доньей Дульсинеей Тобосской.
     - Я никогда не слыхал, чтобы сеньору Дульсинею звали донья, -  вмешался
тут Санчо, - ее зовут просто сеньора Дульсинея Тобосская,  так  что  в  этом
сочинитель ошибается.
     - Твое возражение несущественно, - заметил Карраско.
     - Разумеется, что нет, - отозвался Дон Кихот, - однако ж  скажите  мне,
сеньор бакалавр:  какие  из  подвигов  моих  наипаче  восславляются  в  этой
истории?
     - На сей предмет, - отвечал бакалавр, - существуют разные  мнения,  ибо
разные у людей вкусы: одни питают  пристрастие  к  приключению  с  ветряными
мельницами, которые ваша милость приняла за Бриареев и великанов, другие - к
приключению с сукновальнями, кто - к  описанию  двух  ратей,  которые  потом
оказались стадами баранов, иной восторгается приключением с  мертвым  телом,
которое везли хоронить в Сеговию, один говорит, что лучше нет приключения  с
освобождением каторжников, другой - что надо всем возвышаются приключения  с
двумя великанами-бенедиктинцами и схватка с доблестным бискайцем.
     - А скажите, сеньор бакалавр, - снова вмешался Санчо, - вошло  в  книгу
приключение с янгуасцами, когда добрый наш Росинант отправился искать на дне
морском груш?
     - Мудрец ничего не оставил на дне чернильницы, - отвечал Самсон,  -  он
всего коснулся и обо всем рассказал, даже о том, как добрый Санчо кувыркался
на одеяле.
     - Ни на каком одеяле я не кувыркался, - возразил Санчо,  -  в  воздухе,
правда, кувыркался, и даже слишком, я бы сказал, долго.
     - По моему разумению, - заговорил  Дон  Кихот,  -  во  всякой  светской
истории долженствуют быть свои коловратности, особливо в  такой,  в  которой
речь идет о рыцарских подвигах, - не может  же  она  описывать  одни  только
удачи.
     - Как бы то ни было, - сказал бакалавр, - некоторые  читатели  говорят,
что  им  больше  понравилось  бы,  когда  бы  авторы  сократили  бесконечное
количество ударов, которые во время разных стычек сыпались  на  сеньора  Дон
Кихота.
     - История должна быть правдивой, - заметил Санчо.
     - И все же они могли бы умолчать об этом из чувства  справедливости,  -
возразил Дон Кихот, - не к чему описывать происшествия, которые  хотя  и  не
нарушают и не искажают правды исторической, однако ж  могут  унизить  героя.
Сказать по совести, Эней не  был  столь  благочестивым,  как  его  изобразил
Вергилий, а Одиссей столь хитроумным, как его представил Гомер.
     - Так, - согласился Самсон, - но одно дело - поэт, а другое -  историк:
поэт, повествуя о событиях или  же  воспевая  их,  волен  изображать  их  не
такими,  каковы  они  были  в  действительности,  а   такими,   какими   они
долженствовали быть, историку же надлежит описывать их не такими, какими они
долженствовали быть, но такими, каковы они были в  действительности,  ничего
при этом не опуская и не присочиняя.
     - Коли уж сеньор мавр выложил всю правду,  -  заметил  Санчо,  -  стало
быть, среди ударов, которые получал мой господин, наверняка значатся  и  те,
что получал я, потому не было еще такого  случая,  чтобы,  снимая  мерку  со
спины моего господина, не сняли заодно и со всего моего тела.  Впрочем,  тут
нет ничего удивительного: мой господин сам же  говорит,  что  головная  боль
отдается во всех членах.
     - Ну и плут же вы, Санчо, - молвил Дон Кихот. - На что, на  что,  а  на
то, что вам выгодно, у вас, право, недурная память.
     - Да если б я и хотел позабыть про дубинки, которые по мне прошлись,  -
возразил Санчо, - так все равно не мог бы из-за синяков: ведь до ребер-то  у
меня до сих пор не дотронешься.
     - Помолчи, Санчо, - сказал Дон Кихот, - не прерывай сеньора  бакалавра,
я же, со своей стороны,  прошу  его  продолжать  и  рассказать  все,  что  в
упомянутой истории обо мне говорится.
     - И обо мне, - ввернул Санчо, - ведь, говорят, я  один  из  ее  главных
пресонажей.
     - Персонажей, а не пресонажей, друг Санчо, - поправил Самсон.
     - Еще один строгий учитель нашелся! - сказал Санчо. - Если мы будем  за
каждое слово цепляться, то ни в жизнь не кончим.
     - Пусть моя жизнь будет несчастной, если ты, Санчо, не являешься в этой
истории вторым лицом, - объявил бакалавр, - и находятся даже такие читатели,
которым ты доставляешь  больше  удовольствия  своими  речами,  нежели  самое
значительное лицо во всей этой истории, хотя, впрочем, кое-кто говорит,  что
ты обнаружил излишнюю доверчивость, поверив в возможность стать губернатором
на острове, который  был  тебе  обещан  присутствующим  здесь  сеньором  Дон
Кихотом.
     - Время еще терпит, - заметил Дон Кихот, -  и  чем  более  будет  Санчо
входить в возраст, чем более с годами у  него  накопится  опыта,  тем  более
способным и искусным окажется он губернатором.
     - Ей-богу, сеньор, - сказал Санчо, - не губернаторствовал я на  острове
в том возрасте, в коем нахожусь ныне, и не губернаторствовать мне  там  и  в
возрасте Мафусаиловом {3}. Не то беда, что у меня  недостает  сметки,  чтобы
управлять островом, а то, что самый этот остров неведомо куда запропастился.
     - Положись на бога, Санчо, - молвил Дон Кихот, - и все будет хорошо, и,
может быть, даже еще лучше, чем ты ожидаешь, ибо без воли божией и  лист  на
дереве не шелохнется.
     - Совершенная правда, - заметил  Самсон,  -  если  бог  захочет,  то  к
услугам Санчо будет не то что один, а целая тысяча островов.
     - Навидался я этих самых губернаторов, - сказал Санчо, - по-моему,  они
мне в подметки не годятся, а все-таки их величают ваше превосходительство  и
кушают они на серебре.
     - Это не губернаторы островов,  -  возразил  Самсон,  -  у  них  другие
области,  попроще,  -  губернаторы  островов  должны  знать,  по  крайности,
грамматику и арифметику.
     - С орехами-то я в ладах, - сказал Санчо, - а вот что  такое  метика  -
тут уж я ни в зуб толкнуть, не понимаю, что  это  может  значить.  Предадим,
однако ж, судьбы островов в руци божии, и да пошлет меня господь  бог  туда,
где я больше всего могу пригодиться, я же вам вот что скажу, сеньор бакалавр
Самсон Карраско: я страх как доволен, что автор  этой  истории,  рассказывая
про мои похождения, не говорит обо мне  никаких  неприятных  вещей,  потому,
честное слово оруженосца, расскажи он  обо  мне  что-нибудь  такое,  что  не
пристало столь чистокровному христианину, каков я, то мой голос услышали  бы
и глухие.
     - Это было бы чудо, - заметил Самсон.
     - Чудо - не чудо, - отрезал Санчо, - а только каждый должен думать, что
он говорит или же что пишет о персонах, а не ляпать  без  разбора  все,  что
взбредет на ум.
     - Одним из недостатков этой истории, - продолжал бакалавр, -  считается
то, что автор вставил в нее повесть под названием Безрассудно-любопытный,  -
и не потому, чтобы она была плоха сама по себе  или  же  плохо  написана,  а
потому, что она здесь неуместна и не имеет никакого отношения к истории  его
милости сеньора Дон Кихота.
     - Бьюсь об заклад, - объявил Санчо, что у этого сукина сына  получилась
каша.
     - В таком случае я скажу, - заговорил Дон Кихот, - что автор книги  обо
мне - не мудрец, а какой-нибудь невежественный болтун, и взялся он  написать
ее наудачу и как попало - что выйдет, то, мол,  и  выйдет,  точь-в-точь  как
Орбанеха, живописец из Убеды, который, когда его спрашивали, что  он  пишет,
отвечал: "Что выйдет". Нарисовал он однажды петуха, да так скверно и до того
непохоже, что пришлось написать под ним крупными буквами: "Это петух".  Так,
очевидно, обстоит дело и с моей историей, и  чтобы  понять  ее,  понадобится
комментарий.
     - Ну нет, - возразил Самсон, - она совершенно ясна и никаких трудностей
не представляет: детей  от  нее  не  оторвешь,  юноши  ее  читают,  взрослые
понимают, а старики хвалят. Словом, люди всякого чина и звания зачитывают ее
до дыр и знают наизусть, так что  чуть  только  увидят  какого-нибудь  одра,
сейчас же говорят: "Вот Росинант!" Но особенно увлекаются  ею  слуги  -  нет
такой господской передней, где бы не нашлось Дон Кихота:  стоит  кому-нибудь
выпустить его из рук, как другой уж  подхватывает,  одни  за  него  дерутся,
другие выпрашивают. Коротко говоря, чтение помянутой истории  есть  наименее
вредное и самое приятное времяпрепровождение, какое я только  знаю,  ибо  во
всей этой книге нет ни одного мало-мальски неприличного выражения и ни одной
не вполне католической мысли.
     - Писать иначе - это значит писать не правду, а  ложь,  -  заметил  Дон
Кихот, - историков же, которые не гнушаются ложью, должно сжигать наравне  с
фальшивомонетчиками. Вот только я  не  понимаю,  зачем  понадобилось  автору
прибегать к повестям и рассказам про других, когда он мог  столько  написать
обо мне, - по-видимому, он руководствовался пословицей;  "Хоть  солому  ешь,
хоть жито, лишь бы брюхо было сыто". В самом деле, одних  моих  размышлений,
вздохов, слез, добрых намерений и сражений могло бы хватить ему на еще более
или уж, по крайности, на такой же толстый том,  какой  составляют  сочинения
Тостадо {4}. Откровенно говоря, сеньор бакалавр, я полагаю,  что  для  того,
чтобы писать истории или же вообще какие  бы  то  ни  было  книги,  потребны
верность суждения и зрелость мысли. Отпускать шутки и писать остроумные вещи
есть свойство умов великих: самое умное лицо в комедии - это  шут,  ибо  кто
желает сойти за дурачка, тот не должен  быть  таковым.  История  есть  нечто
священное, ибо ей надлежит быть правдивою, а где правда, там и бог, ибо  бог
и есть правда, и все же находятся люди, которые пекут книги, как оладьи.
     - Нет такой дурной книги, в которой не было бы чего-нибудь хорошего,  -
вставил бакалавр.
     - Без сомнения, - согласился Дон Кихот, - однако ж  часто  бывает  так,
что люди заслуженно достигают  и  добиваются  своими  рукописаниями  великой
славы, но коль скоро творения их выходят из печати,  то  слава  им  изменяет
совершенно или, во всяком случае, несколько меркнет.
     - Суть дела вот в чем, - сказал Карраско, -  произведения  напечатанные
просматриваются   исподволь,   а   потому   и   недостатки   таковых   легко
обнаруживаются, и чем громче слава сочинителя, тем внимательнее творения его
изучаются.  Людям,  прославившимся  своими  дарованиями,   великим   поэтам,
знаменитым историкам всегда или же большею частью  завидуют  те,  которые  с
особым удовольствием и увлечением вершат суд над произведениями чужими, хотя
сами не выдали в свет ни единого.
     - Удивляться этому не приходится,  -  заметил  Дон  Кихот,  -  сколькие
богословы сами не  годятся  в  проповедники,  но  зато  отличнейшим  образом
подметят, чего вот в такой-то проповеди недостает и что в ней лишнее.
     - Все это так, сеньор Дон Кихот, - возразил Карраско, - однако ж  я  бы
предпочел, чтобы подобного рода судьи  были  более  снисходительны  и  менее
придирчивы и чтобы они не считали  пятен  на  ярком  солнце  того  творения,
которое они хулят, ибо если aliquando bonus dormitat Homerus {5},  то  пусть
они примут в рассуждение, сколько пришлось ему бодрствовать, дабы на светлое
его творение падало как можно меньше  тени,  и  притом,  может  статься,  те
пятна, которые им не понравились, - это пятна родимые,  иной  раз  придающие
человеческому  лицу  особую  прелесть.  Коротко  говоря,  кто  отдает   свое
произведение в печать, тот величайшему подвергается  риску,  ибо  совершенно
невозможно сочинить такую книгу, которая удовлетворила бы всех.
     - Книга, написанная обо  мне,  удовлетворит  немногих,  -  вставил  Дон
Кихот.
     - Как раз наоборот: ведь stultorum infinitus est numerus {6}, а  посему
ваша история пришлась по вкусу неисчислимому множеству читателей,  однако  ж
некоторые полагают, что память  у  автора  худая  и  слабая,  ибо  он  забыл
сообщить, кто украл у Санчо его серого: вор не назван, ясно только одно, что
осла похитили, а немного погодя мы снова видим Санчо верхом на том же  самом
осле, который неизвестно откуда  взялся.  Еще  говорят,  будто  автор  забыл
упомянуть, что сделал Санчо на ту сотню эскудо, которую он нашел в  чемодане
в Сьерре Морене: автор об этом умалчивает, а между тем  многим  хотелось  бы
знать, что Санчо на них сделал  и  как  он  ими  распорядился,  -  вот  этой
существенной подробности в книге и недостает.
     Санчо на это ответил так:
     - Мне, сеньор Самсон, сейчас не до счетов и не до  отчетов,  -  у  меня
такая слабость в желудке, что ежели я не глотну для бодрости крепкого  вина,
то высохну, как щепка. Дома у меня есть вино, моя  дражайшая  половина  меня
поджидает, я только поем, а потом  вернусь  и  удовлетворю  вашу  милость  и
всякого, кто только ни пожелает меня спросить касательно пропажи осла  и  на
что я израсходовал сто эскудо.
     И, не дожидаясь ответа и ни слова более не сказав, Санчо ушел домой.
     Дон Кихот стал просить и уговаривать бакалавра остаться  и  закусить  с
ним  чем  бог  послал.  Бакалавр  принял  приглашение  и  остался;  в   виде
добавочного блюда была подана пара голубей; за столом говорили о  рыцарстве;
Карраско поддакивал хозяину; пиршество кончилось, все легли  соснуть.  Санчо
возвратился, и прерванная беседа возобновилась.


     1 ...звался Самсоном... - Самсон (Сампсон),  по  библейскому  преданию,
был человек огромного роста и могучего телосложения.
     2 Одеяние апостола Петра - одежда так называемого "белого" духовенства,
которая ничем не отличалась от одежды студентов того времени.
     3 Мафусаил - библейский патриарх, проживший  969  лет.  Его  имя  стало
нарицательным для обозначения долголетия.
     4 Тостадо - прозвище авильского епископа Алонсо де Мадригаль,  умершего
в 1450 г. Собрание его сочинений состоит из ста двадцати четырех томов.  Его
имя стало синонимом плодовитого и скучного писателя.
     5 Неточная цитата из Горация: "Случается и Гомеру задремать", то есть и
Гомер не свободен от промахов (лат.).
     6 Число глупцов бесконечно (лат.) (Екклезиаст).


        ГЛАВА IV,
     в коей Санчо Панса  разрешает  недоуменные  вопросы  бакалавра  Самсона
Карраско, а также происходят события, о которых стоит узнать и рассказать

     Санчо возвратился к Дон Кихоту и, возвращаясь к прерванному  разговору,
сказал:
     - Сеньор Самсон говорит, что ему любопытно  знать,  кто,  как  и  когда
похитил у меня серого, на каковой его запрос отвечаю нижеследующее. В ту  же
ночь, когда мы, спасаясь бегством от Святого братства,  очутились  в  Сьерре
Морене  после  злоключений,  то  бишь  приключений,  с  каторжниками   и   с
покойником, которого несли в Сеговию, мой господин и  я  спрятались  в  чаще
леса, и тут мы оба, мой господин - опершись на копье, а я - верхом на  своем
сером, избитые и уставшие от перепалок, заснули как все равно на  пуховиках.
Особливо я заснул таким крепким сном, что кто-то ко мне подкрался,  со  всех
четырех сторон подставил под седло по палке и неприметно вытащил из-под меня
осла, я же так и остался в седле.
     - Это дело пустячное, да  и  не  новое,  то  же  самое  приключилось  с
Сакрипантом во время осады Альбраки: таким же  хитроумным  способом  вытащил
из-под него коня знаменитый разбойник Брунел {1}.
     - Рассвело, - продолжал Санчо, - и чуть только я пошевелился, как палки
полетели и я со  всего  размаху  шлепнулся.  Поглядел,  где  мой  серый,  ан
серого-то и нет. Заплакал я в три ручья и  таково  жалобно  запричитал,  что
ежели тот, кто написал про нас книгу, не  вставил  в  нее  моих  причитаний,
значит, можно сказать с уверенностью,  что  он  ничего  хорошего  в  нее  не
вставил. Сколько дней прошло с тех пор - не помню, только еду я  с  сеньорой
принцессой  Микомиконой,  гляжу:  осел-то  мой  вот  он,  а  на  нем  одетый
по-цыгански Хинес де Пасамонте, сей плут и преизрядный мерзавец,  коего  мой
господин и я избавили от цепей.
     - Ошибка не в этом, - заметил Самсон, - а в  том,  что,  прежде  нежели
осел нашелся, автор обмолвился, что Санчо ехал верхом на том же самом сером.
     - На это я не  знаю,  что  вам  ответить,  -  сказал  Санчо,  -  видно,
сочинитель ошибся, а может, это небрежность наборщика.
     - По всей вероятности, так оно и есть, - сказал Самсон. - Ну, а что  же
сталось с сотней эскудо? Их не стало в живых?
     Санчо ответил:
     - Я истратил их на себя лично, на жену и на детей, и  только  благодаря
им я не получил от жены нагоняя за то,  что,  находясь  на  службе  у  моего
господина Дон Кихота, изъездил все пути-дорожки, а то если б я через столько
времени заявился домой  без  осла  и  с  пустыми  руками,  меня  бы  ожидала
незавидная участь. Если же вы еще что-либо желаете знать обо  мне,  то  я  к
вашим  услугам,  готов  ответ  держать  хоть  перед  самим  королем,   перед
собственной его пресоной, да и никого не касается - привез я  денег  или  не
привез, истратил или не истратил, потому ежели бы за все колотушки,  которые
мне надавали за время моего путешествия, рассчитывались деньгами, хотя бы по
четыре мараведи за каждую, так не то что ста, а и двухсот эскудо не  хватило
бы, чтобы расплатиться только за половину, и пусть  каждый  спросит  сначала
свою совесть, а потом уже белое называет черным, а черное - белым: ведь  все
мы таковы, какими нас господь бог сотворил, а бывает, что и того хуже.
     - Я попрошу автора, - сказал Карраско, - чтобы  он  во  втором  издании
своей книги не забыл вставить то, что сейчас сказал добрый Санчо,  -  это  к
вящему послужило бы ей украшению.
     - А  еще  какие-нибудь  исправления  требуются  в  этой  книге,  сеньор
бакалавр? - осведомился Дон Кихот.
     - Вероятно, какие-нибудь требуются, - отвечал тот, - но  уже  не  столь
существенные.
     - А не собирается ли, чего доброго, автор выдать в свет вторую часть? -
спросил Дон Кихот.
     - Как же, собирается, - ответил Самсон, - только он говорит, что еще не
разыскал ее и не знает, у кого она хранится, так что это еще под  сомнением,
выйдет она или нет, да и потом некоторые говорят: "Вторая часть  никогда  не
бывает удачной", а другие: "О Дон Кихоте написано уже довольно", вот и берет
сомнение, будет ли вторая часть. Впрочем, люди не угрюмые, а  жизнерадостные
просят:  "Давайте  нам  еще  Дон-Кихотовых  похождений,  пусть   Дон   Кихот
воинствует, а Санчо Панса болтает, рассказывайте о  чем  угодно  -  мы  всем
будем довольны".
     - К чему же склоняется автор?
     - А вот к чему, - отвечал Самсон. - Он с крайним  тщанием  историю  эту
разыскивает, и коль скоро она найдется, он сей же час предаст  ее  тиснению:
ведь он не столько за похвалами гонится, сколько за прибылью.
     На это Санчо ему сказал:
     - Так, стало быть, автор жаден до денег,  до  прибыли?  Ну,  тогда  это
просто чудо будет, коли он напишет удачно: ведь ему придется метать на живую
нитку, как все равно  портняжке  перед  самой  Пасхой,  -  произведения  же,
написанные наспех, никогда не достигают должного совершенства. Нет, пусть-ка
этот самый сеньор мавр, или кто он там такой, постарается, а уж  мы  с  моим
господином насчет приключений и разных происшествий не поскупимся,  так  что
он не только вторую, а и целых сто частей написать сумеет. Он-то, сердечный,
поди, думает про нас: дескать, как сыр в масле катаются, а поглядел бы,  как
мы тут благоденствуем, - пожалуй, от такого благоденства ножки протянешь.  А
пока вот что я скажу: послушайся меня мой господин, мы бы уж  давно  были  в
чистом поле, искореняли бы зло и выпрямляли бы кривду, как это принято и как
это водится у добрых странствующих рыцарей.
     Не успел Санчо вымолвить это, как их слуха достигло  ржание  Росинанта,
каковое ржание Дон Кихот почел за весьма добрый знак  и  положил  дня  через
три, через четыре снова отправиться в поход; и, поделившись намерением своим
с бакалавром, он спросил, куда тот посоветует  ему  путь  держать;  бакалавр
отвечал, что, по его разумению, в королевство Арагонское, в город  Сарагосу,
где в ближайшее время, в Георгиев день,  надлежит  быть  наиторжественнейшим
состязания