своего мужа.
   Александр представил меня. Все сунули другу другу ладошки и  перечис-
лили имена: Лиля, Славик, Александр, Вероника.
   - Имя Вероника произносится с ударением на "о", - поправил меня  Сла-
вик. - От города Верона.
   - А ты откуда знаешь? - Лиля с удивлением уставилась на мужа.  Он  на
нее, и они некоторое время рассматривали друг друга. Чувствовалось,  что
процесс взаимного узнавания у них еще не завершился.
   Когда Лиля произносила слова, то ее губы смыкались на согласных с на-
ивным и трогательным выражением. А глаза были раскрыты только для  добра
и удивления. В ней было что-то завораживающее, я смотрела  на  нее,  как
змея на дудку заклинателя.
   - Вы учитесь? - спросила Лиля.
   - Я портниха, - ответила я.
   Далее я должна была поинтересоваться родом ее деятельности, но  я  не
стала спрашивать.
   - А меня вызвали на конкурс "Алло, мы ищем таланты".
   Я должна была спросить насчет талантов, но воздержалась. А  вдруг  не
нашли...
   - У меня был неудачный репертуар, - сказала Лиля.
   - Просто ты не умеешь петь, - сказал муж.
   - Конечно. Ты никогда не находишь во мне никаких достоинств. Тебе лю-
бая лучше, чем я.
   - Ну почему же? - возразил Александр, хотя  это  должен  был  сказать
муж.
   - Эта, из Казани, и вовсе петь не умеет. Истеричка, да и все, -  оби-
женно сказала Лиля. - Просто у нее был подходящий репертуар.
   - Она понравилась всему жюри, - дипломатично сказал Александр.
   Подошел официант, заставил весь стол яствами. Александр  положил  мне
на тарелку китайскую закуску: зеленые яйца, стухшие каким-то  особенным,
китайским образом, и к ним водяных червей.
   - Сплошные калории, - объяснил он.
   Славик разлил водку по рюмкам. Все подняли рюмки и сдвинули  взгляды:
летящие глаза Лили, испанские глаза Алехандро, неприкаянные мои глаза  и
равнодушные - Славика, под пеплом вежливой скуки.
   - За знакомство, - определила Лиля.
   Все молча выпили.
   На вкус тухлое яйцо оказалось именно тухлым яйцом, и  ничем  иным.  А
черви в соевом соусе пахли сыростью.
   Александр стал рассказывать Славику о жюри, о конкурсе, о талантах  и
о взаимосвязи этих трех категорий. Он говорил  увлеченно,  слегка  подо-
бострастно, как бы оправдываясь за неуспех Лили. Славик слушал, его лицо
было внимательным и деликатным. Он, казалось,  отодвигал  подобострастие
Александра и даже суть вопроса о конкурсе. Оставлял только  суть  самого
Александра и был вежливо снисходителен к этой сути.
   Лиля смотрела по сторонам с наивным и рассеянным выражением.
   Я сидела и честно выполняла свою роль крыши.
   Человек, которого берут для вида, называется "крыша"...
   Я - крыша Александра. Славик - крыша Лили. Вернее, не крыша - а  зон-
тик. Она держит его при себе на случай дождя или жары. А  когда  хорошая
погода, то складывает и прячет в сумку: Лиля бегает по жизни с  зонтиком
и ищет себе дом.
   Подошел какой-то хмырь и позвал ее танцевать.
   Она поднялась из-за стола, но не сразу, а сначала потянулась,  задви-
гала талией, как бы вывинчивая ее из бедер. Потом отделилась от стула  и
пошла.
   Все мужчины в зале перестали жевать, смотрели на Лилю и  посылали  ей
вослед и навстречу мощные флюиды. Воздух был плотный от флюидов, и  Лиля
шла медленно, разводя флюиды руками, плечами, коленями. Ее движения были
замедленные и гибкие, как у кошки.
   Славик безучастно смотрел ей вслед, а Александр положил руку на спин-
ку моего стула, как бы говоря: у тебя - твое, а у меня мое, и твоего мне
не надо.
   Музыканты обрадовались и застучали  как  бешеные.  Все  запрыгали,  и
Хмырь запрыгал, а Лиля стояла неподвижно, с опущенным  глазами,  как  бы
вбирая в себя ритм.
   Потом ритм вошел в нее и стал главнее, чем она  сама.  Лиля  вскинула
руки над головой во всю длину, как бы показывая все свое  божье  тело  и
одновременно извиняясь: ну простите, что я так хороша, уж так вышло. Она
некоторое время вздрагивала на своих длинных ногах, потом перечеркнула в
себе какую-то грань и пошла, гонимая вдохновением.
   Если рассматривать танец как самовыражение, то танец Лили можно  было
прочитать так: я все беру у тебя, жизнь. Я все у тебя беру и все  отдаю.
Ничего не придерживаю. Я все прощаю и за все мщу. Я пойду по  лежачим  и
сама согласна стать жертвой и услышать ботинок на своем лице...
   - Ну, завелась, - сказал Славик обычным тоном, без восхищения  и  без
раздражения. Видно, ему это божье тело и божье вдохновение успели десять
раз надоесть.
   - Она очень красивая, - сказала я.
   - Да? - удивился Славик. - Там, где мы живем, другая эстетика.
   - А где вы живете?
   - В Муромской области. Село Карачарово.
   - Действительно? - не поверила я.
   - Ну, конечно, - Славик улыбнулся. Улыбка у него была  какая-то  нео-
кончательная.
   - А кем вы работаете?
   - Врач, - сказал Славик. - А Лилька лаборантка.
   Я был для нее большое начальство.
   - А что делает лаборантка? - спросила я.
   - Анализы.
   - Какие?
   - Кровь. Моча и прочее.
   - Лиля имеет дело с мочой? - искренне удивилась я.
   - На это надо смотреть как на материал, - сказал Славик.
   Подошла Лиля, сопровождаемая Хмырем. Из нее били фонтанчики  счастья,
а уголки глаз и губ норовили взлететь с лица.
   - Душно, - радостно пожаловалась Лиля.
   - Ничего. Положительные эмоции - это тот же  кислород.  Они  ускоряют
окислительные процессы.
   Я посмотрела на Александра и догадалась: все радости жизни и  явления
природы не существуют для него самостоятельно, сами по себе, а выполняют
служебную роль и служат непосредственно ему, Александру.
   Музыка - кайф. Еда - калории. Радость - положительные эмоции.  И  мне
вдруг захотелось в палатку к Игорю Корнееву. Сидеть себе, возведя  глаза
к звездам, и гладить на коленях нежную малахитовую ящерицу.
   Александр разлил водку по рюмкам.
   - Отсюда ты начнешь завоевывать Москву, - объявил он Лиле.
   - А зачем ее завоевывать? - спросил Славик.
   - А что еще делать? - поинтересовался Александр.
   - Мало ли дел?
   - Ты рассуждаешь, как старик, - определила Лиля.
   - Старики мудрее молодых, - сказал Славик.
   - Старики старше молодых, - сказал Александр. - Я буду старым  тогда,
когда я буду старым. А сейчас мне тридцать лет, и я никогда не умру.
   - Как это? - спросила я.
   - Не захочу.
   - Все равно умрешь.
   - Нет. Я вызову все резервные силы организма и останусь.
   Я с мистическим любопытством посмотрела на Александра.
   - Выпьем! - напомнил Александр.
   Все выпили прозрачную пронзительную водку и сосредоточились на еде.
   - Когда Леонардо да Винчи нанимался на работу к  какому-то  вельможе,
он ему написал: "Я умею строить самолеты и рисовать лучше всех", - пове-
дал Александр.
   - Тогда не было самолетов, - уточнил Славик.
   - Все равно. Летательные аппараты. Не в этом  суть.  Леонардо  трезво
понимал свое место. И каждый человек должен трезво понимать свое  место,
и это не имеет отношения ни к скромности, ни к хвастовству.
   Лиля слушала, впитывала в себя Александра синими тревожными глазами.
   - Я пою лучше многих, но буду петь лучше всех. - С Леонардо Александр
перешел на себя. - А если явится тот, кто будет петь лучше меня,  я  ос-
тавлю эстраду и стану делать что-то другое.
   - Летательные аппараты, - сказала я.
   - Да. Летательные аппараты. Я изобрету самолет, который не будет раз-
биваться. Он, правда, не сможет сесть, но и не упадет. И мне человечест-
во поставит памятник.
   - А зачем вам памятник? - спросил Славик.
   - А вам не хочется?
   - Памятник? Нет, не хочется. Я исповедываю маленькие радости  каждого
дня.
   - Потому что тебе недоступно большее, - отозвалась Лиля.
   - Может быть, - не обиделся Славик.
   - Я однажды был за границей. Там ныряльщики деньги зарабатывали,  ны-
ряли со скалы в залив. Надо было не просто прыгнуть и лететь, а в полете
обогнуть выступ. Понимаешь? - Он обернул ко мне оживленное  лицо.  -  Не
просто лететь вниз, а управлять телом, чтобы не ахнуться о  выступ.  Так
что вы думаете? Я тоже залез и прыгнул. И обогнул. Меня, правда,  в  тот
же день посадили в самолет и отправили обратно.
   Я посмотрела на Александра и по его лицу поняла, что он  сейчас  там,
на вершине скалы.
   - А знаете, почему я прыгнул?
   - Любопытство к своим возможностям, - сказала я.
   - Потому что вокруг было много народу, - сказал Славик.
   - Верно, - подтвердил Александр. - Я очень завишу от чужого мнения. Я
мог бы даже умереть на народе. Пусть меня поставят на лобное место и от-
секут голову, только чтобы была полная площадь народу.
   Подошел официант и стал убирать со стола  пустые  тарелки.  Александр
задержался на нем глазами, и я догадалась: он не хотел,  чтобы  официант
отходил. Ему хотелось, чтобы он остался и послушал. Мы были для  него  -
не только Лиля, Славик и я. Мы были - аудитория. И  чем  она  шире,  тем
лучше.
   Александра было так много, что ему хотелось поделиться собой с други-
ми.
   А я - никакая. Мне и делиться нечем. Я, правда, могу собрать изношен-
ные вещи и поставить на них заплатки в форме листика или сердечка.
   Лиля и Славик отправились танцевать. Славик и сидел и танцевал  пото-
му, что он попал под ситуацию.
   Крыша -  соучастие  в  предательстве.  Славик  оказался  соучастником
собственного предательства.
   - А ты действительно можешь изобрести летательный аппарат? - спросила
я.
   - Могу, - просто ответил Александр. - Я все могу, за что ни возьмусь.
Я даже штопаю лучше, чем Софка. У меня незаметно -  где  штопка,  а  где
здоровая ткань.
   - А почему ты такой?
   - Потому что мне интересно жить.
   Лиля и Славик вернулись посреди танца. Выяснилось, что Славик не взял
у квартирной хозяйки ключи и теперь та не сможет лечь  спать.  Либо  уже
легла и ей придется вставать и отпирать двери.
   Лиля молча глядела перед собой. В ее глазах  остановилась  затравлен-
ность.
   Есть люди - кошки, а есть люди - собаки. Кошки привыкают к дому,  со-
баки - к людям. Лиля была не кошка и не собака, какой-то другой  зверек,
неведомый мне.
   - Я никогда ни перед кем не унижалась, - проговорила Лиля,  глядя  на
меня. - Я даже не знаю, что это такое. - Лиля внезапно замолчала,  будто
выключили звук. - Я очень гордый человек. - Лиля снова замолчала.  -  Но
квартирная хозяйка для меня священная корова, которой все позволено.  Ей
можно все, а мне ничего. Я ему сразу сказала: возьми ключи!
   Лиля резко замолчала, и я увидела, что она плачет. Плачет  яростно  и
трудно, скрываясь за словами и неподвижным лицом.
   Она плакала потому, что провалилась на конкурсе и теперь должна будет
вернуться а орбиту маленьких радостей. Рассматривать под микроскопом мо-
чу и считать, что это материал. А ей так хотелось  бы  нырять  со  скалы
вниз головой у всех на виду.
   Мне захотелось ей сказать: "Не разобьешься, так устанешь. А когда че-
ловек устает, ему плевать: смотрят на него или нет".
   Принесли горячее, трепанг в соусе. Это блюдо не имело вкуса,  напоми-
нало неподсоленный рисовый отвар.
   Должно быть, трепанг был неправильно приготовлен,  либо  переморожен,
либо то и другое.
   - Не переживайте, - сказала я Лиле. - И не бойтесь квартирных хозяек.
Самое главное - это не зависеть от чужого мнения.
   Музыканты на помосте красиво сходили с ума.
   Певец, длинноволосый и изящный, как женщина, вздрагивал и  выкрикивал
песню, будто давал сигналы из какойто своей страны.
   - Пойдем! - Александр позвал меня танцевать.
   Я глядела на темную колышащуюся массу, где все были заражены микробом
веселья. Веселье казалось мне неестественным, воспаленным, как перед об-
щим несчастьем. Перед войной или перед чумой.
   Пока мы продвигались между столиками, певец замолчал, а  потом  запел
медленную песню. Музыканты притихли и стали томные.
   Александр обнял меня, закрыл глаза, прижался щекой к моей  щеке,  как
бы спасаясь от войны, от чумы.
   Я глаз не закрывала. Наоборот, я раскрыла их пошире и увидела, что он
не меня обнял. И мне вдруг показалось, что все танцуют не  с  теми.  Все
разъединены и только притворяются веселыми.
   Вокруг меня двигались в обнимку предатели  и  соучастники.  А  музыка
текла из страны "Возмездие".
   Я сделала шаг назад и вывела свои плечи из-под его ладоней.
   Александр очнулся и посмотрел на меня.
   - Я сейчас, - сказала я и пошла.
   - Тебя проводить? - спросил Александр.
   - Нет. Я сама.
   Я вышла в гардероб и спохватилась, что мой номерок  остался  у  Алек-
сандра.
   Если я сейчас вернусь и попрошу номерок, то он удивится и спросит:
   - А почему ты уходишь?
   - Вы мне надоели, - скажу я.
   - Но почему?
   - Я - не лошадь. Я - Пенелопа.
   - Ничего не понимаю, - скажет Александр.
   - Потому что мы говорим на разных языках.
   Гардеробщик смотрел на меня и ждал.
   - До свидания, - попрощалась я и пошла к дверям.
   Я вышла на улицу.
   Вокруг меня была красивая зима, которая существовала  сама  по  себе,
независимо от Александра и от других, очень талантливых людей.  Снег  не
падал, а как бы стоял и чуть покачивался в воздухе...
   Надо мной, как извечная верная крыша,  -  небо.  И  казалось,  кто-то
большой и добрый видел меня и учитывал.
   Моя кружевная кофточка перестала сохранять тепло, и температура моего
тела сравнялась с температурой воздуха. Я вдохнула поглубже  и  побежала
по улице, прорезая собой холод, чувствуя радостную силу в ногах.
   Редкие прохожие останавливались и смотрели на меня с  недоумением,  -
наверное, думали, что я от кого-то спасаюсь или за кем-то гонюсь.
   Я действительно и убегала, и гналась.
   Приду завтра в ателье, скажу девчонкам:
   - я была в ресторане с Александром Медведевым и ела трепанга.
   Александр Медведев был не со мной.
   Я скажу:
   - Вчера ужинала в китайском ресторане и ела трепанга.
   Трепанг был не трепанг.
   Тогда что я делала в китайском ресторане?


   ЯПОНСКИЙ ЗОНТИК

   Возле магазина с названием "Универсам" пролегла длинная очередь. Люди
стояли друг за дружкой, сохраняя определенный интервал. Каждый существо-
вал по стойке "вольно".
   Я остановился и размечтался: если, например, толкнуть самого крайнего
в спину, он упал бы на предыдущего, тот на последующего, и вся очередь в
течение минуты легла бы ниц с таким звоном, будто кто провел пальцем  по
гребенке.
   Потом я подумал: зачем толкать людей ниц, а  самому  возвышаться  над
поверженными? Зачем возвышаться над людьми, когда можно жить с ними  од-
ной жизнью?
   Я перешел дорогу и встал в хвост очереди.
   Передо мной спина в дубленке и затылок в  ондатровой  шапке.  Порази-
тельное дело: дубленку днем с огнем не сыскать, а вся Москва  в  дублен-
ках. Лично я ношу кролик под котик и ратиновое пальто, которое я пошил в
1958 году.
   Ратин - материал прочный. В нем можно проходить всю жизнь. За те  го-
ды, что я его ношу, он уже успел выйти из моды и снова в нее войти.
   - А что дают?
   Я обернулся. Передо мной стояла девушка в дубленке.
   "В самом деле, - подумал я, - а за чем я встал?"
   - Простите, - вежливо сказал я, - сейчас узнаем.
   Я постучал в предыдущую спину, как в дверь.
   Ондатровый затылок повернулся и показал мне свой черный носатый  про-
филь. В профиль мужик походил на безнравственную ворону.
   - Скажите, пожалуйста, а что дают?
   - Японские зонтики.
   - Японские зонтики, - перевел я девушке.
   - Я слышу, - невежливо ответила девушка.
   Понятно, что слышит. Не глухая. Но ведь могла бы и скрыть.  Могла  бы
сказать: "Большое спасибо". Тогда бы я спросил:  "А  это  хорошо?"  "Что
именно - хорошо?"
   "Японские зонтики".
   "Это очень удобно. Их можно складывать и прятать в сумку".
   Поскольку я с сумками не хожу, я бы спросил: "А в карман можно?"
   "Смотря в какой карман", - сказала бы девушка.
   Это было бы началом нашей беседы, которая могла продолжаться  год,  и
три, и всю жизнь. Но девушка не захотела беседовать со  мной  даже  трех
минут, потому что я не в дубленке, а в ратиновом пальто с узкими  лацка-
нами.
   Одежда - это внешнее решение человека. Мое внешнее решение зависит, к
сожалению, не от меня, а от обстоятельств и совершенно  не  совпадает  с
моим внутренним "я". Эти два "я" постоянно пребывают в антагонизме и де-
лают меня несвободным. Лишают индивидуальности.
   Говорят, что миллионеры на Западе очень бедно  одеваются.  Рокфеллер,
например, мог бы надеть мое ратиновое пальто и пойти по своим  делам.  И
никто бы не удивился. Когда человек может позволить себе все, что  угод-
но, он может позволить себе роскошь ходить в старом пальто. А я  еще  не
настолько богат, чтоб не ценить денег. Не настолько мудр,  чтобы  перес-
тать искать смысл бытия. Не настолько стар, чтобы радоваться  жизни  как
таковой. И не настолько молод, чтобы радоваться без  причин,  подчиняясь
биологическому оптимизму.
   Я нахожусь на середине жизни, в самом  трагическом.  возрасте,  когда
страсти еще не отшумели, но усталость уже грянула в сердце. Мои "я" рвут
друг друга в клочья, я не уверен в себе и других, и поэтому больше всего
я люблю стоять в длинных очередях. Быть за спинами и быть как все.
   Вот и сейчас я стою в хвосте длинной надежной очереди.  Я  спокоен  и
прав. Ведь не могут же столько людей ошибаться  одновременно.  Не  могут
ведь они свое время и терпение расходовать на ложную цель.
   Мимо меня вдоль очереди прошла японка в европейской одежде. Она  дер-
жала над собой зонт производства московской фабрики.  Зонт  был  черный,
крепкий, на внушительной деревянной ручке с пластмассовым набалдашником.
   Я сделал шаг в сторону и случился на пути японки.
   - Здравствуйте, - приветливо поздоровался я. - Добрый день.
   Я втайне рассчитывал, что японка склонится в низком почтительном пок-
лоне, настолько низком, что я увижу ее стройный затылок. Настоящая япон-
ка воспитана в духе преклонения перед мужчиной, каким бы он  ни  был,  и
это единственно правильное воспитание. Мужчине совершенно не нужна чужая
индивидуальность. Он всегда ищет в женщине подтверждения своей индивиду-
альности.
   - Добрый день, - ответила японка на  чистейшем  русском  языке.  Кла-
няться она и не думала. Японка была испорчена цивилизацией.  Глядела  на
меня своими дивными глазами и думала не о преклонении, а  черт  знает  о
чем. О мировой экономике.
   - А почему вы не носите японский зонтик? - спросил я.
   - Наши зонтики не рассчитаны на ваши климатические условия, - ответи-
ла японка и пошла своей дорогой, мелко перебирая ногами, будто она  была
не в брюках, а в кимоно.
   Я встал обратно в очередь, и в меня проник микроб сиротства. Я  усом-
нился: нужен ли мне японский зонтик, непригодный для наших климатических
условий? Прав ли я, подчиняясь инстинкту моды. Может, имеет смысл  прео-
долеть инстинкт и выйти из очереди?
   В мои размышления вторглась продавщица.
   - Вам синий или красный? - спросила она.
   - Что? - очнулся я.
   Продавщица сунула мне синий зонт и коробку.
   - А это что?
   - Нагрузка, - объяснила продавщица. - Итальянские платформы.
   - А зачем они мне?
   - Для заземления. Японские зонты идут в комплекте.
   Мне не нужны были ни зонт, ни платформы, но было обидно уходить ни  с
чем.
   - Я возьму только зонт, - объявил я.
   Очередь глухо вздохнула за моей спиной и вытеснила меня своим  посту-
пательным движением.
   Я отошел в сторону, раскрыл зонт и вдруг почувствовал, что меня тянет
вверх. Я уперся ногами в землю, но мои туфли, видимо, оказались  слишком
легкими, и я взлетел.
   Ощущение полета было довольно знакомым и даже привычным. Я помнил его
по детским снам.
   Синий купол зонта устойчиво опирался на воздушную подушку,  я  летел,
держась за воздух, и не боялся упасть.
   Сначала я шел довольно низко, метра два над землей, и очень рассчиты-
вал, что кто-нибудь из очереди ухватит меня за ноги и прекратит мое воз-
несение. Но меня никто не схватил, возможно, боялся, что я оторву его от
земли и унесу на своих ногах в небо. "Как стоять, так всем вместе,