не  будет
приятно, если я проявлю внимание и изысканность.
   Ходить с цветами по улице я стыжусь, поэтому прячу цветы в портфель.
   За виноградом очередь метров в триста. Если я стану в хвост  очереди,
тогда мне придется пройти мелкими и редкими шагами эти триста метров,  а
я тороплюсь к Нине.
   Я подхожу прямо к продавщице и говорю  ей,  протягивая  металлический
рубль:
   - Килограмм глюкозы.
   Дальше действие начинает развиваться в двух противоположных направле-
ниях. В кино это называется "параллельный монтаж" и "монтаж по  контрас-
ту". У меня одновременно и "параллельный" и "по контрасту".
   Продавщица улыбается и начинает взвешивать мне виноград, отбирая спе-
лые гроздья и выщипывая из них гнилые ягоды. Она так делает потому,  что
я не требую для себя никакого исключения, и потому, что я похож на Смок-
туновского.
   С другой стороны, мною заинтересовалась очередь, и выразителем ее ин-
тересов явился старик, который должен был получить виноград вместо  меня
и тоже приготовил для этой цели металлический рубль.
   - Молодой человек, - строго сказал старик, - я вас  что-то  здесь  не
видел...
   - Правильно, - подтвердил я. - Вы меня видеть не могли, я только  что
подошел.
   - А вы, между прочим, напрасно обижаетесь, - укоризненно заметил ста-
рик. - Если вы отходите, надо предупреждать. В следующий  раз  дождитесь
последнего, а потом уже идите по своим делам.
   - Хорошо, - пообещал я.
   Я взял виноград и пошел. Очередь энергично  выразила  свое  отношение
мне в спину.
   Нина живет на улице Горького, за три остановки от  рынка.  Я  мог  бы
сесть на троллейбус, но иду пешком, потому что у меня неудобные  деньги:
три копейки и пять копеек. Кроме  того,  троллейбус  останавливается  на
противоположной Нининому дому стороне, а я не люблю переходить дорогу.
   Говорят, что я со странностями. Я, например, помногу ем, а все  ровно
худой. Перевожу рассказы с одного языка на другой,  хотя  об  этом  меня
никто не просит и денег не обещает. Не даю частных уроков, хотя об  этом
меня просит большое количество людей и обещают по два пятьдесят за час.
   Нина говорит, что я тонкая натура и у меня нервы.
   Нинин папа - что в двадцать пять лет у человека нервов не бывает.
   Нинина мама - что все зависит не от  возраста,  а  от  индивидуальных
особенностей организма.
   К моим индивидуальным особенностям  она  относится  пренебрежительно.
Презирает меня за то, что я живу в каком-то Шелапутинском переулке, а не
в центре. За то, что я не из профессорской семьи, что у меня нет зимнего
пальто, что я не снимаюсь в кино, не печатаюсь в газетах  и  зарабатываю
меньше, чем она.
   Чтобы понравиться Нининой маме, я, предположим, мог бы обменять  свою
комнату на меньшую и переехать на улицу Горького. Мог бы сшить себе  хо-
рошее пальто, напечататься в газете. Но заработать  больше,  чем  Нинина
мама, я не могу.
   Нинина мама работает косметичкой. Дома она  приготавливает  крем  для
лица, но не для своего. Себе она покупает крем в польском магазине "Ван-
да", а тот, что делает, продает клиенткам по три рубля за баночку.
   Рецепт изготовления Нинина мама держит в большом  секрете  -  боится,
что стоит лишь намекнуть, как все сразу догадаются и тоже  захотят  сами
делать крем.
   Я бы, например, смог, потому что знаю секрет. Он прост, как все гени-
альное. Берется два тюбика разного крема, по пятнадцать копеек за  тюбик
- можно купить в аптеке, в парфюмерном магазине, можно при банях, в  за-
висимости от того, куда удобнее зайти, чтобы не переходить дорогу.  Надо
взять два тюбика, выпустить крем из одного, из другого, перемешать  крем
палочкой или ложкой - лучше палочкой, потому что ложка будет пахнуть,  -
налить немного одеколона для запаха и аккуратно разложить  по  баночкам.
Вот и все.
   По-моему, не тяжело, и каждый при желании мог бы заменить Нинину маму
на ее посту. Но она имеет на этот счет собственное мнение,  отличное  от
моего. Движется она с достоинством, кожа у нее белая -  польские  кремы,
говорят, на меду и на лимонах. Собственные мнения, которых у нее много и
все разные, высказывает медленно и в нос.
   Нинин папа считается в доме на голову ниже мамы. Работает он  инжене-
ром. Правда, он хороший человек, но, как говорит  Нинина  мама,  хороший
человек - не специальность, денег за это не платят.
   Я все это понимаю, поэтому хожу к Нине редко - в тех  случаях,  когда
она больна и когда мы ссоримся.
   С Ниной мы знакомы пять лет, но наши отношения до сих пор не  выясне-
ны. За это время у нас было много хорошего и много плохого.
   У меня такое чувство, будто сам господь бог поручил мне заботу о ней.
И я не знаю, то ли жить без этого не могу, то ли мне это ни к чему.
   Я до сих пор не знаю, поэтому мы ссоримся.
   Вчера снова поссорились, и я опять не знаю, так ли необходимо идти  к
ней с цветами. Но я представляю, как она отрывисто смеется, курит  папи-
росу за папиросой, говорит всем, что наконец-то отделалась от меня, и не
спит ночь. И вот я иду к ней после работы, чтобы она перестала курить  и
спала ночью.
   Откровенно говоря, когда мы ссоримся, я начинаю думать о  себе  хуже,
чем это есть на самом деле, а о Нине лучше. Начинаю смотреть глазами Ни-
ниной мамы. А мне хочется видеть себя глазами Нины.
   Открыла мне соседка - неправильно сосчитала количество звонков.
   В квартире Нины живет восемь семей, и на  двери  прикреплен  списочек
всех жильцов в алфавитном порядке Против каждой фамилии проставлено  ко-
личество звонков.
   Против Нининой фамилии - восемь звонков, потому что начинается она  с
буквы "я" и стоит, естественно, последней.
   Каждый раз, когда подхожу к двери, я думаю, что если нажимать  кнопку
редко, пережидая после каждого звонка, то в квартире, как в мультфильме,
изо всех дверей в алфавитном порядке будут высовываться головы.  Высовы-
ваться и слушать.
   Я быстро звоню восемь раз. Представляю,  как  при  этом  все  кварти-
росъемщики бросают свои дела и начинают торопливо считать, шевеля  губа-
ми.
   Сегодня мне открыла соседка, ее фамилия начинается с буквы "ш" и сто-
ит в списке перед Нининой. Она часто отпирает мне  дверь,  и  мы  хорошо
знакомы.
   Когда я вошел в комнату, Нина чертила, нагнувшись над столом, с умным
видом рисовала кружок. Весь лист величиной с половину простыни был изри-
сован стрелочками, кружками и квадратиками.
   Увидев меня, Нина перестала чертить, выпрямилась и покраснела от нео-
жиданности, радости, от обиды, которая еще жила в ней после ссоры, и от-
того, что я застал ее ненакрашенной.
   Моя Нина бывает красивая и некрасивая. Бесцеремонная  и  застенчивая.
Умная и дура. Ее любимый вопрос:
   "Хорошо это или плохо?" - и каждый раз я не знаю, как ей ответить.
   Мать поздоровалась со мной  приветливее,  чем  обычно,  и,  прихватив
соль, ушла на кухню. Я понял - она в курсе наших дел.
   Я разделся и сел на диван. Нина снова принялась чертить. Мы молчали.
   Она, видно, собиралась сказать мне нечто такое, чтобы я понял  раз  и
навсегда, но ждала, когда я начну первый.
   А я не начинал первый, и это злило ее.
   Телевизор был включен. Шла передача "Встреча с песней". За столом си-
дели действующие лица и их исполнители,  вели  непринужденную  дружескую
беседу в стихах.
   Время от времени все замолкали, за кадром включали песню - тогда один
из артистов принимался старательно шевелить губами. Артист, изображающий
летчика, спел подобным образом две песни - одну тенором, а другую басом.
   Когда передача закончилась, диктор стал перечислять фамилии тех,  кто
эту передачу готовил. Я подумал: хорошо бы всей этой компании приснилась
ночью радуга.
   - Валя! - Нина отложила карандаш. Не выдержала.
   - Прежде всего я хочу знать, за что ты меня не уважаешь?
   Все-таки лучше, если бы она была только умная.
   - С чего ты взяла, что я тебя не уважаю?
   - Мы договорились в семь. Я ждала до семи пятнадцати, стояла  как  не
знаю кто... Я не говорю уже о любви, хотя бы соблюдай приличия...
   Последнюю фразу Нина придумала не сама, заимствовала ее из  немецкого
фильма "Пока ты со мной" с Фишером в главной роли.
   - Я пришел в семь шестнадцать, тебя не было, - сказал я.
   - Почему ты пришел в семь шестнадцать, если мы договорились в семь?
   - Я не мог перейти дорогу: там, возле метро, поворот - и не  поймешь,
какая машина свернет, какая поедет прямо.
   - Ну что ты врешь?
   - Я не вру.
   - Значит, считаешь меня дурой...
   - Иногда считаю.
   Нина посмотрела на меня с удивлением. По ее  сценарию  я  должен  был
сказать: "Брось говорить глупости, я никогда не считал тебя дурой".
   Тогда бы она заявила: "И напрасно. Я действительно круглая дура, если
потратила на тебя лучшие годы своей жизни".
   Но я путал карты, и Нине пришлось на ходу перестраиваться.
   - И напрасно... - сказала она. - Я все вижу. Все.
   Что там она видит? Будто дело в том, пришел я в семь или в семь шест-
надцать. Главное, что я не делаю предложения.
   - Что ты видишь? - спросил я.
   - То, что ты врешь, - Нина  побледнела  сильнее,  наверное,  действи-
тельно не спала ночь.
   - Когда я говорю правду, ты не веришь.
   - Ты не думал, что я вчера уйду...
   Я понял, Нина решила не перестраиваться, а просто  сказать  мне  все,
что приготовила для меня ночью.
   - Ты привык, что я тебя всегда жду. Пять лет жду. Но больше  я  ждать
не буду. Понятно?
   Вот тут бы надо встать и сделать предложение. Но я молчу.
   Где-то в казахстанской степи есть сайгаки - такие звери,  похожие  на
оленей. Я их видел в кино. Сайгаки эти жили еще в одно время с  мамонта-
ми, но мамонты вымерли, а сайгаки остались и, несмотря на  свое  древнее
происхождение, бегают со скоростью девяносто километров в час.
   Ленька Чекалин рассказывал, как охотился ночью с геологами на  грузо-
вике. Если сайгак попадает в свет фар, он не может  свернуть,  наверное,
потому, что ночью степь очень черная и сайгак боится попасть в черноту.
   Представляю, что он чувствует, когда бежит вот так,  я  очень  хорошо
представляю, поэтому не хотел бы охотиться на сайгака.  Но  вцепиться  в
борт грузовика, ощутить всей кожей пространство и видеть в  высветленном
пятне бегущего древнего зверя я бы хотел.
   Если бы меня после института на оставили в Москве, я,  может,  увидел
бы все это своими глазами. Но меня оставили в Москве, и я боюсь, что те-
перь никуда не поеду. А если женюсь на Нине, то вообще, кроме  Москвы  и
Московской области, а также курортных городов Крыма и Кавказа, ничего не
увижу.
   Нина ждала, что я отвечу, но я молчал.
   - И вообще ты врешь, будто переводишь по вечерам, -  грустно  сказала
она. - Где твои переводы? Хоть бы раз показал...
   - Нет никаких переводов. Я по вечерам к Леньке хожу, а иногда в  рес-
торан.
   - Я серьезно говорю, - Нина подошла ко мне.  -  Ты  куда-то  уходишь,
я... ну, в общем, правда, покажи мне свои переводы.
   - Да нет никаких переводов, - сказал я серьезно. - Я к Леньке хожу, а
тебя не беру, ты мне и так за пять лет надоела. Там другие девушки есть.
   Нина засмеялась, села возле меня, и я почувствовал вдруг, что  соску-
чился. Мне даже невероятным показалось, что когда-то я обнимал ее.  Нина
быстро оглянулась на дверь. Я прижал ее к себе, услышал дыхание на своей
шее, подумал - правда.
   - Дурак, вот ты кто.
   Эту фразу Нина не планировала, и это была ее первая умная фраза. День
еще не кончился, и если мне повезет, то я услышу вторую.
   В шесть часов пришел отец, и все сели за стол. В последнее время каж-
дый раз, когда я прихожу, меня усаживают обедать.
   Разливая суп, Нинина мама переводила глаза с меня на Нину, с  Нины  -
на меня. Ей хотелось понять по нашим лицам, помирились мы или нет.
   - Разольешь, - предупредил отец. Он сидел за столом в  пижамных  шта-
нах, хотя жена каждый раз говорила ему, что это не "комильфо".
   Нинина мама так ничего и не поняла по нашим лицам. Пребывать в  неиз-
вестности она больше не могла, поэтому спросила:
   - Ну как?
   Нина покраснела.
   - Мама!
   - Ну как суп, я спрашиваю. Валя, как вам суп?
   Суп был нельзя сказать чтобы вкусный, но лучше, чем те, которые я  ем
в школе.
   - Ничего, - сказал я.
   Нинина мама посмотрела на меня с удивлением, потому что  только  пос-
ледний хам может есть и хаять то, что ему дают. Бывают такие  положения,
в которых говорить правду неприличнее, чем врать. Но сегодня  надо  мной
висела радуга.
   - Очень вкусный, мамочка, - быстро сказала Нина.
   Это была ее следующая умная фраза. Если так пойдет дело,  то  сегодня
Нина побьет рекорд.
   - Валя, вы читали в "Правде", как орлы напали на самолет?  -  спросил
отец.
   Вряд ли он спросил это из соображений такта. Просто знал, что следую-
щий вопрос о супе жена предложит ему, за двадцать  пять  лет  совместной
жизни он выучил на память все ее вопросы и ответы.
   - Читал, - сказал я.
   - Что, что такое? - заинтересовалась Нина.
   - Летел пассажирский самолет где-то в горах, кажется. А навстречу ему
три орла. Один орел разогнался - и прямо на самолет.
   - Идиот! - сказала Нинина мама.
   - Ну, ну... - Нина нетерпеливо заерзала на стуле.
   - Ну и упал камнем с проломленной грудью, а те два улетели, -  закон-
чил отец.
   - Надо думать, - заметила Нинина мама, которая тоже улетела бы,  будь
она на месте тех двух орлов. - Только последний дурак бросится грудью на
самолет.
   - Это хорошо или плохо? - Нина посмотрела на меня.
   - Для орла плохо, - сказал я.
   - Ничего ты не понимаешь... - Нина стала глядеть куда-то сквозь  сте-
ну, как Павлов сквозь меня, а я задумался: действительно, хорошо это или
плохо? Мог бы я броситься грудью на самолет или улетел, как те  два  ор-
ла?..
   - Представляешь, - медленно проговорила Нина, - наверное,  он  решил,
что это птица.
   Она глядела сквозь стену: в руках забытый кусочек хлеба, лицо растро-
ганное и вдохновенное, глаза светлозеленые, чистые, будто промытые. Если
бы знать, что она может поехать за сайгаками, я согласился бы  просидеть
в этой комнате всю жизнь и никуда не ездить. Согласился бы  каждый  день
общаться с ее мамой, каждый день встречать в школе  Сандю  -  только  бы
знать, что Нина может поехать.
   Все думали о своем и молчали, кроме Нининой мамы.
   Она, очевидно, думала о том, сделаю я сегодня предложение или нет,  а
вслух рассказывала про соседа, который ушел от жены  к  другой  женщине,
несмотря на ребенка, язву желудка и маленькую зарплату.
   Фамилия этого человека начиналась с буквы "а", звонить ему надо  было
один раз, поэтому в лицо я его не видел. А жену видел и на месте  соседа
тоже не посмотрел бы на язву желудка и на маленькую зарплату.
   - Прожить десять лет и... как вам это нравится?! - возмущалась Нинина
мама.
   - Мне нравится, - сказал я. - На месте  вашего  соседа  я  бы  раньше
ушел.
   Нина засмеялась.
   - А как же, по-вашему, ребенок? - поинтересовалась мать.
   Отец улыбнулся в тарелку.
   - Уходят от жены, а не от ребенка.
   Нина снова засмеялась, хотя я ничего смешного не сказал.
   - Но ведь существуют... - Нинина мама стала искать подходящие  слова.
Мне показалось, я даже услышал, как заскрипели ее мозги.
   - Нормы, - подсказал отец.
   - Нормы, - откликнулась Нинина мама и испуганно посмотрела на меня.
   Я должен был бы сказать, что, конечно, существуют нормы и долг  поря-
дочной женщины строго их соблюсти. Но я сказал:
   - Какие там нормы, если их друг от друга тошнит?
   Отец хотел что-то сказать, но тут он подавился и закашлялся.
   Жена хотела заметить ему, что это не "комильфо",  но  только  махнула
рукой и быстро проговорила:
   - Дядя Боря звал в воскресенье на обед. Пойдем?
   Значит, меня собираются представить будущим родственникам.
   - А сегодня вас дядя не звал? - спросил я.
   - При чем тут сегодня? - не понял отец.
   - Ни при чем. Просто я жду, может, вы уйдете...
   Нина бросила вилку и захохотала, а Нинина мама сказала:
   - Вечно эти молодые выдрючиваются.
   "Выдрючиваться" в переводе на русский язык  обозначает  "оригинальни-
чать, стараться произвести впечатление".
   Странно, сегодня я целый день только и  старался  быть  таким,  какой
есть, а меня никто не принял всерьез. Контролерша подумала, что я ее ра-
зыгрываю, Вера Петровна - что кокетничаю, старик решил, что я  обижаюсь,
Нина уверена, что я острю, а Нинина мама - что "выдрючиваюсь".
   Только дети поняли меня верно.
   Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоем.
   Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь,  я
брошусь ее обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный  отпор,
вроде: "Ты ведешь себя так, будто я горничная". Но дверь закрылась, а  я
сидел на диване и молчал. И не бросался.
   Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстра-
тивно гремя тарелками.
   Я вспоминал, что у меня в портфеле лежат для нее  цветы,  достал  их,
молча протянул.
   Нина так растерялась, что у нее чуть не выпала из  рук  тарелка.  Она
взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго  и  серьезно,  хотя  там
смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом,  прижалась  лицом  к
моему плечу. Я чувствовал щекой ее мягкие, теплые волосы,  и  мне  каза-
лось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.
   Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто  читала
стихи:
   - Пойдем в воскресенье к дяде Боре?
   За пять лет я так и не научился понимать ход ее мыслей.
   - Денег не будет - пойдем.
   - Какой ты милый сегодня! Необычный.
   - Не вру, вот и необычный.
   Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел  вста-
вать, Нина - тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.
   Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.
   - Простите, у вас случайно Вали нет? - робко спросили  с  того  конца
провода. Я узнал голос Леньки Чекалина.
   - Случайно есть, - сказал я.
   - Скотина ты - вот кто! - донесся до меня моментально окрепший  бари-
тон. Ленька тоже узнал меня.
   Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.
   - Здравствуй, Леня, - поздоровался я.
   - Чего-чего? - моему другу показалось, что он ослышался,  потому  что
такие слова, как "здравствуй", "до свидания", "пожалуйста",  он  позабыл
еще в школе.
   - Здравствуй, - повторил я.
   - Ты с ума сошел? - искренне поинтересовался Леня.
   - Нет, просто я вежливый, - объяснил я.
   - Он, оказывается, вежливый, - сказал Ленька, но не мне, а кому-то  в
сторону, так как голос его отодвинулся. - Подожди, у меня трубку рвут, -
это было сказано мне.
   В трубке щелкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий  женский  голос
позвал:
   - Валя!
   Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотел, а  го-
ворить правду - тем более.
   Сказать правду - значило потерять Нину, которая сидит за моей  спиной
и о которой я привык беспокоиться.
   Я положил трубку.
   - Кто это? - выдохнула Нина. У нее были такие глаза,  как  будто  она
чуть не попала под грузовик.
   - Женщина, - сказал я.
   Нина встала, начала выносить на кухню посуду.
   Она входила и выходила, а я сидел на диване и курил.
   Настроение было плохое, я не понимал почему: я прожил день  так,  как
хотел, никого не боялся и говорил то, что думал. На  меня,  правда,  все
смотрели с удивлением, но были со мной добры.
   Я обнаружил сегодня, что людей добрых гораздо больше, чем злых, и как
было бы удобно, если бы все вдруг решили говорить друг другу правду, да-
же в мелочах.
   Потому что, если врать в мелочах, по инерции соврешь и в главном.
   Преимущества сегодняшнего дня были для меня очевидны, однако я  пони-
мал, что если завтра захочу повторить  сегодняшний  день  -  контролерша
оштрафует меня, Вера Петровна выгонит с работы, старик - из очереди, Ни-
на - из дому.
   Оказывается, говорить правду можно только в том случае,  если  живешь
по правде. А иначе - или ври, или клади трубку.
   В комнату вошла Нина, стала собирать со стола чашки.
   - Ты о чем думаешь? - поинтересовалас