и разобьет кандалы, которые я велю на тебя надеть?
     - Вот что,  сеньор  губернатор,  давайте  вникнем  в  суть  дела,  -  с
очаровательною приятностью заговорил юноша. - Положим,  ваша  милость  велит
препроводить меня в тюрьму, там на меня наденут  кандалы  и  цепи  -  и  под
замок, а начальник тюрьмы во избежание суровой кары исполнит ваш приказ и не
выпустит меня, - все равно, если я не пожелаю спать и  всю  ночь  не  сомкну
глаз, то можете ли вы, ваша милость, со всей своей  властью  принудить  меня
заснуть, коль скоро я не желаю?
     - Разумеется, что нет, - вмешался секретарь, - малый ловко вывернулся.
     - Значит, - спросил Санчо, - ты не  стал  бы  спать  потому,  что  тебе
просто не хочется, а не для того, чтобы мне противодействовать?
     - У меня и в мыслях того не было, сеньор, - отвечал парень.
     - Ну, тогда иди с богом, - рассудил Санчо, -  иди  домой  спать,  пошли
тебе господь приятных снов, я же лишать  тебя  сна  не  намерен,  но  только
вперед советую с властями не шутить, а то нарвешься на кого-нибудь, так тебя
за такие шуточки по головке не погладят.
     Парень удалился, а губернатор продолжал обход, и немного погодя к  нему
приблизились двое полицейских, которые вели за  руки  какого-то  мужчину,  и
сказали:
     - Сеньор губернатор! Этот человек - только на вид мужчина, а  на  самом
деле это переодетая в мужское платье женщина, и притом недурная собой.
     Они поднесли к лицу задержанного не то два, не то три фонаря, и  фонари
осветили лицо девушки лет шестнадцати с небольшим,  у  которой  волосы  были
собраны под сеткой из золотистых и зеленых шелковых нитей: то  была  писаная
красавица, чистый перл. Ее окинули взглядом с головы до  ног  и  обнаружили,
что на ней красные шелковые чулки, подвязки из  белой  тафты  с  бисерной  и
золотой бахромою, шаровары из зеленой с золотом парчи, кафтанчик из  той  же
материи, под ним камзол из великолепной белой, шитой  золотом  ткани,  а  на
ногах белые мужские башмаки; вместо шпаги за поясом у  нее  был  драгоценный
кинжал;  пальцы  унизаны  чудными  кольцами.  Одним  словом,  девушка   всем
понравилась, но никто не знал ее; местные  жители  объявили,  что  не  имеют
понятия, кто она такая, в особенности же были удивлены те, коим было  велено
дурачить Санчо, ибо это происшествие и эта встреча не были ими подстроены, и
они в замешательстве ожидали, чем все это кончится. Санчо  опешил  при  виде
такой красавицы и спросил ее, кто она, откуда и что принудило ее  надеть  на
себя это платье. Девушка стыдливо потупила  очи  и  с  наискромнейшим  видом
молвила:
     - Сеньор! Я не могу говорить при всех о том, что мне надлежит содержать
в глубочайшей тайне. Я только хочу, чтобы вы знали, что  я  не  воровка,  не
преступница,  а  просто  несчастная  девушка,  которую   ревность   вынудила
пренебречь приличиями.
     При этих словах домоправитель обратился к Санчо:
     - Сеньор губернатор! Велите этим людям отойти в сторону,  дабы  сеньора
могла без стеснения говорить все, что ей угодно.
     Губернатор  отдал  приказ;  все  отошли  в  сторону,   за   исключением
домоправителя, дворецкого и секретаря.
     Удостоверившись, что все прочие находятся на  почтительном  расстоянии,
девушка начала так:
     - Сеньоры! Я дочь Педро Переса Масорки: он держит на  откупе  шерсть  в
нашем городе и часто бывает у моего отца.
     - Это что-то не так, сеньора,  -  заметил  домоправитель,  -  я  хорошо
знаком с Педро Пересом, и мне известно, что детей у него нет, ни сыновей, ни
дочерей, а кроме того, вы говорите, что это ваш отец, и тут же  прибавляете,
что он постоянно бывает у вашего отца.
     - Я тоже обратил на это внимание, - вставил Санчо.
     - Видите ли, сеньоры, от  волнения  я  сама  не  знаю,  что  говорю,  -
призналась девушка. - Сказать вам откровенно, я  дочь  Дьего  де  ла  Льяна,
которого ваши милости, верно, хорошо знают.
     - Вот это другое дело, - заметил домоправитель. - Я знаю  Дьего  де  ла
Льяна - это знатный и богатый идальго, у него сын и дочь, и с тех  пор,  как
он овдовел, никто во всем городе не может сказать, что когда-нибудь видел  в
лицо его дочь: он держит ее под семью замками и даже солнцу не дает  на  нее
смотреть, но совсем тем молва трубит о необычайной ее красоте.
     - То правда, - молвила девушка, - и эта дочь - я. Вы,  сеньоры,  видели
меня и можете увериться сами, лжива или не лжива молва о моей красоте.
     Тут девушка горько заплакала, а секретарь приблизился  к  дворецкому  и
шепнул ему:
     -  Вне  всякого  сомнения,  с   бедной   девушкой   что-нибудь   важное
приключилось, коли она, дочь столь благородных родителей, в этом одеянии и в
такую пору бродит по улицам.
     - Сомневаться не приходится, - согласился дворецкий, -  тем  более  что
слезы ее подтверждают наше предположение.
     Санчо употребил все свое красноречие, чтобы утешить ее, и  сказал,  что
она смело может поведать им свои злоключения: они, мол,  постараются  не  на
словах, а на деле оказать ей всяческую помощь.
     - Вот в чем состоит весь случай, - заговорила она. -  Мой  отец  держал
меня взаперти целых десять лет, а как раз столько и прошло с того дня, когда
мою матушку опустили в сырую  землю.  Даже  слушать  мессу  я  хожу  в  нашу
домашнюю богато убранную молельню, так что до сих пор я  не  видела  ничего,
кроме дневных и ночных небесных светил, не имела представления ни об улицах,
ни о площадях, ни о храмах и не видела  других  мужчин,  кроме  моего  отца,
брата и откупщика Педро Переса; откупщик бывает у нас постоянно, и, чтобы не
открывать вам, кто мой настоящий отец, мне и пришло в голову выдать себя  за
дочь откупщика. Это заточение, эта невозможность  выйти  из  дому,  хотя  бы
только для того, чтобы пойти в церковь, уже давно повергают меня в отчаяние:
я хочу видеть свет, мне хочется посмотреть, по крайней мере, на  мой  родной
город, и я полагаю, что это желание не противоречит тем  приличиям,  которые
девушкам из хороших семей подобает соблюдать. Когда до меня доходили  слухи,
что  в  городе  устраиваются  бои  быков,  бранные  потехи  или   что   дают
какую-нибудь комедию, я забрасывала  вопросами  моего  брата,  годом  моложе
меня, и еще о многом, о многом из того, что мне также не довелось видеть,  я
его расспрашивала, он же старался как можно лучше мне все объяснить, но  его
рассказы только усиливали во мне желание  видеть  все  это  своими  глазами.
Однако ж история моей гибели выходит слишком длинной, - словом, я упросила и
умолила моего брата... но ах! лучше бы мне не упрашивать и не умолять его...
     И тут она снова залилась слезами. Домоправитель же ей сказал:
     - Продолжайте, сеньора, и поведайте  нам  наконец,  что  такое  с  вами
случилось: ваши речи и ваши слезы приводят нас в недоумение.
     - Речи мои теперь  будут  кратки,  зато  слезы  -  обильны,  -  молвила
девушка, - а иных последствий и не могут иметь неразумные желания.
     Красота девушки поразила  воображение  дворецкого,  и,  чтобы  еще  раз
взглянуть на нее, он снова поднес к ее лицу фонарь и невольно  подумал,  что
по ее щекам катятся не слезы, но бисеринки или же роса лугов и что это  даже
слишком слабое сравнение:  что  слезы  ее  не  менее  прекрасны,  чем  перлы
Востока, и хотелось дворецкому, чтобы горе ее было не столь  велико,  как  о
том свидетельствовали слезы ее и вздохи. Губернатор между тем  досадовал  на
девушку за то, что уж очень она  затягивает  свой  рассказ;  наконец  он  не
вытерпел и попросил не держать их долее в неведении: час, дескать,  поздний,
а он  только  начал  обход.  Тогда  она,  прерывая  свою  речь  рыданиями  и
всхлипываниями, заговорила снова:
     - Все мое несчастье, все мое злополучие состоит в том, что  я  упросила
брата, чтоб он позволил мне переодеться мужчиной и дал мне  свое  платье,  и
чтоб он ночью, когда батюшка  заснет,  показал  мне  город.  Наскучив  моими
мольбами, он в конце концов уступил, я надела на себя вот этот самый костюм,
он надел мое платье, которое, кстати сказать, очень ему подошло, потому  что
у него нет еще и признаков бороды и лицом он напоминает прелестную  девушку,
и вот нынче ночью, вероятно с час тому назад, мы ушли из  дому  и,  влекомые
легкомыслием молодости, обежали весь город и уже собирались домой, как вдруг
увидели, что навстречу  нам  целая  гурьба,  и  тут  мой  брат  мне  сказал:
"Сестрица! Как видно, это ночной обход: беги со всех ног, что есть силы,  за
мной, чтобы нас не узнали, а  иначе  дело  плохо".  С  последним  словом  он
повернул обратно и пустился бежать без оглядки. Я же через  несколько  шагов
со страху упала, и тут ко мне приблизился блюститель порядка и привел меня к
вам, и мне сейчас очень стыдно: столько народу на  меня  смотрит  и,  верно,
думает, что я скверная, взбалмошная девчонка.
     - Это и есть, сеньора, все ваше злосчастье? - спросил Санчо. - А как же
вы сперва сказали, что уйти из дому вас принудила ревность?
     - Больше со мной ничего  не  приключилось,  и  оставила  я  дом  не  из
ревности, а потому, что мне хотелось видеть свет, - впрочем, желание мое  не
выходило за пределы улиц нашего города.
     Что девушка говорила  правду  истинную,  это  выяснилось  окончательно,
когда полицейские привели ее брата, коего один из них настиг в то время, как
он убегал от сестры. На нем была только пышная юбка и голубой камки мантилья
с золотыми позументами, а головной убор заменяли его же собственные  волосы,
вившиеся белокурыми локонами и походившие на  золотые  колечки.  Губернатор,
домоправитель и дворецкий отвели его в сторону, чтобы их не слышала девушка,
и спросили, почему на нем это одеяние, - тогда он, смущенный  и  растерянный
не меньше, чем его сестра, рассказал то же, что и она,  и  этим  чрезвычайно
обрадовал влюбленного дворецкого. Губернатор, однако ж, заметил:
     - Разумеется, сеньора, это было с вашей стороны чистейшее ребячество, а
чтобы рассказать о дерзкой этой выходке, вовсе не требовалось столько  слов,
слез и воздыханий. Сказали бы только: "Мы, такой-то и  такая-то,  удрали  из
родительского дома, чтобы прогуляться,  и  затеяли  мы  это  единственно  из
любопытства, а никакого другого намерения у нас не было", - и вся недолга, и
нечего было нюнить да рюмить, и то, и се, и пятое, и десятое.
     - Ваша правда, - молвила девушка, - однако ж надобно  вам  знать,  ваши
милости, что я ужасно как волновалась и не могла  держаться  в  определенных
рамках.
     - Ну ладно, бог с ними, с этими рамками, - заключил Санчо. - Сейчас  мы
вас обоих проводим домой, - может статься, отец еще ничего  не  заметил.  Но
только вперед не будьте такими ребячливыми и не стремитесь поскорей  увидеть
свет: девушке честной - за прялкой место, женщина что курочка:  много  будет
бегать - себя погубит, дурочка, - ведь коли женщина желает людей посмотреть,
стало быть, есть у нее желание и себя показать. Больше я ничего не скажу.
     Юноша поблагодарил губернатора за его любезное намерение проводить  их,
и все двинулись к их дому, находившемуся невдалеке. Как  скоро  они  к  нему
приблизились, юнец бросил камешек в решетку окна, в ту же минуту  спустилась
служанка, которая дожидалась возвращения его сестры и его  самого,  отворила
дверь, и они вошли, прочие же не переставали дивиться их привлекательности и
красоте, а равно и обуявшему их желанию во что бы то ни стало  видеть  свет,
хотя бы глухою ночью  и  не  выходя  из  городишка;  впрочем,  они  все  это
объясняли  их  молодостью.  У  дворецкого  сердце  было   пронзено,   и   он
вознамерился на другой же день пойти к отцу девушки и просить  ее  руки;  он
был уверен, что ему, как слуге герцога, отказать не решатся. Даже Санчо -  и
тот стал подумывать, не выдать ли ему за этого юношу свою дочку Санчику,  и,
умозаключив, что от губернаторской дочки ни один  жених  не  откажется,  дал
себе слово со временем привести замысел свой в исполнение.
     В эту ночь обход острова на сем и кончился, по прошествии же двух  дней
кончилось и самое губернаторство, а с ним вместе рухнули и  разлетелись  все
планы Санчо, как то будет видно из дальнейшего.


     1 Андрадилья. - Полагают, что это имя знаменитого в то время шулера.


        ГЛАВА L,
     в коей выясняется, кто были сии волшебники и палачи,
     которые высекли дуэнью и исщипали и поцарапали Дон Кихота,
     и повествуется о том, как паж герцогини доставил письмо
     Тересе Панса, жене Санчо Пансы

     Сид  Ахмет,  добросовестнейший  исследователь  мельчайших  подробностей
правдивой этой истории, сообщает, что дуэнья, спавшая с  доньей  Родригес  в
одной комнате, слышала, как та, отправляясь к Дон Кихоту, вышла из  спальни,
и, будучи, подобно всем  решительно  дуэньям,  любительницею  все  выведать,
разузнать и  разнюхать,  она  пошла  следом  за  доньей  Родригес,  до  того
осторожно при этом ступая, что добрая Родригес ее не  заметила;  а  как  она
разделяла общую для всех дуэний страсть к сплетням, то,  увидев,  что  донья
Родригес проникла в покой Дон Кихота, мигом очутилась у герцогини и все  там
разблаговестила. Герцогиня довела все это до сведения  герцога  и  попросила
позволения пойти вместе с Альтисидорой узнать, что надобно донье Родригес от
Дон Кихота; герцог позволил, и обе женщины с великим  бережением  и  опаскою
подкрались на цыпочках к двери Дон-Кихотовой спальни и стали так близко, что
им слышен был весь разговор;  когда  же  герцогиня  услышала,  что  Родригес
выдала тайну насчет  аранхуэсских  ее  фонтанов  {1},  то  не  выдержала  и,
обуреваемая гневом и жаждой мщения, вместе с Альтисидорой,  испытывавшей  те
же самые чувства, ворвалась в  спальню,  и  тут  они  соединенными  усилиями
расцарапали Дон Кихоту  лицо  и  отшлепали  дуэнью  уже  известным  читателю
способом; должно заметить, что все оскорбляющее женскую красоту и задевающее
самолюбие  женщин  приводит  их  в  ярость  неописуемую  и  особенно  сильно
возбуждает их  мстительность.  Герцогиня  рассказала  об  этом  происшествии
герцогу, чем немалое доставила ему удовольствие, и, вознамерившись шутить  и
потешаться над Дон Кихотом и дальше, отправила  того  самого  пажа,  который
изображал Дульсинею и требовал, чтобы его расколдовали (о чем Санчо Панса за
всякими государственными делами  успел  начисто  позабыть),  к  жене  Санчо,
Тересе Панса, с письмом от ее мужа, с письмом от себя  и  с  большой  ниткой
великолепных кораллов в виде подарка.
     Далее в истории говорится, что паж, юноша толковый,  сообразительный  и
услужливый, поехал туда с превеликой охотой; подъехав к  селу,  он  окликнул
женщин, собравшихся во множестве у ручья и полоскавших белье, и спросил, где
живет женщина по имени Тереса Панса, жена некоего  Санчо  Пансы,  оруженосца
рыцаря, который именует себя Дон Кихотом Ламанчским;  услышав  этот  вопрос,
одна из девчонок, полоскавших белье, подняла голову и ответила:
     - Тереса Панса - это моя мать, помянутый вами Санчо - это мой  батюшка,
помянутый же вами рыцарь - это наш господин.
     - В таком случае, девушка,  -  молвил  паж,  -  проводи  меня  к  своей
матушке: я везу ей письмо и подарок от вышеупомянутого твоего батюшки.
     - С превеликим удовольствием, государь мой, - объявила девица, коей  на
вид можно было дать лет четырнадцать.
     Белье она оставила на подругу и, не обувшись и не подобравши волос, как
была, босая и растрепанная, подскочила к пажу и сказала:
     - Поезжайте прямо, ваша милость, наш  дом  -  крайний,  матушка  сейчас
дома, и уж очень она убивается, что от батюшки давно нет никаких вестей.
     - Зато я привез такие добрые  вести,  -  подхватил  паж,  -  что  твоей
матушке надобно благодарить бога.
     Девчонка вприпрыжку  и  вприскочку  пустилась  домой  и  еще  с  порога
крикнула:
     - Матушка! Иди сюда, скорей, скорей! К нам едет какой-то сеньор и везет
письма и разные вещицы от моего батюшки.
     На крик вышла ее мать, Тереса Панса, в серой юбке,  с  мотком  пряжи  в
руке. Юбка на Тересе была до того коротка, что казалось, будто ей  укоротили
ее до неприличного места; еще на ней  был  лифчик,  также  серого  цвета,  и
сорочка. Она не производила впечатления старухи, хотя сейчас было видно, что
ей пошло на пятый десяток;  впрочем,  это  была  крепкая,  до  сих  пор  еще
статная, здоровая и загорелая женщина; увидев свою дочь и пажа на коне,  она
спросила:
     - Что такое, дочка? Кто этот сеньор?
     - Покорный слуга сеньоры доньи Тересы Панса, - отвечал гонец.
     - Он мигом соскочил с коня и весьма  почтительно  опустился  на  колени
перед сеньорой Тересой.
     - Пожалуйте ваши ручки, сеньора донья Тереса - продолжал паж, - дабы  я
облобызал их вам, как законной собственной супруге сеньора дона Санчо Пансы,
верховного губернатора острова Баратарии.
     - Ах, государь мой, полно, оставьте! - заговорила Тереса. - Ведь  я  не
придворная дама, я - бедная крестьянка,  дочь  простого  хлебопашца  и  жена
странствующего оруженосца, а вовсе не какого-то там губернатора.
     - Ваша милость,  -  возразил  паж,  -  является  достойнейшею  супругою
наидостойнейшего губернатора, и в  доказательство  вот  вам,  ваша  милость,
письма и подарок.
     Тут он достал из кармана нитку кораллов с золотыми застежками и,  надев
ее на шею Тересе, продолжал:
     - Это письмо - от сеньора губернатора,  а  другое  вместе  с  кораллами
просила вам передать сеньора герцогиня,  которая  и  послала  меня  к  вашей
милости.
     Тереса обомлела, дочка ее также; наконец девочка сказала:
     - Убейте меня, если во всем этом не замешан  наш  господин  сеньор  Дон
Кихот: уж верно, это он пожаловал отцу то ли губернаторство, то ли  графство
- ведь он ему столько раз его обещал.
     - Так оно и есть, - подтвердил паж, - благодаря  заслугам  сеньора  Дон
Кихота  сеньор  Санчо  в  настоящее  время  назначен  губернатором   острова
Баратарии, как то будет видно из письма.
     - Прочтите мне письмо, ваша честь, - попросила Тереса,  -  прясть-то  я
мастерица, а вот насчет чтения - ни в зуб толкнуть.
     - Я тоже, - сказала Санчика. - Погодите, я сейчас позову  какого-нибудь
грамотея: либо самого священника, либо бакалавра Самсона Карраско, -  они  с
радостью придут, им, уж верно, захочется узнать про батюшку.
     - Не к чему их звать, - возразил паж. - Я, правда, не умею прясть, зато
читать умею и прочту вам письмо.
     И он его, точно, прочел от  начала  до  конца,  но  как  оно  было  уже
приведено, то здесь мы его не помещаем, а затем он извлек из кармана  письмо
от герцогини вот какого содержания:

     "Друг мой Тереса! Отличные свойства души и  ума  супруга  Вашего  Санчо
подвигнули меня и принудили попросить мужа моего герцога, чтобы он  назначил
его губернатором одного  из  бесчисленных  своих  островов.  До  меня  дошли
сведения, что это сущий  орел,  а  не  губернатор,  чему  я  и,  само  собой
разумеется, мой муж герцог весьма рады. Я  горячо  благодарю  бога,  что  не
ошиблась в выборе губернатора, ибо да будет Вам  известно,  сеньора  Тереса,
что хорошие правители редко  встречаются  на  свете,  Санчо  же  так  хорошо
управляет, что дай бог мне самой быть такой же хорошей.
     Посылаю Вам, моя милая, нитку кораллов с золотыми застежками;  я  бы  с
большим удовольствием подарила Вам перлы Востока, ну да чем  богаты,  тем  и
рады. Со временем мы с Вами познакомимся и подружимся; впрочем, все  в  воле
божией. Кланяйтесь от меня Вашей дочке Санчике и  скажите,  чтобы  она  была
готова: в один прекрасный день  я  ее  выдам  за  а  какого-нибудь  знатного
человека.
     Я слышала, что  края  Ваши  обильны  крупными  желудями:  пришлите  мне
десятка два, мне они будут особенно дороги тем, что их собирали Вы; напишите
мне подробно, как Вы себя чувствуете и как поживаете;  если  же  в  чем-либо
терпите нужду, то Вам стоит лишь слово сказать, и все будет по слову Вашему.
Засим да хранит Вас господь.
     Писано в моем замке.
     Любящий Вас друг герцог