делала  к  лучшему  для
него, устроила так, что в скором  времени  на  дороге  показалось  множество
всадников; у большинства из них были в руках копья, и ехали они, сгрудившись
и скучившись, с  поспешностью  чрезвычайной.  Только  успели  бывшие  с  Дон
Кихотом их заприметить, как тот же час повернули обратно и отошли на  весьма
почтительное расстояние от дороги: они вполне отдавали себе отчет, что  если
б они стали ждать, то им бы не миновать беды; один лишь Дон Кихот  с  душою,
исполненною бесстрашия, остался на месте, Санчо же спрятался  за  Росинанта.
Между тем отряд конных  копейщиков  приблизился,  и  один  из  них,  ехавший
впереди, громко крикнул Дон Кихоту:
     - Посторонись, чертов сын, а то тебя быки растопчут!
     - О негодяй! - вскричал Дон Кихот. - Да мне не  страшны  никакие  быки,
хотя бы даже самые дикие из тех, что растит на своих  берегах  река  Харама!
{11} Признайте, разбойники, все, сколько вас ни есть, что я  говорил  сейчас
сущую правду, иначе я вызову вас на бой.
     Погонщик ничего не успел на это ответить, Дон  Кихот  же  не  успел  бы
посторониться, даже если б хотел, оттого  что  стадо  диких  быков,  которых
вместе с прирученными и мирными множество погонщиков и других людей гнало  в
одно селение, где завтра должен был состояться бой быков, - это самое  стадо
ринулось на Дон Кихота и Санчо, на Росинанта и серого, всех их опрокинуло  и
отбросило в сторону. Санчо был сильно ушиблен, Дон  Кихот  ошеломлен,  серый
помят, да и Росинанту досталось; впрочем, в конце концов  все  поднялись  на
ноги, Дон Кихот же, спотыкаясь и падая, бросился бежать за стадом.
     - Погодите,  остановитесь,  шайка  разбойников!  -  кричал  он.  -  Вас
дожидается только один рыцарь, обычай же и  образ  мыслей  этого  рыцаря  не
таков, чтобы, как говорится, для бегущего врага наводить серебряный мост!
     Но крики эти не остановили торопких беглецов: они  обращали  на  угрозы
Дон Кихота столько же внимания, сколько на прошлогодние тучи, - остановились
вовсе не они, а сам Дон Кихот, оттого что выбился из сил, и, не отомстив  за
себя, а только еще пуще разгневавшись, он в ожидании Санчо, Росинанта и осла
присел на обочине дороги. Немного погодя господин и  его  слуга  снова  сели
верхами. И, не вернувшись проститься с мнимой и  поддельной  Аркадией,  они,
испытывая не столько чувство удовлетворения, сколько чувство стыда,  поехали
дальше.


     1 Гриф (миф.) - чудовище с головой орла и туловищем льва.
     2 Какой-нибудь Мендоса рассыплет на столе соль, и по сердцу у него  сей
же час рассыплется тоска... -  поговорка,  высмеивающая  распространенное  в
некоторых испанских семьях суеверие.
     3 Сципион - римский полководец  Публий  Корнелий  Сципион  (185-129  до
н.э.), воевавший против Карфагена и разрушивший его (146 до н.э.).
     4 "Святой апостол Иаков, запри Испанию!"  -  неправильно  истолкованный
Санчо старинный боевой клич испанцев в сражениях  с  маврами:  "Santiago,  у
cierra Espana!" ("Святой Иаков с нами  -  рази,  Испания!").  Апостол  Иаков
считается покровителем Испании. Санчо путает два значения "cerrar":  разить,
сокрушать и запирать, замыкать.
     5 Агаряне -  бытовавшее  в  то  время  общее  наименование  африканских
народов.
     6 ...ревнивый бог кузнецов опутал Венеру и  Марса  (миф.).  -  Согласно
мифу, Вулкан, бог кузнечного мастерства, опутал сетью, сделанной из алмазов,
свою жену Венеру и Марса, с которым она изменяла ему.
     7 Эклога - в эпоху Сервантеса общее  определение  для  различных  видов
пасторального жанра.
     8 Гарсиласо - испанский поэт Гарсиласо де ла Вега.
     9 Камоэнс - крупнейший португальский поэт (1524-1580).
     10 Актеон, Диана (миф.). - Актеон в наказание  за  то,  что  он  увидел
Диану во время купания, был превращен ею в оленя, после  чего  его  загрызли
его же собаки.
     11 ...мне не страшны никакие быки, хотя бы... самые дикие из  тех,  что
растит на своих берегах река Харама! - Пастбища на берегах реки Харамы якобы
обладали,  согласно  господствовавшим  тогда   представлениям,   свойствами,
придававшими особую силу пасшимся на них быкам.


        ГЛАВА LIX,
     в  коей  рассказывается  об  из  ряду   вон   выходящем   происшествии,
случившемся с Дон Кихотом и могущем сойти за приключение

     От запыленности и утомления, явившихся  следствием  неучтивости  быков,
избавил Дон Кихота  и  Санчо  чистый  и  прозрачный  родник,  протекавший  в
прохладной тени дерев, на берегу  коего  они  и  расположились,  оба  сильно
потрепанные, предварительно снявши с серого и с Росинанта недоуздок и узду и
пустив их пастись. Санчо прибегнул к своей  кладовой,  то  есть  к  дорожной
суме, и достал то, чем, как он  выражался,  можно  было  заморить  червячка;
засим он выполоскал себе рот, а Дон  Кихот  вымыл  лицо,  каковое  освежение
укрепило их ослабевшие силы.  Однако  ж  Дон  Кихот  был  все  еще  до  того
раздосадован, что не мог есть, Санчо же не притрагивался  к  еде  только  из
вежливости и ждал, когда приступит его господин, но,  видя,  что  тот  занят
своими мыслями и не думает об удовлетворении своей  потребности,  подумал  о
том,  как  бы  удовлетворить  свою,  и,  в  нарушение  всех  правил  благого
воспитания, начал запихивать в рот куски хлеба с сыром.
     - Кушай, друг Санчо, - сказал Дон Кихот, - поддерживай свои силы,  тебе
жизнь дороже, чем мне, а мне предоставь рухнуть под бременем моих дум и  под
гнетом моих злоключений. Моя жизнь, Санчо, - это всечасное умирание, а ты, и
умирая, все будешь питать свою утробу. А дабы удостовериться,  что  я  прав,
обрати внимание на то, каким я изображен в книге, а изображен я доблестным в
битвах, учтивым в поступках, пользующимся уважением у вельмож, имеющим успех
у девушек. И вот в конце концов, когда я ожидал пальм,  триумфов  и  венков,
которые я заработал и заслужил доблестными моими  подвигами,  по  мне  нынче
утром прошлись, меня истоптали, избили ногами грязные эти и  гнусные  твари.
От этой мысли у меня тупеют резцы, слабеют  коренные  зубы,  немеют  руки  и
совершенно пропадает желание есть, так  что  я  даже  намерен  уморить  себя
голодом, то есть умереть самою жестокою из смертей.
     - Стало быть, - рассудил Санчо, не переставая быстро-быстро  жевать,  -
ваша милость не одобряет пословицы: "Кто поел  всласть,  тому  и  смерть  не
напасть". Я, по крайности, не собираюсь сам  себя  убивать,  -  лучше  уж  я
поступлю, как сапожник, который натягивает кожу зубами до тех пор, пока  она
не дойдет, куда ему надобно. Так и я: буду себя подпитывать и  растяну  свою
жизнь до установленного ей богом предела, и знайте, сеньор, что нет большего
сумасбродства, чем нарочно доводить себя до отчаяния, как  это  делает  ваша
милость, послушайтесь вы меня: сначала поешьте, а потом немного  сосните  на
этом зеленом травянистом тюфячке - вот увидите, что когда проснетесь, то вам
станет чуточку легче.
     Дон Кихот нашел, что речи Санчо нимало не глупы, а скорее даже мудры, и
потому порешил так именно и поступить, к Санчо  же  он  обратился  с  такими
словами:
     - Ах, Санчо! Если б ты согласился совершить для меня то, о чем  я  тебя
сейчас попрошу, мне бы, без сомнения, стало легче, и досада моя не  была  бы
столь несносной! Вот в чем состоит дело: пока я, следуя твоему совету,  буду
отдыхать,  ты  отойди  немного  в  сторону  и,  оголившись,   хлестни   себя
Росинантовыми поводьями раз триста - четыреста в счет трех  с  лишним  тысяч
ударов, которые ты  обязался  себе  нанести  для  того,  чтобы  расколдовать
Дульсинею: ведь, право же, сердце надрывается, что  бедная  эта  сеньора  по
небрежению твоему и нерадению все еще пребывает под властью волшебных чар.
     - Насчет этого нужно еще подумать, - возразил Санчо. -  Давайте  прежде
оба поспим, а там как господь даст. Было  бы  известно  вашей  милости,  что
стегать себя так, безо всякой подготовки, - это дело тяжкое, особливо  ежели
удары падают на тело плохо упитанное и  совсем  даже  не  жирное.  Пусть  же
сеньора Дульсинея потерпит, в один  прекрасный  день  я  себя  исполосую  на
совесть: ведь пока смерти нет, ты все еще живешь, - я хочу  сказать,  что  я
еще жив, а стало быть, непременно исполню обещанное.
     Изъявив ему свою признательность, Дон Кихот слегка  закусил,  Санчо  же
закусил  как  следует,  после  чего  оба  легли  спать,   предоставив   двум
неразлучным  спутникам  и  друзьям,   Росинанту   и   серому,   свободно   и
беспрепятственно пастись на густой  траве,  которою  этот  луг  был  обилен.
Проснулись они довольно поздно, нимало  не  медля  сели  верхами  и  поехали
дальше, ибо торопились добраться до постоялого двора,  который  виднелся  да
расстоянии примерно одной мили. Я говорю - постоялого двора, оттого что  так
назвал его  сам  Дон  Кихот,  изменивший  своему  обыкновению  называть  все
постоялые дворы замками.
     Итак,  они  приблизились  к  постоялому  двору  и  спросили,  можно  ли
остановиться. Им ответили, что можно и  что  им  будут  предоставлены  такие
удобства и обеспечен такой уход, каких они  не  найдут  и  в  Сарагосе.  Они
спешились, после чего Санчо отнес свои припасы в кладовую,  от  коей  хозяин
выдал ему ключ; засим он отвел животных в стойло, задал им корму и, воссылая
особые благодарения небу за то, что постоялый двор не показался  Дон  Кихоту
замком, отправился к своему  господину,  за  дальнейшими  приказаниями,  Дон
Кихот же сидел на скамье у ворот. Между тем пора было ужинать, и, прежде чем
пройти вместе с  Дон  Кихотом  в  отведенное  им  помещение,  Санчо  спросил
хозяина, что он может предложить им на ужин. На это  хозяин  ответил  ему  в
таком роде: все, что, мол, их душе угодно,  что  хотят,  то  пусть,  мол,  и
спрашивают, ибо сей постоялый двор снабжен и птичками  небесными,  и  птицею
домашнею, и рыбами морскими.
     -  Так  много  нам  не  требуется,  -  заметил  Санчо,  -  нас   вполне
удовлетворит пара жареных цыплят, потому у господина моего натура деликатная
и кушает он мало, да и я не какой-нибудь там обжора.
     Хозяин сказал, что цыплят он предложить не может, оттого что их у  него
задрали коршуны.
     - Ну так прикажите, сеньор хозяин, зажарить курочку, какую пожирнее,  -
сказал Санчо.
     - Курочку? Ах ты, господи! - вскричал хозяин. - Даю вам слово, я  вчера
отослал на продажу в город более полсотни кур, а кроме кур,  требуйте,  ваша
милость, чего хотите.
     - В таком разе у вас, уж верно,  найдется  телятина  или  козлятина,  -
продолжал Санчо.
     - В настоящее время и то и другое кончилось: во всем доме не найдете, -
отвечал хозяин, - зато на следующей неделе будет сколько угодно.
     - Хорошенькое дело! - заметил Санчо. - Впрочем, я  побьюсь  об  заклад,
что коли всего этого у вас нехватка, зато сала и яиц предостаточно.
     - Клянусь богом, сеньор проезжающий отличается завидной настойчивостью!
- воскликнул хозяин. - Я же вам только что сказал, что у меня нет ни цыплят,
ни кур, так откуда же возьмутся яйца? Переведите разговор, если вам  угодно,
на другие лакомства, но давайте забудем о птичьем молоке.
     - К делу, черт побери! -  объявил  Санчо.  -  Скажите  наконец,  сеньор
хозяин, что у вас есть, и давайте совсем прекратим этот разговор.
     Хозяин на это сказал:
     - Что я воистину и вправду могу предложить вам, так это  пару  коровьих
копыт, смахивающих на телячьи  ножки,  или,  вернее,  пару  телячьих  ножек,
смахивающих на коровьи копыта; они уже сварены с горохом, приправлены  луком
и салом, и вид у  них  такой,  словно  они  хотят  сказать:  "Скушайте  нас!
Скушайте нас!"
     - Я беру  их  себе,  -  объявил  Санчо,  -  и  пусть  никто  к  ним  не
притрагивается; заплачу я за них лучше всякого  другого,  потому  это  самое
любимое мое блюдо, а будут ли то копыта или ножки - это мне безразлично.
     - Никто к ним не притронется, - сказал хозяин, - прочие мои  постояльцы
все люди знатные, у них свои повара, экономы и свои припасы.
     - Ну; по части знатности  никто  моего  господина  не  перещеголяет,  -
возразил Санчо, - вот только служба его не  дозволяет  ему  возить  с  собой
погребцы да припасы: мы располагаемся с ним прямо на лужайке и подкрепляемся
желудями или кизилем.
     Такую беседу вели между собой Санчо и хозяин постоялого  двора;  Санчо,
однако ж, не захотел ее продолжать  и  не  ответил  на  вопрос  о  том,  чем
занимается и где подвизается его господин. Итак,  наступил  час  ужина,  Дон
Кихот проследовал в свою комнату, хозяин принес туда заказанное блюдо, и Дон
Кихот с весьма решительным видом тотчас к нему приступил.  Но  в  это  самое
время из соседней комнаты, которая была отделена от этой всего  лишь  тонкой
перегородкой, до слуха Дон Кихота донеслись такие слова:
     - Пожалуйста, сеньор дон Хербнимо, пока нам  не  подали  ужин,  давайте
прочтем еще одну главу из второй части Дон Кихота Ламанчского.
     Услыхав свое имя, Дон Кихот тотчас вскочил, напряг все свое внимание, и
слуха его достигнул ответ вышеназванного дона Херонимо:
     - Ну к чему нам, сеньор  дон  Хуан,  читать  такие  нелепости?  Ведь  у
всякого, кто читал первую  часть  истории  Дон  Кихота  Ламанчского,  должна
пропасть охота читать вторую.
     - Со всем тем, - возразил дон Хуан, - прочитать ее  не  мешает,  оттого
что нет такой плохой книги, в которой не было бы чего-нибудь  хорошего.  Мне
лично больше всего не нравится, что  во  второй  части  Дон  Кихот  разлюбил
Дульсинею Тобосскую {1}.
     Услышав это, Дон Кихот преисполнился гнева и  негодования  и,  возвысив
голос, сказал:
     - Всякому, кто осмелится утверждать, что Дон Кихот Ламанчский забыл или
же способен забыть Дульсинею Тобосскую, я докажу в единоборстве, на условиях
равного оружия,  сколь  далек  он  от  истины,  ибо  несравненная  Дульсинея
Тобосская не может быть забыта, равно как и Дон Кихот  Ламанчский  не  может
впасть в забывчивость: его девиз - постоянство, а его призвание - выказывать
свое постоянство без назойливости и не насилуя себя.
     - Кто это нам отвечает? - спросили из другой комнаты.
     - Кто же еще, как не сам Дон Кихот Ламанчский? - крикнул Санчо. - И  он
вам сумеет доказать, что он прав во всем, что сказал сейчас, и во всем,  что
еще когда-нибудь скажет, потому исправному плательщику залог не страшен.
     Только успел Санчо вымолвить это, как  дверь  отворилась  и  вошли  два
человека, по виду - кавальеро, из коих один, заключив Дон Кихота в  объятия,
молвил:
     - Ваша наружность удостоверяет ваше имя, имя  же  ваше  не  вступает  в
противоречие с вашей наружностью: вне всякого сомнения, вы, сеньор,  и  есть
подлинный Дон Кихот Ламанчский, светоч и  путеводная  звезда  странствующего
рыцарства, существующий вопреки и наперекор тому, кто вознамерился  похитить
ваше имя и развенчать ваши подвиги, а именно автору вот этой самой книги.
     Тут он взял у своего приятеля книгу и передал  Дон  Кихоту;  Дон  Кихот
молча стал ее перелистывать и, весьма скоро возвратив, молвил:
     - Я просмотрел немного, однако уже успел заметить три  вещи,  достойные
порицания: это, во-первых, некоторые выражения в прологе, во-вторых, то, что
книга написана на арагонском наречии, с  пропуском  некоторых  частей  речи,
в-третьих, - и это особенно явно выдает невежество автора, - он  путается  и
сбивается с толку в одном весьма важном пункте: он объявляет, что жену моего
оруженосца Санчо Пансы зовут Мари Гутьеррес,  на  самом  же  деле  ее  зовут
совсем не так: ее зовут Тересой Панса, а кто путает такие  важные  вещи,  от
того можно ожидать, что он перепутает и все остальное.
     Тут вмещался Санчо:
     -  Нечего  сказать,  правдивый  повествователь!  Хорошо   же,   значит,
осведомлен он о наших делах,  коли  жену  мою  Тересу  Панса  величает  Мари
Гутьеррес! Возьмите-ка,  сеньор,  еще  разок  эту  книжку  и  поглядите,  не
действую ли в ней и я и не переврано ли там и мое имя.
     - Судя по твоим словам, друг мой, ты, верно уж, Санчо Панса, оруженосец
сеньора Дон Кихота? - спросил дон Херонимо.
     - Да, это я, - подтвердил Санчо, - и горжусь этим.
     - Можешь мне поверить, - сказал  кавальеро,  -  что  этот  новый  автор
изображает тебя вовсе не таким приятным, каким ты нам  кажешься:  он  выдает
тебя за обжору, простака, и притом отнюдь не забавного - словом,  нимало  не
похожего на того  Санчо,  который  описан  в  первой  части  истории  твоего
господина.
     - Бог ему судья, - заметил Санчо. - Лучше бы оставил он меня в покое  и
позабыл обо мне: было бы корыто - свиньи-то найдутся, а мое дело сторона.
     Оба кавальеро пригласили Дон Кихота к себе в комнату вместе  отужинать:
им-де  хорошо  известно,  что  на  постоялом  дворе  нельзя  найти  кушаний,
достойных его особы. Дон Кихот  по  свойственной  ему  учтивости  принял  их
предложение и отужинал с ними; Санчо благодаря этому получил телячьи ножки в
полное свое распоряжение; он сел на почетное место, а к  нему  присоединился
хозяин, который был не меньшим, чем Санчо, охотником до ножек и до копыт.
     За ужином дон Хуан спросил Дон Кихота, что слышно о  сеньоре  Дульсинее
Тобосской: не вышла ли она замуж, не родила ли, не забеременела ли,  а  если
осталась непорочной, то хранит ли в своей скромной  и  целомудренной  памяти
любовные мечтания сеньора Дон Кихота. Дон Кихот же ему на это ответил так:
     - Дульсинея осталась непорочной, мечтания мои - упорнее, чем  когда  бы
то ни было, отношения наши по-прежнему отличаются сдержанностью,  прекрасная
же ее наружность превращена в наружность грубой сельчанки.
     И тут он им рассказал во всех подробностях о том, как сеньора Дульсинея
была заколдована, о том, что с ним произошло в пещере Монтесиноса, а равно и
о том, что мудрый Мерлин велел сделать, дабы расколдовать Дульсинею, то есть
о  порке,  коей  должен  был  себя  подвергнуть  Санчо.  Изрядно   было   то
удовольствие, какое получили оба кавальеро,  слушая  рассказ  Дон  Кихота  о
необычайных его похождениях, и их приводили в равное изумление как самые его
бредни, так и его изящная манера  изложения.  Они  уже  совсем  готовы  были
признать его за человека здравомыслящего, как вдруг  у  него  снова  начинал
заходить ум за разум, и они все не могли определить, к какому разряду скорее
можно его отнести: к разряду людей здравомыслящих или помешанных.
     Между тем Санчо тотчас после ужина  покинул  хозяина,  находившегося  в
состоянии сильного подпития, и, проследовав в соседнюю комнату, объявил:
     - Убейте меня, сеньоры, если автор этой  книги,  которую  ваши  милости
привезли с собой, не желает со мной рассориться. Ну  пусть  он  назвал  меня
объедалой, так хоть бы уж пьянчугой-то не называл.
     - Как же, он и это говорит о тебе, - сказал дон Херонимо, -  не  помню,
правда, в каких именно выражениях, - одно могу сказать,  что  говорит  он  о
тебе вещи предосудительные, да к тому же еще  и  неверные,  сколько  я  могу
судить по физиономии того доброго Санчо,  который  находится  сейчас  передо
мной.
     - Поверьте, ваши милости, - сказал Санчо, - что в этой истории Санчо  и
Дон  Кихот,  должно  полагать,  изображены  совсем  не  такими,  какими  нас
представил в книге своего сочинения Сид Ахмет Бен-инхали и каковы мы и  есть
в жизни: мой господин выведен у Сид а Ахмета человеком отважным,  мудрым  и,
кроме того, пылким влюбленным, я же - простодушным и забавным,  а  вовсе  не
пьяницей и не обжорой.
     - Я с тобой согласен, - объявил дон Хуан. -  Если  б  только  это  было
возможно, следовало бы воспретить писать что-либо о великом Дон Кихоте всем,
кроме  первого  его  жизнеописателя,  Сида  Ахмета,  подобно  как  Александр
Македонский  воспретил  изображать  себя  всем  художникам  за   исключением
Апеллеса.
     - Пусть меня изображает, кто хочет, - заметил Дон Кихот,  -  но  только
пусть не искажает, потому что когда тебя оскорбляют на каждом шагу, так  тут
невольно потеряешь всякое терпение.
     - Нет такого оскорбления,