мая  этим  желанием,  я  и
проникла, назад тому несколько месяцев, в  эти  ущелья,  и  здесь,  в  самом
сердце гор, повстречался мне скотовод, - он взял меня к себе в услужение,  и
это время я была у него  подпаском,  и,  чтобы  скрыть  свои  волосы,  из-за
которых ныне столь неожиданно все открылось, я старалась целые дни проводить
в поле. Однако ж все усилия мои и старания пропали  даром,  ибо  хозяин  мой
догадался, что я не мужчина, и у него появились столь же грешные мысли,  что
и у моего слуги. А как судьба далеко не всегда вместе с недругом посылает  и
средство от него, то на сей раз поблизости не нашлось обрыва или  же  кручи,
которая любовную его кручину рассеяла бы навек, - вот почему я  решила,  что
лучше оставить его в покое и снова начать скрываться в этих теснинах, нежели
мериться с ним силами и увещевать его. Итак,  гнев  я  свой  уняла  и  вновь
предприняла поиски такого уголка,  где  бы  я  беспрепятственно,  вздыхая  и
плача, молила небо сжалиться надо мною, молила  помочь  и  подать  мне  силы
избыть мою беду либо послать мне смерть в пустынных  этих  местах,  чтобы  и
воспоминания не осталось о несчастной, которая невольно подала  людям  повод
судачить о ней и злословить не только в ее родном, но и в чужих краях.


        "ГЛАВА XXIX,"
     повествующая о том, каким забавным и  хитроумные,  способом  влюбленный
наш рыцарь избавлен был от прежестокого покаяния, которое он на себя наложил

     - Вот вам, сеньоры, правдивая повесть о моем злосчастии,  -  решайте  и
судите сами, довольно ли у меня причин, чтобы вздохи,  которые  вы  слышали,
слова, которым вы внимали, и слезы, которые лились из моих  очей,  были  еще
обильнее, и, помыслив о том, какого рода бедствие постигло меня, вы поймете,
что утешать меня бесполезно, ибо горю моему помочь нельзя. Об одном молю вас
(и это ваш долг, и вам легко будет исполнить  его):  скажите  мне,  есть  ли
здесь такой уголок, где бы меня покинули страх и отчаяние, овладевающие мною
при мысли о том, что ищущие  настигнут  меня.  Правда,  мне  ведома  великая
любовь моих родителей, и я  убеждена,  что  они  мне  обрадуются,  однако  ж
неизъяснимый стыд меня объемлет,  как  скоро  я  представлю  себе,  что  мне
предстоит пред ними предстать не такой, какою они себе меня представляют,  -
вот почему я предпочла бы скрыться с их глаз, нежели глядеть им в глаза и  в
это же самое мгновенье представлять себе, что в моих глазах они читают,  что
я обманула их доверие и чести своей не сберегла.
     Вымолвив это, она умолкла и залилась румянцем, обличавшим  в  ней  душу
чувствительную и стыдливую. А в душе  у  тех,  кто  ее  слушал,  пробудилась
великая к ней жалость, и в то же  время  все  подивились  ее  злополучию;  и
священник совсем уж было собрался утешить ее и подать ей совет, но  Карденьо
опередил его и сказал:
     - Так, значит, сеньора, вы и есть прелестная Доротея, единственная дочь
богача Кленардо?
     Подивилась Доротея, услыхав имя своего отца из уст  человека,  имевшего
столь жалкий вид  (мы  уже  упоминали,  что  Карденьо  ходил  в  рубище),  и
обратилась к нему с такими словами:
     - А вы, добрый человек, кто будете и откуда  вам  известно,  как  зовут
моего отца? Ведь если память мне не изменяет, я, повествуя о моей недоле, ни
разу не упомянула его имени.
     - Я тот злосчастный, - отвечал Карденьо, - которого, как  вы,  сеньора,
сказали, нарекла своим супругом Лусинда. Я  обездоленный  Карденьо,  который
беспредельною душевною низостью того, кто и вас довел до  предела  отчаяния,
доведен до такого состояния, в каком я ныне предстал  перед  вами,  то  есть
оборванным, полураздетым, лишенным человеческого участия и, еще  того  хуже,
лишенным рассудка, -  ведь  я  нахожусь  в  здравом  уме,  лишь  когда  небу
благоугодно бывает на краткий миг мне его возвращать. Я  тот,  Доротея,  кто
явился свидетелем преступления, совершенного  доном  Фернандо,  и  тот,  кто
слышал, как Лусинда изъявила согласие быть его супругой. Я тот,  у  кого  не
хватило духу дождаться, пока она придет  в  себя  и  пока  обнаружится,  что
именно заключает в себе найденная у нее на груди  записка,  ибо  не  вынесла
душа стольких злоключений сразу. Итак, терпение оставило меня, и  я  оставил
этот дом и у хозяина моего оставил письмо с просьбой передать его Лусинде  и
явился в пустынные эти места  с  намерением  здесь  и  кончить  свою  жизнь,
которую я с тех самых пор возненавидел, как лютого своего  врага.  Однако  ж
судьба, не восхотев лишить меня жизни,  удовольствовалась  тем,  что  лишила
меня рассудка: может  статься,  она  хранила  меня  для  того,  чтобы  я  по
счастливой  случайности  встретился  с  вами,  и  вот,  если  все,  что   вы
рассказывали, правда, а я в этом не сомневаюсь, то весьма возможно,  что  по
воле небес наши с вами испытания кончатся лучше, чем мы  предполагаем.  Ведь
если принять в соображение,  что  Лусинда  не  может  выйти  замуж  за  дона
Фернандо, ибо она - моя, чего она сама отнюдь не отрицала, а дон Фернандо не
может на ней жениться, ибо он - ваш, то мы вполне можем надеяться, что  небо
снова введет нас во владение тем, что принадлежит нам, ибо оно все еще  наше
и не было ни отчуждено, ни отторгнуто. И коли есть у нас такое утешение,  не
отдаленными надеждами порожденное и не на  пустых  бреднях  основанное,  то,
умоляю вас, сеньора,  перемените  направление  благородных  своих  мыслей  и
надейтесь на лучшую  долю,  а  я  постараюсь  переменить  направление  своих
мыслей. И клянусь честью кавальеро и честью христианина, я не покину вас  до
тех пор, пока дон Фернандо не вернется к вам, и коли мне не удастся  словами
убеждения пробудить в нем сознание долга,  то,  позабыв  обиды,  которые  он
нанес мне, и предоставив покарать его за них небу с  тем,  чтобы  здесь,  на
земле, отомстить за нанесенные вам, я воспользуюсь  тою  свободою  действий,
какую предоставляет звание кавальеро,  и  с  полным  правом  вызову  его  на
поединок за ту неправду, которую он по отношению к вам учинил.
     Слова Карденьо  привели  Доротею  в  полное  изумление;  не  зная,  как
благодарить его за столь добрые побуждения, она кинулась к его ногам и  чуть
было не принялась обнимать их, Карденьо же сопротивлялся,  но  тут  вмешался
лиценциат: похвалив Карденьо за прекрасную речь, он стал просить, убеждать и
уговаривать их отправиться вместе с ним в его деревню, где, по  его  словам,
они запасутся всем необходимым, а потом-де решат, как им быть далее:  искать
ли дона Фернандо или же отвести Доротею к родителям, словом,  поступят,  как
им заблагорассудится. Карденьо и Доротея изъявили ему свою признательность и
порешили воспользоваться любезным его предложением. Цирюльник,  молча  всему
удивлявшийся, тоже наконец сказал свое слово и с такою же готовностью, как и
священник, предложил им свои услуги; затем  он  в  кратких  словах  сообщил,
почему  он  со  священником  здесь   очутился,   рассказал   о   необычайном
помешательстве Дон Кихота и прибавил,  что  они  поджидают  его  оруженосца,
который отправился разыскивать своего господина. Тут  Карденьо  припомнилась
его драка с Дон Кихотом,  но  так,  будто  это  происходило  во  сне,  и  он
рассказал  о  ней  присутствовавшим:  он  только  забыл,  из-за   чего   они
поссорились. В это  время  послышались  крики,  и  священник  с  цирюльником
догадались, что это кричит Санчо Панса, - не найдя их там, где  оставил,  он
громко теперь к ним взывал. Они пошли ему навстречу, и на их  вопрос  о  Дон
Кихоте он ответил, что  Дон  Кихот  в  одной  сорочке,  исхудалый,  бледный,
голодный, вздыхает о госпоже своей Дульсинее  и  что  хотя  он,  Санчо,  ему
сказал, что Дульсинея велит ему покинуть эти места и ехать в Тобосо, где она
его ожидает, но тот объявил, что не предстанет пред ее великолепием, пока не
свершит подвигов, милости ее достойных. И если  так  будет  продолжаться,  -
примолвил Санчо, - то Дон Кихот рискует  остаться  не  только  без  империи,
завоевать  которую  он  обязался,  но  даже  без  архиепископства,  впрочем,
архиепископство - это только за неимением лучшего, а посему во что бы то  ни
стало надлежит вызволить его отсюда.  Лиценциат  сказал,  что  он  может  не
беспокоиться: как Дон Кихоту будет угодно, а уж они, дескать,  вызволят  его
отсюда. Затем он сообщил Карденьо и Доротее, что он и цирюльник затеяли  для
того, чтобы излечить Дон Кихота или уж, по  крайности,  препроводить  домой;
Доротея ему на это сказала, что она  лучше  цирюльника  сыграет  беззащитную
девицу, - к тому же у нее есть соответствующий наряд,  так  что  у  нее  это
выйдет натуральнее, и пусть-де ей поручат  изобразить  все,  что  нужно  для
того, чтобы их начинание увенчалось успехом, ибо она прочла много  рыцарских
романов и отлично знает, как  изъясняются  обиженные  девицы,  когда  просят
помощи у странствующих рыцарей.
     - В таком случае, - заметил священник, - нам остается только  приняться
за дело. Судьба, несомненно, нам благоприятствует: столь неожиданно  отворив
дверь, ведущую к вашему, сеньоры, спасению, она в то же  время  облегчила  и
нашу задачу.
     Тут Доротея достала из своего узла нарядное платье и прекрасной зеленой
ткани мантилью, а из ларца ожерелье и прочие драгоценности и,  надев  их  на
себя, мгновенно превратилась в богатую и знатную сеньору.  Все  это,  по  ее
словам, и еще кое-какие вещи она взяла с собою на всякий случай, но  до  сих
пор такого случая не представлялось. Все пришли в восторг от превеликого  ее
изящества, прелести и очарования и объявили, что дон Фернандо, верно, ничего
не понимает, коли пренебрег такою красавицей; однако ж всех  более  восхищен
был Санчо Панса - ему казалось (да так оно и было на самом деле), что за всю
свою жизнь не видел он  столь  обворожительного  создания,  а  потому  он  в
сильном волнении спросил священника, кто сия прелестная сеньора и кого она в
этакой глуши разыскивает.
     - Эта прелестная сеньора, брат Санчо, - отвечал священник, -  является,
между прочим, прямою  наследницею  по  мужской  линии  великого  королевства
Микомиконского, а разыскивает она твоего господина, дабы обратиться к нему с
просьбою о заступлении и об отмщении за нанесенные ей неким  злым  великаном
обиду и оскорбление, слава же о столь добром рыцаре,  каков  твой  господин,
идет по всей земле, и принцесса сия прибыла из Гвинеи, дабы его сыскать.
     - Счастливые поиски и счастливая находка, - сказал на это Санчо  Панса,
- особливо ежели на долю моего господина выпадет такая удача, что  он  убьет
эту гадину-великана, о котором ваша милость толкует, и тем самым отомстит за
обиду и оскорбление, а уж  он  непременно  его  убьет,  если  только  с  ним
встретится и если только это не привидение, потому супротив привидений моему
господину не устоять. Но, между прочим, сеньор лиценциат, вот об чем я  хочу
попросить вашу  милость:  чтобы  моему  господину  не  припала  охота  стать
архиепископом, чего именно я и опасаюсь, посоветуйте ему, ваша милость,  как
можно скорее жениться на этой принцессе, тогда уж его в сан архиепископа  не
возведешь, и он без особого труда добьется императорской короны, а я - венца
своих желаний. Ведь я долго над этим думал и пришел к заключению, что  не  с
руки это мне - чтобы мой господин становился  архиепископом,  я  для  церкви
человек бесполезный: я женат, а хлопотать мне теперь о разводе, чтобы  иметь
право получать какие-нибудь там церковные доходы, - потому  как  я,  значит,
имею жену и детей, - это дело безнадежное. Стало быть, сеньор, вся  штука  в
том, чтобы мой господин поскорее женился на этой сеньоре, - я с ее  милостью
еще незнаком, а потому и не величаю по имени.
     - Ее зовут принцесса  Микомикона,  -  отвечал  священник,  -  ибо  если
королевство  ее  называется  Микомиконским,  то  ясно,  что  и  ей  надлежит
называться так же.
     - Разумеется, - согласился Санчо. -  Мне  часто  приходилось  встречать
людей, которые производили свои имена и фамилии от той  местности,  где  они
родились, - например, Педро де Алькала, Хуан де Убеда, Дьего де  Вальядолид,
- наверно, и в Гвинее существует такой обычай, чтобы королевы назывались  по
имени своих королевств.
     - Наверно, -  сказал  священник,  -  а  что  касается  женитьбы  твоего
господина, то я сделаю все, что от меня зависит.
     Слова эти столь же обрадовали  Санчо,  сколь  поразило  священника  его
простодушие и то, как  прочно  засел  у  него  в  голове  вздор,  занимавший
воображение его господина, - ведь тот, конечно, был  уверен,  что  сделается
императором.
     Тем временем Доротея села на священникова мула,  а  цирюльник  приладил
бороду из бычачьего хвоста, и они велели Санчо проводить их  к  Дон  Кихоту,
предварительно наказав ему не говорить, что это лиценциат и  цирюльник,  ибо
вся, дескать, штука в том, чтобы Дон Кихот не узнал их,  -  от  этого,  мол,
зависит, быть ему императором или нет.  Священник  и  Карденьо  порешили  не
сопровождать их:  Карденьо  -  чтобы  не  напоминать  Дон  Кихоту  о  драке,
священник же - просто потому, что присутствие его было теперь уже лишним,  и
вот те поехали вперед, а они не спеша двинулись за ними пешком. Священник не
преминул сделать Доротее наставление, как ей надлежит действовать, но та ему
на это сказала, что он может  не  беспокоиться:  все,  дескать,  выйдет  без
сучка, без задоринки, так, как того требуют и как это  изображают  рыцарские
романы.  Всадники  наши  проехали  три  четверти  мили,  как   вдруг   среди
нагромождения скал глазам их представился Дон Кихот, уже одетый, но  еще  не
вооруженный, и как скоро Доротея увидела его  и  получила  подтверждение  от
Санчо, что это и есть Дон Кихот, то хлестнула своего иноходца, а  следом  за
нею поскакал брадатый брадобрей; когда же они приблизились к Дон Кихоту,  то
слуга соскочил с мула и хотел было подхватить Доротею, но та, с чрезвычайной
легкостью спешившись, бросилась перед Дон Кихотом  на  колени;  и  хотя  Дон
Кихот силился поднять ее, она, не вставая, возговорила так:
     - Я не встану с колен, о доблестный и могучий рыцарь, до тех пор,  пока
доброта и любезность ваши не явят мне милость, каковая вашей особе  послужит
к чести и украшению, а самой неутешной и  самой  обиженной  девице  во  всем
подлунном мире на пользу. И если доблесть  мощной  вашей  длани  равновелика
гласу  вашей  бессмертной  славы,  то  ваш  долг   оказать   покровительство
несчастной, пришедшей из  далеких  стран  на  огонь  славного  вашего  имени
просить вас помочь ее горю.
     - Я не отверзну уст своих, великолепная сеньора, - отвечал Дон Кихот, -
и не приклоню слуха к вашим мольбам до тех пор, пока вы не встанете.
     - Я встану, сеньор, - возразила скорбящая девица, - не  прежде,  нежели
ваша любезность окажет мне просимую услугу.
     - Я согласен вам ее оказать, - объявил Дон  Кихот,  -  если  только  от
этого не будет вреда и ущерба моему королю, моей отчизне, а также  той,  кто
владеет ключами от сердца моего и свободы.
     - Ни вреда, ни ущерба им от  этого  не  будет,  добрый  мой  сеньор,  -
отвечала страждущая девица.
     В это время Санчо Панса приблизился к своему господину и сказал ему  на
ухо:
     - Сеньор! Ваша милость смело может обещать сделать  ей  это  одолжение,
потому убить какого-то там великанишку - это для вас пустяк, а просит об том
благородная   принцесса   Микомикона,    королева    великого    королевства
Микомиконского в Эфиопии.
     - Кто бы она ни была, - возразил Дон Кихот, - я  поступлю  так,  как  я
обязан поступить и как мне велит моя совесть, в полном соответствии с данным
мною обетом.
     И, обратясь к девице, молвил:
     - Великая красота ваша да восстанет, - я согласен оказать просимую вами
услугу.
     - Я прошу о том, -  сказала  девица,  -  чтобы  ваша  самоотверженность
последовала за мною немедля, предварительно обещав  мне  не  искать  никаких
других приключений и не исполнять ничьих просьб, пока не отомстит предателю,
который, поправ законы божеские и человеческие, захватил мое королевство.
     - Повторяю: я исполню вашу просьбу, - объявил Дон Кихот,  -  а  потому,
сеньора, вам сей же час надлежит сбросить с себя  гнетущее  бремя  скорби  и
вдохнуть новые силы и мужество в изнемогшую  вашу  надежду,  ибо  с  помощью
божией и с помощью длани моей вам скоро будет возвращено  королевство  и  вы
воссядете на древнем  и  великом  престоле  вашего  государства  -  назло  и
наперекор  наглецам,  осмелившимся  его  оспаривать.  И  -  за   дело,   ибо
промедление, как говорится, опаснее всего.
     Беззащитная девица крайне настойчиво  пыталась  облобызать  Дон  Кихоту
руку, но он, будучи рыцарем в высшей степени учтивым и обходительным,  этого
не допустил, - напротив, он с отменною учтивостью и обходительностью обнял и
поднял ее, а затем велел Санчо подтянуть на  Росинанте  подпругу  и  сию  же
минуту подать доспехи. Санчо отвязал доспехи,  висевшие,  будто  трофеи,  на
дереве, и, подтянув подпругу, в одну минуту облек в  них  своего  господина,
господин же его, облачившись в доспехи, молвил:
     - Итак, господи благослови, двинемся на защиту этой знатной сеньоры.
     Цирюльник все еще стоял на коленях, прилагая огромные  усилия  к  тому,
чтобы не прыснуть, и придерживая рукою бороду, которой падение могло  бы  им
всем помешать осуществить благое их начинание; видя, однако  ж,  что  услуга
уже обещана и что Дон Кихоту не терпится ее  оказать,  он  встал  и,  другою
рукой поддерживая свою госпожу, вместе с Дон Кихотом помог ей сесть на мула;
вслед за тем Дон Кихот воссел на Росинанта, цирюльник  тоже  сел  верхом,  а
Санчо пошел пешком, и тут он, снова почувствовав, как ему недостает  серого,
вспомнил об его пропаже; однако на сей раз он к этому отнесся  легко,  -  он
утешал  себя,  что  его  господин  уже  на  пути  к  тому,  чтобы  сделаться
императором, и вот-вот это сбудется: ведь он, разумеется,  был  уверен,  что
Дон Кихот женится на этой принцессе  и  станет,  по  меньшей  мере,  королем
Микомиконским. Одно лишь огорчало его - то, что королевство это находится  в
стране негров и что люди, коих определят к нему в вассалы, будут чернокожие;
впрочем, воображение его тут же указало ему недурной выход,  и  он  подумал:
"Ну и что ж такого, что  вассалами  моими  будут  негры?  {1}  Погрузить  на
корабли, привезти в Испанию, продать их  тут,  получить  за  них  наличными,
купить на эти денежки титул или должность - и вся  недолга,  а  там  доживай
себе беспечально свой век! Будьте спокойны, мы не прозеваем,  у  нас  хватит
сметки и смекалки обстряпать это дельце и мигом  продать  тридцать  или  там
десять тысяч вассалов. Ей-богу, я их живо спущу, всех гуртом или уж как  там
придется, но только продам-то я черных, а вернутся они ко мне серебряными да
золотыми. Нет, я не такой дурак, как вы думаете!" И так все это его занимало
и радовало, что он забывал о неудобстве пешего хождения.
     Карденьо и священник наблюдали за всем этим из-за  кустов  и  никак  не
могли найти предлог, чтобы к ним присоединиться; наконец  священник,  будучи
великим выдумщиком, сообразил, как им достигнуть желаемого, а именно:  вынул
из находившегося при нем футляра ножницы и в одну секунду  отрезал  Карденьо
бороду, надел на него серую свою накидку и черный  плащ,  а  сам  остался  в
одном камзоле и штанах; и Карденьо мгновенно стал совсем  другим,  так  что,
погляди он в зеркало, он и сам бы себя не узнал. Пока они переодевались,  те
уже проехали вперед, но им не составило труда первыми выйти на  дорогу,  ибо
заросли и топи не позволяли конным продвигаться так же  быстро,  как  пешим.
Словом, они выбрались из ущелья на равнину, и как скоро Дон Кихот со  своими
спутниками  оттуда  выбрался,  то   священник   стал   пристально   в   него
всматриваться, знаками давая понять, что узнает его, и лишь много спустя,  с
распростертыми объятиями бросившись к нему, воскликнул:
     -  Здравствуйте,  зерцало  рыцарства,  добрый