помнила, на чем остано-
вилась. - Позиция: "мое" или "не мое". А если "не мое",  то  и  пошла  к
чертям собачьим.
   - Но ведь все так, - сказала я.
   - Но как же можно уйти, когда чувство?
   - Во имя будущего. В наших отношениях нет будущего.
   - Будущее... - передразнила Татьяна. - Наше будущее - три  квадратных
метра.
   - Значит, он ищет ту, которая его похоронит.
   - Не все ли равно, кто похоронит. Надо искать ту, с которой  счастье.
Сегодня. Сейчас.
   Татьяна смотрела на меня истово, как верующая, и мне тоже  захотелось
счастья сегодня, сейчас. Сию минуту. Я даже оглянулась - не стоит ли оно
у меня за спиной.
   Подошла наша очередь.
   Заведующая аттракционом - тетка с толстыми ногами - отомкнула калитку
и стала запускать очередную партию страждущих.
   Дети как-то мгновенно похудели, а глаза стали больше, будто часть  их
плоти переместилась в глаза. Я тоже почувствовала давно забытое, или  не
познанное ранее, волнение и не сводила подобострастных  влюбленных  глаз
со строгого лица толстой тетки.
   До калитки оставалось три человека.  В  этот  момент  Ленка  потянула
Татьяну за руку и что-то сказала ей на ухо.
   - Отойдите все в сторону, - приказала Татьяна. Она выгребла  девчонок
из очереди и отвела их от калитки.
   - Почему? - искренне оторопела моя дочь и забегала глазами по лицам.
   Ленка молчала. У нее было виноватое страдальческое выражение лица.
   - Мы сейчас. - Татьяна схватила Ленку за руку, и они помчались,  оди-
наково перебирая ногами. Татьяна бежала  впереди,  а  Ленка  следом,  на
расстоянии вытянутой руки.
   Наташка и Юлька смотрели, как мимо них прошли те, кто  стоял  позади.
Они протиснулись на площадку и брызнули  во  все  стороны,  как  муравьи
из-под ладони.
   Цепи были длинные и, казалось, свисали с самого неба. К  каждой  паре
цепей приделана скамеечка - качели, куда помещается по одному человеку.
   Все расселись, каждый на свою скамеечку,  и  застегнули  перед  собой
ремни, чтобы не выпасть и не улететь в небо.
   Все разместились и пристегнулись. Толстая тетка захлопнула калитку  и
с категоричным видом нажала какуюто кнопку. Круглый диск начал  медленно
крутиться, вместе с диском крутился столб, и центробежная сила стала от-
дувать цепи.
   Люди полетели по кругу. Земли не было видно, и  им,  наверное,  каза-
лось, что они летят вообще. Они летели вообще над очередью, над Юлькой и
Наташкой, которые стояли с туповатыми личиками - отвергнутые, но мужест-
венные, облагороженные испытанием.
   Явились Татьяна с Ленкой. Ленка подошла к девочкам. Теперь их было не
двое, а трое - полный комплект. Девочки смотрели налетающие качели и пе-
реживали каждая свое: Ленка - радость за других, Юлька - зависть, Наташ-
ка - легкое злорадство: тем,  кто  был  сейчас  на  качелях,  оставалось
только полторы минуты. Им оставалось меньше, чем половина. А  у  нее,  у
Наташки, все было впереди. У нее было впереди целое счастье плюс  ожида-
ние счастья, что само по себе тоже очень ценно.
   - А нам билеты? - спохватилась Татьяна.
   Я сообразила, что мы не взяли себе билеты.
   - Не успеем, - поняла я.
   Дети обернулись. Они смотрели испуганно и настороженно, как  зверьки,
заслышавшие чужие шаги. Заставлять их ждать  снова  было  немыслимо.  Мы
просто могли сорвать их надежду. На качели они попали бы сломленными,  и
радость уже не достала бы их через эту сломленность.
   - Успеем, - сказала Татьяна и провалилась сквозь землю.
   Дети вывернули головы и стояли так до тех пор, пока Татьяна  не  воз-
никла на прежнем месте.
   Тетка тем временем нажала кнопку. Столб перестал крутиться, и  летаю-
щие качели вернулись на круги своя.
   Девочки напряглись, как перед стартом на первенство Европы.
   Потом в какую-то секунду мы все оказались в калитке,  а  в  следующую
секунду - на круглой деревянной площадке.
   Наташка, Юлька и Ленка  метнулись  в  одну  сторону.  Наташка  первая
взгромоздилась на скамеечку. Между Юлькой и Ленкой  произошла  страстная
кратковременная борьба за место возле Наташки. Юлька удачным приемом от-
пихнула Ленку и села сразу за Наташкой.
   Незнакомый мальчик в синей беретке отпихнул Ленку  и  сел  следом  за
Юлькой.
   Вокруг шустро рассаживались дети и взрослые.
   - Лена! - крикнула Татьяна. - Иди сюда!
   Ленка не двигалась. Она стояла с лицом, приготовленным к плачу.
   - Леночка! - Татьяна хотела переключить ее внимание на  действие  или
хотя бы на видимость действия. - Беги скорей! А то тебе места  не  оста-
нется...
   Татьяна подбежала к дочери и потащила ее на другую половину круга.
   Ленка зарыдала.
   - Ну какая тебе разница, где сидеть? - спросила Татьяна, как бы  сни-
мая этим вопросом всю несправедливость.
   - Д... да, а почему опять я? П... почему все время я?
   Ленка иногда легко заикалась, но когда она волновалась - это проявля-
лось сильнее. Татьяна посмотрела на свою дочь, обиженную людьми  и,  как
ей показалось, богом, и ее лицо сделалось  проникновенно  грустным.  Она
прижала Ленкину теплую голову к своей щеке. Ей тоже хотелось плакать.  Я
видела, как подтаяли у нее глаза, определились морщинки, и в молодом  ее
лице проглянули черты будущей старухи.
   Юлька и Наташка выглядывали  воровато,  как  мыши.  Они  были  вполне
счастливы и тем несимпатичны.
   Ленкино страдание все же достало их и легло на душу легким угрызением
совести, смешанными с эгоистическим удовлетворением.
   - Мам! - Наташка помахала из-за цепи кургузой ручкой.
   - Сиди! - резко ответила я, хотя Наташка была абсолютно ни в  чем  не
виновата. Просто некрасиво быть благополучной, когда другие страдают.
   Татьяна усадила Ленку на свободную скамеечку и пристегнула перед  ней
ремешок.
   Тетка удостоверилась, что все в порядке на вверенном  ей  участке,  и
нажала единственную кнопку на своем пульте управления.
   Круглый диск начал медленно вращаться. Предметы  медленно  поплыли  в
стороны и вниз.
   - Леночка! - крикнула Татьяна. Это значило: "Леночка,  посмотри,  как
хорошо, а будет еще лучше!"
   Ленка сидела с окаменевшим профилем и не повернула головы. Это значи-
ло: "Мне плохо и никогда не будет хорошо. И я вас не прощу,  как  бы  вы
передо мной ни старались. Я всю жизнь буду мстить вам своей печалью".
   Принципиально грустная Ленка проплыла и исчезла.
   Я полетела в небо. Сердце толчками переместилось в пятки.
   Потом я полетела к земле, и сердце медленно, туго подплыло к горлу. Я
не чувствовала напряжения цепей, и мне казалось - падению не будет  кон-
ца. Но вот цепи; натянулись, я поняла: не выдержат. Сейчас рухну и взор-
вусь - и через боль перейду в другое существование. Но в этот момент ме-
ня понесло в облака. Снова не было натяжения цепей, и казалось -  возне-
сению не будет конца.
   Из ниоткуда, как во сне, на меня наплывает моя дочь - смуглая  и  яр-
кая, как земляничка. Она беззвучно хохочет. Ее дивные  волосы  текут  по
ветру.
   Вот мои молодые родители: папа в военной форме, мама в  крепдешиновом
платье, синем в белый горох.
   Мама наклоняется к папе и показывает на меня:
   - Это твоя дочь. А ты не хотел...
   Вот мой нерожденный сын.
   Я волнуюсь, что он выпадет из качелей. Мне хочется на лету  выхватить
его и прижать к себе. Но он проносится мимо, и я не успеваю  рассмотреть
его лицо.
   А вот, стоя ногами на качелях, раскинув руки как распятье, летит  мой
любимый. Он не хуторянин. Нет. Он бродяжка. Он никогда не бросит,  но  и
себе не возьмет. Он разобьет на мелкие кусочки, а осколки положит в кар-
ман.
   Он летит, как таран. Я едва успеваю увернуться.
   - Не улетай! - кричит он мне.
   - Я больше не люблю тебя, - кричу я, и мне становится легче. Так лег-
ко, что я не чувствую своего тела.
   Я пою. Но пою не напряжением горла. Просто песня вместо меня. Я  сво-
бодна от прошлого. Я готова к новой любви. Как зовут тебя, моя новая лю-
бовь?
   ...Четыре минуты окончились.
   Мы отстегнули ремешки и сошли на деревянный диск. Потом прошли сквозь
железную калиточку. Спустились на землю.
   Очередь не увеличилась и не стала меньше. Осталась такой же, как  бы-
ла. И выражение лиц было прежним. Видимо, все, кто становился причастным
к ожиданию, надевали это выражение, как надевают тапки при входе  в  му-
зей.
   - Чем кормить? - спросила себя Татьяна. Она была уже дома.
   Обед у меня был. Меня мучили другие проблемы. И  мой  побродяжка  уже
шел по моей душе, выбирая осколки покрупнее, чтобы наступить на них сво-
ей интеллигентной пяткой.
   Юлька, Ленка и Наташка стояли рядом. Переживали  каждая  свое:  Юлька
была бледная, почти зеленая. Ее мутило от перепадов,  и  она  испытывала
общее отвращение к жизни.
   Ленка смотрела перед собой в одну точку, и отсвет пережитого восторга
лежал на ее лице.
   Наташка уже забыла о летающих качелях. Ей хотелось на "чертово  коле-
со". Она сложила руки, стала неуверенно торговаться, не веря в успех.
   Жизнь представлялась ей сплошной сменой праздников.


   ГЛУБОКИЕ РОДСТВЕННИКИ

   С Невы дул осенний ветер.
   Один и Другой стояли возле Лебяжьей канавки, как в свое время  Пушкин
с Мицкевичем, и смотрели вдаль.
   Человек - часть природы, поэтому связан с ней и зависит от нее.  Один
и Другой стояли и зависели от осени, от ветра, от низких облаков. Тянуло
на откровенность.
   - Ирка сильнее меня, - говорил Один. - Она в полтора раза больше мое-
го зарабатывает. Это меня унижает. Понимаешь?
   - Понимаю, - согласился Другой.
   - Во-вторых, у нее свободное расписание, и я никогда не знаю, где она
бывает и что делает. Я хожу в прачечную, выбиваю ковры,  купаю  в  ванне
ребенка. Вот уже десять лет она хочет сделать из меня бабу, а я мужик. И
она мужик. А женщины в доме нет. И когда я думаю, что нам  придется  так
мучиться еще двадцать - тридцать лет, я падаю духом  и  мне  не  хочется
жить.
   По Неве прошел речной трамвайчик. Озябшие,  нахохлившиеся  пассажиры,
втянув головы в плечи, стояли на палубе и, казалось, совершали  воскрес-
ную прогулку комуто назло.
   - А с Верой - я бог! Когда она слышит, как я чихаю, у нее  на  глазах
слезы от умиления. А когда она смотрит, как я ем, она смеется и говорит,
что я широко кусаю. А раньше я никогда не думал о том,  как  чихаю,  как
кусаю. Я никогда не думал, что это может быть нужно еще  кому-то,  кроме
меня. Понимаешь?
   - Понимаю, - сказал Другой. Он тоже всегда думал, что жует  и  чихает
исключительно для себя.
   - В  этой  новой  создавшейся  ситуации  я  бы  не  хотел  ставить  в
двойственное положение себя, и Ирку, и мою  новую  любовь,  -  продолжал
Один, вдохновленный пониманием друга. - Это будет унизительно  для  всех
троих. Я решил объявить Ирке, что я от нее ухожу.  Разговор  может  быть
тяжелый, поэтому будет лучше, если ты пойдешь со мной.
   - Куда? - уточнил Другой.
   - Ко мне.
   - А зачем?
   - Я же только что сказал: я хочу объявить своей жене, что  я  от  нее
ухожу.
   - Если ты хочешь объявить своей жене, что ты от нее уходишь, то  надо
идти не к тебе, а ко мне.
   - Почему? - не понял Один.
   - Потому что сегодня утром твоя жена ушла от тебя ко мне. Теперь  она
моя жена.
   По Лебяжьей канавке плавали чайки. Они были крупные, как утки,  и  не
белые, а рябые. Один никогда не видел прежде таких чаек, - должно  быть,
они перелетели с Финского залива на Неву, а с Невы  перебрались  на  Ле-
бяжью канавку.
   Один смотрел на чаек и приспосабливал новую информацию к своей  нерв-
ной системе.
   - А почему я об этом ничего не знал? - спросил он после молчания.
   - Я специально вызвал тебя, чтобы сказать. Сейчас ты уже все знаешь.
   - А почему ты сразу не сказал?
   - Я хотел, но ты все время сам говорил. Мне некуда было  слово  вста-
вить.
   - Хорош друг, - брезгливо сказал Один. - А я тебе верил.
   - Я перед тобой безупречен, - заявил Другой. - Я давно любил Ирку, но
моя любовь ни в чем не выражалась. Она даже не  подозревала,  что  я  ее
люблю.
   - А что ты в ней нашел? - заинтересовался Один.
   - Она очень красивая.
   - Кто? Ирка?
   - У нее на лице выражение наивной доверчивости, и она постоянно зада-
ет глупые вопросы.
   - Да? - раздумчиво спросил Один, как бы припоминая свою жену. - Ты не
ошибаешься?
   - Нет. Я почти убежден.
   - Странно... А почему она ушла? Что она говорит?
   - То же, что и ты.
   - Ну, все-таки... - выпытывал Один.
   - Она говорит, что хочет быть женщиной, а вынуждена быть  мужиком.  У
нее свободное расписание. Ты ей ничего не запрещаешь. И  эта  свобода  -
уже не свобода, а одиночество. И когда она думает, что надо так жить еще
двадцать - тридцать лет, то она падает духом, и ей хочется лечь  и  зас-
нуть на этот период летаргическим сном.
   - Какая низость!
   - Что именно?
   - Говорить так о собственном муже.
   - Она же не всем это говорит. Только мне.
   С Лебяжьей канавки был виден Инженерный  замок,  в  котором  когда-то
убили Павла Первого. Сбоку раскинулся Летний сад со  статуями.  Громыхал
пузатый трамвай, который за глаза зовут "американка".
   И казалось, что и трамвай, и сад, и замок были глубоко  равнодушны  к
индивидуальной судьбе отдельного человека и имели выражение: ну и что?
   Тебе плохо. Ну и что?
   - Пойдем! - сказал Один, и друзья-соперники зашагали широким шагом  в
сторону реки Фонтанки, которая  во  времени  Петра  звалась  "Безымянный
Ерик".
   Ирка сидела в кресле, закутав ноги в плед, и читала книгу Андре Моруа
"Литературные портреты".
   Когда вошли Один и Другой, она положила в книгу закладочку, чтобы по-
том легче найти нужную страницу.
   - Ты что расселась, как у себя дома? - недовольно спросил Один.
   - А я у себя дома, - сказала Ирка. - Теперь это мой дом. Другой - мой
муж. А ты - наш друг.
   - Я прошу тебя объяснить свое поведение! - потребовал Один.
   - Разве Другой тебе ничего не сказал?
   - Другой - посторонний человек. Мне не о чем с ним говорить. А  ты  -
моя жена. Я у тебя спрашиваю.
   - Если коротко, то я люблю Другого, - сказала Ирка.
   - В этом все дело.
   - Глупости! - сказал Один. - Ты не любишь Другого. Ты в него  влюбле-
на, а любишь ты меня.
   - Я тебя ненавижу! - призналась Ирка. - Ты мне надоел до ноздрей.
   - Да, ты меня ненавидишь, - согласился Один. - Но ты все  равно  меня
любишь. Мы прожили с тобой двенадцать лет, от молодости до  зрелости.  У
нас с тобой общий ребенок, общее имущество и общая испорченная жизнь. Мы
с тобой глубокие родственники, а родственников не бросают и не меняют.
   - Все равно я люблю Другого, - упрямо сказала Ирка.
   - Это не серьезно! Любовь - это любовь. А жизнь - это жизнь. И не на-
до смешивать.
   - Не слушай его, Ирка, - сказал Другой. - Любовь - это и есть  жизнь,
а жизнь - любовь. Тут как раз все надо смешивать.
   - А двенадцать лет? - спросил Один. - А нашу общую испорченную  жизнь
стряхнуть, как сопли с пальцев?
   - Как ты говоришь? - упрекнула Ирка.
   - А как ты поступаешь? Сейчас же собирайся и пойдем домой.
   - А что мы будем делать дома?
   - То же, что всегда. Я смотреть по телевизору хоккей, а ты  трепаться
с подругами по телефону.
   - Ты будешь смотреть хоккей и трясти на ноге тапок?
   - Скорее всего.
   - Боже, какая тоска...
   - Ты замечаешь, как ты дышишь? - спросил Один.
   - Нет. А что?
   - Вот так и семейная жизнь. Она должна быть обычной и незаметной, как
дыхание. Тогда она высвобождает в человеке творческие силы. На  страстях
живут одни бездельники.
   - Не соглашайся, Ирка, - попросил Другой. - Мы с тобой сейчас  пойдем
на Неву и покатаемся на пароходике.
   - Если ты будешь совращать мою жену,  я  тебя  ударю,  -  предупредил
Один.
   - А я тебе отвечу, - предупредил Другой.
   - Мальчики, если вы раздеретесь, я буду вынуждена принять сторону мо-
его первого мужа.
   - Почему? - обиделся Другой.
   - Потому что он голодный.
   - Ну и что, я тоже ничего не ел с утра.
   - Но с ним я прожила двенадцать лет, а с тобой три с половиной часа.
   - Пойдем! - потребовал Один. - Я не могу больше ждать. Через двадцать
минут матч "Спартак" - ЦСКА.
   - О боже! - вздохнула Ирка и с неохотой вылезла из-под пледа. -  Ногу
отсидела, - сказала она и, прихрамывая, пошла в прихожую.
   Один и Другой двинулись следом.
   Ирка надела плащ, покрыла голову платочком. Она перекрестила  кончики
платка, стала завязывать их на шее сзади. Кончики были скользкие  и  ко-
роткие. Ирка запутала свои легкие пальцы и, было похоже, сейчас  завяжет
их на два узелка.
   - Я готова! - объявила наконец Ирка.
   - А вещи? - спросил Один.
   Ирка прошла в комнату и скоро вернулась оттуда с книжкой Андре  Моруа
"Литературные портреты".
   - Все! - сказала Ирка.
   - А я? - спросил Другой, и его глаза наполнились настоящими слезами.
   - Пойдем с нами! - пригласил Один. - Что ты  будешь  сидеть  в  таком
настроении?
   - Ты увел у меня жену, и я же должен к тебе идти?
   - Не упрямься, - сказала Ирка.
   Дом стоял на Литейном проспекте, который во все времена назывался Ли-
тейным.
   Войдя в свой подъезд, ступив на свою  территорию,  Один  почувствовал
себя увереннее.
   - А ты тоже хороша, - сказал он Ирке. - С  моим  приятелем,  за  моей
спиной...
   - А что мне, на танцы прикажешь бегать за счастьем? - возмутилась Ир-
ка. - Мне не семнадцать лет. У меня работа, семья, хозяйство. Когда  мне
бегать? Да лучше Другого и не найти. Ты и сам это прекрасно знаешь.
   Между этажами на лестничной клетке сидел сиамский кот с голубыми гла-
зами. Он с подобострастием глядел на людей, и это  выражение  попрошайки
было несвойственно гордому полудикому зверю. Почти тигру.
   - Бездомный, - сказала Ирка. - Кто-то потерял.
   - У вас даже лестничные коты и те сиамские, - расстроился Другой.
   - Не переживай, - попросила Ирка.
   Другой заплакал.
   - Если бы я не привел его к нам, ты бы не ушла.
   - Надо мыслить конструктивно, - посоветовал Один. - Надо думать не  о
том, что было бы, если бы... А надо думать о том, что есть в данный  мо-
мент и как это можно переменить.
   - А как это можно переменить? - спросил Другой.
   - Это не в твоих возможностях.
   - А что же мне делать?
   - Не думать.
   - Брось его, Ирка. Посмотри, какой он противный.
   - Он очень противный, - согласилась Ирка.
   Возле знакомой двери лежал знакомый половичок, бывший в  свои  лучшие
времена Иркиной курткой.
   Возле половичка стоял чемодан, а на чемодане сидела девушка с больши-
ми глазами, сложив на коленях легкие нежные руки.
   - Вовик... - девушка встала с чемодана. - А я  ждалаждала...  А  тебя
нет и нет... Я сама пришла.
   - Познакомьтесь, это Вера, - представил Один.
   Вера протянула всем свою легкую руку.
   - Ирина, - сказала Ирка.
   - Станислав, - представился Другой.
   - Вера, видишь ли... - начал Один. - Я думал, что я свободен. Но ока-
зывается, что я женат. Вот моя жена.
   - Ирина, - еще раз напомнила Ирка.
   - Я тебя обманывал, - продолжал Один. - Но не нарочно. Я и себя  тоже
обманывал.
   - Бедный... - проговорила Вера, и ее глаза наполнились слезами  сост-
радания. - Но ты не переживай. Я все равно буду любить тебя.
   - Неопределенность разъест ваше чувство, - сказала Ирка. - Вы  будете
страдать.
   - А что мне делать?
   - Выходите замуж.
   - За Другого, - подсказал Один.
   - А что ты распоряжаешься? - вмешалась Ирка.
   - Но ведь лучше Другого она все равно никого не найдет. Нам  не  при-
дется за него краснеть.
   Вера доверчиво посмотрела на Ирку.
   - Он очень хороший, - честно подтвердила Ирка. - Он умеет расколдовы-
вать все предметы и слова. Рядом с ним вы больше увидите вокруг себя,  и
в себе, и в других.
   Вера подошла к Другому и, подняв голову, стала его рассматривать.
   - Он хороший, - сказала она. - Но рядом с ним я ничего не увижу,  по-
тому что я не люблю его. А он не любит меня.
   - Я не люблю вас, - согласился Другой. - А вы не любите меня. Но  мо-
жет быть, когда-нибудь через десять  лет,  мы  с  вами  станем  глубокие
родственники.
   Один достал ключи и стал о