вшимся из подземелья, произнес:
     - Дульсинея Тобосская - самая прекрасная женщина  в  мире,  а  я  самый
несчастный рыцарь на свете, но мое бессилие не должно поколебать эту истину.
Вонзай же копье свое, рыцарь, и отними у меня жизнь, ибо честь ты у меня уже
отнял.
     - Ни в коем случае, - объявил Рыцарь Белой Луны, - пусть во всей  своей
целокупности идет по миру слава о красоте  сеньоры  Дульсинеи  Тобосской.  Я
удовольствуюсь тем, что досточтимый Дон Кихот удалится в свое имение на год,
словом, впредь до особого моего распоряжения, о чем  у  нас  было  условлено
перед началом схватки.
     Все это слышали вице-король, дон  Антоньо  и  многие  другие,  при  сем
присутствовавшие, и слышали они также ответ Дон Кихота, который объявил, что
коль скоро ничего оскорбительного для Дульсинеи с него не  требуют,  то  он,
будучи рыцарем добросовестным и  честным,  все  остальное  готов  исполнить.
Выслушав это признание, Рыцарь Белой Луны  поворотил  коня  и,  поклонившись
вице-королю, поскакал коротким галопом в город.
     Вице-король попросил дона Антоньо поехать за ним и  во  что  бы  то  ни
стало допытаться, кто он таков. Дон  Кихота  подхватили  на  руки,  и  когда
подняли ему забрало, то все увидели  его  бледное  и  покрытое  потом  лицо.
Росинант же пребывал в столь жалком состоянии, что все еще не мог сдвинуться
с места. Санчо, опечаленный  и  удрученный,  не  знал,  что  сказать  и  как
поступить; у него было такое чувство, будто все  это  происходит  во  сне  и
словно все это сплошная чертовщина. На глазах  Санчо  его  господин  признал
себя побежденным и обязался в течение целого года не браться  за  оружие,  и
казалось Санчо, что слава о великих подвигах Дон Кихота меркнет  и  что  его
собственные надежды, оживившиеся благодаря недавним  обещаниям  Дон  Кихота,
исчезают, как дым на ветру. Он боялся, не повреждены ли кости у Росинанта, и
еще он боялся, что у его господина прошло повреждение ума (а между тем какое
это было бы счастье!).  В  конце  концов  Дон  Кихота  понесли  в  город  на
носилках, которые были сюда доставлены по  приказу  вице-короля,  а  за  ним
последовал и вице-король, ибо ему любопытно было  знать,  кто  таков  Рыцарь
Белой Луны, который столь безжалостно поступил с Дон Кихотом.


     1 Левант - название восточной части Пиренейского полуострова.


        ГЛАВА LXV,
     в коей сообщается о том, кто был Рыцарь Белой Луны, и  повествуется  об
освобождении дона Грегорьо, равно как и о других событиях

     Дон Антоньо Морено поехал следом за Рыцарем Белой Луны, и еще следовали
за рыцарем гурьбою и, можно сказать, преследовали его мальчишки до тех  пор,
пока он не укрылся в одной из городских гостиниц. Побуждаемый желанием с ним
познакомиться, дон Антоньо туда вошел; рыцаря встретил слуга, чтобы снять  с
него доспехи; рыцарь прошел в залу, а за ним дон Антоньо, которого подмывало
узнать, что же это за человек. Заметив, что кавальеро от  него  не  отстает,
Рыцарь Белой Луны обратился к нему с такими словами:
     - Я вижу, сеньор, что  вы  пришли  узнать,  кто  я  таков,  а  как  мне
скрываться не для чего, то, пока слуга будет снимать с меня доспехи,  я  вам
расскажу все без утайки. Да будет  вам  известно,  сеньор,  что  я  бакалавр
Самсон Карраско, односельчанин Дон Кихота Ламанчского, коего  помешательство
и слабоумие вызывают сожаление у всех его  знакомых,  и  к  числу  тех,  кто
особенно о  нем  сокрушается,  принадлежу  я.  Полагая  же,  что  залог  его
выздоровления - покой и что ему необходимо пожить на родине и у себя дома, я
придумал способ, как принудить его возвратиться, и  вот  назад  тому  месяца
три, переодевшись странствующим  рыцарем  и  назвавшись  Рыцарем  Зеркал,  я
настиг его по дороге; у меня было намерение сразиться с ним и,  не  причинив
ему ни малейшего вреда, одолеть, при этом  я  предполагал  биться  на  таких
условиях, что побежденный сдается на милость победителя, а потребовать  я  с
него хотел (ведь я уже заранее считал его побежденным), чтобы он возвратился
в родное село и никуда оттуда не выезжал в течение года, а за это время  он,
мол, поправится; однако ж судьба распорядилась иначе, то есть одолел не я, а
он - он вышиб меня из седла, и таким образом замысел мой не был  приведен  в
исполнение; он поехал дальше, а  я,  побежденный,  посрамленный,  оглушенный
падением,  которое,  должно  заметить,  могло  дурно  для  меня   кончиться,
возвратился восвояси, и все же у меня не пропала охота снова его разыскать и
одолеть, чего мне и удалось достигнуть сегодня у вас на  глазах.  А  как  он
строго придерживается законов странствующего рыцарства, то,  разумеется,  во
исполнение данного им слова не преминет подчиниться моему  требованию.  Вот,
сеньор, и все, больше мне вам сказать нечего, но  только  я  вас  прошу:  не
выдавайте меня, не говорите Дон Кихоту, кто я таков, иначе  не  осуществится
доброе мое намерение возвратить рассудок человеку, который умеет так  здраво
рассуждать, когда дело не касается всей этой рыцарской гили.
     - Ах, сеньор! - воскликнул дон Антоньо. - Да простит вас бог за то, что
вы столь великий наносите урон всему миру, стремясь образумить  забавнейшего
безумца  на  свете!  Неужели  вы,  сеньор,  не  понимаете,  что  польза   от
Дон-Кихотова  здравомыслия  не  может  идти  ни  в  какое  сравнение  с  тем
удовольствием, которое доставляют его сумасбродства? Впрочем, я полагаю, что
вся ваша изобретательность, сеньор бакалавр, окажется бессильной привести  в
разум человека, столь безнадежно больного. Конечно, нехорошо  так  говорить,
но мне бы хотелось, чтобы Дон Кихот так и остался  умалишенным,  потому  что
стоит ему выздороветь - и для нас уже навеки потеряны  забавные  выходки  не
только его самого, но и его оруженосца Санчо Пансы,  а  ведь  любая  из  них
способна развеселить самое меланхолию. Но все же я буду молчать и ничего  не
скажу Дон Кихоту, - посмотрю, оправдаются ли мои предположения, что из  всех
ваших стараний, сеньор Карраско, ровно ничего не выйдет.
     Карраско на это сказал, что дело его, несомненно, идет на лад и что  он
твердо верит в благоприятный его исход. Дон Антоньо объявил, что он всегда к
его услугам, после чего они распрощались, и Самсон Карраско, велев навьючить
свои доспехи на мула и не задерживаясь долее ни минуты, на том  самом  коне,
что участвовал в битве с Дон Кихотом, выехал из города  и  прибыл  в  родные
края, причем в пути с ним не произошло ничего такого,  о  чем  следовало  бы
упомянуть  на  страницах  правдивой  этой  истории.  Дон   Антоньо   передал
вице-королю все, что ему рассказал Карраско, от чего вице-король  в  восторг
не  пришел,  ибо  он  полагал,  что  удаление  Дон  Кихота  на  покой  лишит
удовольствия всех, кто имел возможность получать сведения о его безумствах.
     Дон Кихот, ослабевший, унылый, задумчивый и мрачный, пролежал в постели
шесть дней, и все это время его неотступно преследовала мысль о  злополучной
битве, кончившейся его поражением. Санчо, сколько мог, его утешал  и,  между
прочим, сказал ему следующее:
     - Выше голову, государь мой! Постарайтесь рассеяться  и  возблагодарите
господа бога за то, что, сверзившись с коня, вы  ни  одного  ребра  себе  не
сломали. Известно, что где дают, там же и бьют, дом с виду - полная чаша,  а
зайдешь - хоть шаром покати, так вот, стало быть, наплюйте на всех  лекарей,
потому никакого лекаря для вашей болезни не требуется, и поедемте  домой,  а
поиски приключений в неведомых краях и незнакомых местах давайте-ка  бросим.
И ежели вдуматься, то больше всего на этом деле пострадал я, хотя,  впрочем,
доставалось больше вашей милости. Когда я покинул свое губернаторство, то  у
меня пропала всякая охота еще когда-нибудь губернаторствовать, но зато  меня
не покинуло желание стать графом, а ведь этому уж не бывать, потому как ваша
милость покидает рыцарское поприще, а значит, вам уж не бывать королем:  вот
и выходит, что надеждам моим, как видно, не сбыться.
     -  Оставь,  Санчо!  Ведь  тебе  же  известно,  что  заточение   мое   и
затворничество продлится не  более  года,  а  затем  я  снова  возвращусь  к
почетному моему занятию  и  не  премину  добыть  себе  королевство,  а  тебе
графство.
     - В добрый час сказать, в худой  помолчать,  -  заметил  Санчо.  -  Мне
частенько приходилось слышать, что лучше на  что-нибудь  хорошее  надеяться,
чем иметь в руках что-нибудь дрянное.
     Во время этого разговора вошел дон Антоньо и с весьма  радостным  видом
воскликнул:
     - Добрые вести, сеньор Дон Кихот! Дон  Грегорьо  и  тот  вероотступник,
который за ним ездил, прибыли в гавань! Да что  там  в  гавань,  они  уже  у
вице-короля и с минуты на минуту должны быть в моем доме.
     Дон Кихот немного повеселел.
     - Откровенно говоря, - сказал он, - я бы ничего не имел против, если бы
все вышло не так, потому что тогда мне пришлось бы отправиться в Берберию, и
там я силою моей длани освободил бы не  только  дона  Грегорьо,  но  и  всех
пленных христиан, сколько их ни есть  в  Берберии.  Но  что  я,  несчастный,
говорю? Разве я не побежден? Разве я не повержен? Не у меня ли отнято  право
в течение года прикасаться к оружию? Так чего же стоят мои обещания?  Чем  я
могу похвалиться, коли прялка мне теперь более к лицу, нежели меч?
     - Полно вам, сеньор! - сказал Санчо. - Живи, живи, петушок, хоть  и  на
языке типунок, сегодня ты меня, а завтра я тебя, из-за всех этих  сшибок  да
перепалок расстраиваться не след, потому кто нынче лежит, тот  завтра  может
встать, если только ему не захочется поваляться в постели, - я хочу сказать:
если он не приуныл и для новой драки у него не хватает  духу.  А  вам,  ваша
милость, придется теперь встать, чтобы повидаться с доном Грегорьо:  в  доме
как будто бы поднялась суматоха, значит, он, верно уж, приехал.
     И точно, горя желанием как можно скорее свидеться  с  Аною  Фелис,  дон
Грегорьо, после того как он и вероотступник  доложили  вице-королю  о  своем
путешествии туда и обратно, вместе с тем же вероотступником поспешил к  дому
Антоньо; из Алжира дон Грегорьо выехал в женском платье, однако ж дорогою он
поменялся платьем с одним бывшим пленником, возвращавшимся вместе с  ним,  -
впрочем,  он  во  всяком  наряде  невольно  вызывал  восхищение,  приязнь  и
уважение, ибо красив  он  был  чрезвычайно,  лет  же  ему  можно  было  дать
семнадцать-восемнадцать. Рикоте с дочерью вышли ему  навстречу,  отец  -  со
слезами на глазах, дочь - приличия ради сохраняя наружное  спокойствие.  Дон
Грегорьо и Ана Фелис не бросились друг другу в объятия, оттого что  истинное
чувство избегает слишком бурных проявлений. Сочетание красоты дона  Грегорьо
с  красотою  Аны  Фелис  произвело  на  всех  присутствовавших   впечатление
неотразимое. Молчание обоих влюбленных было красноречивее всяких слов, и  не
уста, но взоры выражали  их  радостные  и  безгрешные  мысли.  Вероотступник
рассказал о том, какой хитроумный способ применил он, чтобы освободить  дона
Грегорьо; дон Грегорьо, в свою очередь, рассказал о том, какой  опасности  и
какому риску он подвергался, живя  среди  женщин,  -  рассказал  кратко,  не
вдаваясь в подробности, и в этом проявился его ум,  развитый  не  по  летам.
Затем  Рикоте  расплатился  с  вероотступником  и  гребцами   и   щедро   их
вознаградил. Вероотступник воссоединился с церковью, вновь вступил в ее лоно
и, пройдя через покаяние и епитимью, из гнилого ее члена вновь стал здоровым
и чистым.
     Дня через два вице-король стал  держать  с  доном  Антоньо  совет,  что
должно предпринять для того, чтобы Ана Фелис с отцом остались в  Испании;  и
вице-король и дон Антоньо полагали, что если такая ревностная  христианка  и
ее, видимо, столь благонамеренный отец останутся здесь, то никакого вреда от
сего произойти не может. Дон Антоньо вызвался похлопотать за них в  столице,
куда ему все равно нужно было ехать по своим делам, и при этом намекнул, что
в столице с помощью влиятельных лиц и подношений можно сделать многое.
     - Нет, в сем случае влиятельные лица,  а  равно  и  подарки,  не  имеют
никакого значения, - заметил Рикоте, при этом разговоре присутствовавший.  -
На  высокочтимого  дона  Бернардино  де  Веласко  {1},  графа  Саласарского,
которого его величество уполномочил изгнать нас, не действуют ни мольбы,  ни
обещания, ни подарки, ни человеческое горе. Обыкновенно он сочетает  в  себе
милосердие с правосудием,  однако  ж,  видя,  что  все  тело  нашего  народа
заражено и гниет, он применяет к нему не смягчающую мазь, но каленое железо.
Так, выказывая благоразумие, предусмотрительность и усердие и вместе  с  тем
внушая страх, выполняет он сложную и трудную задачу, возложенную на  могучие
его плечи, и все наши старания, уловки, хитрости и плутни не  могли  отвести
ему глаза, истинные глаза Аргуса {2}, которые он не смыкает ни на мгновение,
дабы никто из нас здесь не остался, не притаился и, подобно корню,  укрытому
под землею, не дал ростков и вновь не распространил ядовитых своих плодов  в
Испании, ныне уже очищенной, ныне уже свободной от страха, в коем держало ее
наше племя. Великое дело задумал достославный Филипп Третий,  и  необычайную
мудрость выказал он, доверив его такому человеку, каков  дон  Бернардино  де
Веласко!
     - Я приму, однако ж, все зависящие от меня меры, а там уж как бог даст,
- объявил дон Антоньо. - Дон  Грегорьо  поедет  со  мной  и  успокоит  своих
родителей, которым его исчезновение, уж верно,  причинило  горе,  Ана  Фелис
побудет это время или с моей женой, или в монастыре, а что касается  доброго
Рикоте, то я уверен, что сеньор вице-король с радостью приютит его  у  себя,
пока я чего-нибудь добьюсь.
     - Вице-король согласился со всем, что предлагал дон Антоньо,  однако  ж
дон Грегорьо, узнав об их решении, сначала объявил, что никак не может и  не
желает оставить донью Ану Фелис, но в  конце  концов,  положив  свидеться  с
родителями, а затем, нимало не медля, возвратиться к донье  Ане,  сдался  на
уговоры. Ана Фелис осталась с женою дона  Антоньо,  а  Рикоте  перебрался  к
вице-королю.
     Наступил день отъезда дона Антоньо, Дон Кихот же и  Санчо  тронулись  в
путь только через два дня, оттого что Дон Кихот все никак не мог  оправиться
после своего падения. Немало было пролито слез, когда дон Грегорьо  прощался
с Аною Фелис, немало было  сильных  движений  чувства,  рыданий  и  вздохов.
Рикоте предложил дону Грегорьо  на  всякий  случай  тысячу  эскудо,  но  тот
отказался и занял у дона Антоньо всего только пять, обещав возвратить долг в
столице. Наконец уехали эти двое, а затем уже, как было сказано, Дон Кихот и
Санчо: Дон Кихот - без оружия, в дорожном одеянии, а Санчо - пешком,  оттого
что на серого навьючены были доспехи.


     1  Бернардино  де  Веласко  -  главный  комиссар  кастильской   пехоты,
отличавшийся большой жестокостью. Ему было поручено наблюдать за  выселением
морисков.
     2 Глаза Аргуса (миф.). - Аргус  -  стоглазый  великан,  которому  Юнона
велела стеречь возлюбленную Юпитера - Ио, превращенную ею в корову.


        ГЛАВА LXVI,
     в коей излагается то, о чем читатель прочтет, а слушатель услышит

     Уезжая из Барселоны, Дон Кихот обернулся и, бросив взгляд на то  место,
где он свалился с коня, воскликнул:
     - Здесь была Троя! Здесь  моя  недоля,  а  не  моя  трусость,  похитила
добытую мною славу, здесь Фортуна показала мне, сколь она  изменчива,  здесь
помрачился  блеск  моих  подвигов,  одним  словом,  здесь   закатилась   моя
счастливая звезда и никогда уже более не воссияет!
     Послушав такие речи, Санчо сказал:
     - Доблестным сердцам, государь мой, столь же подобает быть  терпеливыми
в годину бедствий, сколь и радостными в пору преуспеяний, и это  я  сужу  по
себе: когда я был губернатором, я был весел, но  и  теперь,  когда  я  всего
только пеший оруженосец,  я  тоже  не  унываю,  потому  я  слыхал,  что  так
называемая Фортуна - это пьяная и вздорная бабенка и  вдобавок  еще  слепая:
она не  видит,  что  творит,  и  не  знает,  кого  она  низвергает,  а  кого
возвеличивает.
     - Ты изрядный философ, Санчо, - заметил Дон Кихот, - ты  весьма  здраво
рассуждаешь, не знаю только, от кого ты этому научился. Полагаю,  однако  ж,
не лишним заметить, что никакой Фортуны на свете нет, а все,  что  на  свете
творится, доброе или же дурное,  совершается  не  случайно,  но  по  особому
предопределению неба, и вот откуда известное изречение:  "Каждый  человек  -
кузнец своего счастья". Я также был кузнецом своего счастья, но я не выказал
должного благоразумия, меня подвела моя самонадеянность: ведь  я  же  должен
был понять, что тощий мой Росинант не устоит против  могучего  и  громадного
коня Рыцаря Белой Луны. Словом, я дерзнул, собрал все  свое  мужество,  меня
сбросили с коня, и хотя я утратил честь, но зато не утратил,  да  и  не  мог
утратить, добродетели, заключающейся в верности своему слову.  Когда  я  был
странствующим рыцарем, дерзновенным и отважным, я собственною  своею  рукою,
своими подвигами  доказывал,  каков  я  на  деле,  ныне  же,  когда  я  стал
обыкновенным идальго, я исполню свое обещание и тем докажу, что  я  господин
своему слову. Итак, вперед, друг Санчо: мы проведем этот год искуса  у  себя
дома, накопим сил за время нашего заточения и вновь  устремимся  на  бранное
поприще, вовеки незабвенное.
     - Сеньор! - молвил Санчо. - Плестись пешком вовсе  не  так  приятно,  я
отнюдь не обуреваем страстью к большим переходам. Давайте-ка повесим доспехи
на дерево, заместо разбойника, когда же я устроюсь на спине у серого и  ноги
мои перестанут касаться земли, мы сможем  совершать  любые  переходы,  какие
только ваша милость потребует и назначит, а чтобы я пешком отмахивал большие
расстояния - это вещь невозможная.
     - Ты дело говоришь, Санчо, - заметил Дон Кихот,  -  пусть  мои  доспехи
висят в виде трофея, а под ними  или  же  где-нибудь  рядом  мы  вырежем  на
древесной коре такую же  точно  надпись,  какая  была  начертана  на  трофее
Роландовом, состоявшем из его доспехов:
     Лишь тот достоин ими обладать,
     Кто и Роланду бой решится дать.
     - Чудо как хорошо, - заметил Санчо, - и если б Росинант  не  нужен  был
нам в пути, то и его не худо было бы подвесить.
     - Нет, - сказал Дон Кихот, - нельзя подвешивать ни  Росинанта,  ни  мои
доспехи, а то станут про меня говорить: "Так-то он платит за верную службу?"
     - Совершенная правда, ваша милость, - согласился Санчо.  -  Умные  люди
считают, что не должно вину осла перекладывать  на  седло,  в  том  же,  что
произошло, виновата ваша милость, а посему и наказывайте себя самого, но  не
вымещайте свою досаду ни на  поломанных  и  окровавленных  доспехах,  ни  на
смирном Росинанте, ни на моих нежных ногах и не требуйте, чтобы  они  топали
больше того, что им положено.
     В подобных беседах и разговорах прошел у них весь этот день, равно  как
и следующие четыре, во все продолжение коих ничто не задерживало их в  пути,
на пятый  же  день,  достигнув  некоего  селения,  они  увидели,  что  возле
постоялого двора собралась толпа: то веселился народ  по  случаю  праздника.
Когда Дон Кихот приблизился к  толпе,  один  из  крестьян,  возвысив  голос,
молвил:
     - Эти два сеньора  только  сейчас  приехали,  никого  здесь  не  знают,
давайте попросим кого-нибудь из них рассудить наш спор.
     -  Я  готов,  -  сказал  Дон   Кихот,   -   постараюсь   рассудить   по
справедливости, если только постигну суть вашего спора.
     - Дело, господин хороший, состоит вот в чем, - начал крестьянин, - один
наш односельчанин, - он у нас толстяк и весит одиннадцать арроб, - вызвал на
состязание в беге своего соседа, а тот весит всего только пять.  По  условию
они должны с одинаковым грузом пробежать расстояние в сто  шагов.  Когда  же
вызвавшего на состязание спросили, как уравнять  грузы,  он  сказал:  пусть,
мол, вызванный на состязание, который весит пять  а