ви.
   Третьего гостя звали Джинджи. Его  фамилия  была  Джинджихашвили,  но
друзья постановили, что это не фамилия, а песня с припевом, и постанови-
ли ее урезать.
   Джинджи обладал способностью громко  хохотать  без  причины.  Вернее,
причин у него было достаточно: Джинджи был здоровый и сильный, умел  хо-
теть и точно знал, чего хочет. У него была развита инерция  равномерного
прямолинейного движения.
   У Юры, хозяина дома, такая инерция отсутствовала совершенно. Зато бы-
ла развита инерция покоя. Шаман из вымирающего племени удэгеев, дожив до
132 лет, сказал:
   "Счастье - это сама жизнь, и не надо искать иного".
   Ознакомившись с этой точкой зрения, Юра не стал искать иного счастья,
кроме того, которое у него было.
   Он сосредоточенно выпил рюмку и прислушался к себе.
   Прислушавшись, встал и направился к пианино. Юра умел исполнять "Вес-
ну" Грига и романс "Я встретил вас". "Весну" он выучил в детстве по  но-
там, а романс подобрал по слуху. И сейчас он играл и пел в точности, как
Козловский, даже лучше. А все слушали, и всем хотелось счастья.
   И если счастье было, они не знали об этом, потому что никто не знает,
как выглядит счастье, и хотели еще чегото. Одним не хватало денег,  дру-
гим здоровья, третьим власти над людьми, четвертым детей. Косте не  хва-
тало сразу первого, второго и третьего. Дети у него были.
   - "Я встре-тил вас... - начал Юра. - И все... было-е...
   В ожи-и-вше-м  се...рдце  а-а-а-жило..."  "Жило"  Юра  выговорил  та-
инственно и почему-то шепотом, и было что-то такое в этом  романсе  -  в
словах и в музыке, - что все вдохнули полные легкие воздуха и  закричали
в сладкой тоске:
   - "Я вспо-о-мнил вре-мя за-а-а-а-ла-то-е..."
   - Да тише вы, - Юра перестал играть и повернул к  обществу  обиженное
лицо. - Ревут, как носороги.
   Все сконфуженно замолчали, а Юра воспользовался паузой и допел  один,
как Козловский. И ему не мешали.
   Джинджи взял свой стул и сел рядом с Эльгой.
   - Эльга, - сказал Джинджи, - ты замечательный человек. Это правда.
   У Эльги только что окончилась одна любовь, а другая  еще  не  начина-
лась. Требовалось время, чтобы после первой все улеглось.
   - Не врывайся в мою паузу, - сказала Эльга.
   Джинджи взял свой стул и поставил его возле Люси.
   - Люся, - сказал Джинджи, - ты замечательный  человек,  правда.  Я  и
раньше это предполагал, но теперь понял наверняка.
   - А как ты это понял? - удивилась Люся.
   - По некоторым приметам.
   Люсе было интересно послушать поподробнее, но в это время в  прихожей
зазвонил телефон.
   - Сними трубку, - попросила она Костю, который сидел  возле  двери  с
лицом талантливого трагика.
   Костя думал в этот момент о том, что сегодняшний вечер - миг, и  даже
сто лет - миг в сравнении с вечностью. А через сто лет Кости уже не  бу-
дет, и темносерые штаны в рубчик, которые на нем надеты,  переживут  его
имя.
   Костя тихо вышел в прихожую, потом так же тихо вернулся и сел на свое
место.
   - Кто это звонил? - спросила Люся.
   - Женя, - ответил Костя, и ни один мускул на его лице не дрогнул.
   - Женька?!
   - Может быть, Женька, но он сказал Женя.
   Юра перестал играть, и в комнате стало тихо.
   - Зачем он звонил?
   - Он просил передать, что придет к вам ночевать.
   - А ты что сказал?
   - Я сказал: у вас гости.
   - А он?
   - А он сказал: ничего, пожалуйста.
   Гости были не только воспитанные и талантливые.  Гости  были  чуткие.
Они не могли развлекаться, если ближнему грозила опасность.
   Все сели вокруг стола и сосредоточились.
   - Скажите, к вам родственники приехали, - предложил Джинджи и  подви-
нул свой локоть поближе к Люсиному.
   - Я говорить не буду, - отказался Юра и посмотрел на локоть  Джинджи.
- Я не умею врать.
   - А я, значит, умею, - обиделась Люся. - Когда надо врать или одалжи-
вать деньги, когда надо унижаться, ты посылаешь меня.
   - Пусть переночует, - выручил Костя, - не надо будет врать. И что та-
кое одна ночь в сравнении с вечностью?
   - Если он переночует одну ночь, - объяснил Юра, - он поселится  здесь
навсегда и завтра приведет своего приятеля.
   Услышав, что ее ждет, Люся часто задышала, и брови у нее стали  крас-
ные.
   - А вы скажите,  знакомые  из  Ленинграда  приехали,  -  посоветовала
Эльга.
   - Я уже предлагал, не подходит, - напомнил Джинджи. - Его нельзя пус-
кать.
   - Не пускайте, - у Эльги было развито логическое мышление. -  Заприте
дверь, будто вас нет дома. Он позвонит-позвонит и уйдет.
   В дверь позвонили. Все переглянулись. Юра быстро выключил свет.
   - А почему он пришел к вам ночевать? - шепотом удивился Костя. -  Это
кто, родственник ваш?
   - Ее друг, - Юра кивнул на жену. - Большой приятель.
   - К нашему берегу вечно приплывет не дерьмо, так палка, -  подытожила
Эльга, имея в виду не столько Люсю, сколько себя.
   Женька тем временем положил палец на кнопку, полагая, что хозяева  не
слышат.
   Все имеет свой конец, даже жизнь. Женька тоже в конце концов снял па-
лец с кнопки, и тогда стало тихо.
   - Ушел... - тихо предположил Юра, подошел на цыпочках к двери и  заг-
лянул в замочную скважину.
   Женька сидел на ступеньках возле лифта и ждал. Он  все  понимал  бук-
вально: раз хозяева не отпирают, значит, их нет дома. А раз их нет - они
вернутся. Женька ждал, подперев лицо руками, и  выражение  у  него  было
изумленно-печальное и какое-то отрешенное. А рядом на ступеньках  стояла
коробка с тортом, перевязанная бумажной веревочкой.
   Юра вернулся в комнату.
   - Сидит, - сообщил он.
   - Вот это дает! - восхищенно сказал Джинджи.
   - А долго он будет сидеть? - забеспокоилась Эльга.
   - Всю жизнь, - убежденно сказала Люся.
   - А как же нам теперь выйти? - удивился Костя.
   - Никак, - сказала Люся. - Попались!
   Прошло четыре часа.
   В комнате было темно и тихо, слышно было, как урчал  на  кухне  холо-
дильник, тикали снятые с руки часы.
   Юра спал на тахте. Он, как космонавт, умел засыпать в любой обстанов-
ке и спал обычно крепко, без снов.
   Возле него валетом лежал Костя, осмысливал жизнь, при  этом  старался
отодвинуть Юрины ноги подальше от лица.
   Эльга сидела в кресле и думала о том, что прошлая любовь кончилась не
по ее инициативе, а новая еще не началась, и неизвестно, что приплывет к
ее берегу в очередной раз.
   Люся смотрела в окно, понимала, что не выспится  и  завтра  снова  не
сможет работать, не сумеет сохранить себя для первой фразы.
   - Джинджи, - с надеждой попросила она, - давай я  скажу  тебе  первую
фразу...
   Джинджи ходил из угла в угол: страстно хотел домой. Он забыл  о  том,
что Эльга хороший человек и Люся, по некоторым  приметам,  тоже  хороший
человек. Сейчас, когда нельзя было выйти, он больше всего на свете хотел
в свои собственные стены к своей собственной жене.
   - Какую первую фразу? - не понял он. - К чему?
   - Ни к чему, просто первую фразу - и все.
   Джинджи остановился.
   - Зажмурьтесь, и закройте глаза, и представьте себе... - начала Люся.
   - Ну?
   - Все. Только первая фраза.
   - Зажмурьтесь и закройте глаза - одно и то же. Надо что-нибудь одно.
   - А что лучше?
   - Не знаю, - мрачно сказал Джинджи.
   - Брось, - лениво предложила Эльга. - Кому все это надо?
   - Если так рассуждать - ничего никому не надо.
   И никто никому. Кому ты нужна?
   - И я никому не нужна, - спокойно сказала Эльга.
   Люся отвернулась, стала глядеть на редкие  огни  в  домах.  Ей  вдруг
больше всего на свете захотелось, чтобы кто-нибудь спросил  у  нее:  как
дела? А она бы долго и подробно стала рассказывать про  свои  дела:  про
то, что гости ходят не к ним, а в их дом, потому что по вечерам им неку-
да деться. Про то, что начальник теряет ее работы, засовывает куда-то  в
бумаги, а потом не может найти. Про свою любовь,  которая  кончилась,  и
теперь, когда она кончилась, кажется, что ее не было никогда.
   Но гости были людьми воспитанными. Никто ни о чем не  спрашивал.  Все
сидели вместе и врозь. Впереди была долгая ночь и нескорое утро.
   А Женька тем временем спокойно спал, уложив щеку на ладонь, и с инте-
ресом смотрел свои сны... Может быть, ему снились поющие дети.


   ЗАКОН СОХРАНЕНИЯ

   Первый раз Семечкин появился год назад в отделе кадров.
   - Здравствуйте, - вежливо поздоровался он. -  Моя  фамилия  Семечкин,
зовут Георгий Николаевич. Вообще я русский, но долгое время жил  в  Гру-
зии, как Маяковский.
   Вот тут все написано.
   Он протянул свою автобиографию, сел на стул и приготовился ждать.
   Заведующая отделом кадров Елена Ивановна взяла автобиографию и начала
читать.
   - При чем здесь собака? - удивилась Елена Ивановна. - Это автобиогра-
фия, документ, а не художественное произведение.
   - Вы помните, как Маркс начал "Манифест"? "Призрак  бродит  по  Евро-
пе..." А ведь "Манифест" - это тоже документ. - Семечкин поднял палец.
   Елена Ивановна внимательно посмотрела на палец и сказала:
   - Заполните анкету.
   - Не надо, я сам составил.
   Семечкин вытащил из кармана листок. Листок  был  вырван  из  школьной
тетради в косую линейку и заполнен с одной только стороны.
   - И все? - удивилась Елена Ивановна.
   - Конечно, - удивился Семечкин, - здесь все написано.
   - Надо указать, имеете ли вы правительственные награды, есть ли у вас
родственники за границей.
   - А какое это имеет значение для той работы, которую  я  буду  выпол-
нять? Я написал только то, что важно: сколько мне лет - возраст  опреде-
ляет; какое у меня образование - это тоже иногда имеет значение...
   - Знаете что, не заводите своих порядков. Заполните анкету и напишите
заявление.
   - А о чем заявление?
   - О том, что просите принять вас на работу.
   - Странно, зачем столько бумаг? Раз я поступаю на работу, то, естест-
венно, меня не приволокли - я сам пришел.
   - Вот вам бумага, сядьте и напишите. Без заявления нельзя.
   Семечкин вздохнул и нарисовал на листке стол, а за столом круглоголо-
вого человечка. Вокруг головы человечка он начертал нимб, а вокруг нимба
сияние.
   - А как писать?
   - На имя Вахлакова.
   "На имя Вахлакова", - написал Семечкин.
   - Адрес укажите.
   - Чей?
   - Ваш.
   - Зачем? Разве мне Вахлаков напишет письмо?
   "Идиот", - подумала Елена Ивановна, а вслух спросила:
   - Вы где раньше работали?
   - В Госконцерте.
   - А что вы там делали?
   - Фокусы показывал. Это такая скука, я даже начал пить.
   - Пишите заявление.
   - Ага... - Семечкин погрыз ручку с другого конца и стал писать.
   Он написал очень быстро, потом прочитал написанное и отдал Елене Ива-
новне.
   - По-моему, хорошо, - с удовлетворением сказал он.
   Елена Ивановна прочитала заявление сначала один раз, потом другой.
   - Слушайте, - сказала она, - Семечкин!
   - Можете звать меня по имени, мне это приятнее...
   - Слушайте, Георгий Николаевич!
   - Гия.
   - ...Ваша работа называется редактор-организатор, а не "золотая  рыб-
ка". Какая еще рыбка?
   - Вахлаков пообещал мне свободную инициативу, - гордо сказал  Гия.  -
Хотите новое корыто, хотите новую избу, а хотите быть вольною царицей?
   - Хочу мешок луковой шелухи, - сказала Елена Ивановна, подумав.
   - Зачем?
   - Яблони на даче опрыскивать.
   - Зайдите ко мне через неделю во вторник. Пятый этаж, комната 88, бу-
дет вам мешок луковой шелухи.
   Журнал "Лампа" был сатирическим журналом, вскрывал недостатки - круп-
ные и мелкие, общественные и индивидуальные.
   Когда читатель брал в руки журнал и читал, например, как несправедли-
во мучают живую рыбу, обязательно возмущался вслух:  "Какое  безобразие!
Это ж надо же, а?"
   Далее читатель клал журнал на колени, задумывался над своей судьбой и
находил в ней много общего с судьбой живой рыбы. Он снимал с гвоздя вен-
герский плащ на подстежке и бежал в журнал, а если это было в другом го-
роде, то писал в редакцию письмо.
   Людей и писем скопилось много. За каждым  стояла  целая  человеческая
жизнь, в которой надо было разобраться.
   Разбираться в чужих жизнях Вахлакову было некогда, поэтому специально
для этой цели пригласили Семечкина.
   Семечкин должен был всех выслушивать и входить в положение.
   Ему отвели отдельный кабинет, поставили два телефона: черный и белый,
внутренний и городской. В кабинет поставили диванчик, два кресла и пове-
сили занавеску. Занавеска Семечкину не понравилась, он принес свою.
   Когда Семечкин первый раз явился на работу, все очень  удивились.  На
нем была малиновая бархатная блуза с  золотыми  пуговицами,  белоснежная
крахмальная рубашка апаш. На голове чуть набекрень сидел маленький бере-
тик, а на ботинках большие пряжки.
   Если бы штаны были поуже, как рейтузы, а на беретике лежали  страусо-
вые перья, то Гия Семечкин как две капли воды походил бы на принца.
   - Что у вас за вид? - удивился Вахлаков.
   - А у вас? - удивился Гия.
   Вахлаков был одет в пиджак от нормального костюма и в брюки от друго-
го нормального костюма.
   - А что у меня? - не понял Вахлаков.
   - У вас, вернее на вас, коричневые штаны и синий пиджак. Это некраси-
во. К коричневому пошла бы замша горохового цвета.
   - Какая гороховая замша? - смутился Вахлаков. - Я старик.
   - Это не может служить оправданием, - заметил Семечкин. - Старики то-
же бывают красивыми. Например, Хемингуэй был очень красивый старик.
   - Но я вовсе не старик, - обиделся Вахлаков. - Мне  пятьдесят  восемь
лет.
   - Тем более, - отметил Семечкин и направился в свой кабинет.
   В дверях он остановился и попросил:
   - Если меня будут спрашивать, отсылайте в восемьдесят  восьмой  каби-
нет.
   - А где такой? - спросил Вахлаков.
   - Рядом с вашим.
   - Но почему мой третий, а ваш восемьдесят восьмой? Ваш, по самым гру-
бым подсчетам, должен быть четвертый.
   - Четыре - скучная цифра, она похожа на стул. А цифра восемь -  изящ-
ная. Пусть на двери моего кабинета будут две цифры восемь.
   Существенным неудобством в работе Гии Семечкина было то, что  посети-
тель не умел и не хотел быть кратким. Человеку нравится, когда его  слу-
шают, и еще болыие нравится, когда слушают и  сочувствуют.  Вместо  того
чтобы по пунктам изложить суть дела,  посетитель  начинал  разворачивать
подробный конспект: все  с  самого  начала  до  самого  конца  со  всеми
мельчайшими подробностями.
   Искусством устного рассказа обладает, например,  Ираклий  Андроников,
но Ираклий Андроников к Гие не заходил, приходилось  выслушивать  другие
устные рассказы - много худшие по теме и по деталям.
   Однажды в конце рабочего дня в кабинет N 88 вошел  красавец.  Он  был
молод - лет восемнадцати, не больше, и высок - метр девяносто, не  ниже.
И каждый миллиметр был в нем строго продуман природой.  Видимо,  природа
не одну сотню лет вела строгий естественный отбор,  прежде  чем  создать
такой индивид.
   - Здравствуйте, - поздоровался красавец. - А я вас  ищу-ищу.  Сначала
третий кабинет, потом сразу восемьдесят восьмой. Какой-то идиот  нумеро-
вал.
   Гия промолчал.
   - Я слышал, вы исполняете все желания, - сказал красавец.
   - Все разумные желания, - уточнил Гия.
   - У меня есть разумное желание: я хочу славы и чужих городов.
   - Заграничную командировку?
   - За границу, - поправил парень. Ему не нравилось слово  "командиров-
ка".
   - А что вы умеете делать?
   - Я красивый.
   - И все?
   - А вам мало?
   - Мне вполне достаточно, - сознался Гия.
   - И другим достаточно. Красота встречается так же  редко,  как  гени-
альность. Я в своем роде тоже гений.
   - Вам нужно найти какое-то применение своей гениальности.
   - Какое бывает применение мужской красоте? Я ведь не женщина...
   - Может быть, в манекенщицы, то есть в манекенщики... В Дом  моделей.
Они ездят за границу.
   Красавец задумался, постукивая пальцами по колену.
   Руки у него были смуглые, совершенные, и ногти на пальцах тоже совер-
шенные.
   - Напишите, пожалуйста, бумагу, - попросил он.
   - Какую бумагу?
   - На имя директора Дома моделей.
   Гия терпеть не мог бумаг, но ему не хотелось отказывать. Он взял жур-
нальный бланк и нарисовал на нем человечка за столом в круглом беретике.
Вокруг беретика, похожего на нимб,  нарисовал  сияние.  Потом,  подумав,
достал из стола бенгальскую свечку, поставил в керамическую вазочку, как
цветок. Чиркнул спичкой, поднес ее к свече. Свеча начала  тлеть,  кончик
стал красным, потом вдруг во все стороны бесшумно брызнули огоньки.  Они
были холодные и голубоватые, как звезды, и летели далеко, как на  ниточ-
ках, по разным траекториям.
   На другой день в кабинете главного редактора состоялась летучка.
   Вахлаков стоял в замшевом пиджаке, пытался  засунуть  два  пальца  за
борт, но пальцы не держались, потому что была оторвана пуговица. На  том
месте, где она была или должна была быть, торчали нитки.
   Вахлаков запустил руки в карманы. Он стоял как капитан корабля  перед
своей немногочисленной командой.
   В команде все были очень милые люди, но им надоедало быть  милыми,  и
они ссорились. Потом надоедало ссориться, и все снова становились  милы-
ми.
   Вахлаков никогда и ни с кем не ссорился. Острым углам он  предпочитал
овал. В его характере по законам диалектики совмещались противоположнос-
ти: любил свою жену и других красивых женщин, был талантлив в общении  с
людьми и бездарен наедине с собой, то есть в своем творчестве. Поддержи-
вал начинающие таланты, а это значило, что был лишен зависти и  верил  в
будущее. Люди не завидуют в том случае, когда знают, что сами что-то мо-
гут.
   Вахлаков не завидовал, но и сам ничего не мог.
   Вахлаков происходил из царской фамилии: в его  родословной  значилась
любовница Ивана Третьего. Вахлаков скрывал эту  подробность,  но  в  его
осанке, несмотря на оторванную пуговицу, пробивалось нечто царственное.
   - Цыганкова! - царственно приказал он. - Проверьте факты!
   Цыганкова открыла свой блокнот и что-то в нем  записала.  Она  всегда
добросовестно записывала все свои обязанности, но никогда их не выполня-
ла. У нее постоянно было плохое настроение.
   Счастливых людей Гия не любил. Ему нравились те люди,  которым  нужно
было помочь, сделать для них доброе дело и таким образом оставить в  них
себя. Но еще больше ему нравились люди, которым надо было помочь, но они
отказывались от помощи. Они ни у кого ничего не просили, потому что  же-
лали остаться независимыми.
   - Семечкин! - окликнул Вахлаков. - Что там у вас происходит?
   - Где? - испугался Гия.
   - Свечки бенгальские зажигаете, человечков рисуете...
   Гия промолчал.
   - Почему вы молчите?
   - Я не понимаю - нравится вам это или нет?
   Вахлаков свел брови, он сам не знал - нравится ему это или не нравит-
ся.
   - Странно как-то, - нерешительно сказал он. - А  зачем  вы  зажигаете
свечки?
   - Они красиво горят.
   - А человечков зачем?
   - Это как печать. Ведь ставят люди печати.
   Вахлаков поскреб ногтем щеку.
   - Распускают слух, будто вы все можете. Мне это не нравится. -  Здесь
Вахлаков определенно знал свое отношение.
   - Я тут ни при чем, - объяснил Гия. - Слухи живут отдельно от людей и
не имеют к ним никакого отношения. Слухи сами по себе, а люди - сами  по
себе.
   Когда летучка окончилась, Вахлаков подошел к Семечкину и  тронул  его
за локоть.
   - Гия, - Вахлаков оглянулся на дверь, - у меня к вам просьба.
   - Кабинет восемьдесят восемь, - вежливо сказал Гия. - В порядке общей
очереди.
   - Мое дело особенное, - пообещал Вахлаков. - Для вас как для  специа-
листа оно будет особенно интересным.
   - А какая просьба? - спросил заинтригованный Семечкин.
   - Сделайте так, чтобы я был молодой.
   - Как молодой?
   - Ну... мне сейчас пятьдесят восемь, а чтобы было тридцать.
   - Это невозможно.
   - Почему?
   - Потому что это противоречит закону философии.
   - Какому закону?
   - "Отрицание отрицания". Я не могу менять диалектику, ее Гегель  при-
думал.
   - У меня позвоночник болит, - пожаловался Вахлаков. Ему казалось, что
можно уговорить Гию, если попрос