завтракают вместе у себя дома. Эта мысль смущала его и заставляла  вспо-
минать то, о чем он так хотел бы забыть.
   - А я все подмел, - сознался Климов соседям по столу.
   - Утром это не страшно, - утешила старушка. -  Главное,  не  есть  на
ночь.
   - Есть надо помногу, но часто! - сострил Олег и сам  засмеялся  своей
шутке.
   Лена молчала, рассеянно глядя перед собой. Она пила чай и грела  руки
о стакан. Потом отломила кусочек хлеба от  куска  Олега.  Она  бессозна-
тельно хотела иметь к нему отношение. Всегда и во всем.
   После завтрака Климов отправился гулять, чтобы  израсходовать  лишние
калории. Гулять он не умел и не любил, потому что незанятый мозг устрем-
лялся в воспоминания, в додумывание ситуаций, которые он не хотел бы до-
думывать до конца. Есть ситуации, которые полезнее недодумывать.
   Климов вышел с территории и отправился в лес. Изо всех явлений приро-
ды, а точнее, изо всего природного ассортимента,  как-то:  огонь,  море,
горы, степь и так далее, Климов  больше  всего  любил  лес.  Когда-то  в
детстве друг Славка сказал, что деревья -  это  умершие  люди,  и  может
статься, что в лесу среди деревьев присутствует какой-то  очень  дальний
родственник, живший еще во времена Ивана Грозного. Климов поверил. И ве-
рил по сегодняшний день. То есть он, конечно, знал, что это не  так.  Но
ведь никто не доказал обратного. Находясь в лесу, Климов чувствовал себя
спокойно и умиротворенно, как будто приехал домой на студенческие  кани-
кулы. Лес мирил его с прошлым и настоящим. В лесу он  не  испытывал  той
сиротливой заброшенности, какую он ощущал, скажем, в вагоне метро.  Наи-
большее одиночество приходило к нему в скоплении людей, потому что  этим
людям не было до него никакого дела. У них была своя жизнь, а у  него  -
своя.
   Возле высокой сосны дорога разветвлялась на три рукава. Климов  оста-
новился, как русский богатырь, раздумывая, какую из трех дорог ему  выб-
рать, и в это время из-за деревьев вышла кошка. Она была такая  тощая  и
злая, что просто потеряла кошачий вид. За лесом  стоял  дачный  поселок.
Может быть, эта кошка всю зиму просидела в пустой даче, ожидая хозяев, а
теперь обиделась и отчаялась и вышла на дорогу, прихватив все  свое  от-
чаяние и возмущение. Кошка подняла на Климова огромные глаза, еле умеща-
ющиеся на треугольнике морды, и принялась орать. Не мяукать, а именно  -
орать, делая короткие передышки, чтобы набрать воздух  и  орать  дальше.
Глаза у нее были желтые, цвета древесных опилок, с продолговатыми проре-
зями зрачков.
   - Чего это она? - удивленно спросил Климов у проходящей мимо бабы.
   - Жрать хочет, - спокойно пояснила баба, не останавливаясь.
   - Что же мне с тобой делать?.. - вслух подумал Климов и вслух же  ре-
шил: - Ну ладно. Пошли.
   Климов повернулся и зашагал обратно, в сторону санатория.  Кошка  за-
молчала и двинулась следом. Не возле ноги, как собака, а следом. Она  не
собиралась заискивать и шла там, где ей было удобнее.
   Навстречу им вырулила машина с ручным управлением. В ней сидели инва-
лид с товарищем. Похоже, они выехали на воскресную прогулку. У них  были
лица людей, настроенных на удовольствие. Климов сошел с дороги,  пропус-
кая машину, и тут же провалился по колено. Кошка тоже  сошла  с  дороги,
легко ступила на наст. Она была такая тощая, что практически  ничего  не
весила.
   Машина проехала мимо, фыркнув фиолетовым облаком, и в чистом  воздухе
сразу запахло городом.
   Подошли к санаторию. Возле корпуса Климов обернулся к кошке и сказал:
   - Подожди, я сейчас.
   Кошка села и стала ждать.
   Климов вошел в столовую и разыскал официантку Лиду.
   - У вас нет объедков? - спросил он, обаятельно улыбаясь.
   - Кому? - не поняла Лида.
   - Там кошка, голодная как собака... - Климов достал из кармана  рубль
и переместил его в карман Лидиного белого фартука.
   - Ой, да ну что вы. Зачем? - мило возмутилась Лида, но  настроение  у
нее не ухудшилось.
   Она качнула головой, как бы осуждая Климова за мелочность, и скрылась
в недрах своего хозяйства. Через минуту вернулась и  принесла  небольшую
кастрюлю с объедками. В кастрюле были каша, капуста, надкушенные пончики
и даже несколько целых сосисок. Значит, кто-то умел себя сдерживать, хо-
тя и платил за путевку полную стоимость. Без скидки.
   Климов вернулся к кошке, поставил перед ней кастрюлю, волнуясь и  од-
новременно ликуя от предстоящей кошкиной радости. Но кошка  никакой  ра-
дости не обнаружила. Она деловито опустила морду в кастрюлю и не подняла
ее до тех пор, пока все не съела и не вылизала  кастрюлю  до  стерильной
чистоты. Живот у нее постепенно набухал, как у комара, севшего на руку и
пьющего кровь. Наконец кошка извлекла морду из кастрюли и посмотрела  на
Климова. Зрачки ее из продолговатых стали круглыми.
   - Еще? - спросил Климов.
   Кошка промолчала. Продолжала глядеть.
   Климов снова пошел к Лиде, и она снабдила  объедками.  На  этот  раз,
Климов заметил, в кастрюле была преимущественно каша. Кошка тоже обрати-
ла внимание на это обстоятельство, но все равно принялась есть -  навер-
ное, впрок. Она была не уверена в завтрашнем дне и  даже  в  сегодняшнем
вечере.
   Из корпуса вышла старушка, соседка Климова. На ней была черная  широ-
кая шуба с квадратными плечами, похожая на кавказскую бурку.
   - Вторую кастрюлю ест, - насмешливо восхитился Климов.
   - Она же лопнет... - старушка  удивленно  раскрыла  свои  полудетские
глаза. - Разве можно, так перегружать голодный желудок?
   Климов отобрал у кошки котелок и отнес его на кухню. Когда он вернул-
ся, то увидел возле корпуса сестру-хозяйку Елену Дмитриевну. На ней  был
ватник, надетый поверх белого халата. В руках она держала стопку  махро-
вых полотенец, от этого ее спина была выпрямлена, а гордая осанка  сооб-
щала гордость всему ее существу. Как правило,  люди,  занимающие  низкую
ступеньку на престижной лестнице, любят показывать свою власть - это  их
способ самоутверждения. И Климов, публикующий научные статьи  в  научных
журналах, был для сестры-хозяйки самый заурядный отдыхающий, даже  хуже,
чем заурядный, потому что он нарушил правила внутреннего распорядка.
   - Чья кошка? - строго спросила Елена Дмитриевна.
   - Ничья.
   - А как она сюда попала?
   - Я принес, - сознался Климов и почему-то заробел.
   - Значит, ваша?
   - Ну, моя...
   - Не вздумайте оставлять ее здесь. Ее собаки разорвут.
   Климов вспомнил, что при санатории действительно пасутся две  дворня-
ги, одна - без хвоста, и обе без гордости. Собаки-попрошайки. Каждый раз
после обеда отдыхающие выносили им куски и кусочки,  и  собаки  преданно
смотрели людям в руки и глаза. Конкуренцию кошки они вряд ли потерпят.
   - И не вздумайте брать ее себе в номер, - предупредила  сестра-хозяй-
ка. - У нас в помещении животные запрещены.
   Сестра-хозяйка повернулась и пошла, выпрямив, даже выгнув спину. Кли-
мов вспомнил почему-то, что летом она делает себе салат из трав, которые
растут под ногами: подорожник, крапива, стебли одуванчиков, корни  лопу-
ха. Эти травы знают животные, а люди их не едят. Люди  едят  только  то,
что сеют. И это большое заблуждение. В беспризорных травках есть жизнен-
ная сила, которая дает уверенность плоти, а плоть сообщает свою  уверен-
ность духу, ибо, как известно, в здоровом теле - здоровый дух.
   Климов вздохнул, поднял кошку с земли, посадил ее на  плечо  и  пошел
обратно, на развилку трех дорог. На развилке он снял кошку с плеча, пос-
тавил ее на дорогу и пошел в глубину леса. Кошка зашагала следом. Климов
обернулся и сказал:
   - Не ходи за мной. Ты же все слышала.
   Он ускорил шаг, но кошка тоже ускорила шаг.
   - А ну иди отсюда! - Климов сделал свирепое лицо  и  затопал  ногами,
как бы побежал на кошку, хотя оставался на месте.
   Климов прекратил бег на месте, повернулся и пошел.
   Кошка подумала и тоже пошла в глубину леса,  за  Климовым,  соблюдая,
однако, дистанцию.
   Климов оглянулся и заключил:
   - Ни стыда, ни совести... А еще кошка.
   Отсутствие совести у одного рождает бессовестность у другого.  Климов
пошарил глазами вокруг себя, поднял с земли небольшой черный сук и  мет-
нул в кошку. Кошка отскочила, давая дорогу летящему предмету. Посмотрела
на сук, потом на Климова, и в ее глазах легко было прочитать: "Какой  же
ты подлец!"
   - И очень хорошо, - сказал Климов и пошел дальше.
   В глубине леса широким, размашистым шагом бежали два лыжника, один  в
ярко-голубом, другой в ярко-оранжевом. Климов пригляделся. Это были Олег
и Лена. Лена остановилась, стала ждать Олега, изогнув стан, опершись  на
палки. Ей, наверное, было радостно смотреть на него  -  приближающегося,
огромного, оранжевого, как факел.
   А ему нравилось приближаться к ней, небесно-голубой на фоне заснежен-
ного леса. Они улыбались друг другу, и морозное облачко витало вокруг их
губ.
   Климов вспомнил свои лыжные прогулки. Обычно он одевался на лыжи, как
на субботник, напяливая на себя самое распоследнее рванье, и в результа-
те походил на пленного немца. Казалось бы: ну и что особенного?  Не  все
ли равно, в чем кататься? Но сейчас почудилось:  было  упущено  в  жизни
что-то, связанное с достоинством.
   Климов обернулся. Кошки не было.
   Дорога переходила на лыжню. Идти по лыжне было  неудобно,  а  возвра-
щаться не хотелось. Не хотелось встречаться с кошкой. Все-таки их  отно-
шения были подпорчены. Климов вздохнул и побрел  как  попало,  время  от
времени глубоко проваливаясь в снег, медленно вытаскивая ноги.
   Неожиданно он выбрался к реке. Река была под снегом.  В  двух  местах
дымились две полыньи.  Через  реку  по  протоптанной  тропинке  шли  два
мальчика с портфелями, - наверное, со школы, и наверное, эта дорога была
короче. Климов стоял и смотрел, как движутся две фигурки, черные на  бе-
лом, как в немом кино. Снег сверкал под солнцем. Мальчики шли  навстречу
своей жизни, не обычной, может быть, судьбе, и не тяготились  повседнев-
ностью.
   "Надо бы позвонить кому-нибудь, - подумал Климов. - Пусть приедут". А
потом подумал: "Приедут из города и привезут с собой часть этого города,
от которого я бежал..."
   Те двое, как всегда, опаздывали, а деликатная старушка сидела на мес-
те.
   Климов успел проголодаться и с удовольствием принялся за холодную за-
куску.
   - А где ваша кошка? - спросила старушка.
   - Я ее обратно отнес, - ответил Климов, насаживая  на  вилку  кусочек
сардины с нежными оплывшими краями.
   - Куда? - не поняла старушка.
   - На дорогу.
   - Вы бросили ее на дороге? - удивилась старушка.
   - А куда я ее дену? - в свою очередь, удивился Климов.
   - Что значит "дену"? Вы говорите о живом существе, как о вещи...
   Климов перестал есть.
   - Я не понимаю, что вас не устраивает? То, что  я  накормил  голодную
кошку?
   - Если вы начали принимать участие в  другой  судьбе,  то  вы  должны
участвовать до конца. Или не участвовать совсем.
   - Да. Но это не имеет отношения к кошкам.
   - Вы не правы. Кошка - очень личностный зверь. Вы даже не представля-
ете себе, что такое кошка. Она связана с Луной. Как море.
   - Откуда вы знаете?
   - Знаю. Я сама при первом рождении была кошка, - старушка улыбнулась,
как бы вышучивая свою фразу.
   "Сумасшедшая", - подумал Климов.
   Замолчали.
   Мысленно перевернули страницу беседы.
   Подошла официантка Лида и поставила перед Климовым тарелку с борщом.
   Климов понял, что ему не хочется сидеть со старушкой,  мысленно  лис-
тать страницы бесед. Он с сожалением посмотрел на круг сметаны  в  золо-
тисто-рубиновом борще и поднялся из-за стола.
   - А второе? - удивилась Лида.
   - Разгрузка, - лаконично ответил Климов и пошел в свою комнату.
   В комнате он сел в кресло и приказал себе: не додумывать.  Когда  его
что-то тревожило и он не знал выхода, он запрещал себе додумывать ситуа-
цию до конца.
   Климов посидел в кресле, и ему пришло в голову разрешить себе послео-
беденный сон. Он не обедал, а значит, имеет право не двигаться, а лечь и
поспать в течение сорока пяти минут.
   Климов разделся и лег в постель,  чувствуя  почти  счастье  от  белой
крахмальной наволочки, от ощущения комфорта и покоя. Он взял с  тумбочки
книгу, открыл ее и пошел в мир, который предлагал ему  автор  книги.  Он
потолкался в этом мире, как посторонний человек, которого никто не инте-
ресует, и закрыл глаза. А когда открыл их - было три часа  ночи.  Климов
спал не сорок пять минут, как собирался, а  десять  часов,  свою  ночную
норму. Может быть, организм устал и предложил свою дозу отдыха.
   А может быть, что-то на секундочку заклинило,  перепутались  связи  и
рефлексы.
   За окном было черно. Хотелось есть.
   Климов стал думать, чем бы заняться: читать не хотелось,  спать  тоже
не хотелось, он уже выспался. Просто лежать и смотреть  в  потолок  было
неинтересно. Он встал, оделся и вышел на улицу.
   Ночью подморозило. Снег звонко скрипел под ногами.
   Климов пошел своей прежней дорогой в лес. Луна стронулась с  места  и
поплыла следом за Климовым, сопровождая его. Деревья стояли как  близкие
люди, и было совсем не страшно, а, наоборот, хорошо идти одному и  вести
за собой Луну, как на поводке. От Луны шло свечение в небе и  на  земле.
Климов вдруг понял, что когда-то уже видел это. Но когда? Где?
   ...Это было двадцать два года назад. Он учился тогда в десятом  клас-
се, и они справляли Новый год у Леночки.
   Чудаковой на даче. И именно в это время, в  три  часа,  выскочили  на
улицу. Было точно такое же небо и деревья, отчетливые в лунном свете.  И
было еще что-то, заставляющее его дрожать. Не мороз. И не Ленка  Чудако-
ва. И не дешевый портвейн, от  которого  темнели  зубы.  Это  был  напор
счастья - тугой, как напор воды в гибком шланге, заставлявший его трепе-
тать. Это была уверенность в близкой и полной реализации своей личности,
своей любви. Он стоял на крыльце и придерживал себя за локти,  чтобы  не
Дрожать от счастья. Это было двадцать два года назад... А  потом?  Потом
он был ярко счастлив и с такой же силой несчастлив. Но об этом лучше  не
помнить. Не додумывать ситуацию до конца... А собственно, почему не  до-
думывать? Может быть, как раз взять и додумать до самого  конца.  И  все
исправить и выверить по законам его, климовской, совести... Может  быть,
за этим он и вышел ночью на улицу впервые за двадцать два года...
   Климов остановился и вдруг заметил, что стоит на перекрестке трех до-
рог. Он стал смотреть по сторонам, ощупывая глазами каждый метр  светлой
от снега земли. Сердце его сильно стучало.
   Кошка сидела под деревом, ждала его и не шевелилась. То ли уснула, то
ли приготовилась ждать долго и задумалась о своем.
   Климову стало жарко от прилива горячей благодарности.  Значит,  кошка
верно оценила его душевные ресурсы. Значит, это действительно личностный
зверь: ведь чем благороднее личность, тем больше добра предполагает  она
в других. Благородство одного рождает благородство  в  партнере.  Климов
устремился к дереву, проваливаясь почти до подмышек. И вдруг стал, будто
его толкнули в грудь.
   Это была не кошка. Это был сук - тот самый, которым он в нее бросил.
   Климов стоял и слушал в себе опустошение. В этом опустошении гулко  и
трудно, будто вхолостую, билось сердце. Луна остановилась над Климовым и
походила не на светящийся череп, как он где-то прочитал, а  на  планету,
если на нее смотреть с большого расстояния. То есть Луна походила на се-
бя самое. И Земля, наверное, выглядит так же, если на нее смотреть с Лу-
ны. Только Луна - желтая А Земля - голубая.


   ЛЮБОВЬ И ПУТЕШЕСТВИЯ

   Когда Прокушев появился утром в таксомоторном парке, к  нему  подошел
председатель месткома Проценко и сказал, что есть туристические  путевки
во Францию. На десять дней.
   - А сколько стоит? - поинтересовался Прокушев.
   - Семьсот рублей, - сказал Проценко.
   - Ого! - поразился Прокушев. - Семьсот рублей за десять  дней.  Я  за
эти деньги три месяца должен вкалывать, каждый день по семь часов.
   - Ну не бери, - разрешил Проценко. - Тебя же не заставляют.
   Прошла неделя. Прокушев работал то в первую смену, то во вторую. Но и
в первую смену, и во вторую, а иногда и ночью он не переставал думать  о
туристической путевке. Конечно, думал  он,  десять  дней  в  девять  раз
меньше, чем три месяца. Но зато ведь эти десять дней - не где-нибудь,  а
во Франции, где прямо по улицам ходят парижанки, и даже маленькие дети и
те говорят по-французски. А три месяца, девяносто дней, так  же,  как  и
все остальные дни, - это такси со счетчиком и жена Люська, которая после
родов растолстела на тридцать килограмм и в  ее  лице  появилось  что-то
сонное. И сколько ей ни приноси - все мало и все кажется,  что  Прокушев
деньги зажимает, поскольку чаевые - доход неконтролируемый.
   А для чего человек живет? И вообще - человек он или  свинья,  которая
только и делает, что глядит в землю, ищет желуди. А потом постареет, шея
станет тяжелой, уже не поднять головы, чтобы поглядеть в небо.
   Прокушев высадил очередного пассажира, развернул машину и вернулся  в
таксомоторный парк. Поднялся на второй этаж, вошел в кабинет к  Проценко
и сказал:
   - Давай путевку. Все же это Париж.
   - А ты в Болгарии был? - спросил Проценко.
   - Не был.
   - А я был. Там вместо "да" говорят "нет". Вот так: "нет", -  Проценко
кивнул. - А так: "да", - Проценко отрицательно потряс головой.
   - А я решил съездить во Францию, поделился Прокушев. - Черт с ними, с
деньгами. Не в деньгах счастье...
   - Спохватился, - без издевки, а скорее с симпатией заметил  Проценко.
- Ее уж взяли давно, твою Францию.
   - Как? - не понял Прокушев.
   - Всего ж две путевки было.
   - А кто взял? - осевшим голосом спросил Прокушев. Он думал, что,  мо-
жет, еще не все потеряно и можно что-то переменить: уговорить,  взяв  за
пуговицу и глядя в глаза.
   - Ну какая разница, - не ответил Проценко, пожалев чью-то пуговицу  и
глаза. - Взяли, да и все.
   Нос у Проценко был короткий, расстояние от носа до губы  -  долгое  и
разделено бороздкой, как у зайца. Прокушев почувствовал,  что  ненавидит
эту бороздку. Он быстро вышел из кабинета, стал спускаться по лестнице и
понял, что его раздражает эта лестница с крашеными перилами.
   А дома - дом, вместе с Люськой и в какой-то степени, гораздо меньшей,
но все же - дочкой Настькой. Настька  чувствовала  раздражение  отца  и,
вернувшись из школы, обедала не на кухне, а у себя в комнатке. И  сидела
тихо как мышь. Люська тихо вздыхала из глубины души, жалея пропащую свою
жизнь. Но тихо у нее не получалось, и она вздыхала гулко, как  корова  в
стойле.
   И это вместо Парижа.
   Был вторник. Четный день. Прокушев подъехал к мойке, чтобы вымыть ма-
шину, и увидел, как новенькая мойщица Райка  ругается  со  своей  непос-
редственной начальницей. Райка неистовствовала за стеклом. Слов не  было
слышно, а только видно, как Райка, в коротком платье, с волосами, убран-
ными под ленточку, потрясает руками то вверх, то в стороны,  то  вместе,
то поврозь. Прокушев почему-то впервые в жизни подумал о том, что  чело-
век - часть природы и Райкин гнев похож на весеннюю грозу, когда  ярост-
ный дождь лупит по молодым листьям. В детстве  Прокушев  всегда  выбегал
под такую грозу, подставлял лицо дождю и жмурился. Когда это было... Ес-
ли бы сейчас Прокушев выбежал под грозу, сняв ботинки, все подумали  бы,
что он сумасшедший, и из сострадания вынесли бы зонт.
   Райка тем временем доругалась с начальницей, даже  не  доругалась,  а
прервалась на кульминации, и выскочила из мойки с лицом нежно  пламенею-
щим, как тюльпан.
   - Рая, - остановил ее Прокушев, - пойдем сегодня в кино...
   - Так ты ж женатый, - удивилась Рая, наивно полагая, что женатые люди
ходят в кино только с женами или не ходят вообще. Сидят дома.
   - Щас женатый, щас холостой... - неопределенно пообещал Прокушев.
   - Ну вот, будешь холостой, тогда и приходи, - сказала Райка, глядя на
него промытыми синими глазами.