мя пальцами взять горожанина за нос, за са-
мый кончик, чтобы умел расставлять в жизни акценты. Но, с другой  сторо-
ны, стоит ли хватать за нос человека, который не умеет  расставлять  ак-
центы и, видимо, сам страдает от этого? Ему от этого еще Хуже.
   Я прохожу мимо вахтера без пропуска и направляюсь в свой корпус.
   Институт у нас большой - целый город. Руководит  институтом  Копылов,
лауреат трех Государственных и двух Ленинских премий.
   Копылов - гений. Ему ничего не стоит выдумать новый самолет и открыть
новый закон. При этом он не кричит "эврика", как Архимед, а просто отки-
дывается на спинку рабочего кресла и делает пружинящие разводы руками  в
стороны.
   Я завидую Копылову, как Сальери Моцарту.
   Завидую потому, что он - гений, а я просто способный человек. Я,  мо-
жет быть, могу выдумать самолет, но на это уйдет много  времени.  Потому
что я буду отвлекаться. А Копылов ни на  что  не  отвлекается.  Все  ос-
тальное ему неинтересно. Но это не значит, что он растерянный и близору-
кий, как описывают ученых в литературе, роняет на ходу стулья и ходит  в
разных ботинках. Копылов точен. Никогда и никуда не опаздывает.  У  него
потрясающие запонки с рубинами и модная стрижка.
   Иногда я встречаю его и здороваюсь, а он отвечает и  идет  дальше.  Я
остановился возле ларька, повертел в руках шапку и спросил у продавщицы:
   - А почему никто не покупает?
   - Вигоневая, - равнодушно объяснила продавщица.
   Я пощупал шапку: она действительно была не шерстяная и,  видимо,  хо-
лодная.
   - Ну, будете брать? - высокомерно спросила продавщица. Она была моло-
дая, с высокой прической и держала ее на голове гордо, как олени  держат
рога.
   - А сколько стоит? - виновато спросил я.
   - Рубль шестьдесят, - сказала продавщица. - Деньги,  что  ли?  Больше
пропьете, и толку чуть. А тут все-таки шапка...
   Рубль шестьдесят - не деньги. А все-таки шапка...
   - Заверните, - попросил я.
   - Вам какую?
   - Все равно. Можно эту...
   Продавщица взяла шапку, на которую я указал, надела ее себе на голову
и - пропала.
   Я растерялся. Вообще меня удивить очень трудно, почти  невозможно.  Я
тонко чувствую корни жизни, все могу понять и объяснить. Но здесь я  ни-
чего не мог понять.
   Продавщица тем временем сняла с головы шапку и снова возникла.
   - Включает? - равнодушно спросила она. Ей было все равно, каким това-
ром торговать.
   - Не понимаю, - сознался я. Удивление и растерянность еще не осели во
мне.
   - Я пропадала или не пропадала? - уточнила продавщица.
   - Пропадала.
   - Значит, включает, - успокоилась продавщица. - А то, знаете, щас хо-
лодно, шапки портятся, которые вовсе не включают,  а  которые  наполови-
ну... Вам завернуть?
   - Не обязательно.
   Я взял шапку, отошел от ларька. Надел поплотнее на голову и отправил-
ся на работу.
   Главное в жизни - правильно расставлять акценты. Уметь видеть  -  что
важно, а что неважно.
   Если, например, в метро тебе давят в спину и ходят по  ногам  -  надо
понимать, что это явление временное. Сказано: "Каждый подчиненный  рабо-
тает лучше, если он видит, что начальник его замечает".
   У меня есть хрустальная мечта жизни: я мечтаю, чтобы в один  прекрас-
ный солнечный день любого времени года Копылов заметил бы меня,  подошел
и протянул руку.
   - Здравствуйте, Слава! - сказал бы гений Копылов.
   - Здравствуйте, Игорь Ростиславович! - вежливо ответил бы я.
   - Ну как дела?
   - Спасибо, потихоньку...
   - А как жизнь вообще?
   - Как когда...
   - А я, знаете, замотался: то в Африку, то в Америку - некогда  сосре-
доточиться.
   Мы бы понимающе помолчали, и я бы сказал:
   - Запонки у вас в большом порядке...
   - Ага... - обрадуется Копылов. - Жена купила!
   Мы улыбнемся друг другу и пойдем каждый своей дорогой. Он - к себе, я
- к себе. Но, придя к себе, я бы сел за стол и тут  же  изобрел  круглое
крыло и поместил бы его сверху самолета, как верхний плавник у рыбы. Ко-
пылов взял бы в руки мой чертеж, поглядел вдаль и прищурился. Гена бы  с
восхищением выругался, а Саша тут же сел бы и написал заявление об  ухо-
де.
   Сегодня 14 февраля. Прекрасный солнечный день.
   Я поплотнее натягиваю на уши свою шапку и сворачиваю от своего корпу-
са к главному.
   Я иду к Копылову мимо постов, мимо секретарей и стараюсь при этом  не
чихать и ступать осторожнее.
   Копылов работал. Он сидел за столом лицом ко мне и  что-то  писал  на
листке. Может быть, выводил теорию относительности, забыв,  что  ее  уже
однажды открыл Эйнштейн.
   Я осторожно прикрыл за собой дверь, прошел к столу  и  сел  в  кресло
против Копылова.
   Я приблизительно представлял, как все будет выглядеть: сейчас я сниму
шапку и возникну. Копылов долго будет смотреть на  меня,  а  потом  тихо
спросит:
   - Когда вы вошли?
   - Только что.
   - А кто вас пропустил?
   - Никто. Я сам пришел в шапке-невидимке.
   Я улыбнусь и протяну ему шапку. Копылов рассмотрит  со  всех  сторон,
скажет: "Полупроводники" - и вернет обратно. И посмотрит на меня. Не во-
обще, а на меня.
   Но все выглядело совершенно иначе, чем я представлял.
   Я снял шапку и возник. Копылов поднял на меня глаза, но не удивился и
не испугался, как я предполагал. Он посмотрел куда-то мне в  переносицу,
потом прищурился и стал что-то быстро писать на листке.  Видимо,  ему  в
голову пришла подходящая мысль.
   Я растерялся, но ничего не сказал. Я смотрел на его лоб, на  челюсть,
немножко выдвинутую вперед. Копылов работал и был в этот момент похож на
виолончелиста Ростроповича, когда тот играет "Элегию" Массне.
   Я надел шапку и исчез. Копылов не заметил.
   Тогда я дождался, когда он поднимет голову, - быстро стащил  шапку  и
возник прямо перед его лицом.
   Копылов стал смотреть на меня, и это продолжалось долго - минуту  или
две. Я попробовал даже слабо улыбнуться,  но  лицо  Копылова  оставалось
бесстрастным, и я понял: он смотрит на меня и меня не видит.
   Он был сейчас далеко со своими несозданными  самолетами,  неоткрытыми
законами. Я не имел к этому никакого отношения, значит, я не существовал
вообще. И если даже я встану сейчас вниз головой и пройдусь по  кабинету
на руках - это тоже ничего не переменит.
   Я поднялся, сунул шапку в карман и пошел из его кабинета.
   Когда я вышел, секретарша Копылова вытаращила на меня глаза.
   - Когда вы вошли? - испугалась она.
   - Только что.
   - А кто вас пропустил?
   - Я сам прошел. В шапке-невидимке.
   Я вытащил из кармана шапку и показал секретарше.
   - Синтетика? - заинтересовалась она.
   - Вигоневая.
   Секретарша не поверила. Посмотрела на меня и улыбнулась. Ей нравились
молодые и веселые сотрудники.
   Я подхожу к своему корпусу. Представляю, как появлюсь сейчас в  своей
шапке, как включусь и выключусь.
   Ирка завизжит. У нее преобладает первая сигнальная  система.  Реакции
примитивные.
   Гена восхищенно выругается. Он ругается во всех  случаях  -  и  когда
сердится и когда радуется.
   Железное скажет: "Чем бы ни заниматься, только не делом". Для  Желез-
нова дело - превыше всего.
   Гришка Гарин быстро спросит:
   - Сколько платил?
   - Рубль шестьдесят, - быстро скажу я.
   - Даю три, - скажет Гришка. - Продай...
   А мой друг Саша ничего не скажет. Даже не посмотрит. Он мне не верит,
и все, что идет от меня, внутренне вычеркивает. Ему кажется, что я  пос-
тоянно выпендриваюсь и это основное дело моей жизни. Я  защитил  диплом,
который хотели зачесть как диссертацию, не потому, что я умный  и  много
работал, а всем назло. У меня была самая красивая девушка -  не  потому,
что она мне нравилась, а чтобы все завидовали. Сейчас я  пришел  в  шап-
ке-невидимке, чтобы все побросали свои дела и занимались одним мной. Са-
ша ни за что не поверит, что я купил ее в ларьке за рубль шестьдесят.  И
если я когда-нибудь умру.
   Саша даст голову на отсечение, что я умер только для того, чтобы  обо
мне поговорили.
   Иногда, особенно когда выпью, мне хочется позвонить Саше по  телефону
и сказать:
   - Мы с тобой пять лет учились на одном курсе, играли в одной  команде
и даже дружили когда-то. Как получилось, что ты меня совершенно не  зна-
ешь? Я ведь не такой...
   Но я никогда не позвоню к нему и ничего не скажу.
   Когда я вошел в комнату - все работали на своих  местах  и  о  чем-то
оживленно спорили. Начала спора я не застал, и меня это не интересовало.
   Я встал поближе к окну - так, чтобы всем было удобно  на  меня  смот-
реть, взялся за помпончик и приготовился к аттракциону.
   - ...потому что Славка не сексуальный, - возразила Ирка.
   - При чем тут? - удивился Гена.
   - При том. Половая система имеет прямое отношение к таланту!
   Я растерялся.
   - А почему вы решили, что Слава не сексуальный? - спросил Железнов. Я
не ожидал, что его может заинтересовать эта тема. Я думал, его интересу-
ет только работа.
   - Мне совершенно не хочется его обнять! - сказала Ирка.
   - А он хочет, чтобы ты его обнимала? - уточнил Гришка Гарин.
   Я мысленно поблагодарил Гришку за эту реплику.
   - Дело не в этом! - Ирка встала.
   Сейчас она произнесет речь и окончательно  зачеркнет  меня  в  глазах
родного коллектива. Я решил, пока еще не поздно, сдернуть  шапку,  но  в
это время Железнов спросил:
   - А почему Славы нет на месте? Он что - болен?
   - Он здесь, - не оборачиваясь, сказал Саша.
   - Вы его видели? - уточнил Железнов. Его интересовала  трудовая  дис-
циплина.
   Саша обернулся, посмотрел прямо мне в лицо.
   - Видел, - сказал он не Железнову, а мне, и по тому, как он точно  на
меня смотрел, я понял - он меня видит. Никто не видит, а он видит.
   Я стоял посреди комнаты и слушал, как говорили обо мне. И чем  дольше
я стоял, тем невозможнее становилось  снять  шапку.  Получалось,  что  я
подслушиваю.
   Я на цыпочках двинулся к двери, осторожно действуя  между  столами  и
стульями, как партизан в тылу врага.
   Когда я проходил мимо Саши, мы обменялись с ним взглядами.
   - Пока, - сказал мне Саша.
   Я небрежно помахал кистью в воздухе, как кинозвезда, выходящая из са-
молета.
   - Что? - спросил Гена.
   - Я не тебе, - сказал Саша.
   Я вышел из нашего коридора и направился к проходной. Я думал  о  том,
что не безразличен Ирке, и о том, что Копылов меня не  заметил,  а  Саша
заметил. Может быть, это произошло потому, что  Копылов  не  думает  обо
мне, а Саша занят этим постоянно.
   Я вспомнил лицо Копылова, когда он работал. Вряд ли я со своими  пра-
вильными чертами смогу достичь когданибудь такого лица.
   Я иду по улице в шапке-невидимке, смотрю по сторонам. Я всех вижу,  а
меня не видит никто. Я свободен и могу делать все, что хочу: могу,  нап-
ример, зайти в ювелирный магазин и украсть самый крупный бриллиант. Но я
не делаю этого, потому что бриллиант мне не нужен. Если бы  я  был  сте-
кольщик, он понадобился бы мне для того, чтобы резать стекло.
   Я не стекольщик. Я конструктор. Мои орудия производства - карандаш  и
талант. Карандашей у меня сколько угодно, а талант нигде не украдешь.
   Хорошо бы где-нибудь возле Парка культуры имени Горького продавали  в
ларьке талант, любовь, надежду по килограмму в одни руки.  Я  поехал  бы
туда и набрал целую хозяйственную сумку - для себя и для своих знакомых.
   Но счастье на углах не продают, а продают апельсины.
   Можно на худой конец купить апельсины  и  раздавать  прохожим  вместо
счастья.
   Идет, например, человек - усталый и разочарованный,  ничего  хорошего
для себя не ждет. И вдруг по воздуху к нему подплывает апельсин -  круг-
лый и оранжевый, как солнце вечером.
   Но, с другой стороны, подплывающий по воздуху апельсин может  навести
человека на мысль, что он не справился с противоречиями жизни и тихо со-
шел с ума. В этом случае апельсин доставит ему больше огорчения, чем ра-
дости.
   Поэтому я не совершаю никаких поступков - ни в ту, ни в другую сторо-
ну. Я могу делать все, что хочу, но я ничего не хочу. Просто иду, дышу и
гляжу.
   Как-то Гришка Гарин принес на работу анкету  из  английского  журнала
"Лайф". Анкета задавала вопросы типа:
   "Сочувствуете ли вы пьяным? Как относитесь к чужим детям  в  возрасте
до года? Считаете ли возможным изменить своей жене?" На вопросы надо бы-
ло отвечать "да" или "нет", ставить плюсы или минусы. В  зависимости  от
сочетания плюсов и минусов определялся характер.
   В результате выяснились характеры:
   Ирка - дитя с неразвитым вкусом.
   Железнов - мрачный тиран.
   Саша - борец за правду с мещанским уклоном.
   Гришка - арап по натуре, без мещанства.
   Я - обиженный обыватель.
   Там был еще один характер: интеллигентный человек. У меня не  хватило
до интеллигентного человека одного плюса.
   Если бы шапка-невидимка попала на голову Гришке Гарину - он  перессо-
рил бы три или четыре государства, съездил в Париж, ограбил  там  нацио-
нальный банк, потом с деньгами женился бы на экс-шахине Сорейе и вернул-
ся в Советский Союз, чтобы похвастать.
   Гришка - арап по натуре, без мещанства, а я  -  почти  интеллигентный
человек. Самое большое, на что я способен, - сбежать с работы и пойти  в
кино на дневной сеанс. На 14.00.
   Картина только что вышла. Вечером на нее не попасть.
   Днем тоже. В кассу за билетами выстроилась  длинная  очередь.  Можно,
конечно, пройти без билета, но тогда я буду стоять весь сеанс.
   Гришка наверняка прошел бы без билета и сидел на самом лучшем  месте.
А я добросовестно встаю в самый хвост и жду своей очереди.
   Ботинки у меня холодные, шапка вигоневая, рукавиц нет вообще -  я  их
теряю или забываю в такси.
   Я стою, дую на пальцы, подплясываю - делаю множество мелких  бессвяз-
ных движений. Хорошо, что меня не видно.
   Когда подошла моя очередь, я снял шапку и сунул голову в  окошечко  к
кассирше. Но в это время меня дернули за рукав. Я вытащил голову из око-
шечка, оглянулся и увидел женщину лет шестидесяти или семидесяти. В этом
возрасте я не вижу разницы. Она стояла в очереди следом за  мной  и  все
время наступала мне на пятки.
   - Привет! - неожиданно современно отозвалась женщина. - А  вы  откуда
взялись, как из-под земли?
   - Я стоял, - с достоинством объяснил я.
   - Молодым, значит, везде у нас дорога, а старикам,  значит,  везде  у
нас почет?
   - Не давать ему билета! - дружно распорядилась очередь, которая преи-
мущественно состояла из стариков.
   Я открыл рот, но потом закрыл обратно. Я не умею  спорить,  когда  не
чувствую контакта с аудиторией.
   Определенно, я отношусь к человечеству лучше, чем оно ко мне.
   Я выбираю Гришкин вариант, прохожу без билета и сажусь на самое  луч-
шее место в 10-м ряду. Сижу и жду, что сейчас будет. А будет  следующее:
появится нервный зритель и займет место согласно купленному билету.  Ни-
чего не подозревая, он сядет ко мне на колени,  потом  вскочит,  наберет
полные легкие воздуха и заорет. Я тоже вскочу и побегу вдоль ряда по но-
гам. Весь ряд вначале окоченеет от ужаса, потом начнется тихая паника.
   Я кручу головой, ищу глазами своего зрителя. Но  зритель  не  пришел,
может, передумал идти в кино, а может, сел куда-нибудь на другое место.
   Свет потух, начался киножурнал. Я снял шапку,  вытянул  ноги  и  стал
смотреть на экран.
   На экране по болоту шли  вьетнамские  партизаны.  Сначала  показывали
вязнущие сапоги, потом лица.
   Сзади меня постучали по спине. Я оглянулся и увидел мальчика.
   - Дяденька, - шепотом сказал мальчик, - мне за вами не видно...
   Я достал из кармана шапку и надел ее на голову.
   - Дяденька, - снова постучал мальчик, - мне за вами мутно...
   Как правило, мы с женой возвращаемся одновременно -  я  немножко  по-
раньше, они с дочкой немножко попозже.
   Мою жену зовут Маша, дочку Витька. Витька отличается от других  детей
тем, что она моя дочь. А Маша отличается от других жен тем, что она меня
любит. За это она - моя жена.
   Когда мы познакомились с ней четыре года назад, она каждый день писа-
ла мне письма, печатала их на машинке, а вечером отдавала, и я читал при
ней.
   Сейчас она мне писем не пишет. Некогда.
   Маша работает машинисткой на киностудии. Она  поступила  туда  четыре
года назад в надежде выйти замуж за кинорежиссера и сниматься в кино. Но
режиссер ей не попался, а попался я. С тех пор Маша о карьере кинозвезды
не думает. На работе она думает о работе. После работы бежит в  магазин,
оттуда - в детский сад. О чем она думает по дороге, я не знаю. Придя до-
мой, крутится до тех пор, пока все не лягут спать. А когда  все  ложатся
спать, уходит на кухню, кладет на стул подушечку и печатает срочную  ра-
боту.
   Сегодня же, как всегда: я прихожу пораньше, они с Витькой попозже,  и
их появление начинается с самой высокой ноты.
   Сначала на лестничной площадке грохает дверца лифта, слышен возмущен-
ный крик жены. Потом все это врывается в квартиру: жена,  дочь  и  крик.
Витька, топая валенками в галошах, несется в комнату, за ней  с  той  же
скоростью несется Маша. Далее Витька кидается животом на диван, трясет в
воздухе ногами, а с ее галош во все  стороны  летят  кляксы  подтаявшего
снега.
   Маша стоит над ней и кричит так, что слышно возле метро.
   Если бы можно было лазить с ногами на диван, если  бы  это  считалось
нормальным, Витька ни за что бы не полезла.  Весь  смысл  -  в  создании
конфликта, в столкновении противоположных интересов. Тогда в  этом  есть
драматургия.
   Я ни на секунду не сомневаюсь в том, что моя  дочь  -  талантливейшее
творческое существо и в будущем из нее выйдет то, что не вышло из меня.
   Жена тем временем обращается ко мне на самых высоких нотах,  и  смысл
ее обращения в том, что я сижу как истукан, будто меня это не  касается,
будто я ничего не вижу и не слышу.
   Я вижу, но совсем не то, что видит  Маша.  Я  понимаю  Витьку  и  со-
чувствую ей. Но я понимаю и жену; в течение дня ей приходится  преодоле-
вать массу всяких мелочных препятствий, которые забирают столько же сил,
сколько и крупные.
   Я встаю с кресла и подхожу к Витьке.
   - Ехала деревня, - начинаю я и ловлю ее за ноги.
   - Мимо мужика, - подхватывает Витька.
   - Вдруг из-под собаки...
   - Лают ворота!
   Маша удаляется на кухню, а мы с Витькой остаемся вдвоем. Ее невозмож-
но просто поставить, чтобы она стояла, и просто  расстегивать  пуговицы,
чтобы она ждала. Во все необходимо ввести элемент игры и творчества.
   Мы вместе куражимся, и нам весело. Я смотрю на ее зубы -  белые,  как
кусочки сахара, на волосы - мягкие и  взмокшие,  как  перышки.  Я  люблю
Витьку, а она любит меня. Я для нее самый умный и самый красивый, и  она
никогда ни на кого меня не променяет. Витька - надежный человек.
   Я беру ее на руки - такую реальную, тяжелую, как плотно  набитый  тю-
чок, и у меня ощущение, будто я держу на руках маленького себя.
   - А что ты мне принес? - интересуется Витька и  заглядывает  в  самые
мои зрачки.
   Любовь любовью, подарки подарками. Витька эти вещи не смешивает.
   Сегодня я ничего не принес, кроме шапки-невидимки. Я бегу в прихожую,
потом возвращаюсь оттуда.
   - Раз... - таинственно считаю я. - Два...
   - Три! - подхватывает Витька. Еще не знает зачем, но ей уже  интерес-
но.
   На слове "три" я надеваю шапку и пропадаю. Витька на мгновение  теря-
ется. Она не ожидала, что я исчезну. Это огорчило ее, и она тут же  зап-
лакала.
   - Раз, - сосчитал я из пустоты, - два... три! - И возник.
   Витька обрадовалась и тут же захохотала сразу на самой высокой  ноте.
Переход от горя к счастью у нее мгновенный. Кончилось  горе  -  началось
счастье.
   Я снова исчезал и снова появлялся, а она  замирала,  переставала  ды-
шать, ожидая моего появления. Потом  радовалась,  как  умеют  радоваться
только дети - до самого конца, до самой последней клеточки. Для Витьки в
шапкеневидимке не было ничего сверхъестественного  -  просто  интересная
игра, в которой она существовала с большей охотой, чем в реальности.
   Я надел шапку и побежал на кухню. Мне захотелось на минуточку отвлечь
Машу -