа и  вилки,  а  Фледжби,
сидя напротив Джорджианы, старался всеми доступными ему средствами  избегать
ее взгляда и выдавал свою растерянность тем,  что  нащупывал  несуществующие
бакенбарды ложкой, винным бокалом и куском хлеба.
     Вследствие всего  этого  мис