ьные  люди.  А
тот, кто был нужен, - уходил.
   Лора ткнулась лицом к окошку. Лжесвидетель стоял  один  на  тротуаре,
запахнув рубашку, придерживая ее руками. Крутил головой в разные  сторо-
ны. Как птица.
   Лоре  показалось,  что  он  не  ледокол  "Ермак",  а   скорее   всего
мальчик-сиротина, тот самый, что позабыт-позаброшен с молодых-юных лет.
   Лора вдруг потеряла всякий интерес к магазину "Лейпциг" вместе с  его
лифчиками. Сошла на следующей остановке. Пересекла улицу через подземный
переход и села на автобус, который повез ее в противоположную сторону. К
кинотеатру "Казахстан".
   - Да не придет он, - сказала Таня и посмотрела на Лору  с  брезгливым
сожалением.
   Больных в очереди не было. Таня сидела  на  диванчике,  вязала  шапку
модной изнаночной вязкой.
   Половина диванчика была покрыта простыней, а другая  половина  клеен-
кой. Клеенку клали в ноги, чтобы больной мог лечь в обуви, а не  снимать
ее и, следовательно, не терять времени.
   - Почему это не придет? - спросила Лора.
   - Или не придет. Или подонок. Одно из двух.
   - Почему?
   - Все такие.
   - Он хороший, - не поверила Лора. - И он обязательно придет. Я увере-
на.
   - Почему это ты так уверена?
   - Я видела его глаза.
   - Что ты там могла разглядеть?
   - Я близко видела. Я у него на коленях сидела.
   - Как это? - не поняла Таня. - Познакомилась и сразу на колени?
   - Нет. Сначала на колени, а потом познакомилась.
   Таня опустила вязанье и посмотрела на Лору с возросшим интересом.
   Лора отвернулась к окну. Из окна был виден "Дом мебели"  и  кинотеатр
"Казахстан".
   Надо было объяснить: почему Лора не может выйти на  работу  и  почему
Таня должна здесь околачиваться вторую смену, в общей  сложности  четыр-
надцать часов. Но как расскажешь про кораблик,  произошедший  от  плота,
про мальчика-сиротину. Слова - неединственная и не лучшая форма  выраже-
ния. Можно, например, выразить жестом или музыкой. Но ни петь, ни танце-
вать Лора не умела, да и с чего бы она начала  танцевать  в  процедурном
кабинете?
   Лора и Таня были разные, как, например, собака и коза. Они чем-то по-
хожи: примерно одинаковой высоты, обе на четырех ногах и с  хвостом.  Но
все-таки собака - это собака. А коза - это коза. И то, что очевидно  од-
ной, совершенно непонятно другой.
   И Лора стояла тихая и тупая от сознания своей зависимости.
   В пять часов придут старушки, которые сядут перед  кабинетом  смирно,
как дети, зажав в кулаке кубик надежды. Уколы пропускать не рекомендует-
ся, потому что организм нельзя обманывать. Он поймет  и  обидится  и  не
станет размывать соли, и снова появятся боли и разъедающие мысли о смер-
ти. И все оттого, что Лора хочет быть счастливой.  Обязательно  счастли-
вой, несмотря ни на что.
   - Я за тебя завтра отработаю, - пообещала Лора. - А хочешь,  два  дня
подряд.
   - Да не придет он.
   В дверь постучали, и в кабинет вошла женщина  среднего  возраста.  Не
молодая и не старая. Вернее, и молодая и старая, - смотря с  чьей  точки
зрения смотреть. С точки зрения старух - молодая.
   - Фамилия? - строго спросила Таня и неловко полезла с дивана.
   Подошла к столу, на котором лежала толстая раскрытая тетрадь, в  чер-
ном переплете.
   - Почему не придет? - спросила Лора.
   - Посмотри на себя в зеркало, - предложила Таня.
   Зеркала поблизости не было, но Лора и так  хорошо  знала  свою  внеш-
ность. У нее был часто встречающийся в среднерусской  полосе  тип  лица.
Она всегда всем кого-то напоминала.
   - Ну кому мы нужны за то, что мы - это мы? - произнесла Таня.
   Женщина подобострастно улыбнулась, как бы деля беседу, но Таня строго
на нее посмотрела, будто одернула, и женщина снова стала серьезной.
   ...Как сверкала река. Будто по воде бежали крошечные солнечные  чело-
вечки, их было несметное количество. Как китайцев. Они все бежали и  бе-
жали, и не было им ни конца ни края.
   Законный муж Сережа вышел из реки в дрожащих каплях и произнес,  пос-
тукивая зубами:
   - Счастье, вот оно...
   Потом они пошли по берегу. У Лоры тогда,  в  девятнадцать  лет,  была
длинная коса. Сережа вел ее не за руку, а за косу.
   А через неделю кто-то постучал в дверь.
   Лора отворила и увидела женщину с плоским свертком под мышкой.
   - Сережа дома? - строго спросила женщина.
   - Он на работе, - объяснила Лора, робея строгого тона.
   - Передайте ему. Он забыл у меня свои тапки.
   Женщина протянула сверток. Это были тапки, завернутые в газету.
   Забытые тапки и солнечные человечки были настолько несовместимы,  что
Лора и не совместила. Она просто не поняла.
   - Зачем вы беспокоились? Он сам бы заехал и забрал...
   Лора честно посмотрела на женщину, но та почему-то взяла  и  стукнула
Лору тапками по щеке. Что было совсем уже странно.
   Сережа не отрицал, что это действительно его тапки. Но его  возмущало
нетоварищеское поведение женщины: ворваться в сердце семьи с прямой ули-
кой предательства... Так друзья не поступают.
   Сережа говорил, что если бы в нашем обществе можно  было  иметь  двух
жен, то он женился бы на обеих, кормил их и развлекал,  потому  что  ему
нравилась и та и эта. Каждая за свое.
   Но в нашем обществе можно иметь только одну жену. Надо было выбирать.
Сережа не знал - на ком ему остановиться. А та женщина знала.  Она  была
сильным человеком и умела постоять за свое счастье.
   После того как он ушел, Лора стала  худеть  по  одному  килограмму  в
день. Тело стекало с нее, и в конце концов она легла на диван, чтобы  не
вставать. Она умирала, потому что ее жизнь - Сережа. А если нет Сережи -
нет и жизни.
   Таня носила ей еду, отрывая кусок от семьи. Заставляла есть и  разго-
варивать. Но больше разговаривала сама.
   ...Большие городские часы показывали половину седьмого.
   Маленькие часы на Лориной руке показывали столько же.
   Лжесвидетель опаздывал на полтора часа, и самое  неприятное  заключа-
лось в том, что отсюда, с этой точки, было видно окно процедурного каби-
нета. В окне время от времени маячило Танино лицо. Выражения отсюда было
не разобрать, но Лора и так его угадывала. Таня как бы  говорила:  "Сто-
ишь? Ну, стой, стой..."
   Может быть, Ему встретилась та самая сильная женщина, с  сережками  в
ушах. Взяла его за руку и приказала: "Иди за мной".
   Но Он вежливо освободит руку и вежливо скажет: "Сильные женщины - для
слабых мужчин. А я сам сильный человек. Поэтому я пойду к Лоре".
   Лора еще раз внимательно огляделась по сторонам.
   Дядька в рабочей одежде устанавливал афишу к новому  фильму.  Вдвинул
большой фанерный щит, на котором было нарисовано лицо  артиста  Ульянова
без края щеки и без уха. Но ульяновские глаза  с  честно-требовательным,
чуть раздраженным мужским прищуром уже  взирали  на  этот  мир.  Рабочий
вдвинул еще одно звено и подогнал ухо к щеке.
   По левую руку стоял "Дом мебели". К магазину все время подъезжали ма-
шины.
   Чуть в стороне от входа стояли плотные, коренастые мужчины - по  виду
хозяева жизни. У них были деньги, была цель и была уверенность в  дости-
жении своей цели.
   Если бы у них не было цели, они бы ее выдумали.
   А если бы не было уверенности, они бы ее купили.
   Хозяева жизни помногу едят и отъедают животы. Живот  поднимает  диаф-
рагму на два-три сантиметра. Диафрагма давит на сердце. У них затруднен-
ное дыхание и ищущие глаза. Они все время прошаривают глазами  мир:  что
бы еще купить.
   Однажды Лора стояла на кладбище. Мимо нее прошли  парни-могильщики  в
ватниках, с заступами через плечо.
   Ватники на них болтались по-студенчески элегантно, и они  так  молодо
топтали землю. А сзади в дубленках шли - эти.
   Они приготовили могилу для одного из своих. Проходя мимо Лоры, успели
обежать ее глазами. А когда она вышла с кладбища - поджидали ее у ворот.
Они никогда и ни при каких условиях не хотели ничего упустить. И  сейчас
Лора почти чувствовала их оценивающий взгляд  на  своей  высокой  груди,
нежно-розовом лице и крепких ногах.
   Придет Он, возьмет Лору за руку и уведет из-под этих хозяйских  глаз.
А хозяева будут смотреть им вслед, озлобленные ненадолго своей нищетой.
   ...Сережа ушел летом, а через два года, тоже летом, в  Лору  влюбился
главврач поликлиники. Ему было сорок, а ей двадцать два. Он был главный,
а значит, достойный, и Лора им гордилась.
   Главврач говорил, что Лора - мечта его жизни, но он не может  предать
глаза сына. Пусть сын окончит школу, получит среднее образование,  тогда
Главврач женится на Лоре и  будет  обречен  на  счастье  всю  дальнейшую
жизнь.
   Через три года сын окончил школу и поступил в институт.
   Главврач сказал: "Маленькие дети - маленькие беды. А большие  дети  -
большие беды". Если он уйдет из семьи, оставит сына без отца, то мальчик
может попасть под дурное влияние,  стать  преступником  или  наркоманом.
Пусть он окончит институт, встанет на ноги, и после этого Главврач  поч-
тет, что исполнен долг, завещанный от  бога  ему,  грешному.  Потянулись
долгие четыре года.
   Лора сидела одна по вечерам и в праздники, и в Новый год. Когда  били
куранты, Лора торопливо писала на бумажке желание, а потом  съедала  эту
бумажку, запивала бокалом шампанского и ложилась спать. А по бокам  дро-
жали стены, орала музыка. Люди встречали Новый год.
   Главврач запрещал Лоре ходить одной по гостям и по  театрам.  Он  был
очень ревнивый и просил войти в его положение. Лора была включена в  его
радости, но выключена из его обязательств. Время шло. Сын уже заканчивал
институт, ему остался последний курс, но в это время какое-то  маленькое
африканское государство обрело независимость, и Главврачу предложили по-
ехать в Африку, возглавить клинику и оказать дружественную поддержку.
   Главврач попросил Лору войти в положение маленького государства.
   Сильные были сильны своей силой.
   А слабые - своей слабостью.
   Что оставалось Лоре? Верить во всеобщую разумность  и  ждать:  придет
Хороший Человек и включит ее в орбиту  своих  радостей  и  своих  обяза-
тельств. И никому не надо будет входить в положение другого, потому  что
у них будет общая судьба и общее положение.
   У Лоры - часто встречающийся тип лица. Таких, как она,  -  тринадцать
на дюжину. Он придет к ней только за то, что она - это она. И ни за  что
больше.
   Начался восьмичасовой сеанс. Перед кинотеатром стало пусто.
   "Дом мебели" закрылся. Хозяева жизни уехали.
   Таня закончила работу и ушла из процедурного кабинета.
   Ждать было бессмысленно, но Лора стояла и  ждала.  Сработала  инерция
преданности.
   К кинотеатру подошла няня с ребенком. Няне было лет восемнадцать. Ок-
руглая, с прямыми льняными волосами, она походила на кокосовый орех.
   Девушка стояла, задумчиво глядя над ребенком, как бы  всматриваясь  в
неясные контуры своего будущего.
   Постояла и ушла. Вокруг снова стало пусто. И в Лоре - пусто.
   А есть ли ты, всеобщая разумность? Или  все  -  пустое  нагромождение
случайных случайностей. И если сверху упадет кирпич - тоже  случайность.
Он мог бы и не падать. А мог бы упасть на кого-то другого. Почему именно
на нее? За что?
   - Я так и знал, что вы подождете...
   Лора сильно вздрогнула и обернулась.
   Он стоял перед ней - молодой и бородатый. Князь Гвидон в джинсах. От-
куда он появился? Может быть, прятался за афишей...
   - А вы что, нарочно прятались?
   - Нет. Я опоздал.
   - А почему вы опоздали? - спросила Лора, еще  не  понимая,  но  пред-
чувствуя, что случилось счастье.
   - Я забыл, что Казахстан. Я только помнил, что Средняя Азия. Где жар-
ко...
   - А как же вы нашли?
   - Я списал все кинотеатры с подходящими названиями: "Киргизия", "Тби-
лиси", "Алма-Ата", "Армения", "Ташкент", - он загибал пальцы правой  ру-
ки, а когда пальцы кончились, перешел на левую руку, - "Ереван", "Баку",
"Узбекистан"...
   - "Узбекистан" - это ресторан.
   - И кинотеатр тоже есть. В Лианозове. "Ашхабад" в Чертанове.  "Тбили-
си" - на Профсоюзной. Я уже четыре часа езжу.
   - Но Тбилиси - это же не Азия.
   - Все равно там жарко...
   Он замолчал. Смотрел на Лору. У него было выражение, как у князя Гви-
дона, когда он, проснувшись, увидел вдруг город с теремами и церквами.
   - Я так и знал, что вы подождете...
   - Почему вы знали?
   - Я видел ваши глаза.


   СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

   Я умерла на рассвете, между четырьмя и пятью утра.
   Сначала стало холодно рукам и ногам, будто натягивали мокрые чулки  и
перчатки. Потом холод пошел выше и достал сердце. Сердце остановилось, и
я будто погрузилась на дно глубокого колодца. Правда, я никогда не лежа-
ла на дне колодца, но и мертвой я тоже никогда раньше не была.
   Мое лицо стянуло маской, и я уже не могла им управлять. Мне  было  не
больно и ничего не жалко. Я лежала себе и лежала, и даже не думала,  как
я выгляжу.
   В восемь часов в коридоре зашлепали шаги. Это из детской комнаты  вы-
шел мой сын Юраня.
   "Босой", - подумала я. Он всегда ходил босиком, как лесной  полудикий
мальчик, и я всегда ему говорила: "Ноги".
   Юраня прошлепал по коридору и остановился  возле  комнаты  отца.  Муж
кашлянул и перевернулся.
   Дверь скрипнула, - должно быть, Юраня приотворил ее и спросил заиски-
вающим шепотом:
   - Ты уже встал?
   - Ну, что тебе? - спросил муж оскорбленным голосом. Он не любил, ког-
да его беспокоили в выходной день.
   - Мне надо в кино. У меня абонемент. В девять часов начало, - так  же
шепотом просвистал Юраня.
   Ему казалось, что если он шепчет, то почти не будит отца, и тот может
беседовать с ним не просыпаясь.
   - Буди маму, - распорядился муж.
   Он не любил, когда на него  перекладывали  чужие  обязанности.  Свои,
кстати, он тоже нес с отвращением.
   Дверь в мою комнату заскрипела.
   Юраня помолчал, потом сказал:
   - Она спит.
   - Ничего. Встанет, - сказал муж.
   - Она спит, - повторил Юраня. - И очень бледная.
   В двенадцать часов меня забрали в больницу, а на другой  день  выдали
обратно.
   На меня надели платье макси. Это платье мне привезли год назад из Па-
рижа, и у меня тогда появилась еще  одна  проблема:  проблема  шикарного
платья. Оно было совершенно неприменимо и висело  в  шкафу,  шуршащее  и
сверкающее, как бесполезное напоминание о том, что  человек  создан  для
счастья.
   Соседка с шестого этажа сказала:
   - Ее на том свете и не примут. Молодая совсем.
   - Мальчишечку оставила, - вздохнула другая соседка. Она довела своего
сына до пенсии, а я даже не довела до третьего класса. Соседка прочерти-
ла в уме всю не пройденную мною дорогу и покачала головой.
   Юраня приходил и уходил, гордый. Все его ласкали, и ему льстило  все-
общее поклонение. Настроение у него было неплохое. Накануне я  его  пре-
дупредила:
   - Если меня не будет и все скажут, что я умерла, ты не верь.
   - А где ты будешь?
   - Я поселюсь на облачке и буду смотреть на тебя сверху.
   - Ладно, - согласился Юраня.
   Дворничиха Нюра удивлялась с претензией: еще вчера она меня видела на
улице с авоськой и даже слышала, как я разговаривала с соседом. Я  спро-
сила:
   - Ефим, на кого ты похож?
   - А что? - удивился Ефим.
   - Да уж больно нарядный. Как барышня.
   - А я всегда так одеваюсь, - обиделся Ефим.
   - Мужчина должен быть свиреп и неряшлив, - сказала  я  и  побежала  в
подъезд.
   Еще вчера я была здесь, со всеми, а сегодня - неизвестно где. И  если
это перемещение произошло со мной, значит, оно существует вообще и может
произойти с кем угодно, в частности, с ней, с Нюрой.
   Мой муж никогда раньше не верил в мои болезни и сейчас не  поверил  в
мою смерть. Ему в глубине души казалось, что это - мои штучки.
   Квартира была полна народу. Я почему-то думала, что придет меньше лю-
дей. Откровенно говоря, я подозревала, что меня и похоронить будет неко-
му. Я привыкла всегда все делать сама и одна, привыкла  ни  на  кого  не
рассчитывать. И если бы я могла сама себя похоронить, я именно так бы  и
поступила.
   Но, как ни странно, все обошлось и без меня. И место на кладбище  вы-
били, и документы оформили.
   Работник загса, женщина в серой кофте, выдала моему мужу  справку,  а
взамен потребовала мой паспорт. Муж протянул ей паспорт, она заглянула в
него безо всякого интереса, а потом порвала на две  части  и  бросила  в
плетеную корзину для бумаг.
   Когда муж увидел, как рвут мой паспорт, он понял, что я действительно
уволена из жизни и уже ничего нельзя переменить. Теперь он был свободен,
но что делать со свободой - еще не ясно. И нужна ли она ему. Как ни  го-
вори, а пользы от меня было гораздо больше, чем неудобств.
   Когда муж вернулся из загса домой, вид  у  него  был  приторможенный,
будто он тоже объелся снотворным.
   В обеденный перерыв прибежали мои подруги Аля и  Зля.  Они  обе  были
красивые, но красоту Али видела я одна, а красоту Зли - все без исключе-
ния.
   Аля жила одна, без любви и без семьи. Она считала меня  благополучной
и не понимала - как можно было поменять то состояние на это. Что  бы  ни
было в жизни, но разве лучше лежать такой... так...
   Зля была так же благополучна, как я, у нее была та же проблема вечер-
него платья. И она так же устала от вариантов. Даже не  устала,  а  была
разграблена ими и пуста. Но сейчас она понимала, что никогда не уйдет из
жизни по собственному желанию и ей придется испить всю чашу до дна.
   Они глядели в мое лицо-маску и удрученно молчали. Моя смерть была по-
учительна для обеих.
   Я дружила с каждой порознь, а они между собой нет У них были  друг  к
другу какие-то нравственные претензии, но сейчас, возле моего гроба, эти
претензии казались несущественными.
   - Мы все перед ней виноваты, - сказала Аля. - Никто не  хотел  знать,
что с ней происходит. Никто не хотел помочь.
   - А как можно было помочь, когда ей никто не был нужен?
   Телефон звонил довольно часто. Муж брал трубку и говорил,  что  я  не
могу подойти, потому что я умерла.
   Там, видимо, наступала глубокая пауза. Люди ошеломленно молчали и  не
знали, как себя вести: то ли расспрашивать, то ли не расспрашивать. Тот,
кто звонил, - молчал. Муж тоже молчал, потом прощался и клал трубку.
   А звонил ли Он? Скорее всего, нет. Ждал, когда я позвоню. В последний
раз мы с ними решили: любовь - это еще не повод, чтобы ломать жизнь сво-
им детям, и стали искать варианты, при которых бы всем было хорошо.
   Мы бились, как мухи о стекло, и даже слышали собственный стук, но ни-
чего не могли придумать.
   - Давай расстанемся, - предложила я.
   - А как жить? - спросил он.
   Этого я не знала. И он не знал.
   - Ну, давай так, - сказала я.
   - Это не жизнь.
   - А какой выход.
   - Если бы я разбился на самолете, это был бы самый счастливый конец.
   - А как же дети? - спросила я.
   - Они будут любить мою память.
   ...Интересно, звонил ли Он? Или позвонит через два дня, как обычно.
   - А она умерла, - скажет муж.
   Он замолчит. И муж замолчит. А потом муж попрощается и положит  труб-
ку. Вот и все. Без вариантов.
   Смерть скучна тем, что не предполагает вариантов.
   К вечеру из другого города приехала моя мама.
   Она сказала мужу, что не оставит ему ни одной тарелки и ни одной  на-
волочки. Лучше все перебьет и порвет, чем ему оставит.
   Он обиделся и сказал:
   - Перестаньте городить чепуху.
   Мама ответила, что это он виноват в моей смерти и лучше бы умер он, а
не я.
   Муж ответил, что это с ее точки зрения. А с точки зрения  его  матери
лучше так, как сейчас.
   Часам к десяти все разошлись. Квартира опустела.
   Надо мной где-то высоко и далеко тикали часы. Потом  послышался  гул,
будто открутили кран с водой. Я догадалась, что муж смотрит по телевизо-
ру футбол.
   Мать вошла и спросила:
   - Ты что, смотришь футбол?
   Он ответил:
   - А что мне делать?
   И в самом деле...
   Хоронили меня через два дня.
   Снег почти сошел, бежали ручьи. Земля была влажная,  тяжелая,  и  это
производило удручающее впечатление на живых.
   Рядом было несколько свежих могил, украшенных искусственными венками,
а све