- Хиппи - интеллигентные цыгане.
   - Ну да... - не согласилась Тамара. - В моем-то возрасте.  Хиппуют  с
пятнадцати до двадцати пяти.
   - А тебе сколько? - спросил я.
   - А ты как думаешь?
   - Шестнадцать.
   - Правильно, - согласилась Тамара. - Мне  всегда  будет  шестнадцать.
Шестнадцать плюс старость. Шестнадцать плюс смерть. В библиотеку!
   - Зачем?
   - Мне надо материал собрать.
   - Ты же собиралась борщ варить, как симфония.
   - Борщ сожрут и спасибо не скажут. А  мысли  останутся.  Какой-нибудь
тощенький студент лет через сто придет в библиотеку, отыщет мою  брошюр-
ку. Изучит. Скажет: "Спасибо, Тамара!" И спасет человечество.
   - Почему через сто?
   - Может быть, и через год. Придет, а книжки нет. Поехали!
   ... Для технического проекта число единиц  оборудования  подсчитывают
отдельно по номенклатуре к каждому типоразмеру...
   Я стал думать, как перевести на английский язык "номенклатуру" и "ти-
поразмер". В это время раздался телефонный звонок. Мужской голос  казал,
что он разводится с женой и чтобы я помог ему перевезти книги.  Я  спро-
сил:
   - А кто это говорит?
   Голос сказал:
   - Володя.
   Я не знал ни одного Володи и спросил:
   - Какой Володя?
   Голос сказал, что это - мой брат.
   У меня действительно есть троюродный брат Володя, но мы разговариваем
по телефону раз в семь лет, и я  успеваю  отвыкнуть  от  его  голоса.  В
детстве его имя сократили: не "Вова", а "Лодя", и я не могу  представить
его под другим именем.
   - Лодя? - спросил я.
   - Ну да, - недовольно отозвался Лодя. Он терпеть не мог этой клички.
   Однажды, в том же далеком детстве, мой папа подарил ему чашку с  над-
писью: "Дорогому Лодуське от дяди Юры". Лодя тут  же  грохнул  чашку  об
пол, за что был побит родителями, не больно, но унизительно.
   - Ты не мог бы за мной приехать? - спросил Лодя.
   - Я работаю, - сказал я.
   Я действительно работаю. У меня задолженность в  редакции  24  листа,
что составляет полгода работы. Если сидеть с утра до ночи, не отвлекаясь
на сон и на обед, я могу погасить задолженность за  полтора  месяца.  Но
для этого необходимо, чтобы меня никто не отвлекал. Однако я  не  женат,
живу вне обязательств, работаю дома, и моим  временем  распоряжаются  по
собственному усмотрению.
   - Я развожусь, - сказал Лодя. - Мне нужна поддержка.
   Когда-то у Лоди была свадьба, но на свадьбу он меня  не  позвал.  Ему
это даже в голову не пришло, поскольку родственник я дальний, а народу и
без того много.
   - Я очень занят, - сказал я.
   - Ну неужели ты не можешь отвлечься на полтора часа?
   Когда-то мы были маленькие и встречались на днях рождения. Сейчас  мы
выросли и практически не видимся,  за  исключением  тех  случаев,  когда
кто-то умирает. Когда кто-нибудь умирает - все собираются и узнают  друг
о друге все новости, тихо заинтересованно переговариваясь,  как  ученики
во время контрольной. А родственники усопшего строго оглядываются, одер-
гивают глазами.
   Я, конечно, мог бы отказать Лоде. Но в  отказе  я  усматриваю  преда-
тельство детства и общих корней. Ведь я родился не сам по себе. До  меня
был мой папа, двоюродный брат Лодиного папы. Был мой  дел,  родной  брат
Лодиного деда. И общий прадед. В сущности, мы из одного древа. Но сегод-
ня духовные и деловые связи сближают людей больше, чем кровные.  И  люди
живут так, будто они родились не от древа, а сами по себе. И это в конце
концов мстит одиночеством.
   - Ладно, - сказал я. - Приеду.
   - Дом с желтыми лоджиями, - напомнил Лодя. - Я буду стоять внизу.
   Я подъехал с Ломоносовского проспекта и остановил машину против  дома
с желтыми лоджиями.
   Лоди не было и близко.
   Я выключил мотор. Взял с заднего сиденья папку с  рукописями  и  стал
работать, пристроив папку на колено.
   ..."Типоразмер" можно перевести как два слова - "тип" и  "размер".  А
можно найти третье, которое по смыслу определяло бы "типоразмер". Я стал
искать синоним.
   За время работы в издательстве я перевел много разнообразных книг:  о
том, как перевозить бруснику (мы экспортируем бруснику  в  Италию),  как
содержать крупный рогатый скот.
   Благодаря переводам я осведомлен во многих областях промышленности  и
сельского хозяйства и могу быть интересным собеседником. Но никто не го-
ворит со мной ни о бруснике, ни о числе единиц оборудования. Всем хочет-
ся говорить о странностях любви, а в этом вопросе я вторичен и банален и
похож на чеховского Ипполитыча, который утверждает, что Волга впадает  в
Каспийское море и что спать надо ночью, а не днем.
   Мои переводы уходят за границу, и я никогда  не  встречал  ни  одного
своего читателя. Приехал бы какой-нибудь слаборазвитый капиталист,  поз-
вонил мне домой и спросил:
   - Это мистер Мазаев?
   - Я.
   - Спасибо, Мазаев.
   - Пожалуйста, - сказал бы я.
   И это все, о чем я мечтаю.
   Лодя, однако, не появлялся, хотя мы договорились, что он будет  ждать
меня внизу с узлом или с узлами, в зависимости от того, как они  переде-
лят имущество.
   Мне надоело сидеть. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь.
   Отворила жена брата. Она была бледная, лохматая,  охваченная  стихией
отрицательной страсти.
   - Скажи ему... - закричала она мне в лицо,  не  здороваясь.  -  Скажи
ему, пусть он не забирает у меня дачу. Когда я ее заработаю... Я  женщи-
на! У нас ребенок!
   Я вошел в комнату. Лодя стоял у окна ко мне спиной,  сунув  кулаки  в
карманы. Он был толстый. И в детстве тоже был толстый, с пухлым ртом.
   - Отдай ей дачу, - сказал я. - Ты же не будешь там жить.
   - Я туда носа не покажу! Я вообще эту дачу ненавижу! Я ее  сожгу,  но
ей не отдам! Сожгу, а не отдам!
   Лодя вытащил из кармана один кулак и потряс им над головой.
   Я никогда его не видел таким. Лодя был флегма, и мне всегда казалось,
что общая температура тела у него 34 градуса, как у медведя в спячке.
   - Почему? - спросил я.
   - Потому что она профурсетка.
   Я пошел на кухню и, пока шел, искал синоним слову "типоразмер".  Жена
брата стояла посреди кухни и ждала результата переговоров.
   - Он не отдает, - сказал я. - Он говорит, что ты профурсетка.
   Жена брата посмотрела на меня глазами, сверкающими от слез.  Ее  лицо
было красивым, одухотворенным от гнева.
   - Митя... - тихо сказала она. - Вот ты послушай, что было: мы собира-
лись в гости, он сказал: "Не крась губы, тебе не идет..." А я накрасила,
потому что сейчас такая мода.
   - Но если тебе не идет...
   - Но если такая мода...
   Я пошел к брату.
   - Она накрасила губы, что тут особенного? - спросил я.
   - Дело же не в том, накрасила она их или нет. Дело  в  том,  что  она
превыше всего любит себя и свои удовольствия! А на меня ей плевать с вы-
сокой колокольни! Даже если я завтра попаду  под  трамвай,  она  вечером
пойдет в кино и будет говорить знакомым, что ей очень тяжело и надо было
отвлечься. Это страшный человек, Митя! Ты ее не знаешь!  Это  -  чемпион
эгоизма!
   Я постоял и пошел на кухню. Квартира была старая, довоенной  построй-
ки, коридоры длинные. Я устал ходить туда и обратно.
   - Он говорит, что ты чемпион эгоизма, - сказал я жене брата.
   - Просто я ему надоела, и ему надо к чему-то придраться, - на ее гла-
зах заблестели слезы. - Я все бросила ради него. Он сломал мою жизнь.
   Я вздохнул и пошел в комнату.
   - Она ради тебя все бросила. Нехорошо.
   - А что у нее было, чтобы жалко было бросить? Это  я  бросил  больных
родителей! Будь проклят день, когда я ее встретил. Господи! - Лодя  при-
жал руку к сердцу и поднял глаза к потолку, как святой Себастьян. - Если
бы можно было проснуться, и ничего не было. Сон. Если бы можно было вер-
нуться туда, в пять лет назад, я за версту обежал бы тот дом, в  котором
я ее встретил.
   - Ладно, - сказал я, - я пошел!
   - Куда? - растерялся Лодя и перестал  быть  похожим  на  святого  Се-
бастьяна. Стал Лодей. - Как это пошел?
   - Вы просто любите друг друга. А я как дурак хожу туда-сюда.
   Я понял: у них шла борьба за власть. Лодя хотел подчинить жену. А же-
на отстаивала свои права на индивидуальность.
   - Но книги... - Лодя пошел за мной следом.
   - Вы помиритесь, и мне придется везти твои книги назад. Я так и  буду
- туда, сюда... Некогда мне.
   Из кухни выскочила жена брата и схватила меня за руку. Пальцы  у  нее
были тонкие, но очень сильные.
   - Подожди! - крикнула она.
   - Пусть уходит! - крикнул Лодя и, схватив меня за другую руку,  потя-
нул к двери.
   Я делал шаг вправо, потом два шага влево, в зависимости от того,  кто
меня дергал: Лодя или его жена. Жена была сильнее, и я побоялся за  свой
плечевой сустав.
   - Больно же... - сказал я.
   - Пусть останется, поест! Он же два часа внизу сидел! - сказала жена.
   Это было справедливо, но Лодя справедливо боялся, что, если я  задер-
жусь, их зыбкие отношения примут прежний крен, и  тогда  Лодя  останется
без жены, а жена без дачи.
   - Не нужна мне твоя дача, - сказала жена, отпуская мою руку.
   - Да бери, пожалуйста, - уступил Лодя.
   - На что она мне? Сидеть там одной, как сурок...
   - Ты одна не будешь. Приятелей много.
   - Приятелей много, а ты один.
   Жена смотрела на Лодю. Ее губы вспухли от слез, как весенние почки. В
глазах стояло солнышко.
   - Прости меня, - попросила она. - Я больше не буду красить губы.
   - Я не могу простить. Я поклялся здоровьем нашего ребенка. Если я те-
бя прощу, бог накажет...
   - У бога столько дел: времена года менять. Баланс в природе поддержи-
вать. Думаешь, ему есть время слушать твои глупые клятвы?
   Жена взяла Лодю за руку, и они пошли по коридору. Вошли в  комнату  и
закрыли за собой дверь.
   Я хотел было выйти из квартиры, но не знал, как обращаться с замками.
   Я заглянул в дверной глазок. Была видна лестница и лифт,  уменьшенный
оптикой.
   Я пошел на кухню и сел на табуретку. Очень хотелось  есть.  На  холо-
дильнике  лежала  газета.  Я  раскрыл  ее,  прочитал:  "Производственное
объединение "Кзыл-Ту" приступило к серийному изготовлению  оригинального
термоса для хранения и транспортировки обеда из трех блюд..."
   Я вернулся к входной двери и стал энергично орудовать  с  замками.  В
какой-то счастливый момент дверь раскрылась. Лестница и лифт явились мне
в реальных размерах.
   "Стандарт"... Тогда получится: "Подсчитано отдельно по номенклатуре и
каждому стандарту". Не годится. Может быть, "индивидуальность". Но слово
"индивидуальность" применяется только к одушевленному предмету и не  мо-
жет быть применимо  к  единице  оборудования.  Например,  моя  индивиду-
альность состоит в отсутствии всякой индивидуальности.  Индивидуальность
Киры - в том, что она женщина. Главное в ней - это стихия женственности,
которая от нее исходит и охватывает людей, зверей и даже  неодушевленные
предметы. Когда она держит в руке, скажем, ложку, то это уже  не  просто
ложка, а ложка плюс еще что-то, весьма загадочное и вкрадчивое.
   Все люди, которых я знаю, где-то работают, что-то делают, сеют разум-
ное, доброе, вечное и по десять лет ходят в одном и том же пальто.  Кира
- ничего не сеет и одевается по завтрашней моде. У  нее  есть  манера  -
опаздывать на час и на два. Но если бы Кира совсем забыла о свидании,  я
все равно ждал бы ее - день, два, неделю - до тех пор, пока она не вышла
бы из дома, скажем, за хлебом и не наткнулась на мою машину случайно.
   Мимо машины прошли двое: женщина и девочка лет четырех. Глаза у  жен-
щины полны слез, а губы девочки упрямо поджаты.
   - Это хамство, - обиженно проговорила женщина. -  Хамство,  и  больше
ничего!
   - Ну и пусть! - ответила девочка.
   Я смотрел им вслед. О! Как бы я хотел, чтобы эта была моя семья. Вер-
нее, вместо жены - Кира. А в дочках могла бы остаться  именно  эта  юная
хамка.
   Из подъезда вышла Кира. Я смотрю на нее, и у меня  настроение  как  у
мальчика, которого взяли в цирк.
   Кира садится в машину. Спрашивает:
   - Хочешь яблоко?
   - Нет, - отказываюсь я. Потом вспоминаю душистую упругость  антоновки
и говорю: - Вообще-то хочу...
   Кира достает из сумки два яблока: одно для себя, другое, поменьше,  -
для меня. При всем своем нежелании жить, она очень следит за своим  здо-
ровьем и не забывает о витаминах.
   Я поднимаю очки на лоб и начинаю есть. Она искоса следит за мной, и я
вижу, что ей все во мне не нравится.
   - Может, пойти работать в штат? - раздумывает Кира.
   - Ни в коем случае! - пугаюсь я, потому что не в состоянии совместить
эти два понятия: Кира и штат.
   Потом я думаю о том, что ежедневная служба дисциплинирует ее, и гово-
рю: - А может, тебе действительно пойти в штат...
   - Ты когда-нибудь играл сам с собой в бадминтон?
   - Как это? - не понимаю я.
   - Ну вот ты бросаешь волан. Он летит и падает в траву.
   Ты подходишь, поднимаешь,  возвращаешься  на  исходную  точку.  Опять
бьешь ракеткой. Волан опять летит и падает  в  траву.  Ты  опять  идешь,
опять подбираешь...
   - К чему ты это?
   - К тому, что беседа - это тоже игра. Прием и подача.
   А ведь я одна разговариваю.
   - Почему?
   - Я спрашиваю: "Хочешь яблоко?" Ты говоришь:
   "Нет", потом тут же говоришь: "Да". Я спрашиваю: "Идти работать?"  Ты
говоришь "нет", потом тут же говоришь "да". Ты что, дурак?
   Я боюсь сказать "нет", а потом тут же сказать "да".
   - Не знаю, - говорю я, - вообще, я всегда хорошо учился...
   - Господи... - вздыхает Кира.
   Я обижаюсь, но не показываю вида. Иначе она скажет:
   "Никогда не страдай при женщине. Вот придешь домой и страдай  сколько
хочешь".
   Она злится и срывает на мне злость за то, что я - не тот, кто ей  ну-
жен. Ей нужен совершенно другой человек, а вместо него  я.  Со  мной  ей
плохо, но без меня еще хуже.
   Без меня ей некому будет показывать свою злость и не на ком  ее  сры-
вать. У нее просто лопнет сердце.
   Мы едем за город. Это называется у нас "по  огородам".  От  основного
шоссе идет бетонная дорога, по которой никто не ездит и не  ходит.  Куда
она ведет? Откуда она возникла?
   - Тебе надо родить, - советую я.
   - От кого?
   - От меня.
   - Я не хочу от тебя. Ты некрасивый.
   - Маленький я был очень хорошенький. Хочешь, карточку покажу?
   Мы съезжаем с бетонной дороги и несемся куда-то по кочкам, мимо избу-
шек с курами и гусями. Высокий человек в серой кепке провожает нас  гла-
зами. Он видит, что нам весело, и ему хочется вместе с нами.
   Здесь я даю ей в руки руль и учу ее водить машину. Я учу ее  уже  два
месяца, и она обнаруживает явные способности.
   Кира не собирается водить машину, и мое  обучение  не  имеет  никакой
практической пользы. Просто она выходит ко мне из своей жизни  в  расте-
рянности, в раздрызгах, а я ее собираю. Я даю ей в руки руль, переключаю
ее внимание на движение, на скорость, на повороты, и  она  забывает  обо
всем остальном. Она крепко держит руль, глаза ее горят,  она  похожа  на
девочку, играющую в лапту.  Я  люблю  ее  вместе  с  ее  никчемностью  и
хамством. Я могу отвезти ее на самое синее море и научить водным  лыжам.
Я могу отдышать ее, как замерзшую птицу, и в ней не будет больше хамства
отчаяния, а будет корректность человека, уверенного в  своем  завтрашнем
дне. Я говорю:
   - Выходи за меня замуж.
   - Но я не люблю тебя.
   Я знаю: она любит другого. Для меня это не новость,  и  все  равно  я
чувствую, будто мне в грудь положили холодный брусок.
   Кира смотрит на меня, и ей меня жаль.
   - Ты понимаешь... Я люблю твое ко мне отношение, но то, что у  нас  с
тобой, это совсем не то.
   - Ну да... я понимаю... Но почему вы с ним не поженитесь?
   - Потому что он непорядочный человек. В нем нет стремления к порядку.
Он предпочитает тотальный хаос отношений.
   - Зачем же любить непорядочного человека?
   - Он, конечно, бывает низок, как свинья. Но зато он бывает высок, как
никто. Я знаю его звездные часы. Это звездный человек. Ты  рядом  с  ним
все равно что губная гармошка в сравнении с органом.
   Я запираю машину, и мы идем в лес.
   Какая красивая осень - прохладная и строгая. Березы нежные, ели  зна-
чительные. Я углублен в себя и не замечаю этой красоты, но она проникает
через глаза, через уши независимо от меня и наполняет тишиной и смирени-
ем.
   Кира останавливается и смотрит мне в лицо.
   - Хочешь, я выйду за тебя замуж?
   Я молчу, ожидая подвоха.
   - Убей его, - серьезно говорить Кира. Я вижу, что она не шутит.
   - Не могу, - говорю я, тоже серьезно. - С какой стати?
   - Ты любишь меня?
   - Да.
   - Во имя любви.
   - Ты считаешь, этого достаточно.
   - Сто лет назад этого было вполне достаточно.
   - Но он мне ничего не сделал.
   - Он иссушил мою душу. Это тоже преступление.
   - Попроси кого-нибудь другого, - предлагаю я.
   - Другого у меня нет. Только ты.
   Такая преданность меня тронула. Я колебался.
   - А где я возьму ружье?
   - У милиционера, у охотника, в тире - тысяча мест.
   Я задумался, глядя сквозь березовые стволы.
   - Меня посадят в тюрьму... - торгуюсь я.
   - Я приеду к тебе в Сибирь.
   - Ты? В Сибирь? - усомнился я.
   - А что? Там мало людей и много свежего воздуха.
   Я представил себя и Киру в высоких валенках.  Мы  идем  по  сугробам,
вязнем на каждом шагу, и это нам смешно.
   - Ну?
   Кира смотрит мне в самые зрачки, как бы подталкивая  своим  "ну"  мою
нерешительность.
   - Ладно, - вяло соглашаюсь я, поскольку не умею отказывать, когда ме-
ня о чем-то просят.
   Сработала гипертрофия обратной связи. Хотя, если разобраться,  любовь
- это и есть та самая гипертрофия, когда интересы другой стороны  стано-
вятся выше, чем свои.
   Мой приятель Гарик говорит обо мне, что я - бассейн на Кропоткинской,
который отапливает вселенную.
   Гарик, кстати, тоже обладает энергией, способной  обогревать  вселен-
ную, но топит он за деньги или за обратные услуги. Его жизненная система
формируется так: "Я - тебе, ты - мне". В сущности, это удобно и справед-
ливо.
   Гарик - гений доставания. Он может достать все, что угодно: югославс-
кую кухню "Катарина", швейную машинку  "Веритас",  московскую  прописку,
птичье молоко, живую воду, и если бы Руслану  понадобилась  Людмила,  то
ему не пришлось бы лететь по небу за Черномором, рисковать,  держась  за
бороду. Гарик привез бы Людмилу на такси, по указанному адресу и к  наз-
наченному сроку. За деньги или за ответную услугу.
   Я попросил Гарика достать мне огнестрельное оружие. Гарик сказал, что
от него много грохоту, и достал мне цианистый калий по большому блату.
   Мы вышли на кухню. Гарик стал отсыпать пол чайной ложки в чисто  про-
мытую баночку из-под вазелина. По внешнему виду цианистый калий  походил
на мелко толченный антрацит. Острые кристаллики  отливали  коричневым  и
поблескивали.
   - А это не марганцовка? - усомнился я.
   - Не пробовал, - сказал Гарик.
   - А как проверить?
   - Никак.
   "В самом деле, - подумал я. - Кто будет проверять. Даже если  пятьде-
сят процентов риска, то это тоже очень высокий процент".
   - А сколько с тебя взяли?
   Я попробовал проверить по цене. Марганцовка стоит 11  копеек.  Могли,
правда, запросить в десятикратном размере, учитывая дефицит, но и  тогда
получилось бы только рубль десять.
   - Нисколько, - сказал Гарик. - Услуга за услугу.
   - А какая услуга?
   - Билеты в театр.
   - Но это же неравноценно...
   - Неизвестно, - заметил Гарик. - Тут спектакль и там...
   - А я тебе что должен?
   - Будешь переводить мою переписку.
   - С кем? - испугался я.
   - С частным детективом. Из Англии.
   - Но это мелочь... - возразил я.
   - Мы же друзья, - напомнил Гарик.
   Дружба тоже входила в прейскурант.
   Гарик закрыл баночку и сказал, чтобы я не вздумал ее открывать и  ню-
хать. Еще он сказал, что цианистый калий - очень дефицитное средство  и,
если у меня останется, я должен вернуть все, что останется.
   Я положил коробочку в карман и, чтобы не тянуть с этим делом, тут  же
позвонил "непорядочному человеку".
   Трубку долго не снимали. В глубине души я  мечтал,