император, - за то, что вы столь
дурное желание не  исполнили,  и  впредь  вам  уже  не  представится  случай
испытывать вашу верность, ибо я повелеваю вам ни о чем  со  мною  больше  не
говорить и не бывать там, где буду бывать я". И вслед за тем  он  щедро  его
наградил. Я хочу этим сказать, Санчо, что желание прославиться сильно в  нас
до невероятия. Что, по-твоему, принудило Горация  {3}  в  полном  вооружении
броситься с моста в глубину Тибра? Что принудило Муция {4} сжечь себе  руку?
Что побудило Курция {5} кинуться в бездонную огненную пропасть, разверзшуюся
посреди Рима? Что  подвигнуло  Юлия  Цезаря  наперекор  всевозможным  дурным
предзнаменованиям перейти  Рубикон?  А  если  обратиться  к  примерам  более
современным, то что принудило доблестных испанцев, предводителем которых был
обходительнейший Кортес {6}, затопить в Новом Свете свои корабли и  остаться
на пустынном бреге? Все эти и прочие великие и разнообразные  подвиги  были,
есть и будут деяниями славы, слава же  представляется  смертным  как  своего
рода бессмертие, и они  чают  ее  как  достойной  награды  за  свои  славные
подвиги, хотя, впрочем, нам, христианам-католикам и  странствующим  рыцарям,
надлежит более  радеть  о  славе  будущего  века  там,  в  небесных  эфирных
пространствах, ибо это слава вечная, нежели о  той  суетной  славе,  которую
возможно стяжать в земном и преходящем веке и которая, как бы долго  она  ни
длилась,  непременно  окончится  вместе  с  дольним   миром,   коего   конец
предуказан, - вот почему, Санчо, дела наши не должны  выходить  за  пределы,
положенные христианскою верою,  которую  мы  исповедуем.  Наш  долг  в  лице
великанов   сокрушать   гордыню,   зависть    побеждать    великодушием    и
добросердечием, гнев - невозмутимостью и спокойствием душевным,  чревоугодие
и  сонливость  -   малоядением   и   многободрствованием,   любострастие   и
похотливость - верностью, которую мы храним по  отношению  к  тем,  кого  мы
избрали владычицами наших помыслов, леность же - скитаниями по всем  странам
света в поисках  случаев,  благодаря  которым  мы  можем  стать  и  подлинно
становимся не только христианами, но и славными рыцарями. Вот каковы, Санчо,
средства заслужить наивысшие похвалы, которые всегда несет  с  собой  добрая
слава.
     - Все, что ваша милость мне сейчас растолковала, я  очень  даже  хорошо
понял, - объявил Санчо, - однако ж, со всем тем, я бы хотел, чтобы вы,  ваша
милость, посеяли во мне одно сомнение.
     - Ты хочешь сказать  рассеял,  Санчо,  -  поправил  его  Дон  Кихот.  -
Пожалуй, говори, я тебе отвечу, как сумею.
     - Скажите мне, сеньор - продолжал Санчо, - все эти Июлии, - или как  их
там: Августы, что ли? - и все эти смельчаки рыцари, которых  вы  называли  и
которые уже давно померли, где они сейчас?
     - Язычники, без сомнения, в аду, - отвечал Дон Кихот, -  христиане  же,
если только они были добрыми христианами, или в чистилище, или в раю.
     - Хорошо, - сказал Санчо, - а теперь мне вот что еще  любопытно  знать:
горят  ли  перед  гробницами,  где  покоятся  останки  этих  распресеньоров,
серебряные лампады и украшены  ли  стены  их  часовен  костылями,  саванами,
прядями волос, восковыми ногами и глазами?  А  если  нет,  так  чем  же  они
украшены?
     На это Дон Кихот ответил так:
     - Усыпальницы язычников большею частью представляли собою  великолепные
храмы: прах Юлия  Цезаря  был  замурован  в  невероятной  величины  каменной
пирамиде, которую теперь называют в Риме Иглой святого Петра {7}; императору
Адриану служит гробницею целый замок величиною с добрую деревню, - прежде он
назывался Moles Hadriani {8}, а теперь это  замок  святого  Ангела  в  Риме;
царица Артемисия  похоронила  своего  супруга  Мавзола  {9}  в  усыпальнице,
почитавшейся за одно из семи чудес света, но ни одна из этих гробниц,  равно
как и все прочие, воздвигнутые язычниками, не была украшена ни саванами,  ни
какими-либо другими дарами и эмблемами, которые  показывали  бы,  что  здесь
покоятся святые.
     - Я к тому и вел, - молвил Санчо. - А теперь скажите,  что  доблестнее:
воскресить мертвого или же убить великана?
     - Ответ напрашивается сам собой, -  отвечал  Дон  Кихот,  -  доблестнее
воскресить мертвого.
     - Вот я вас и поймал,  -  подхватил  Санчо.  -  Стало  быть,  тот,  кто
воскрешает мертвых, возвращает зрение слепым, выпрямляет хромых  и  исцеляет
недужных, тот, перед чьей гробницей горят лампады и у кого в  часовне  полно
молящихся, которые поклоняются его мощам, тот, стало быть, заслужил и в этом
и в будущем веке получше славу, нежели какую оставили и  оставляют  по  себе
все языческие императоры и странствующие  рыцари,  сколько  их  ни  было  на
свете.
     - Я с этим вполне согласен, - сказал Дон Кихот.
     - Значит, такова слава,  благодатная  сила  и,  как  это  еще  говорят,
прерогатива тела и мощей святого, - продолжал Санчо, - что  с  дозволения  и
одобрения святой нашей матери-церкви в часовне у него и лампады, и свечи,  и
саваны, и костыли, и картины, и пряди волос, и глаза, и ноги, -  и  все  это
для усиления набожности и для упрочения христианской его  славы.  Короли  на
своих плечах переносят тело, то есть мощи,  святого,  лобызают  кусочки  его
костей, украшают и обогащают ими свои молельни и наиболее чтимые алтари.
     - Какой же вывод из всего тобою сказанного, Санчо? - спросил Дон Кихот.
     - Вывод такой, - отвечал Санчо, - что  нам  с  вами  надобно  сделаться
святыми, тогда мы скорей достигнем доброй славы, к которой мы так стремимся.
И знаете что, сеньор: вчера, не то третьего  дня  (одним  словом,  на  днях)
причислили к лику святых двух  босых  монашков,  и  вот  теперь  за  великое
почитается счастье приложиться или прикоснуться к железным цепям, коими  они
ради умерщвления  плоти  препоясывались,  и  нынче  цепи  эти,  сколько  мне
известно, в большем почете, нежели Роландов меч,  что  хранится  в  арсенале
короля, богохранимого нашего государя. Так что, сеньор, лучше быть смиренным
монашком какого ни на есть ордена, нежели храбрым, да  еще  и  странствующим
рыцарем, и ежели раз двадцать хлестнуть себя бичом, то  это  лучше  до  бога
доходит, нежели двадцать тысяч раз хватить копьем все равно кого:  великана,
чудовище или же андриака.
     - Все это справедливо, - заметил Дон Кихот, - но не все же  могут  быть
монахами, да и  пути,  по  которым  господь  приводит  верных  в  рай,  суть
многоразличны. Рыцарство - тот  же  монашеский  орден:  среди  рыцарей  есть
святые, вечного сподобившиеся блаженства.
     - Так, - молвил Санчо, -  но  только  я  слыхал,  будто  в  раю  больше
монахов, нежели рыцарей.
     - Это объясняется тем, что иноков  вообще  больше,  нежели  рыцарей,  -
сказал Дон Кихот.
     - Странствующих тоже много, - возразил Санчо.
     -  Много,  -  подтвердил  Дон  Кихот,  -  однако  ж  немногие  достойны
именоваться рыцарями.
     В таких и тому подобных разговорах прошли у них ночь и следующий  день,
без каких-либо  внимания  достойных  происшествий,  что  весьма  Дон  Кихота
опечалило. Наконец, на другой день к  вечеру,  их  взорам  открылся  великий
город Тобосо, при виде коего Дон Кихот взыграл духом, Санчо  же  духом  пал,
ибо он не имел понятия, где живет Дульсинея, и ни разу в жизни ее не  видел,
как не видел ее, впрочем, и его господин; таким образом, оба они пребывали в
волнении: один - оттого, что стремился ее увидеть, а другой - оттого, что ни
разу не видел ее, и никак не мог Санчо придумать, что ему предпринять, когда
сеньор пошлет его в Тобосо. В конце концов Дон Кихот положил не  вступать  в
город до наступления ночи, и  временно  они  расположились  в  дубраве  близ
Тобосо, а когда положенный срок пришел, то вступили в город, и  тут  с  ними
случилось то, что непременно должно было случиться.


     1 ...стихи нашего поэта... - Имеется в виду Гарсиласо де ла Вега.
     2 Ротонда. - Римский Пантеон, храм Юпитера, который служит ныне  местом
погребения знаменитых людей и королей Италии.
     3 Гораций. - Имеется в виду Гораций Коклес, который  с  отрядом  римлян
защищал мост через Тибр во время войны Рима с Порсеной и оказался отрезанным
от римского войска.
     4 Муций. - В то время, когда Рим был осажден этрусским царем  Порсеной,
римский юноша Кай Муций отправился с разрешения сената во вражеский  стан  с
целью убить Порсену, но по ошибке убил одного из  военачальников.  Взятый  в
плен, он упорно отказывался отвечать на вопросы. Порсена угрожал ему  пыткой
огнем, но отважный юноша, положив руку на  жаровню,  заявил,  что  пытки  не
страшны тому, кто любит славу.
     5 Курций. - Согласно преданию, в 362 г. до  н.э.  под  римским  форумом
внезапно разверзлась земля. Жрецы заявили, что пропасть сомкнется лишь в том
случае, если Рим пожертвует лучшим, что  у  него  есть.  Юноша  Марк  Курций
отважно бросился на коне,  в  полном  снаряжении,  в  эту  пропасть,  и  она
сомкнулась над ним.
     6 Кортес. -  Знаменитый  испанский  конкистадор  (завоеватель)  Эрнандо
Кортес (1485-1547), покоритель Мексики.  Дон  Кихот  намекает  на  следующий
эпизод: Кортес, высадившись на берег открытой им земли, наткнулся  на  отказ
экипажа своих кораблей следовать за ним дальше. Тогда он  приказал  потопить
корабли,   чтобы   отрезать   своим   спутникам    путь    к    отступлению.
"Обходительнейшим"  Кортес  назван,  вероятно,  потому  что  слово  "кортес"
по-испански означает: вежливый, учтивый, обходительный.
     7 Игла святого Петра  -  обелиск,  перевезенный  из  Египта  в  Рим  по
повелению императора Калигулы (37-41 н.э.) и установленный  напротив  собора
св. Петра. Слова Дон Кихота о том, что в нем находится прах Юлия  Цезаря,  -
легенда.
     8 Адрианова громада (лат.).
     9 Мавзол - царь Карий (IV в. до  н.э.),  в  память  которого  его  жена
Артемисия воздвигла пышную гробницу - "Мавзолей".


        ГЛАВА IX,
     в коей рассказывается о том, что из нее будет видно

     В самую глухую полночь {1}, а может быть, и не в  самую,  Дон  Кихот  и
Санчо покинули рощу и вступили в Тобосо. Мирная  тишина  царила  в  городке,
оттого что все жители отдыхали и, как говорится, спали без задних ног.  Ночь
выдалась довольно светлая, однако же  Санчо  предпочел  бы,  чтоб  она  была
темная-претемная, ибо темнота могла послужить оправданием его  тупоумия.  Во
всем городе слышался только собачий лай, несносный для  ушей  Дон  Кихота  и
действовавший устрашающе на душу Санчо. Время от времени ревел осел, хрюкали
свиньи, мяукали коты, и в ночной тишине все эти по-разному звучавшие  голоса
казались еще громче,  каковое  обстоятельство  влюбленный  рыцарь  почел  за
дурное предзнаменование; однако ж со всем тем он сказал Санчо:
     - Сын мой Санчо!  Указывай  мне  путь  во  дворец  Дульсинеи,  -  может
статься, она уже пробудилась.
     - Кой черт во дворец, когда я виделся  с  ее  величеством  в  маленьком
домишке? - воскликнул Санчо.
     - Должно полагать, - заметил Дон Кихот, - что на ту пору она вместе  со
своими придворными дамами удалилась в малые  покои  своего  замка,  как  это
принято и как это водится у всех знатных сеньор и принцесс.
     - Сеньор! - сказал Санчо. - Уж коли  ваша  милость  назло  мне  желает,
чтобы дом госпожи Дульсинеи был замком, то с чего бы это ворота его в  такой
час оказались отперты? И пристало  ли  нам  с  вами  барабанить,  чтобы  нас
услышали и отворили? Этак мы весь народ переполошим и взбудоражим.  Что  мы,
по-вашему, к девкам будем стучаться, словно ихние  полюбовники,  которые  во
всякое время заявляются, стучатся, и, как бы поздно  ни  было,  их  все-таки
впускают?
     - Лиха беда - отыскать замок, - возразил Дон Кихот,  -  а  там  я  тебе
скажу, Санчо, как нам надлежит поступить. Да ты смотри, Санчо: или  я  плохо
вижу, или же вон та темная громада и есть дворец Дульсинеи.
     - Ну так вы и поезжайте вперед, ваша  милость,  -  подхватил  Санчо,  -
может, это и так, но если даже я увижу этот дворец своими глазами  и  ощупаю
собственными руками, все-таки я поверю в  него  не  больше,  чем  тому,  что
сейчас белый день.
     Дон Кихот двинулся первый и, проехав шагов двести, приблизился вплотную
к темневшей громаде и увидел высокую башню, и тут только  уразумел  он,  что
это не замок, а собор. И тогда он сказал:
     - Мы наткнулись на церковь, Санчо.
     - Уж я вижу, - отозвался Санчо. - И дай-то бог, чтобы мы не  наткнулись
на нашу могилу, а то ведь это примета неважная - в такое время скитаться  по
кладбищам, да и  потом,  если  память  мне  не  изменяет,  я  вашей  милости
сказывал, что дом этой сеньоры находится в тупике.
     - Побойся ты бога, глупец! - воскликнул Дон  Кихот.  -  Где  ты  видел,
чтобы замки и королевские дворцы строились в тупиках?
     - Сеньор! - возразил Санчо. -  В  каждой  стране  свой  обычай:  видно,
здесь, в Тобосо, принято строить дворцы и громадные здания  в  переулках,  а
потому будьте добры, ваша милость, пустите меня поездить по ближайшим улицам
и переулкам, - может случиться, что в каком-нибудь закоулке я и наткнусь  на
этот дворец, чтоб его собаки съели, до того он нас закружил и загонял.
     - Выражайся почтительнее, Санчо, обо всем, что касается моей госпожи, -
сказал Дон Кихот, - не будем кипятиться и не будем терять последний разум.
     - Постараюсь держать себя в руках, - объявил Санчо, - но  только  какое
же надобно иметь терпение, коли ваша милость требует, чтобы я с одного  раза
на всю жизнь запомнил дом нашей хозяйки и отыскал его в  полночь,  когда  вы
сами, ваша милость, не можете его отыскать, а уж вы-то его, наверно,  тысячу
раз видели?
     - Ты приводишь меня в отчаяние, Санчо, - сказал Дон Кихот. -  Послушай,
еретик: не говорил ли я тебе много раз, что я никогда не видел  несравненную
Дульсинею и не переступал порога ее дворца и что я влюбился в нее только  по
слухам, ибо до меня дошла громкая слава о красоте ее и уме?
     - Теперь я все понял, - молвил Санчо, - и должен признаться: коли  ваша
милость никогда ее не видала, то я и подавно.
     - Не может этого быть, - возразил Дон Кихот, - по крайней мере, ты  сам
мне говорил, что видел, как она просеивала зерно,  и  привез  мне  ответ  на
письмо, которое я посылал ей с тобой.
     - На это вы особенно не напирайте, сеньор, - объявил  Санчо,  -  потому
надобно вам знать, что я видел ее и ответ привез тоже по слухам, и какая она
из себя, сеньора Дульсинея, это  мне  так  же  легко  сказать,  как  попасть
пальцем в небо.
     - Санчо, Санчо! - молвил Дон Кихот. - Иногда и пошутить можно, а иногда
всякая шутка становится нехорошей и неуместной. И если я сказал, что никогда
не виделся и не беседовал с владычицей моей души, то это не значит, что и ты
должен говорить, будто никогда не беседовал с ней и не виделся, - ты же  сам
знаешь, что это не так.
     В то время как они вели этот разговор, навстречу им, ведя  двух  мулов,
шел какой-то человек, и по скрежету плуга, тащившегося по земле, Дон Кихот и
Санчо заключили, что  это  хлебопашец,  который  встал  до  свету  и  теперь
отправляется на свое поле, и так оно и было на самом деле. Хлебопашец шел  и
пел песню:

     Худо вам пришлось, французы {2},
     На охоте в Ронсевале.

     - Пусть меня уложат на месте, - послушав его, сказал Дон Кихот, -  если
нынче же с нами не случится чего-нибудь  доброго.  Слышишь,  что  поет  этот
селянин?
     - Слышать-то я слышу, - отвечал Санчо,  -  но  только  какое  отношение
имеет к нашим поискам ронсевальская охота? С таким же успехом он мог бы петь
и про Калаиноса {3}, - от этого в нашем деле ничего доброго и ничего  худого
произойти не может.
     Тем временем хлебопашец приблизился, и Дон Кихот окликнул его:
     - Бог в помощь, любезный друг! Не можете ли вы мне сказать,  где  здесь
дворец несравненной принцессы доньи Дульсинеи Тобосской?
     - Сеньор! - отвечал парень. - Я нездешний, я тут всего несколько  дней,
нанялся на полевые работы к одному богатому землевладельцу,  а  вот  в  доме
напротив живут священник и пономарь; кто-нибудь из них, а то и оба дадут вам
справку насчет этой принцессы, потому у них записаны все жители Тобосо, хотя
мне сдается, что во всем  Тобосо  ни  одной  принцессы  не  сыщешь.  Барынь,
правда, много, да еще и важных: ведь у себя дома все принцессы.
     - Так вот, друг мой, - подхватил Дон Кихот, - среди них и  должна  быть
та, про которую я спрашиваю.
     - Все может быть, - молвил парень, - а затем прощайте, уже светает.
     И, не дожидаясь дальнейших расспросов, он погнал  своих  мулов.  Санчо,
видя, что его господин озадачен и весьма недоволен, сказал:
     - Сеньор! Вот уж и день настает, - нехорошо, если солнце застигнет  нас
на улице, лучше было бы нам выехать из города: вы, ваша милость, укрылись бы
в ближнем лесу, а я деньком возвращусь  в  город  и  стану  шарить  по  всем
закоулкам, пока не найду не то дом, не то замок, не то дворец моей  госпожи,
и уж это особая будет неудача, коли я его не найду,  а  коли  найду,  так  я
поговорю с ее милостью и скажу, где и в каком расположении духа ваша милость
дожидается повеления ее и указания, как бы это свидеться с нею, не  повредив
ее чести и доброму имени.
     - Ты ухитрился, Санчо, замкнуть  множество  мыслей  в  круг  небольшого
количества слов, - заметил Дон Кихот. - Я с превеликою охотою принимаю  твой
совет и горю желанием последовать ему. Итак, сын мой, поедем в лес, и там  я
и побуду, ты же, как обещал, возвратишься в  город,  разыщешь  мою  госпожу,
повидаешься  и  побеседуешь  с  нею,  а  при  ее  уме   и   любезности   нам
сверхъестественных милостей от нее ожидать должно.
     Санчо, дабы не всплыл обман с  мнимым  ответом  Дульсинеи,  который  он
якобы доставил в Сьерру Морену, жаждал увезти из Тобосо своего  господина  и
потому постарался ускорить отъезд, каковой и в самом деле последовал  весьма
скоро, и вот в двух милях от городка сыскали они лес, или, вернее, рощу, где
Дон Кихот и остался на то время, пока Санчо съездит  в  город  поговорить  с
Дульсинеей, - с посланцем же  нашим  произошли  дорогою  события,  требующие
особого внимания и особого доверия.


     1 В самую глухую полночь... - строка из романса о графе Кларосе.
     2  Худо  вам  пришлось,  французы...  -  начальные  стихи   одного   из
популярнейших испанских романсов на тему о битве в Ронсевальском ущелье. (На
русский язык романс был переведен Карамзиным в 1789 г.).
     3 ...петь и про Калаиноса... - В романсе  о  Калаиносе  рассказывается,
что мавр Калаинос отправился, по настоянию своей возлюбленной,  во  Францию,
чтобы преподнести ей в приданое головы троих из  Двенадцати  Пэров  Франции.
Ему удалось победить Балдуина, но сам он погиб от руки Роланда.


        ГЛАВА X,
     в коей  рассказывается  о  том,  как  ловко  удалось  Санчо  околдовать
Дульсинею, а равно и о других событиях, столь же смешных, сколь и подлинных

     Автор великой этой истории, подойдя к рассказу о том, что в этой  главе
рассказывается, говорит, что, боясь потерять доверие читателей, он предпочел
бы обойти это молчанием,  ибо  сумасбродства  Дон-Кихотовы  достигают  здесь
пределов невероятных и даже на два арбалетных выстрела  оказываются  впереди
величайших из всех сумасбродств на  свете.  В  конце  концов  со  страхом  и
трепетом он все же описал их так, как они имели  место  в  действительности,
ничего не прибавив от себя и ни единой крупицы правды не убавив и не обращая
внимания на то, что этак его могут обвинить во лжи; и в сем случае он  прав,
оттого что истина иной раз  истончается,  но  никогда  не  рвется  и  всегда
оказывается поверх лжи, как масло поверх воды. Итак, продолжая свою историю,
он говорит, что как скоро Дон Кихот укрылся не то в роще, не то  в  дубраве,
не то в лесу, близ великого Тобосо, то велел Санчо возвратиться в город и не
показываться ему на глаза, пока тот  не  переговорит  от  его  имени  с  его
госпожою и не добьется мил