м {2} и где Дон Кихот может превзойти всех рыцарей  арагонских,  а
это все равно, что превзойти всех рыцарей на свете. Засим бакалавр  похвалил
Дон  Кихота  за  его  чрезвычайно  благородное  и   смелое   начинание,   но
предуведомил, чтобы он не играл с опасностью по той причине, что его  жизнь,
мол, принадлежит  не  ему,  а  всем  несчастным,  которые  в  помощи  его  и
покровительстве нуждаются.
     - Насчет состязания, сеньор Самсон, я не согласен, - вмешался Санчо,  -
ведь мой господин набрасывается на сотню вооруженных людей,  как  все  равно
лакомка-мальчишка  на  полдесятка  спелых  дынь.  Да,  черт  побери,  сеньор
бакалавр, всему свое время: когда напасть, а  когда  и  отступить  можно,  а
издавать то и знай воинственные кличи - это не дело. Притом я слыхал, и  как
будто бы, если память мне не изменяет, от моего же  собственного  господина,
что посредине между двумя крайностями, трусостью и безрассудством, находится
храбрость, а коли так, то не должно удирать неизвестно из-за чего, а равно и
нападать на превосходящие силы противника. Но главное вот насчет чего я хочу
упредить моего господина: коли он намерен взять меня с собой, то я, со своей
стороны, ставлю непременным условием, что драться  будет  он  один,  мне  же
только вменяется в обязанность следить за тем, чтобы он  был  чисто  одет  и
накормлен, - тут уж я в лепешку расшибусь, - но чтобы я когда-нибудь  поднял
меч не то что на великана, а хотя бы на разбойника  с  большой  дороги,  это
вещь невозможная.  Я,  сеньор  Самсон,  рассчитываю  добыть  себе  славу  не
храбреца, а самого лучшего и самого  верного  оруженосца,  какой  когда-либо
служил странствующему рыцарю. И если моему господину Дон Кихоту в награду за
многочисленные мои и важные услуги благоугодно будет пожаловать мне один  из
тех многочисленных островов, которые, как я слыхал от его милости, в здешних
краях водятся, то он меня премного  тем  одолжит,  а  не  пожалует,  то  для
чего-то я все-таки родился на свет, а ведь всякому человеку  должно  уповать
ни на  кого  другого,  а  только  на  бога,  и  притом  может  статься,  что
безгубернаторский кусок хлеба  такой  же  вкусный,  а  то,  глядишь,  еще  и
повкуснее, нежели губернаторский, да и откуда я знаю: не ровен час, на  этих
самых островах черт собирается подставить мне  ножку,  чтобы  я  споткнулся,
упал и вышиб себе зубы. Как был я Санчо, так Санчо и умру, однако ежели  без
особого с моей стороны риска и хлопот ни оттуда ни  отсюда  свалится  мне  с
неба какой-нибудь остров или же еще что-нибудь в этом роде, то  я  не  такой
дурак, чтоб от него отказаться, не зря же говорит пословица: "Дали коровку -
беги скорей за веревкой", а то еще: "Привалило добро - тащи прямо в дом".
     - Ты,  братец  Санчо,  -  молвил  Карраско,  -  говорил  как  настоящий
профессор, однако ж со всем тем положись на бога и на сеньора Дон Кихота,  и
сеньор Дон Кихот пожалует тебе не только что остров, а и целое королевство.
     - Половинку бы - и то хорошо,  -  заметил  Санчо,  -  только  смею  вас
уверить, сеньор Карраско, что королевство, которое  моему  господину  угодно
будет мне пожаловать, со мной не пропадет: я щупал себе пульс и знаю, что  у
меня хватит здоровья, чтобы  править  королевствами  и  островами,  -  я  уж
сколько раз говорил моему господину.
     - Смотри, Санчо, - сказал Самсон, - от должностей меняется нрав;  может
случиться, что, ставши губернатором, ты от родной матери отвернешься.
     - Так можно сказать про басурмана, - возразил Санчо, - а у меня в жилах
течет чистая-расчистая христианская кровь. Да нет, вы  только  присмотритесь
ко мне: разве я способен отплатить кому-либо неблагодарностью?
     - Дай-то бог, - молвил Дон Кихот, - посмотрим,  что  будет,  когда  ему
вручат бразды правления, а мне сдается, что час тот недалек.
     Затем Дон Кихот попросил бакалавра, если только он  поэт,  сделать  ему
одолжение - сочинить на предстоящую разлуку с сеньорой Дульсинеей  Тобосской
такое стихотворение, где бы каждый стих начинался с одной из букв ее  имени,
так что в конце концов,  если  соединить  начальные  буквы,  можно  было  бы
прочитать:  Дульсинея  из  Тобосо.  Бакалавр  ответил,  что  хотя  он  и  не
принадлежит к числу  знаменитых  испанских  поэтов,  которых,  как  говорят,
всего-навсего три с половиной, однако ж не  преминет-де  сочинить  помянутые
вирши, нужды нет, что сочинение  таковых  представляет  для  него  трудность
немалую по той причине, что заданное имя состоит из семнадцати букв,  и  вот
если, мол, написать четыре четверостишия, то одна буква будет  лишняя,  если
же четыре пятистишия, четыре так называемые десимы {3}  или  редондильи,  то
трех букв  не  хватит,  однако  ж  со  всем  тем  он,  дескать,  постарается
как-нибудь проглотить одну букву  и  в  четыре  четверостишия  втиснуть  имя
Дульсинеи из Тобосо.
     - Добейтесь этого во что бы то ни стало, - сказал Дон Кихот, - ни  одна
женщина не поверит, что стихи посвящены ей, если имя ее не обозначено в  них
ясно и отчетливо.
     - На том они порешили, а также на  том,  что  Дон  Кихот  выедет  через
неделю. Дон Кихот взял с бакалавра слово держать это  в  тайне  от  всех,  в
частности от священника  и  маэсе  Николаса,  а  равно  и  от  племянницы  и
ключницы,  чтобы  они  не  воспрепятствовали  благородному  и  смелому   его
начинанию. Карраско пообещал. Засим, прощаясь с Дон Кихотом, он обратился  к
нему с просьбой при случае уведомлять его обо всех удачах и неудачах; и  тут
они расстались, а Санчо пошел готовиться к отъезду.


     1  ...разбойник  Брунел.  -  В   XXVII   песне   "Неистового   Роланда"
рассказывается о том, как ловкий вор Брунел похитил у Сакрипанта коня тем же
способом, каким Хинес де Пасамонте вытащил осла из-под Санчо Пансы.
     2 ...в Георгиев день надлежит быть наиторжественнейшим состязаниям... -
Эти  традиционные  торжества  происходили  ежегодно  в  Сарагосе  в   память
освобождения города от мавров в 1118 г.
     3  Десима  -  десятистишие,   редондилья   -   традиционная   испанская
стихотворная строфа - четверостишие, в котором первая  строчка  рифмуется  с
четвертой, а вторая с третьей.


        ГЛАВА V
     Об остроумной и забавной беседе, какую вели между собой
     Санчо Панса и супруга его Тереса Панса, равно как и о других
     происшествиях, о которых мы не без приятности упомянем

     Дойдя до пятой главы, переводчик этой истории объявляет, что глава эта,
по его мнению, вымышленная, ибо в ней Санчо Панса изъясняется таким  слогом,
какого нельзя было бы ожидать от ограниченного его ума, и рассуждает о таких
тонкостях, которые не могли быть ему известны; однако ж, дабы исполнить долг
службы, переводчик положил перевести ее; итак, он продолжает.
     Санчо возвратился домой ликующий и веселый, настолько, что жена  учуяла
это веселье на расстоянии арбалетного выстрела и принуждена была спросить:
     - Что с тобой, друг Санчо? Отчего ты такой веселый?
     А Санчо ей на это ответил:
     - Была б на то господня воля, женушка, я  бы  гораздо  охотнее  так  не
радовался.
     - Я тебя не понимаю, муженек, - сказала жена, - не возьму в  толк,  что
ты хочешь этим сказать: была бы, мол, на то господня  воля,  ты  бы  гораздо
охотнее не радовался, - я хотя женщина  темная,  а  все-таки  не  могу  себе
представить,  как  это  можно  быть  довольным  оттого,  что  не   получаешь
удовольствия.
     - Слушай, Тереса, -  сказал  Санчо,  -  я  весел  оттого,  что  порешил
возвратиться на службу к господину  моему  Дон  Кихоту,  который  намерен  в
третий раз выехать на поиски приключений, и я опять поеду с ним  -  меня  на
это толкает нужда вместе с радостною надеждою:  а  вдруг  я  найду  еще  сто
эскудо в возмещение уже истраченных, хотя, с другой стороны,  меня  огорчает
разлука с тобой и с детьми, и вот когда бы  господу  было  угодно,  чтобы  я
зарабатывал на кусок хлеба без особых хлопот и у себя дома, не  таскаясь  по
гиблым местам да по перепутьям, - а ведь богу это ничего не стоит, только бы
захотеть - веселью моему,  конечно,  была  бы  другая  цена,  а  то  к  нему
примешивается горечь разлуки с тобой. Вот и выходит, что я был  прав,  когда
говорил, что, была б на то господня воля, я охотнее бы не радоПвался.
     - Послушай, Санчо, - сказала Тереса, - с тех пор  как  ты  стал  правою
рукою странствующего рыцаря, ты такие петли мечешь, что тебя никто не  может
понять.
     - Довольно и того, жена, что меня понимает господь бог,  а  он  все  на
свете понимает, - возразил  Санчо.  -  Ну,  ладно,  оставим  это.  Вот  что,
матушка, тебе придется в течение трех дней хорошенько поухаживать за  серым,
дабы привести его в боевую готовность: удвой ему порцию овса, осмотри  седло
и прочие принадлежности - ведь мы не на свадьбу едем, нам предстоит  кружить
по свету, выдерживать стычки с великанами, андриаками и чудовищами,  слышать
шип, рык, рев и вопль, и все это, однако ж, сущие  пустяки  по  сравнению  с
янгуасцами и заколдованными маврами.
     - Да уж я вижу, муженек, - сказала Тереса,  -  что  хлеб  странствующих
оруженосцев - это хлеб трудовой, и я буду  бога  молить,  чтоб  он  поскорей
избавил тебя от таких напастей.
     - Я тебе прямо говорю, жена, - сказал  Санчо,  -  не  рассчитывай  я  в
скором времени попасть в губернаторы острова, мне бы и жизнь стала не мила.
     - Ну нет, муженечек, - возразила Тереса, - живи, живи, петушок, хоть  и
на языке типунок, и ты себе живи, и пусть черт унесет все губернаторства  на
свете: не губернатором вышел ты из чрева матери, не губернатором  прожил  до
сего дня и не губернатором ты сойдешь, или, вернее,  тебя  положат  в  гроб,
когда на то будет господня воля. Не все же на свете губернаторы - и  ничего:
люди как люди, живут себе и живут. Самая лучшая приправа - это  голод,  и  у
бедняков его всегда вдоволь, оттого-то они и едят в  охотку.  Но  только  ты
смотри у меня, Санчо: коли ты  ненароком  выскочишь  в  губернаторы,  то  не
забудь про меня и про детей. Помни, что Санчико уже исполнилось пятнадцать и
ему в школу пора, настоятель,  который  ему  дядюшкой  приходится,  обещался
направить его по духовной части. Еще помни, что дочка твоя,  Марисанча  {1},
совсем даже не прочь выйти замуж, - мне сдается, что она думает  о  муже  не
меньше, чем ты о губернаторстве, да ведь и то  сказать:  для  девушки  лучше
плохой муженек, нежели хороший дружок.
     - Клянусь честью, - молвил Санчо, - коли господь пошлет мне  что-нибудь
вроде губернаторства, то я, милая женушка, выдам Марисанчу за такое  высокое
лицо, что ее станут величать не иначе как ваше сиятельство.
     - Ну нет, Санчо, - возразила Тереса, - выдай ее  за  ровню,  это  будет
дело лучше, а то ежели вместо деревянных башмаков она вырядится в  туфельки,
вместо дешевенького платьишка - в шелковое, да с фижмами, и  вместо  Марика,
ты, все станут называть ее донья такая-то и ваше сиятельство,  так  девчонка
растеряется, на каждом шагу станет  попадать  впросак,  и  тут-то  по  пряже
сейчас видно будет толстое и грубое рядно.
     - Молчи, дура, - сказал  Санчо,  -  годика  два-три  ей  надобно  будет
попривыкнуть, а там барские замашки и важность придутся ей как раз впору,  а
не придутся - что за беда? Только бы ей  стать  вашим  сиятельством,  а  все
остальное вздор.
     - Сообразуйся, Санчо, со своим собственным званием, - сказала Тереса, -
не лезь в знать и затверди пословицу: "Вытри нос соседскому сыну и бери  его
себе в зятья". Подумаешь, какое счастье  -  выдать  Марию  за  какого-нибудь
графчонка или там дворянинишку, чтобы  он  после  шпынял  ее  и,  чуть  что,
обзывал деревенщиной: отец, дескать, у тебя простой  мужик,  а  мать  пряха!
Нет, друг ты мой, ни в жизнь! Для  того  ли  я  ее  растила?  Лучше,  Санчо,
проивози-ка скорей деньжат, а выдать ее замуж - это  мое  дело:  у  меня  на
примете сын Хуана Точо, Лопе Точо,  крепкий,  здоровый  малый,  все  мы  его
знаем, и девчонка, видать, ему приглянулась: вот с ним-то, потому как он  ей
ровня, она и будет счастлива, и будут они всегда  у  нас  перед  глазами,  и
заживем мы одной семьей, родители и дети, зятья и внуки, в мире и в ладу,  и
благословение божие вечно будет со всеми нами, и. не смей ты мне отдавать ее
в столицу или в какой-нибудь громадный дворец, там и люди ее не поймут и она
никого не поймет.
     - Ах ты дурища, Вараввина жена! -  вскричал  Санчо.  -  Ну  какая  тебе
корысть - не давать мне просватать дочку за такого  человека,  чтобы  внуков
моих  все  величали  ваше  сиятельство?  Вот  что,  Тереса,  мне   частенько
приходилось слышать от стариков:  кто  не  сумел  воспользоваться  счастьем,
когда оно само в руки давалось, тот пусть, мол, не сетует, коли  оно  прошло
мимо. Вот и нехорошо будет, если мы теперь затворим дверь, когда оно само  к
нам стучится: ветер дует попутный - пускай же он нас и несет.
     Подобные обороты речи, а также иные из  тех  выражений,  которые  Санчо
употребит ниже,  и  вынудили  переводчика  этой  истории  объявить,  что  он
признает эту главу за вымышленную.
     - Говори, тварь неразумная, - продолжал Санчо,  -  чем  же  это  плохо,
ежели я приберу к рукам какое-нибудь выгодное губернаторство и через  то  мы
все выйдем в люди? Дай Марисанче подцепить, кого я пожелаю,  и  ты  увидишь,
что все тебя станут звать доньей Тересой Панса и в церкви  ты,  назло  и  на
зависть нашим дворянкам, будешь восседать на коврах, да на подушках,  да  на
шелку. А нет, так и торчи на одном месте, ни туда ни  сюда,  как  все  равно
церковная статуя! И довольно разговоров, - как ты себе хочешь, Санчика будет
графиней.
     - Ты соображаешь, что говоришь, муженек? -  воскликнула  Тереса.  -  Да
ведь я чего боюсь: что это самое графство  погубит  мою  дочку.  Делай,  как
знаешь, выдавай ее хоть за герцога или за принца, но только я прямо  говорю:
не будет на то воли моей  и  согласия.  Я,  друг  ты  мой,  всегда  была  за
равенство и терпеть не люблю, когда здорово живешь начинают  важничать.  При
крещении мне  дали  имя  Тереса,  имя  простое  и  чистое,безо  всяких  этих
примесей, штуковин и финтифлюшек - всяких там донов да распродонов, отец мой
- по фамилии Каскахо, а меня, как я есть  твоя  жена,  зовут  Тересой  Панса
(хотя, по правилам, меня бы следовало звать Тересой Каскахо, ну да одно дело
- закон, а другое - король), и я своим  именем  довольна,  и  не  нужно  мне
никакой доньи, а то это такой тяжелый довесок, что мне не под силу будет его
носить, и не хочу я, чтобы про меня шушукались, когда я выйду расфуфыренная,
как графиня или как губернаторша, - ведь уж непременно скажут: "Глядите, как
зазналась наша чумичка! Вчера еще не разгибая спины лен чесала, а в  церковь
ходила, накрывшись подолом вместо накидки, а  нынче,  ишь  ты,  -  фижмы  да
застежки, и нос дерет, как будто она знать нас не знает". Пока  господь  бог
не лишил меня не то семи, не то пяти чувств, - одним словом,  всех,  сколько
их у меня должно быть, - я себя до  такого  сраму  не  доведу.  Ты,  сударь,
можешь становиться губернатором или каким-то там  островом  и  напускать  на
себя важность, сколько душе угодно, а моя дочка и я - клянусь  памятью  моей
матери - никуда из нашего села не двинемся: женщине  честной  -  за  прялкою
место, а девушке скромной своя лачуга - хоромы. Поезжай со своим Дон Кихотом
за приключениями, а нам оставь наши злоключения; коли будем  жить  по-божьи,
так и с нами что-нибудь доброе приключится, а вот откуда у твоего  господина
появился дон - это мне, ей-ей, чудно, потому ни отцы его, ни деды донами  не
были.
     - Нет, в тебя просто бес вселился, - объявил Санчо. - Господь с  тобой,
жена, чего ты только не нагородила безо  всякого  смысла  и  толка?  Ну  что
общего между застежками, финтифлюшками, поговорками, важничаньем и тем,  что
я тебе сказал? Слушай, ты, невежда и тупица (иначе тебя не назовешь,  потому
как ты речей моих не разумеешь и не понимаешь  своего  счастья):  если  б  я
сказал, что моя дочь должна прыгнуть с башни или  пойти  скитаться  по  белу
свету наподобие инфанты не то доньи Собаки, не то доньи Урраки {2}, -  я  уж
позабыл, как ее звали, - вот тогда ты вправе была бы со мной не согласиться,
но если я раз-раз и готово, так что ты ахнуть не успеешь, пришпилю ей  донью
и ваше сиятельство и из грязи выведу в князи, и будет она ходить в шелку  да
в бархате, то отчего бы тебе не согласиться и что тебе еще надобно?
     - Знаешь, муженек, отчего я не согласна? - отвечала Тереса.  -  Оттого,
что, как говорится, "платье тебя одевает, платье тебя и раздевает".  Оттого,
что люди пробегут по бедняку глазами - и ладно, а на богача  они  глазищи-то
свои так и пялят, и ежели этот богач  был  когда-то  бедняком,  тут-то  злые
языки и давай чесать языки, а таких у нас в селе - куда ни  плюнь,  как  все
равно пчел в улье.
     - Постой, Тереса, - прервал ее Санчо,  -  слушай,  что  я  тебе  сейчас
скажу, - такого ты еще отроду не слыхала, да это и не мои слова: то,  что  я
намерен тебе сказать, это изречения  отца-проповедника,  который  в  прошлом
году великим постом в нашем селе проповедовал. И вот этот самый проповедник,
сколько я помню, говорил  так:  все,  что,  мол,  является  нашему  взору  в
настоящее время, гораздо лучше укладывается и помещается и  гораздо  сильнее
запечатлевается в памяти нашей, нежели то, что было когда-то.
     Вышеприведенные  речи  Санчо  составляют  вторую  причину,  по  которой
переводчик признает эту главу за вымышленную, ибо  они  превосходят  понятие
Санчо. А Санчо между тем продолжал:
     - Отсюда следствие, что когда мы видим  особу  разряженную,  в  дорогом
уборе и с нею  множество  слуг,  то,  словно  побуждаемые  некой  силой,  мы
невольно проникаемся к ней уважением, хотя в тот же миг память  подсказывает
нам, что прежде эту особу мы лицезрели  в  низкой  доле,  и  все-таки  этого
позора, чем бы он ни был вызван: то ли бедностью, то  ли  происхождением,  -
коли он уже в прошлом, - не существует, а существует лишь то, что мы видим в
настоящую минуту. И если тот, кого судьба из нечистоты его ничтожества  (это
подлинное выражение проповедника) вознесла на вершины благополучия, окажется
человеком благовоспитанным, щедрым и со всеми любезным и не станет  тягаться
с древнею знатью, можешь быть уверена, Тереса, что никто и не вспомнит,  кем
он был прежде, а будут чтить его таким, каков он есть  теперь,  кроме  разве
завистников, ну да от них никакая счастливая судьба не спасется.
     - Не понимаю я тебя, муженек, - сказала Тереса, - поступай, как знаешь,
и не забивай мне голову своим краснобайством и пустословием. И если уж  тебе
так забезрассудилось...
     - Заблагорассудилось должно говорить, жена, а  не  забезрассудилось,  -
поправил Санчо.
     - Не спорь со мной, муженек, - возразила Тереса, - я  говорю,  как  мне
бог на душу положит, безо всяких этих затей. Так вот  что  я  хочу  сказать:
если уж тебе так далось это губернаторство, то возьми с  собой  своего  сына
Санчо и прямо с этих пор приучай его губернаторствовать - ведь  это  хорошо,
когда дети идут по стопам отца и обучаются его ремеслу.
     - Когда я буду губернатором, - объявил Санчо, - я пошлю за ним почтовых
лошадей, а тебе пришлю денег, каковые у меня  всегда  найдутся,  ибо  всегда
найдутся охотники ссудить губернатору, когда тот сидит без гроша. Сына же ты
выряди так, чтобы не было заметно, кто он таков, а  было  видно,  каким  ему
надлежит быть.
     - Пришли только денег, - молвила Тереса, - а уж он у меня будет разодет
в пух и прах.
     - Ну, словом, - заключил Санчо, - мы с  тобой  уговорились,  что  дочка
наша должна быть графиней.
     - В тот день, когда она станет графиней, - возразила Тереса, -  я  буду
считать, что я ее похоронила. Но только я еще раз скажу: поступай, как  тебе
угодно, такая наша женская доля -  во  всем  подчиняться  мужу,  хотя  бы  и
безмозглому.
     И тут она залилась такими горькими  слезами,  точно  Санчика