обыкновенным, но могучим; однако малое время спустя  его  разбудил
шум,  послышавшийся  у  него  за  спиной,  и,  тут  же  вскочив,  он   начал
вглядываться и вслушиваться, силясь определить, что это  за  шум,  и  увидел
двух всадников, один из которых спрыгнул наземь и сказал своему спутнику:
     - Слезай, приятель, и разнуздай коней, мне сдается, что травы здесь для
них будет вдоволь, а для любовных моих дум - вдоволь тишины и уединения.
     Произнеся эти слова, незнакомец в один миг растянулся на  траве;  когда
же он повалился на землю, послышался звон доспехов, и для Дон Кихота то  был
явный знак, что пред ним странствующий рыцарь; по  сему  обстоятельству  Дон
Кихот приблизился к спящему Санчо, потянул его за руку и, с  немалым  трудом
добудившись, сказал ему на ухо:
     - Брат Санчо! Приключение!
     - Дай бог, чтоб удачное, - отозвался Санчо. - А где  же  оно,  государь
мой, это самое многоуважаемое приключение?
     - Где приключение, Санчо? - переспросил Дон Кихот. - Поверни  голову  и
погляди: вон там лежит странствующий рыцарь, и, сколько  я  понимаю,  он  не
чрезмерно весел, - я видел, как он соскочил с коня  и,  словно  в  отчаянии,
повалился на землю, и в это время зазвенели его доспехи.
     - Почему же ваша милость думает, что  это  приключение?  -  осведомился
Санчо.
     - Я не хочу сказать, что это уже и есть  приключение,  это  только  его
начало, ибо приключения начинаются именно так, - отвечал Дон Кихот. - Но чу:
кажется, он настраивает не то лютню, не то гитару, откашливается,  прочищает
горло - видно, собирается петь.
     - Честное слово, так оно и есть, - сказал Санчо, - должно полагать, это
влюбленный рыцарь.
     - Странствующий рыцарь не может не быть влюблен, - заметил Дон Кихот. -
Послушаем же его и по шерстинке песни узнаем овчинку его помыслов, ибо  уста
глаголют от полноты сердца.
     Санчо хотел было возразить  своему  господину,  но  ему  помешал  голос
Рыцаря  Леса,  голос  не  слишком  дурной,  но  и  не  весьма  приятный,  и,
прислушавшись, Дон Кихот и Санчо уловили, что поет он вот этот самый сонет:
     Сеньора! Я на все готов для вас.
     Извольте лишь отдать распоряженье,
     И ваш любой приказ без возраженья
     Я в точности исполню сей же час.

     Угодно вам, чтоб молча я угас, -
     И с жизнью я прощусь в одно мгновенье;
     Узнать хотите про мои мученья -
     Самой любви велю сложить рассказ.

     Противоречий странных сочетанье -
     Как воск, мягка и, как алмаз, тверда, -
     Моя душа по вас тоскует страстно.

     Вдавите или врежьте по желанью
     В нее ваш дивный образ навсегда.
     Стереть его уже ничто не властно.
     Тут Рыцарь Леса, вздохнув,  казалось,  из  глубины  души,  кончил  свою
песню, а немного погодя заговорил голосом жалобным и печальным:
     - О прекраснейшая и неблагодарнейшая женщина во  всем  подлунном  мире!
Ужели, светлейшая Касильдея Вандальская {6}, ты допустишь,  чтобы  преданный
тебе рыцарь зачах и погиб в бесконечных странствиях и в суровых  и  жестоких
испытаниях? Ужели тебе не довольно того, что  благодаря  мне  тебя  признали
первою красавицею в мире все рыцари Наварры, Леона, Тартесии  {7},  Кастилии
и, наконец, Ламанчи?
     - Ну уж нет, - молвил тут Дон Кихот, -  я  сам  рыцарь  Ламанчский,  но
никогда ничего подобного  не  признавал,  да  и  не  мог  и  не  должен  был
признавать ничего, столь принижающего красоту  моей  госпожи,  -  теперь  ты
видишь, Санчо, что рыцарь этот бредит. Впрочем, послушаем еще: уж верно,  он
выскажется полнее.
     -  Еще  как  выскажется,  -  подхватил  Санчо,  -  он,  по   видимости,
приготовился целый месяц выть без передышки.
     Случилось,  однако  ж,  не  так:   услышав,   что   кто-то   поблизости
разговаривает, Рыцарь Леса прекратил свои пени, стал на  ноги  и  звонким  и
приветливым голосом произнес:
     - Кто там? Что за люди? Принадлежите ли вы к числу  счастливых  или  же
скорбящих?
     - Скорбящих, - отозвался Дон Кихот.
     - В таком случае приблизьтесь ко мне, - молвил Рыцарь Леса, - и знайте,
что вы приближаетесь к воплощенной печали скорби.
     Услышав столь трогательный и учтивый ответ,  Дон  Кихот  приблизился  к
рыцарю, а за Дон Кихотом проследовал и Санчо.
     Сетовавший рыцарь схватил Дон Кихота за руку и сказал:
     - Садитесь,  сеньор  рыцарь,  -  чтобы  догадаться,  что  вы  рыцарь  и
принадлежите к ордену рыцарей странствующих, мне довольно было встретить вас
в этом месте, где с вами делят досуг  лишь  уединение  да  вечерняя  роса  -
обычный приют и естественное ложе странствующих рыцарей.
     На это ему Дон Кихот ответил так:
     - Я - рыцарь и как раз этого самого ордена, и хотя печали,  бедствия  и
злоключения свили в душе моей прочное гнездо, однако ж от  нее  не  отлетело
сострадание к несчастьям чужим. Из песни вашей  я  сделал  вывод,  что  ваши
несчастья - любовного характера, то есть  что  они  вызваны  вашею  любовною
страстью к неблагодарной красавице,  которой  имя  вы  упоминали  в  жалобах
ваших.
     Так, в мире и согласии, вели они между  собой  беседу,  сидя  на  голой
земле, и кто бы мог подумать, что не  успеет  заняться  день,  как  они  уже
займутся друг дружкой на поле сражения!
     - Уж не влюблены ли, часом, и вы, сеньор рыцарь? - спросил  Дон  Кихота
Рыцарь Леса.
     - К несчастью, да, - отвечал  Дон  Кихот,  -  впрочем,  если  выбор  мы
сделали достойный, то страдания, им причиняемые, нам  надлежит  почитать  за
особую милость, а никак не за напасть.
     - Ваша правда, - заметил Рыцарь  Леса,  -  но  только  презрение  наших
повелительниц, от которого Мы теряем рассудок и здравый смысл,  так  велико,
что скорее напоминает месть.
     - Моя госпожа никогда меня не презирала, - возразил Дон Кихот.
     - Разумеется, что нет, - подхватил находившийся поблизости Санчо, - моя
госпожа кроткая, как овечка и мягкая, как масло.
     - Это ваш оруженосец! - спросил Рыцарь Леса.
     - Да, оруженосец, - отвечал Дон Кихот.
     - В первый раз вижу, чтобы оруженосец смел перебивать своего господина,
- заметил Рыцарь Леса, - по крайней мере, мой оруженосец, - вон он стоит,  -
хоть и будет ростом со своего собственного отца, однако ж, когда  говорю  я,
он как воды в рот наберет.
     - Ну, а я, коли на то пошло, - вмешался Санчо, - говорю и  имею  полное
право говорить при таком... ладно уж, не стану трогать лихо.
     Тут оруженосец Рыцаря Леса взял Санчо за руку и сказал:
     - Отойдем-ка  в  сторонку  и  поговорим  по  душам,  как  оруженосец  с
оруженосцем, а наши господа пусть себе препираются и рассказывают друг другу
о сердечных своих обстоятельствах, - ручаюсь головой,  что  они  еще  и  дня
прихватят, да и то, пожалуй, не кончат.
     - Пусть себе на здоровье, - согласился Санчо,  -  а  я  расскажу  вашей
милости, кто я таков, и вы увидите, что меня нельзя ставить на одну доску  с
другими болтливыми оруженосцами.
     Оба оруженосца удалились, и между ними началось собеседование столь  же
забавное, сколь важным было собеседование их сеньоров.


     1 Hис и Эвриал - герои  "Энеиды"  Вергилия:  спутники  Энея,  связанные
между собой теснейшей дружбой.
     2 Пилад и Орест (миф.) - Орест  -  сын  греческого  царя  Агамемнона  и
Клитемнестры. После того как отец Ореста был  убит  и  ему  самому  угрожала
такая же участь, он бежал с помощью своей сестры Электры в  Колхиду,  где  у
него завязалась такая тесная и  крепкая  дружба  с  сыном  колхидского  царя
Пиладом, что каждый из них  готов  был  пожертвовать  жизнью  ради  другого.
Дружба Пилада и Ореста вошла в поговорку.
     3 Трости копьями стальными... - стихи  из  романа  испанского  писателя
Переса де Ита (1544?-1619?) "Гражданские войны в Гранаде". Трости, о которых
здесь идет речь, в XVI в. применялись в потешных военных играх, состоявших в
том, что всадники, вооруженные тростями, метали их друг в  друга,  защищаясь
щитами.
     4 Куму кум подставить ножку... - рефрен народного романса.
     5 ...от животных  люди  получили  много  уроков...  -  Все  приведенные
примеры заимствованы Сервантесом из "Естественной истории"  Плиния  Старшего
(23-79 н.э.).
     6 Касильдея Вандальская - то есть  Андалусская,  по  имени  германского
племени  вандалов,  владевших  южной  частью  Испании.  Это  имя   придумано
Сервантесом по аналогии с Дульсинеей Тобосской.
     7 Тартесия - от  Тартеса,  древнего  финикийского  торгового  города  в
Юго-Западной Испании, в устье р. Гуадалкивир. Тартесия то же, что Андалусия.


        ГЛАВА XIII,
     в коей продолжается приключение с Рыцарем Леса и  приводится  разумное,
мирное и из ряду вон выходящее собеседование двух оруженосцев

     Как  скоро  оруженосцы  отделились  от   рыцарей,   то   первые   стали
рассказывать друг другу о своей жизни, а вторые - о сердечных  своих  делах,
однако ж в истории сначала  приводится  беседа  слуг,  а  затем  уже  беседа
господ; итак, в истории сказано, что, отойдя немного в сторону, слуга Рыцаря
Леса обратился к Санчо с такими словами:
     - Тяжело и несладко живется  нам,  то  есть  оруженосцам  странствующих
рыцарей, государь мой; вот уж истинно в поте лица нашего  едим  мы  хлеб,  а
ведь это одно из проклятий, коим господь бог предал наших прародителей.
     - С таким же успехом можно сказать, - подхватил Санчо, -  что  мы  едим
его  в  хладе  нашего  тела,  ибо   кто   больше   злосчастных   оруженосцев
странствующего рыцарства страдает от зноя и стужи? И не так было бы  обидно,
ежели б мы этот хлеб ели, потому с хлебом и горе не беда, а то ведь иной раз
дня по два пробавляемся одним только перелетным ветром.
     - Все это еще можно снести и перенести в  ожидании  наград,  -  заметил
другой слуга, - ведь если только странствующий  рыцарь,  у  которого  служит
оруженосец, не из самых незадачливых, то немного спустя он ему уж непременно
пожалует  губернаторство  на  каком-нибудь  разлюбезном   острове   или   же
какое-нибудь хорошенькое графство.
     - Я уже говорил моему господину, что с меня и губернаторства на острове
довольно, - объявил Санчо, - и  он  был  так  благороден  и  так  щедр,  что
неоднократно и по разным поводам давал обещание пожаловать меня островом.
     - А я был бы доволен, если б за  непорочную  мою  службу  меня  сделали
каноником, - сказал другой слуга, - и мой господин мне уже обещал приход, да
еще какой!
     - Ваш господин, как видно, рыцарь по  церковной  части  и  имеет  право
оказывать подобного рода милости верным своим оруженосцам, - заметил  Санчо,
- ну, а мой - самый обыкновенный светский, хотя, впрочем, я припоминаю,  что
одни умные люди, коих я, правда, почитал за вероломцев,  пытались  уговорить
его стать архиепископом, однако ж он, кроме императора, ни о чем слышать  не
хотел, а я тогда боялся: ну как ему припадет охота пойти по духовной  части,
ведь я управлять Церковным приходом не гожусь, -  надобно  вам  знать,  ваша
милость, что хотя я и похож на человека, но только церкви что от  меня,  что
от скота - один прок.
     - Право, ваша  милость,  вы  ошибаетесь,  ведь  не  все  острова  ладно
скроены, - возразил другой слуга. - Попадаются среди них и кривые, и бедные,
и унылые, и даже с самым из них ровным и стройным тот  несчастный,  которому
он достанется, забот и неприятностей  не  оберется.  На  что  бы  лучше  нам
бросить эту проклятую службу и разойтись по домам, а уж дома мы бы  занялись
более приятными делами, скажем, охотой или рыбной ловлей,  потому  у  какого
самого что ни на есть бедного оруженосца нет своей лошаденки, пары борзых  и
удочки, чтоб было чем занять себя в деревне?
     - У меня все это есть, - объявил Санчо, - лошадки, правда, нет, но зато
есть осел - вдвое лучше, чем  конь  моего  господина.  Не  встретить  мне  в
радости Пасху, ближайшую, какая должна быть,  если  я  когда-нибудь  обменяю
моего осла на этого коня, хотя бы в придачу мне дали не одну фанегу овса. Вы
не поверите, ваша милость, какой у меня замечательный серый,  -  он  у  меня
серый, осел-то. Ну, а за собаками дело не станет:  собак  у  нас  в  деревне
сколько хочешь, а ведь лучше всего охотиться на чужой счет.
     - Признаться сказать, сеньор оруженосец, - молвил  другой  слуга,  -  я
вознамерился и решился бросить всю эту рыцарскую чушь, возвратиться к себе в
деревню и растить детишек: у меня их трое и все - будто перлы Востока.
     - А у меня двое, - сказал Санчо, - да такие, что подноси  их  на  блюде
хоть самому римскому папе, особливо девчонка, я ее с божьей помощью прочу  в
графини, хотя и наперекор матери.
     - А сколько же лет этой  сеньоре,  которая  должна  стать  графиней?  -
полюбопытствовал другой слуга.
     - Около пятнадцати, - отвечал Санчо, - но ростом она  с  копье,  свежа,
как апрельское утро, а сильна, как все равно поденщик.
     - С такими качествами ей впору быть не то  что  графиней,  а  и  нимфой
зеленой  рощи,  -  заметил  другой  слуга.  -   Ах   ты,   распотаскушка   и
распотаскушкина дочка, уж и здорова же, верно, чертовка!
     На это Санчо с некоторою досадою ответил так:
     - Ни она, ни ее мать никогда потаскушками не были и, бог даст, покуда я
жив, никогда и не будут. А вашу милость я попрошу: нельзя ли повежливее,  вы
все  время  вращались  среди  странствующих  рыцарей,  а  ведь  они  -  сама
учтивость, между тем слова,  которые  вы  употребляете,  что-то  с  этим  не
вяжутся.
     - Плохо же вы, ваша  милость,  сеньор  оруженосец,  соображаете  насчет
похвал! -  воскликнул  другой  слуга.  -  Разве  вы  не  знаете,  что  когда
какой-нибудь кавальеро копьем пронзает быка на арене или же когда кто-нибудь
ловко делает свое дело, то народ обыкновенно  кричит:  "Ах  ты,  потаскун  и
потаскушкин сын, как здорово это у него вышло!"? Так  вот  то,  что  в  этом
выражении кажется ругательным, есть на  самом  деле  особая  похвала,  а  от
сыновей или же дочерей, которые не совершили ничего такого, за что родителям
их надлежит воздавать подобную честь, я бы на вашем месте, сеньор, отрекся.
     - Я и отрекаюсь, - подхватил Санчо, - так что  по  сему  обстоятельству
вы, ваша милость, вольны потаскушить и меня, и моих детей, и мою  жену,  ибо
все их поступки и слова в высшей степени достойны подобных похвал, и я  молю
бога, чтоб он привел меня свидеться с ними и избавил от смертного греха,  то
есть от опасной службы оруженосца, связался же я с нею вторично, оттого  что
меня соблазнил и попутал кошелек с сотней дукатов, который я однажды нашел в
самом сердце Сьерры Морены, а теперь черт то  и  дело  машет  у  меня  перед
глазами мешком с дублонами, - то здесь, то там, ан, глядь,  не  там,  а  вон
где, - и мне все чудится: вот я его хватаю руками, прижимаю  к  груди,  несу
домой, приобретаю землю, сдаю ее в аренду и живу себе,  что  твой  принц,  и
стоит мне об этом подумать, как мне уже  кажутся  легкими  и  выносимыми  те
муки, что мне приходится терпеть из-за моего слабоумного господина, которого
я почитаю не столько за рыцаря, сколько за сумасброда.
     - Вот потому-то и говорят, что от зависти глаза разбегаются, -  заметил
другой слуга. - Но коли уж речь зашла о сумасбродах, то большего сумасброда,
чем мой господин, еще не видывал свет, - это про таких, как  он,  говорится:
"Чужие  заботы  и  осла  погубят".  Ведь  для  того,  чтобы  другой   рыцарь
образумился, он сам стал сумасшедшим и теперь разъезжает в поисках того, что
при встрече может ему еще выйти боком.
     - А он, часом, не влюблен?
     - Влюблен, - отвечал другой слуга, - в какую-то Касильдею  Вандальскую,
такую крутую и непромешанную особу, каких  свет  не  производил,  но  только
крутым нравом его не проймешь, в животе у него бурчат еще почище каверзы,  и
в недалеком будущем это обнаружится.
     - На самой ровной дороге  попадаются  бугорки  да  рытвины,  -  заметил
Санчо, - у людей еще  только  варят  бобы,  а  у  меня  их  полны  котлы,  у
сумасшествия, знать, больше спутников да прислужников,  нежели  у  мудрости.
Однако ж если недаром говорится, что легче на свете жить, когда у тебя  есть
товарищ по несчастью, значит, и мне ваша милость будет утешением:  ведь  ваш
господин такой же глупец, как и мой.
     - Глупец, да зато удалец, - возразил другой слуга, - и не так он глуп и
удал, как хитер.
     - А мой не таков, - объявил Санчо,  -  я  хочу  сказать,  что  у  моего
хитрости вот на столько нет, душа у него нараспашку, он никому  не  способен
причинить зло, он делает только добро, коварства этого самого в  нем  ни  на
волос нет, всякий ребенок уверит его, что сейчас ночь, хотя бы  это  было  в
полдень, и вот за это простодушие я и люблю его больше жизни и, несмотря  ни
на какие его дурачества, при всем желании не могу от него уйти.
     - Как бы то ни было, друг и государь мой, - сказал слуга Рыцаря Леса, -
если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму. Лучше было бы нам  -  бодрым
шагом в родные края, а то ведь приключения не всегда бывают приятные.
     Санчо ежеминутно сплевывал слюну, на вид липкую и довольно  густую,  и,
заметив это, сострадательный лесной оруженосец молвил:
     - По-моему, мы так много говорили, что у нас в горле пересохло, ну да у
меня привязано к луке седла такое хорошее промачивающее  средство  -  просто
прелесть!
     Сказавши это, он встал и не в  долгом  времени  возвратился  с  большим
бурдюком вина и пирогом длиною в пол-локтя, и это не преувеличение,  ибо  то
был пирог с кроликом такой величины,  что  Санчо,  дотронувшись  до  него  и
решив, что это даже и не  козленок,  а  целый  козел,  обратился  к  другому
оруженосцу с вопросом:
     - И вы эдакое возите с собой, сеньор?
     - А вы что же думали? - отозвался тот. - Или,  по-вашему,  я  уж  такой
захудалый оруженосишка? На крупе  моего  коня  больше  запасов  довольствия,
нежели у генерала, когда он отправляется в поход.
     Не заставив себя долго упрашивать, Санчо принялся за  еду  и,  второпях
глотая куски величиною с мельничный жернов, сказал:
     - Ваша  милость  -  вот  уж  истинно  верный  и  преданный  оруженосец,
всамделишный и взаправдашный, роскошный и богатый, как показывает этот  пир,
который вы задали чисто по волшебству, - не то что я,  оруженосец  жалкий  и
незадачливый, у которого в переметных сумках  только  и  есть,  что  немного
сыру, такого твердого, что им ничего не стоит размозжить голову великану, да
сверх того полсотни сладких стручков, да столько же лесных и грецких орехов,
а все потому, что мой господин беден, и еще потому,  что  он  держится  того
мнения  и  следует  тому  правилу,  будто  странствующим  рыцарям   надлежит
подкрепляться и пробавляться одними лишь сухими плодами да полевыми травами.
     - По чести, братец, - объявил другой слуга, - мой желудок  не  способен
переваривать чертополох, дикие груши  и  древесные  корни.  Ну  их  ко  всем
чертям, наших господ, со всеми их мнениями и рыцарскими законами, пусть себе
едят, что хотят, - я везу с собой холодное мясо, а к луке седла  у  меня  на
всякий случай привязан вот этот бурдюк, и я его так люблю и боготворю  -  ну
прямо минутки не могу пробыть, чтобы не обнять его и  не  прильнуть  к  нему
устами.
     Сказавши это, он сунул бурдюк в руки  Санчо,  и  тот,  накренив  его  и
потягивая из горлышка, с четверть часа рассматривал звезды, а когда перестал
пить, то склонил голову набок и с глубоким вздохом проговорил:
     - Ах ты, распотаскушкино отродье, до чего ж ты, подлое, пользительно!
     - Вот видите, - услышав, что и Санчо поминает распотаскушкино  отродье,
молвил другой слуга, - ведь  вы  тоже  в  похвалу  моему  вину  назвали  его
распотаскушкиным отродьем?
     - Признаюсь, теперь я понимаю, - отвечал Санчо, - что  ничего  обидного
нет назвать  кого-нибудь  потаскушкиным  сыном,  если  это  говорят  в  виде
похвалы. А скажите, сеньор, ради всего святого, это вино не из Сьюдад Реаля?
     - Вот это знаток! - воскликнул другой слуга. - В самом деле, оно именно
оттуда и притом у