ьзко было на  атла-
се. Я опустил руки по швам. Смотрел в ее приподнятое робкое лицо -  тоже
с недоверием и надеждой.
   Кто она? Лягушка? Царевна?
   А ведь у нее, наверное, имя есть. Я спросил:
   - Как тебя зовут?
   - А тебя?


   СТАРАЯ СОБАКА

   Инна Сорокина приехала в санаторий не затем, чтобы лечиться, а  чтобы
найти себе мужа. Санаторий был закрытого  типа,  для  высокопоставленных
людей, там вполне мог найтись для нее высокопоставленный муж. Единствен-
ное условие, которое она для себя оговорила, -  не  старше  восьмидесяти
двух лет. Все остальное, как говорила их заведующая Ираида, имело  место
быть.
   Инне шел тридцать второй год. Это не много и не мало, смотря с  какой
стороны смотреть. Например, помереть - рано, а  вступать  в  комсомол  -
поздно. А выходить замуж - последний вагон. Поезд уходит. Вот  уже  мимо
плывет последний вагон. У них в роддоме тридцатилетняя женщина считается
"старая первородящая".
   Замужем Инна не была ни разу. Тот человек, которого она любила  и  на
которого рассчитывала, очень симпатично слинял, сославшись на  объектив-
ные причины. Причины действительно имели место быть, и  можно  было  по-
нять, но ей-то что. Это ведь его причины, а не ее.
   В наше время принято выглядеть на десять  лет  моложе.  Только  мало-
культурные люди выглядят на свое. Инна не была малокультурной, но выгля-
дела на свое - за счет лишнего веса. У нее было десять лишних килограмм.
Как говорил один иностранец: "Ты немножко тольстая, стрэмительная,  и  у
тебя очень красивые глаза...
   Инна была "немножко тольстая", высокая крашеная блондинка. Волосы она
красила югославской краской. Они были у нее голубоватые, блестящие,  как
у куклы из магазина "Лейпциг". Время от  времени  она  переставала  кра-
ситься - из-за хандры, или из-за того, что пропадала  краска,  или  лень
было ехать в югославский магазин, - и тогда от корней начинали взрастать
ее собственные темно-русые волосы. Они отрастали почти на ладонь, и  го-
лова становилась двухцветной, половина темная, а половина белая.
   Сейчас волосы были тщательно прокрашены и промыты  и  существовали  в
прическе под названием "помоталка". Идея прически состояла в  следующем:
вымыть голову ромашковым шампунем и помотать головой, чтобы они  высохли
естественно и вольно, без парикмахерского насилия.
   Одета Инна была в белые фирменные джинсы и белую рубаху из модной ин-
дийской марли, и в этом белом одеянии походила на индийского грузчика, с
той только разницей, что индийские грузчики - худые брюнеты,  а  Инна  -
плотная блондинка.
   Войдя в столовую, Инна оглядела зал. Публика выглядела как филиал бо-
гадельни. Старость была представлена во всех вариантах,  во  всем  своем
многообразии. Средний возраст, как она мысленно определила, -  сто  один
год.
   Инна поняла, что зря потратила отпуск, и деньги на путевку, и  деньги
на подарок той бабе, которая эту путевку доставала.
   Инну посадили за стол возле окна на шесть человек. Против нее  сидела
старушка с розовой лысинкой, в прошлом клоун, и замужняя пара: он  -  по
виду завязавший алкоголик. У него были неровные зубы,  поэтому  неровный
язык, как хребет звероящера, и привычка облизываться. Она постоянно улы-
балась хотела понравиться Инне, чтобы та,  не  дай  бог,  не  украла  ее
счастье в виде завязавшего алкоголика с ребристым языком. Одета была как
чучело, будто вышла не в столовую высокопоставленного санатория, а  соб-
ралась в турпоход по болотистой местности.
   Завтрак подавали замечательный, с деликатесами. Но  какое  это  имело
значение? Ей хотелось пищи для души, а не для плоти. Хотелось  влюбиться
и выйти замуж. А если не влюбиться, то хотя бы просто устроиться.  Чело-
веческая жизнь рассчитана природой так, чтобы успеть взрастить два поко-
ления - детей и внуков. Поэтому все надо успеть своевременно. Эту беспо-
щадную своевременность Анна наблюдала в прошлый отпуск  в  деревне.  Три
недели стояла земляника, потом пошла черника, а редкие земляничные ягоды
будто налились водой. Следом - малина. За малиной -  грибы.  Было  такое
впечатление, что все эти дары лета выстроились в очередь друг  за  друж-
кой, и тот, кто стоит в дверях, выпускает их одного за другим на опреде-
ленное время. И каждый вид знает, сколько ему стоять. Так и человеческая
жизнь: до четырнадцати лет - детство. От четырнадцати до двадцати  четы-
рех - юность. С двадцати четырех до тридцати пяти  -  молодость.  Дальше
Инна не заглядывала. По ее расчетам, ей осталось три года до конца моло-
дости, и за эти три года надо было успеть что-то  посеять,  чтобы  потом
что-то взрастить.
   Внешне Инна была высокая блондинка. А внутренне - наивная хамка.  На-
ивность и хамство - качества полярно противоположные. Наивность  связана
с чистотой, а хамство - с цинизмом. Но в Инне все это  каким-то  образом
совмещалось - наивность с цинизмом, ум с глупостью и честность с тяготе-
нием к вранью. Она была не врунья, а вруша. На первый взгляд это одно  и
то же. Но это совершенно разные вещи. По задачам. Врунья врет в тех слу-
чаях, когда путем вранья она пытается что-то достичь. В данном случае  -
это оружие. Средство. А вруша врет просто так. Ни за  чем.  Знакомясь  с
людьми, она говорила, что работает не в родильном доме, а в  кардиологи-
ческом центре, потому что сердце казалось ей более благородным  органом,
чем тот, с которым имеют дело акушерки. В детстве она утверждала, что ее
мать не уборщица в магазине, а киноактриса, работающая на дубляже  (поэ-
тому ее не бывает видно на экранах).
   Наивность, среди прочих проявлений, заключалась в ее манере  задавать
вопросы. Она, например, могла остановить крестьянку и спросить: "А хоро-
шо жить в деревне?" Или спросить у завязавшего алкоголика: "А скучно без
водки?" В этих вопросах не было ничего предосудительного.  Она  действи-
тельно была горожанка, никогда не жила в деревне, никогда  не  спивалась
до болезни, и ее интересовало все, чего она не могла постичь собственным
опытом. Но, встречаясь с подобным вопросом, человек смотрел  на  Инну  с
тайным желанием понять: она дура или придуривается?
   Что касается хамства, то оно имело у нее самые разнообразные оттенки.
Иногда это было веселое хамство, иногда обворожительное, создающее шарм,
иногда умное, а потому циничное. Но чаще всего это было нормальное хамс-
кое хамство, идущее от постоянного общения с людьми и  превратившееся  в
черту характера. Дежуря в предродовой, она с трудом терпела своих  роже-
ниц, трубящих как слоны, дышащих как загнанные лошади. И роженицы ее бо-
ялись и старались вести себя прилично, и бывали случаи - рожали прямо  в
предродовой, потому что стеснялись позвать лишний раз.
   Возможно, это хамство было как осложнение после болезни - дефект  не-
устроенной души. Лечить такой дефект можно  только  лаской  и  ощущением
стабильности. Чтобы любимый муж, именно муж, звонил на работу и  спраши-
вал: "Ну, как ты?" Она бы отвечала: "Да ничего"... Или гладил бы по  во-
лосам, как кошку, и ворчал без раздражения: "Ну что ты волосы перекраши-
ваешь? И тут врешь. Только бы тебе врать".
   Прошла неделя. Погода стояла превосходная. Инна томилась праздностью,
простоем души и каждое утро после завтрака садилась на лавочку и  поджи-
дала: может, придет кто-нибудь еще. Тот, кто должен  приехать.  Ведь  не
может же Он не приехать, если она ТАК его ждет.
   Клоунеса усаживалась рядом и приставала с вопросами. Инна наврала ей,
что она психоаналитик. И клоунеса спрашивала, к чему ей ночью приснилась
потрошеная курица.
   - Вы понимаете, я вытащила из нее печень и вдруг понимаю, что это моя
печень, что это я себя потрошу...
   - А вы Куприна знали? - спросила Инна.
   - Куприна? - удивилась клоунеса. - А при чем здесь Куприн?
   - А он цирк любил.
   Старушка подумала и спросила:
   - А как вы думаете, есть жизнь после жизни?
   - Я ведь не апостол Петр. Я психоаналитик.
   - А что говорят психоаналитики?
   - Конечно, есть.
   - Правда? - обрадовалась старушка.
   - Конечно, правда. А иначе - к чему все это?
   - Что "это".
   - Ну Это. Все.
   - Честно сказать, я тоже так думаю, - шепотом поделилась клоунеса.  -
Мне кажется, что Это начало Того. А иначе зачем Это?
   - Чтобы нефть была.
   - Нефть? А при чем тут нефть?
   - Каменный уголь - это растения. Торф. А нефть - это люди. Звери.
   - Но я не хочу в нефть.
   - Мало ли что...
   - Но вы же только что сказали "есть", а сейчас говорите нефть, - оби-
делась старушка.
   В этот момент в конце аллеи показалась "Волга". Она ехала к  главному
корпусу, и правильно сказать - не ехала, а летела, будто не касалась ко-
лесами асфальтированной дорожки. Инна насторожилась.  Так  могла  лететь
только судьба. Возле корпуса машина стала. Не остановилась и не затормо-
зила, а именно стала как вкопанная. Чувствовалось, что  за  рулем  сидел
супермен, владеющий машиной, как ковбой мустангом.
   Дверь "Волги" распахнулась, и с двух сторон одновременно вышли  двое:
хипповая старушка с тонкими ногами в джинсовом платье и ее сын, а может,
и муж с бородкой под Добролюбова. "Противный", - определила Инна, но это
было неточное определение. Он был и привлекателен, и отталкивающ  однов-
ременно. Как свекла - и сладкая, и пресная в одно и то же время.
   Он взял у старушки чемодан и понес его в корпус.
   "Муж", - догадалась Инна. Он был лет на двадцать моложе,  но  в  этом
возрасте, семьдесят и пятьдесят, разница не  смотрится  так  контрастно,
как, скажем, в пятьдесят и тридцать. Инна знала, сейчас модны мужья, го-
дящиеся в сыновья. Как правило, эти внешние непрочные  соединения  стоят
подолгу, как временные мосты. Заведующая Ираида старше  своего  мужа  на
семнадцать лет и все время ждет, что он найдет себе  помоложе  и  бросит
ее. И он ждет этого же самого и все время  высматривает  себе  помоложе,
чтобы бросить Ираиду. И это продолжается уже  двадцать  лет.  Постоянные
временщики.
   Во время обеда она, однако, заметила, что сидят они врозь. Старушка в
центре зала, а противный супермен - возле Инны. "Значит, не  родственни-
ки", - подумала она и перестала думать о нем вообще. Он сидел таким  об-
разом, что не попадал в ее поле зрения, и она его в это поле не  включи-
ла. Смотрела перед собой в стену и скучала по работе, по своему любимому
человеку, который хоть и слинял, но все-таки существовал. Он же не умер,
его можно было бы позвать сюда, в санаторий. Но звать не хотелось, пото-
му что не интересно было играть в проигранную игру.
   Вспоминала новорожденных, спеленатых, как рыбки шпроты, и так же, как
шпроты, уложенные в коляску, которую она развозила по палатам. Она наби-
вала коляску детьми в два раза больше, чем положено, чтобы не ходить  по
десять раз, и возила в два раза быстрее. Рационализатор. И  эта  коляска
так грохотала, что мамаши приходили в ужас и спрашивали: "А вы их не пе-
ревернете?"
   Новорожденные были похожи на старичков и старушек, вернее, на себя  в
старости. Глядя на клоунесу, сидящую напротив, и вспоминая  своих  ново-
рожденных, Инна понимала, что природа  делает  кольцо.  Возвращается  на
круги своя. Новорожденный нужен матери больше всего на свете, а у глубо-
ких стариков родителей нет, и они нужны много меньше, и это естественно,
потому что природа заинтересована в смене поколений.
   Клоунеса с детской жадностью жевала холодную закуску. Инна  догадыва-
лась, что для этого возраста ценен только факт жизни сам по себе, и  хо-
телось спросить: "А как живется без любви?"
   - А где моя рыба? - спросил противный супермен.
   Он задал этот вопрос вообще. В никуда. Как философ. Но  Инна  поняла,
что этот вопрос имеет к ней самое прямое  отношение,  ибо,  задумавшись,
она истребила две закуски: свою и чужую. Она подняла на него большие ви-
новатые глаза. Он встретил ее взгляд - сам смутился ее смущением, и  они
несколько длинных, нескончаемых секунд смотрели друг на друга.  И  вдруг
она увидела его. А он - ее.
   Он увидел ее глаза и губы - наполненные, переполненные жизненной пра-
ной. И казалось, если коснуться этих губ или даже просто смотреть в гла-
за, прана перельется в него и тело станет легким, как в молодости.
   Можно будет побежать трусцой до самой Москвы.
   А она увидела, что ему не пятьдесят, а меньше. Лет сорок пять. В  нем
есть что-то отроческое. Седой отрок.
   Интеллигент в первом поколении. Разночинец. Было очевидно, что он за-
нимается умственным трудом, и очевидно, что его дед привык стоять по ко-
лено в навозе и шуровать лопатой. В нем тоже было что-то от мужика с ло-
патой, отсюда бородка под Добролюбова. Маскируется. Прячет мужика.  Хотя
- зачем маскироваться? Гордиться надо.
   Еще увидела, что он - не свекла. Другой овощ. Но не фрукт. Порядочный
человек. Это было видно с первого взгляда. Порядочность заметна так  же,
как и непорядочность.
   Она все смотрела, смотрела, видела его детскость, беспородность,  во-
лосы серые с бежевым,  иностранец  называл  такой  цвет  "коммунальный",
бледные губы, какие бывают у рыжеволосых, покорные глаза, привыкшие  пе-
ремаргивать все обиды, коммунальный цвет усов и бороды.
   - Как вас зовут? - спросила Инна.
   - Вадим.
   Когда-то, почти в детстве, ей это имя нравилось, потом разонравилось,
и сейчас было скучно возвращаться к разочарованию.
   - Можно я буду звать вас иначе? - спросила она.
   - Как?
   - Адам.
   Он тихо засмеялся. Смех у него был странный. Будто он смеялся по сек-
рету.
   - А вы - Ева.
   - Нет. Я Инна.
   - Ин-нна... - медленно повторил он, пружиня на "н".
   Имя показалось ему прекрасным, просвечивающим на солнце, как виногра-
дина.
   - Это ваше имя, - признал он.
   После обеда вместе поднялись и вместе вышли.
   Вокруг дома отдыха шла тропа, которую Инна называла  "гипертонический
круг". На этот круг отдыхающие выползали, как тараканы, и ползли  цепоч-
кой друг за дружкой.
   Инна и Адам заняли свое место в цепочке.
   Навстречу и мимо них прошли клоунеса в паре с хипповой старушкой.  На
старушке была малахитовая брошь, с которой было  бы  очень  удобно  бро-
ситься в пруд вниз головой. Никогда не всплывешь. Обе  старушки  обежали
Инну и Адама глазами, объединив их своими взглядами, как бы проведя вок-
руг них овал. Прошли мимо.  Инна  ощутила  потребность  обернуться.  Она
обернулась, и старушки тоже вывернули шеи. Они были  объединены  какимто
общим флюидным полем. Инне захотелось выйти из этого поля.
   - Пойдемте отсюда, - предложила она.
   - Поедем на речку.
   Дорога к реке шла сквозь высокую рожь, которая действительно была зо-
лотая, как в песне. Стебли и колосья скреблись в машину. Инна  озиралась
по сторонам и казалось, что глаза ее обрели способность видеть в два ра-
за ярче и интереснее. Было какое-то общее  ощущение  событийности,  хотя
невелико событие - ехать на машине сквозь высокую золотую рожь.
   Изо ржи будто нехотя поднялась черная сытая птица.
   - Ворона, - узнала Инна.
   - Ворон, - поправил Адам.
   - А как вы различаете?
   - Вы, наверное, думаете, что ворон - это муж вороны. Нет. Это  совсем
другие птицы. Они так и называются: ворон.
   - А тогда как же называется муж вороны?
   - Дело не в том, как он называется. А в том, кто он есть по существу.
   Адам улыбнулся. Инна не видела, но почувствовала, что  он  улыбнулся,
потому что машина как бы наполнилась приглушенной застенчивой радостью.
   Целая стая взлетела, вспугнутая машиной, но поднялась невысоко, види-
мо понимая, что машина сейчас проедет, и можно будет  сесть  на  прежнее
место. Они как бы приподнялись, пропуская машину, низко планировали, об-
метая машину крыльями.
   Невелико событие - проезжать среди птиц, но этого никогда  раньше  не
было в ее жизни. А если бы и было, она не обратила бы внимания.  Послед-
нее время Инна все время выясняла отношения с любимым  человеком,  и  ее
все время, как говорила Ираида, бил колотун. А  сейчас  колотун  отлетел
так далеко, будто его и вовсе не существовало в природе. В природе стоя-
ла золотая рожь, низко кружили птицы, застенчиво улыбался Адам.
   Подъехали к реке.
   Инна вышла из машины. Подошла к  самой  воде.  Вода  была  совершенно
прозрачная. На середине в глубине стояли две метровые рыбины - неподвиж-
но, нос к носу. Что-то ели или целовались.
   Инна никогда не видела в естественных условиях таких больших рыб.
   - Щелкоперка, - сказал Адам. Он все знал. Видимо,  он  был  связан  с
природой и понимал в ней все, что надо понимать.
   - А можно их руками поймать? - спросила Инна.
   - А зачем? - удивился Адам.
   Инна подумала: действительно, зачем? Отнести повару? Но ведь в  сана-
тории и так кормят.
   Адам достал из багажника раскладной стульчик и надувной матрас.  Мат-
рас был яркий - синий с желтым и заграничный. Инна  догадалась,  что  он
заграничный, потому что от наших матрасов  удушливо  воняло  резиной,  и
этот запах не выветривался никогда.
   Адам надул матрас для Инны, а сам уселся на раскладной стульчик возле
самой воды. Стащил рубашку.
   Инна подумала и тоже стала снимать  кофту  из  индийской  марли.  Она
расстегнула только две верхних пуговицы, и голова шла туго.
   Адам увидел, как она барахтается своими белыми роскошными  руками,  и
тут же отвернулся. Было нехорошо смотреть, когда она этого не видит.
   Подул теплый ветер. По реке побежала сверкающая рябь, похожая на нес-
метное количество сверкающих человечков, наплывающих фанатично и  неумо-
лимо - войско Чингисхана с поднятыми копьями.
   Инна высвободила голову, сбросила джинсы, туфли.  Медленно  легла  на
матрас, как бы погружая свое тело в воздух, пропитанный солнцем, близкой
водой, близостью Адама. Было спокойно,  успокоенно.  Колотун  остался  в
прежней жизни, а в этой - свернуты все знамена и распущены все  солдаты,
кроме тех, бегущих над целующимися рыбами.
   "Хорошо", - подумала Инна. И подумала, что это "хорошо"  относится  к
"сейчас". А счастье - это "сейчас"  плюс  "всегда".  Сиюминутность  плюс
стабильность. Она должна быть уверена, что так будет и завтра,  и  через
год. До гробовой доски и после гроба.
   - А где вы работаете? - спросила Инна.
   Этот вопрос был продиктован не праздным  любопытством.  Она  забивала
сваи в фундамент своей стабильности.
   - В патентном бюро.
   - А это что?
   - Я, например, занимаюсь продажей наших патентов за границу.
   - Это как? - Инна впервые сталкивалась с таким родом деятельности.
   - Ну... Когда мы умеем делать что-то лучше, они у нас учатся, - попу-
лярно объяснил Адам.
   - А мы что-то умеем делать лучше?
   - Сколько угодно. Шампанское, например.
   Инна приподнялась на локте, смотрела на Адама с наивным выражением.
   От слов "патентное бюро" веяло иными городами, отелями, неграми,  че-
моданами в наклейках.
   - А ваша жена - тоже в патентном бюро? - спросила Инна.
   Это был генеральный вопрос. Ее совершенно не интересовало участие же-
ны в общественной жизни. Ее интересовало - женат он или нет, а  спросить
об этом прямо было неудобно.
   - Нет, - сказал Адам. - Она инженер.
   "Значит, женат", - поняла Инна, но почему-то не ощутила опустошения.
   - А дети у вас есть?
   - Нет.
   - А почему?
   - У жены в студенчестве была операция аппендицита. Неудачная. Образо-
вались спайки. Непроходимость, - доверчиво поделился Адам.
   - Но ведь это у нее непроходимость.
   - Не понял, - Адам обернулся.
   - Я говорю: непроходимость у нее, а детей нет у вас,  -  растолковала
Инна.
   - Да. Но что же я могу поделать? - снова не понял Адам.
   "Бросить ее, жениться на мне и завести троих детей, пока еще не  выс-
тарился окончательно", - подумала Инна. Но вслух ничего не сказала. Под-
няла с земли кофту и положила на голову, дабы не перегреться  под  солн-
цем. Адам продолжал смотреть на нее, ожидая ответа  на  свой  вопрос,  и
вдруг увидел ее всю - большую, молодую и сильную, лежащую на ярком  мат-
расе, и подумал о том же, что и она, и тут же смутился своих мыслей.
   Обедали они уже вместе. То есть все б