ме не было того химического элемента, кото-
рый в фотографии называется "закрепитель". Виталька  не  закреплял  свои
чувства, а переходил от одной привязанности к другой. Потому,  наверное,
что у него был большой выбор. На его жизненном столе,  как  в  китайском
ресторане, стояло столько блюд, что смешно было наесться чем-то одним  и
не попробовать другого.
   Дюку было легче: его не любили ни учителя, ни  девочки.  Одна  только
мама. Зато он любил - преданно и постоянно. У него  была  потребность  в
любви и постоянстве.
   - Предположим, я талисман, - ответил Дюк. - А что ты хочешь?
   - Я хочу позвать Машу Архангельскую на каток.
   - Так позови.
   - Я боюсь, что она откажется.
   - Ну и что с тобой случится?
   - Да ничего не случится. Просто она меня ненавидит, - расстроенно со-
общил Виталька. - Что я ей сделал?
   Дюк не сомневался в результате, поскольку результат  был  подготовлен
самой жизнью и не требовал ни риска, ни труда.
   - Ну, пойдем, - согласился Дюк, и они пошли к десятому  "А"  в  конец
коридора.
   Обидно было упустить такую возможность -  возможность  утвердиться  и
подтвердиться в глазах старшеклассника, и не какого-нибудь,  а  Витальки
Резникова, имевшего изысканно-подмоченную репутацию. Получалось: Дюк как
бы примыкал к этой репутации становился более взрослым, более  потертым,
как джинсы.
   Из десятого "А" навстречу им вышла Маша Архангельская.
   На ней была не школьная форма, а красивое фирменное рыжее платье, она
походила в нем на язычок пламени, устремленный вверх. Дюк обжегся об  ее
лицо.
   Виталька схватил Дюка за руку, как бы зажимая в руке талисман.  Подо-
шел к Маше.
   Она остановилась с прямой спиной и смотрела на Витальку строго, почти
сурово, как завуч на трудновоспитуемого подростка.
   - Пойдем завтра на каток, - волнуясь, выговорил Виталька.
   - Сегодня, - исправила Маша. - В восемь.
   И пошла дальше по коридору с прямой спиной и непроницаемым ликом.
   Виталька отпустил Дюка и посмотрел с ошарашенным видом -  сначала  ей
вслед, потом на Дюка.
   - Пойдем, что ли? - очнулся он.
   - Сегодня. В восемь, - подтвердил Дюк.
   - А где мы встречаемся?
   - Позвонишь. Выяснишь, - руководил Дюк.
   - Ни фига себе... - Виталька покрутил головой,  приходя  в  себя,  то
есть возвращаясь в свою высокую сущность.
   - А как это тебе удалось?
   - Я - экстрасенс, - скромно объяснил Дюк.
   - Кто?
   - Экстра - над. Сене - чувство. Я - сверхчувствительный.
   - Значит, водка-экстра, сверхводка, - догадался Виталька. И  это  был
единственный вывод, который он для  себя  сделал.  Потом  спохватился  и
спросил: - А может, ты в институт со мной пойдешь сдавать?
   - А полы тебе помыть не надо? - обиделся Дюк.
   - Полы? - удивился Виталька. - Нет. Полы у нас бабушка моет.
   Зазвенел звонок.
   Дюк и Виталька разошлись по классам. Каждый - со своим. Виталька -  с
Машей. Дюк - с утратой Маши.
   Правда, ее у него никогда и не было. Но были сны. Мечты.
   А теперь он потерял на это право. Право на мечту, и все  из-за  того,
чтобы сорвать даровые аплодисменты, утвердиться в равнодушных  Витальки-
ных глазах. Но Витальку ничем не поразишь. Для него важно только то, что
имеет к нему самое непосредственное отношение. Если "экстра" - то  водка
или печенье, потому что это он ест или пьет.
   Шла география.
   Учитель по географии Лев Семенович рассказывал о климатических  усло-
виях. Дюк слышал каждый день по программе "Время" под музыку  Чайковско-
го, где сейчас тепло, где холодно. В Тбилиси, например, тропические лив-
ни. В Якутии - высокие деревья стонут от мороза.
   Встать бы под дерево в своей стеклянной куртке. Или  под  тропический
ливень - лицом к нему...
   - Дюкин! - окликнул Лев Семенович.
   Дюк встал. Честно и печально посмотрел на учителя, прося глазами  по-
нять его, принять, как принимает приемник звуковую волну. Но Лев Семено-
вич был настроен на другую волну. Не на Дюка.
   - Потрудитесь выйти вон! - попросил Лев Семенович.
   - Почему? - спросил Дюк.
   - Вы мне мешаете своим видом.
   Дюк вышел в коридор. На стене висели портреты космонавтов. Гербы  со-
юзных республик.
   Дюк постоял какое-то время как истукан. Потом прислонился к  стене  и
съехал, скользя спиной. Сел на корточки.
   Из учительской с журналом в руке шла Маша Архангельская. Ее лицо све-
тилось. Она двигалась как во сне  -  на  два  сантиметра  от  пола.  Это
счастье несло ее по воздуху.
   Как она умела сливаться со своим состоянием. Дюк видел ее  несчастной
из несчастных. А теперь - самой счастливой из  людей.  А  поскольку  Ви-
талька - гарантное несчастье, то она скоро вернется в прежнее состояние,
и мелкие слезки снова посыплются по ее лицу, брови опять станут  красны-
ми, а лоб в нервных точках.
   Она будет перемещаться из счастья в горе и обратно. Может быть, это и
есть любовь? Может  быть,  лучше  горькое  счастье,  чем  серая,  унылая
жизнь...
   Маша заметила Дюка, сидящего на корточках.
   - Что с тобой? - нежно спросила она, как бы пролила на него немножеч-
ко переполняющей ее нежности.
   - Ничего, - ответил Дюк.
   Ему не нужна была нежность, предназначенная другому.
   - Полкило пошехонского сыру, полкило масла и двадцать пачек шестипро-
центного молока, - перечислил Дюк.
   Продавщица - пожилая и медлительная - посчитала на счетах и сказала:
   - Восемь рублей девять копеек.
   - А можно я вам заплачу? - спросил Дюк и протянул деньги.
   - В кассу, - переадресовала продавщица.
   Работала только одна касса, и вдоль магазина текла очередь, как  река
с изгибами и излучинами и ответвленными ручейками.
   - Долго стоять, - поделился Дюк и  установил  с  продавщицей  контакт
глазами. В его глазах можно было прочитать: хоть вы и старая, как  кара-
катица, однако очень милая и небось устали и хотите домой.
   Когда на человека с добром смотришь и нормально с ним разговариваешь,
не выпячивая себя, не качая прав, то легко исполняется все задуманное, и
не обязательно для этого быть талисманом. Добро порождает добро. Так же,
как зло высекает зло.
   Продавщица посмотрела на тощенького, нежизнеспособного с виду мальчи-
ка, потом обежала глазами очередь в кассу. Совместила одно  с  другим  -
мальчика с очередью. И сказала:
   - Ну ладно. Только без сдачи.
   Дюк положил на прилавок восемь рублей двумя бумажками и десять  копе-
ек. Продавщица смела деньги в ладонь.
   Из ладони - в большой белый оттопыренный карман на ее халате. И пере-
вела глаза на следующего покупателя. На усохшую, как сучок, старуху.
   - Пятьдесят семь копеек. Без сдачи,  -  сказала  старуха  и  положила
деньги на прилавок. - Пакет сливок и творожный сырок.
   Когда Дюк выходил из магазина, волоча в растопыренной  авоське  двад-
цать треугольных маленьких пирамид, торговля в молочном  отделе  шла  по
новому принципу, минуя кассу, в обход учета и контроля. Хорошо  это  или
плохо, Дюк не задумывался. Наверное, кому-то хорошо, а кому-то плохо.
   В дверях он столкнулся в Ларискиной мамой, соседкой  тетей  Зиной-той
самой, у которой он не хотел бы родиться.
   - Куда это ты столько молока тащишь? - удивилась тятя Зина.
   - А мы из него домашний творог делаем, - объяснил Дюк. -  Мама  утром
только творог может есть.
   - Молодец, - похвалила тетя Зина. - Маме помогаешь. Бывают  же  такие
дети. А моя только "дай" да "дай".
   Сейчас магнитофон требует. "Соню". А где я ей возьму?
   Дюк не ответил. Нижняя пачка треснула под давлением верхних девятнад-
цати, и из нее такой беспрерывной струйкой потекло молоко, омывая правый
башмак. Дюк отвел руку с авоськой подальше от джине,  струйка  текла  на
безопасном расстоянии, но держать тяжесть в отведенной руке было неудоб-
но.
   - Саша, говорят, что ты... это... забыты... это... забыла слово.  Ну,
навроде золотой рыбки.
   - Кто говорит? - заинтересовался Дюк.
   Путь распространения славы был для него небезразличен.
   - В школе говорят.
   Дюк догадался, что Виталька сказал Маше. Маша -  Лариске.  Лариска  -
тете Зине. А той только скажи. Разнесет теперь по всей стране. В "Вечер-
ке" напечатает, как объявление.
   Дюку льстило, что его имя муссировали в кругах, где  лучшие  мальчики
катаются на катке с лучшими девочками, под музыку, скрестив  руки  перед
собой.
   - Ко мне знакомые приехали из Прибалтики, - сообщила тетя Зина  поче-
му-то жалостливым голосом. - Мы у них  летом  дачу  снимаем.  Они  хотят
финскую мебель купить "Тауэр". А достать не могут.
   - Английскую, - поправил Дюк.
   - Почему английскую? - удивилась тетя Зина.
   - Тауэр - это английская тюрьма. Там королева Елизавета Стюарт  сиде-
ла.
   - А ты откуда знаешь?
   - Это все знают.
   - Может быть, - согласилась тетя Зина. - Там стенка  в  металлических
решетках.
   - А зачем тюремные решетки в квартиру покупать? -  стал  отговаривать
Дюк.
   - Помоги им, Саша. А? Я обещала. Лариска говорит, что ты благородный.
   Дюк не знал про себя - благородный он или нет. Но раз  Лариска  гово-
рит, со стороны виднее.
   Согласиться и пообещать было заманчиво, но рискованно. Вряд ли дирек-
тора мебельного магазина может устроить пояс с пряжкой "Рэнглер".  Да  и
пояса нет. Сказать тете Зине: "Нет, не могу", - сильно сократить  радиус
славы. А слава - единственный верный и самый короткий путь к Маше Архан-
гельской. Когда она убедится, что Виталька - гарантное несчастье, а  Дюк
- благородный и выдающийся, то неизвестно, как повернется дело.
   - Они бы сунули, - доверительно шепнула тетя Зина. - Но  говорят:  мы
не знаем, кому надо дать и сколько. Они очень порядочные люди, Саша. Ин-
теллигентные. Садом пользоваться разрешают. Огородом. Мы у них смородину
рвали. Укроп.
   Струйка из пакета иссякла и теперь капала редкими каплями. Дюк вернул
руку в прежнее состояние.
   - Я попробую, - сказал он. - Но не обещаю.
   Операцию "Тауэр - Талисман" следовало подготовить заранее.
   Кабинет директора располагался в глубине магазина, рядом с  мебельным
складом.
   Директор салона мебели сидел за своим столом, сгорбившись,  приоткрыв
рот, и походил на ежика, который хотел пить. Жесткие  волосы  стояли  на
голове торчком, как иголки. Не хватало только иголок на спине. Его голо-
ва составляла треть туловища и переходила в него сразу, без  шеи.  Ручки
были короткие, как лапки, и лежали на столе навстречу друг другу.
   - Здравствуйте, - поздоровался Дюк, входя.
   Ежик  что-то  вякнул  безо   всякого   вдохновения.   Длинное   слово
"здравствуйте" ему произносить не хотелось. Да и некому особенно.  Поду-
маешь, мальчик пришел. Заблудился, должно быть. Маму потерял.
   Дюк стоял в нерешительности и молчал.
   - Чего тебе? - спросил Ежик. Говорил он через  силу,  как  будто  его
немножко придушили и держали за горло.
   - Гарнитур "Тауэр", - отозвался Дюк.
   - Импорта сейчас нет... А кому надо?
   - Знакомым.
   - Чьим? - директора, видимо, беспокоило: не явился ли Дюк  гонцом  от
важного лица.
   - Тети Зининым.
   - А тебя Зина кто?
   - Соседка.
   - А что же это она тебя за мебелью посылает? Совсем уж с ума посходи-
ли... Ребенка за мебелью... - директор фыркнул абсолютно как еж.
   - Я не ребенок.
   - А кто же ты?
   - Талисман.
   - Чего?
   - Талисман - это человек, который приносит счастье.
   Директор впервые за время разговора воспрял и посмотрел на Дюка,  как
ежик, который увидел что-то для себя интересное. Гриб, например.
   - Ты приносишь счастье? - переспросил он.
   - Сам по себе нет. Но если человек что-то хочет и берет меня с собой,
то у него все получается, что он хочет.
   - А ты не врешь? - проверил Еж. Так гарнитуров все равно ведь нет,  -
уклонился Дюк.
   - Если ты мне поможешь, я тебе тоже помогу, - пообещал Еж.  -  Съезди
со мной на час-другой.
   - Куда? - спросил Дюк.
   - В одно место, - не ответил Еж. - Какая тебе разница?
   - Да в общем никакой, - согласился Дюк.
   Еж встал из-за стола, поднялся на задние лапки, но выше не стал.  Го-
лова его осталась на прежнем уровне. Дюк понял, что он встал, по  распо-
ложению рук на столе. Прежде они располагались навстречу друг  другу,  а
теперь ладонями вперед. Как у стоящего человека.
   В такси Еж сидел возле шофера и все время  молчал,  утопив  голову  в
плечах.
   Один только раз он обернулся и сказал:
   - Если они хотят, чтобы не было взяточничества, пусть не создают  ус-
ловия.
   Дюк ничего не понял.
   - Создают дефицит. Создают очередь, - продолжал обижаться Еж. - И  на
что они надеются? На высокую нравственность? Я так и скажу.
   - Кому? - спросил Дюк.
   Еж махнул рукой и обернулся к таксисту:
   - Здесь.
   Таксист притормозил возле большого, внушительного здания.
   Еж расплатился. Вышел. Открыл дверцу Дюку.
   Они разделись в гардеробе, прохладном и мраморном, как собор.
   Поднялись по просторной лестнице, вошли в комнату,  обшитую  деревом.
По бокам комнаты были две массивных двери с табличками, и  возле  каждой
сидело по секретарше.
   - Стой здесь, - велел Еж, а сам пошел направо. Но, прежде чем  кануть
за дверью, бросил Дюку взгляд, как бросают конец веревки, перед тем  как
прыгнуть в кратер вулкана. Или нырнуть в морскую глубину. Или  выйти  из
ракеты в открытый космос, когда не знаешь, что тебя ждет и сможешь ли ты
вернуться обратно. Дюк поймал глазами конец веревки и кивнул.
   Еж скрылся за дверью, подстрахованный Дюком.
   Дюк остался стоять как столбик. Хотелось есть. Он  ничего  толком  не
понимал, что происходит, однако сообразил, что кто-то создал условия для
взятки и Еж, не обладая высокой нравственностью, загреб взятку  в  норку
своими куцыми лапками. Теперь его вызывают и требуют  объяснения,  и  Еж
сильно расстроен, поскольку придется снимать с иголок чужие деньги,  ко-
торые успели стать его собственными.
   Секретарша справа сосредоточенно копалась в  бумагах.  Потом  достала
то, что искала, и вышла из комнаты.
   Вторая секретарша держала возле уха трубку и время от времени  произ-
носила одну и ту же фразу: "Ты совершенно права". Пауза,  и  снова:  "Ты
совершенно права".
   Дюку стало скучно. Он прислонился спиной к правому дверному косяку  и
съехал вниз, скользя по косяку спиной.
   Он рассчитывал посидеть на корточках для разнообразия  жизни.  Но  не
удержался, повалился спиной на дверь.
   Дверь поехала, Дюк поехал вместе с дверью, и в результате получилось,
что его голова и туловище оказались лежащими в кабинете, а ноги остались
в приемной, и он был похож на труп, вывалившийся из чулана.
   В этом лежачем положении Дюк сумел рассмотреть, что в кабинете  двое:
Еж и еще один, похожий на бывшего спортсмена, вышедшего в тираж по  воз-
расту.
   - Что это? - испугался спортсмен.
   - Это мое, - смутился Еж.
   Дюк тем временем поднялся на ноги, и  спортсмен  получил  возможность
рассмотреть Дюка в вертикальном положении - узкого в кости,  с  круглыми
перепуганными глазами, с вихром на макушке. Спортсмен смотрел на мальчи-
ка дольше, чем принято в таких случаях. Потом  почему-то  расстроился  и
сказал Ежу:
   - Ну вот что! Пишите заявление по собственному  желанию,  и  чтобы  в
торговле я вас больше не видел. Чтобы вами не пахло. Ясно вам?
   Говорил он грубо, но Еж почему-то обрадовался, у него даже глаза  вы-
таращились от счастья.
   - Спасибо! - с чувством вякнул Еж.
   - Меня благодарить не надо! - запретил спортсмен. - Мне вас не жалко.
Мне детей ваших жалко. Хочется думать, что яблоко от яблони далеко пада-
ет. Идите!
   Еж стоял, парализованный счастьем. Дюк тоже не двигался.
   - Иди, иди, - мягко предложил спортсмен Дюку. - И папашу своего заби-
рай...
   Спустились по лестнице, не глядя друг на друга. Молча взяли пальто  у
гардеробщика.
   Вышли на улицу.
   - "Не пахло"... - обиженно передразнил Еж. - Да я и сам к этим  мага-
зинам на пушечный выстрел не подойду. Плевал я на них  с  высокой  коло-
кольни! А еще лучше - с низкой, чтобы плевок быстрее  долетел.  На  этой
мебели посидишь, людей начинаешь ненавидеть. Стая... Да и то в стае свои
законы. Вот волки, например... Да что мы здесь стоим? - спохватился  Еж.
- Пойдем выпьем!
   Они перешли дорогу, влекомые вывеской "Гриль-бар".
   В баре почти пусто. За столиками в пальто сидели редкие пары.  Играла
тихая музыка.
   - Есть хочешь? - спросил Еж.
   - Сейчас нет, - ответил Дюк.
   Он хотел, потом перехотел и только чувствовал в теле общую нудность.
   Еж принес бутылку коньяка с большим количеством  звездочек  и  лимон,
нарезанный кружками.
   Разлил коньяк по стаканам, себе полный, Дюку - половину.
   - Тебя как зовут? - спросил Еж.
   - Саша, - вспомнил Дюк.
   - Ну, Саша, - Еж поднял стакан. - За успех мероприятия!
   Дюк широко глотнул. Закусил. Ему стало пронзительно от коньяка и кис-
ло от лимона.
   Еж выпил. Скрючил лицо, как резиновая кукла, сбив нос и  рот  в  одну
кучу. Потом вернул все на свои места.
   - Жаль, что меня не посадили, - сказал он.
   - Куда? - не понял Дюк.
   - В тюрьму, - просто ответил Еж, размыкая лимонное кольцо в  лимонную
прямую. - Скрыться бы от них ото всех. Поменять  обстановку.  В  тюрьме,
если хочешь знать, тоже жить можно. Главное, знаешь что?
   - Нет, не знаю.
   - Главное - остаться человеком. Я помню, после  войны  пленные  немцы
дома строили. На совесть. Я спрашиваю одного: "Ты чего стараешься?" А он
мне: "Хочу домой вернуться немцем". Понимаешь?
   Дюк внимательно слушал Ежа, но проблемы  немца  были  далеки  от  его
собственных проблем.
   - Вы мне "Тауэр" обещали, - намекнул Дюк.
   - Приходи и бери, - согласился Еж.
   - Так нету же, - растерялся Дюк.
   - На базе нету, а у меня на складе есть.  Один.  Бракованный.  Стекло
треснуло. Но стекло заменить - пара пустяков. Мои ребята и заменят.
   Еж посмотрел на часы и сказал:
   - Сегодня я уже не вернусь. Давай завтра. С утра. Ты сам придешь? Или
пришлешь?
   - Пришлю, - важно ответил Дюк.
   - Я его грузину одному обещал. Но отдам тебе.
   - Спасибо, - поблагодарил Дюк.
   - Тебе спасибо. То, что ты сделал, дороже  денег.  Ты  в  самом  деле
счастье приносишь?
   - Всем, кроме себя, - сказал Дюк.
   - Это понятно, - поверил Еж.
   - Почему понятно?
   - Или себе за счет других, или другим за счет себя, - объяснил Еж.
   - А вместе не бывает?
   - Может быть, бывает. Но у меня не получается.
   - А вы - себе за счет других? - поинтересовался Дюк.
   - Я не себе. В том-то и дело. Что мне надо? - Еж прижал к  груди  обе
лапки. - Мне ничего не надо. Я старый человек. Все для них!  И  хоть  бы
раз они спросили: "Папа, как ты себя чувствуешь?" Я  не  стал  бы  жало-
ваться. Но спросить-то можно... Поинтересоваться отцом родным...
   Дюку стало обидно за Ежа, и он спросил:
   - А как вы себя чувствуете?
   - Плохо! - Еж подпер усеченной лапкой свою крупную голову и  устремил
грустный умный взгляд в лесное пространство. - Из меня азарт ушел. Скуч-
но мне! Скучно!
   Смысла не нахожу. В чем смысл?
   - Не знаю, - сказал Дюк.
   - И я не знаю, - сознался Еж. - Раньше думал: дети растут.  Для  них.
Теперь выросли, и я вижу: это вовсе не мои дети. Просто отдельные  люди.
Сами по себе. Я - отдельный человек. Сам по себе. Я  для  них  интересен
только как источник дохода. И больше ничего.
   Дюк вспомнил маму и сказал:
   - Это нехорошо со стороны ваших детей.
   - Нормально, - грустно возразил Еж. - Если бы дети исполняли все  на-
дежды, которые на них возлагают родители, мир стал бы  идеален...  А  он
как был несовершенным со времен Христа, так и остался.
   - А что же делать? - настороженно спросил Дюк.
   - Ничего не делать. Жить. Во всех обстоятельствах оставаться  челове-
ком. Как пленный немец. Все мы, в общем, в плену: у денег, у болезней, у
желаний, у возраста, у любви и смерти. А... - Еж махнул рукой. - Пойдем,
я тебя домой отвезу.
   - Я сам доберусь. Спасибо, - поблагодарил Дюк.
   Он устал от Ежа так, будто бесконечно долго ехал с ним в одном лифте.
Хотелось остаться одному и думать о чем захочется. А если не  захочется