щупать рукой воздух, а ногами землю. - Он моложе  меня  на
десять лет. Когда он родился, я уже в четвертый класс ходила...
   - Ну и что? Если он вас любит, какая ему разница? - спросил Дюк, при-
мешивая в интонацию побольше беспечности. - Подумаешь, десять лет...
   - Психологически... - Аэлита подняла палец. - Он не  должен  об  этом
знать.
   Дюк посмотрел на палец и мысленно  согласился.  Знание  действительно
меняет дело. С тех пор как он узнал, что Аэлите  сорок,  а  не  двадцать
пять, вернее, в тот момент, когда он об этом узнал, она постарела  прямо
у него на глазах.  Как-то  потускнела,  будто  покрылась  временем,  как
пылью.
   - А вы не говорите, сколько вам лет. Он и не узнает, - нашелся Дюк.
   - "Не говорите"... - передразнила Аэлита. - Стала бы я за этим  сове-
том ехать за тысячу километров.
   Дюк растерялся.
   - Меня Клавдия Ивановна на тебя вывела. У нее знакомые  в  Прибалтике
живут. Они сказали, что ты знакомый их знакомых.
   Дюк понял, что слух о нем прошел по всей Руси великой и по дороге об-
рос как снежный ком.
   - Вы зря ехали, - сурово сознался Дюк и почувствовал, как стало колю-
че-жарко щекам. - Я не талисман.
   - Талисман, - спокойно возразила Аэлита.
   - Но я же лучше знаю, - мучительно улыбнулся Дюк.
   - Ты не можешь этого знать.
   - Как? - растерялся Дюк.
   - Потому что твое, ну вот это твое свойство - оно как талант.  А  та-
лант не чувствуется. Это просто часть тебя.  Как  цвет  глаз.  Разве  ты
чувствуешь цвет глаз?
   - Нет.
   - Ну вот. Чувствуется только болезнь. А талант - это норма. Для тебя.
Вот и не чувствуешь...
   Аэлита надела очки и смотрела на Дюка с таким убеждением, что он  по-
думал оторопело: а может, правда? Вдруг он действительно талисман, и те-
перь не надо себя искать, потому что он уже есть...
   - Вы так думаете? - спросил Дюк.
   - А чего бы я летела за тысячу километров?
   Дюк молчал, испытывая самые разнообразные чувства, среди которых было
и такое, как ответственность. Когда в тебя верят, ты должен соответство-
вать.
   - А что я должен сделать? - спросил Дюк, испытывая готовность сделать
все, что в его силах и свыше сил.
   - Паспорт поменять. У меня там сороковой год рождения, а надо,  чтобы
пятидесятый.
   - А где меняют паспорт?
   - В милиции. Ты должен пойти со мной в милицию.
   - И все? - поразился Дюк.
   Он думал, что ему, как Коньку-горбунку, придется ставить во дворе три
котла: "один котел студеный, а другой котел вареный, а последний с моло-
ком, вскипяти его ключом". Потом запустить туда Азлиту и следить,  чтобы
она не сварилась. А оказывается, надо всего-навсего сесть  в  автобус  и
проехать три остановки до районной милиции.
   - И все, - подтвердила Аэлита. - Если у меня в паспорте будет пятиде-
сятый год рождения, он станет думать, что мне тридцать  лет.  И  я  сама
стану так думать. Я обману время. Я буду самой молодой для него.
   - Запросто, - поддержал Дюк.
   - Знаешь... Я всю жизнь ждала. С семнадцати лет.
   Каждый день. Вышла замуж и ждала. Родила ребенка и ждала. А потом из-
верилась и уже собралась в старость.
   И тут я его увидела! Знаешь где? В музее. Я ходила  по  залам,  такая
печальная и заброшенная. Смотрела на портреты с прежними лицами. Еще по-
думала: вот одеть бы их всех в джинсы. И все равно остались бы  несовре-
менные.
   Лица другие. И тут я увидела Его. Он как будто сошел со стены.  Глаза
- те. Несегодняшние. Как будто он знает о жизни  что-то  совсем  другое,
чем все.
   Я его сразу узнала и прямо за ним пошла. Сначала из зала в зал. Потом
из музея на улицу. Он говорил потом, что это он за мной шел. Что его по-
разило мое лицо. Что он ждал меня со своих семнадцати лет, и  мы  обяза-
тельно должны были встретиться... Я не имею на него права. Но я не  могу
от него отказаться. Я буду бороться.
   Аэлита посмотрела на Дюка взглядом, исполненным  решимости  бороться,
как солдат на передовой. До победного конца.
   - Ты пойдешь со мной в милицию? - спросила она.
   - Пойду, - сказал Дюк, как солдат солдату.
   - Завтра, - приказала Аэлита.
   - В три, - уточнил Дюк. - Встречаемся на этом же месте.
   Аэлита притянула Дюка к себе и поцеловала его в щеку.  От  нее  пахло
дождем на жасминовом кусте. У Дюка чуть-чуть приподнялось к горлу сердце
и ненадолго закупорило дыхание. Стало снова колюче-жарко щекам, и он не-
ожиданно подумал, вернее, сделал открытие, что сорокалетние  тоже  могут
быть любимыми и любить сами. И что на станции "Любовь" стоят самые  раз-
ные поезда.
   Дюк подождал, пока сердце станет на место. Потом попросил:
   - Дайте мне ваш паспорт.
   - Зачем? - поинтересовалась Аэлита.
   - Я должен буду на него повлиять.
   Она достала паспорт из сумки и протянула Дюку. Он спрятал его в верх-
ний карман куртки. Застегнул "молнию". Спросил:
   - А там, где вы живете, нельзя было пойти в милицию?
   - А зачем бы я сюда летела? - насмешливо удивилась Аэлита.  -  Отпуск
брала за свой счет? Деньги на билеты тратила? Хотя я  не  жалею...  Даже
если у нас с тобой ничего не получится, я видела такое, что выше  всяких
денег. Знаешь что?
   - Нет, - ответил Дюк. Откуда же он мог знать?
   - Восход солнца из окна самолета. Я думала, что оно медленно выплыва-
ет. А оказывается, оно выстреливает. Туго так... Р-раз!
   Аэлита смотрела на Дюка, но видела не его, а шар солнца, выстреливше-
го над земным, шаром. И  себя  между  двумя  шарами,  летящую  навстречу
собственной молодости.
   - У вас есть где ночевать? - спросил Дюк. - А то можно у меня.
   - Ну что ты, - отмахнулась Аэлита. - Еще только этого не  хватало.  Я
не хочу выпасть в кристалл.
   - А это что такое? - удивился Дюк.
   - Надоесть, - просто объяснила Аэлита. - Когда человека много, он вы-
падает в кристалл. Как соль в пересыщенном солевом растворе.  Химические
законы распространяются и на человеческие отношения. Это я  говорю  тебе
как химик.
   Аэлита снова притянула Дюка к себе. Снова поцеловала, обдав жасмином.
И ушла.
   Дюк постоял, собирая себя воедино, как  князь  Владимир  разрозненную
Русь. Если только Владимир, а не какой-нибудь другой  князь.  В  истории
Дюк тоже плохо ориентировался.
   Собрать себя не удалось, и Дюк с разрозненной душой поплелся на пятый
этаж. Позвонил в свою дверь.
   Ему долго не отпирали. Он даже забеспокоился, не ушли ли гости,  зах-
лопнув в дверь и оставив в доме ключи.
   Тогда ему придется либо ломать дверь, либо куковать всю ночь на лест-
нице. Но по ту сторону заскреблось. Отворил Хонин. Дюк даже не сразу уз-
нал его. Наверное, целовался до одурения, до потери человеческого образа
и подобия.
   Лицо его было как бы распарено страстью и разъехалось в разные сторо-
ны. Рот - к ушам. Глаза - на макушку.
   - Это ты? - удивился Хонин. - А где же мы? Разве мы не у тебя?
   Дюк понял, что и мозги у Хонина переместились из  головы  в  какое-то
другое, непривычное для них место.
   В коридор выглянула Оля Елисеева, и ее  нежное  лицо  осветилось  ра-
достью.
   - Дюк пришел! - счастливо улыбнулась она.
   Все вышли в коридор и выразили свою радость как умели: Булеев  -  му-
жественно и снисходительно, Кияшко - нежно, женственно, Мареева - созер-
цательно.
   И Дюк чувствовал, что может заплакать, потому что сердце не  выдержит
груза благодарности. И пусть они все переломают и перебьют в  его  доме,
только бы были в его жизни. А он - в их. Обоюдная необходимость.
   Сережка Кискачи качнул головой и сказал:
   - Ну ты даешь...
   Это могло означать - удивление. А скорее всего - благодарность за то,
что Дюк не надоедал гостям в своем доме и тем самым не выпал в кристалл,
а остался в допустимой и полезной пропорции.
   В школу Дюк не пошел, а с самого утра отправился в районную милицию.
   Паспортный отдел оказался закрыт. Дюк стал соваться в двери и в одном
из кабинетов обнаружил милиционера. Это был человек средних лет, и, гля-
дя на него, было невозможно представить, что он когда-то был  молодым  и
маленьким. Он всегда был таким, как сейчас.
   - Слушаю, - отозвался милиционер.
   Дюк попытался установить с ним контакт глазами, но контакт  не  уста-
навливался. Он был невозможен, как, например, между рыбой и быком.
   Существуют два состояния человека: живой и мертвый. А есть еще третье
состояние: Зомби. Когда человек умирает раньше своей естественной  смер-
ти. Он живет как живой среди живых, однако ничего человеческого  в  него
не проникает.
   У милиционера было остановившееся, неподвижное лицо. Он не понравился
Дюку. Но Дюк не мог выбирать  себе  собеседника  по  вкусу.  Приходилось
иметь дело с тем, кто есть.
   - Слушаю, - повторил Зомби.
   Дюк достал из нагрудного кармана куртки паспорт Аэлиты  и,  сбиваясь,
путаясь, замерзая от отсутствия контакта, стал объяснять, зачем  пришел.
Он рассказал про любовь и тысячу километров. Про тридцать и сорок, кото-
рые со временем перетекут в сорок  или  пятьдесят.  Про  психологический
барьер. Дюк поймал себя на том, что при слове  "психологический"  поднял
палец так же, как Аэлита.
   Зомби посмотрел на поднятый палец и сказал:
   - Документики.
   - У меня нет. Я несовершеннолетний. А зачем?
   - Установить личность.
   - Мою?
   - Твою. И того товарища, который хочет подделать паспорт.
   - Не подделать. Исправить, - сказал Дюк.
   - Это одно и то же. Знаешь, что полагается за исправление документа?
   Дюк промолчал.
   - Уголовная ответственность по статье  241/17,  пункт  три.  С  какой
целью гражданка хочет подделать паспорт?
   - Замуж выйти.
   - Разрешите... - Зомби протянул руку.
   Дюк понял, что, если паспорт Аэлиты попадет к Зомби, он ее арестует и
посадит в тюрьму по статье 241/17.
   - Если нельзя, то и не надо, - согласился Дюк. - Я ведь только  посо-
ветоваться. Я думал - это все равно. Ну какая кому разница, сколько  че-
ловеку лет: сорок или тридцать?
   - А паспортная система, по-твоему, для чего?
   - я не знаю, - Дюк действительно не знал, для  чего  существует  пас-
портная система.
   - В Москве одних Ивановых две тысячи, - возмутился Зомби,  как  будто
Ивановы были виноваты в том, что их две тысячи. - Как их  различить?  По
имени. Отчеству. Году рождения. Месту рождения. По паспорту. Понял?
   - Понял, - радостно кивнул Дюк.
   - А если каждый начнет приписывать по своему усмотрению, что получит-
ся?
   Дюк преданно смотрел Зомби в глаза:
   - Свалка! Неразбериха! Куча мала! Кого регистрировать? Кого хоронить?
Кому пенсию платить?
   - Так она же хочет моложе. На десять лет  позже  пенсия.  Государству
экономия.
   - Государство на безобразиях не экономит, - жестко  одернул  Зомби  и
пошевелил пальцами протянутой руки. - Документики, - напомнил он.
   У Дюка не оставалось выхода, и он положил на стол паспорт. Милиционер
развернул его и стал смотреть на фотокарточку Аэлиты.  Если  бы  смотрел
художник, то выискивал бы в ее чертах инопланетную красоту. Врач - следы
скрытых недугов. А милиционер - преступные намерения. Определял преступ-
ный потенциал.
   - Почему гражданка сама не явилась? - подозрительно прищурился Зомби.
- Почему действует через третьих лиц? Через посредников?
   Дюк хотел объяснить, что он не посредник, а талисман. Но тогда  Зомби
и его заподозрил бы в подлоге собственной личности, и это было бы в  ка-
кой-то степени правдой.
   Зазвонил телефон.
   - Хренюк слушает, - сказал Зомби.
   Дюк поверил, что паспорта действительно нельзя исправлять, иначе Зом-
би написал бы себе другую, более романтическую фамилию, связанную с пей-
зажем: Рощин, например, или Озеров, или Костров. А то - Хренюк...
   - Я щас, - пообещал Дюк. Сдернул со стола паспорт Аэлиты и, не  огля-
дываясь, пошел из комнаты.
   Вышел в коридор. Стены в коридоре были покрашены бежевой  краской,  а
стулья и скамейки - коричневой.
   Дюк рванул по коридору. Бежево-коричневая полоса скользнула по  боко-
вому зрению. Выскочил на улицу. Огляделся по сторонам и брызнул  куда-то
вбок, через трамвайную линию. Нырнул в подземный  переход,  вынырнул  на
другой стороне, против магазина "Культтовары".
   Зашел в магазин, нарочито беспечно сунув в руки в карманы и насвисты-
вая мотив. Такое поведение казалось ему наиболее естественным. Дюк  бро-
сил взгляд в окошко, ожидая увидеть погоню и свистки. Но никто за ним не
бежал и не свистал. Пешеходы шли по тротуару, озабоченные своими пробле-
мами - такими далекими от проблем Дюка. Машины грамотно ехали по  проез-
жей части, останавливаясь у светофора.
   Дюк подумал: чтобы выглядеть в магазине естественно, надо что-то  ку-
пить. Ведь именно за этим сюда и приходят.
   - Покажите мне ручку, пожалуйста, - попросил Дюк.
   Молодая продавщица, накрашенная, как на сцене, глядя выше головы  Дю-
ка, положила на прилавок три образца ручек и, не дожидаясь, какую он вы-
берет, отошла в музыкальный отдел. Стала болтать с продавщицей из  музы-
кального отдела - тоже молодой и накрашенной. У  обеих  был  такой  вид,
будто в магазин должен кто-то прийти и они боятся его пропустить.
   Ручки были дорогие и не могли пригодиться Дюку, потому что  он  писал
шариковыми за тридцать пять копеек. Но все же он макнул одну ручку в си-
ние чернила и написал на бумажке "Маша". Перо было жесткое. Таким  пером
хорошо заполнять похвальные грамоты каллиграфическим почерком  -  случа-
лось такое в его жизни. Или подделывать документы. Такого в его жизни не
бывало.
   Дюк представил себе, как в три часа придет Аэлита.
   Посмотрит на него своими хрустальными глазами и скажет: "А я  в  тебя
верила".
   Дюк раскрыл спасенный паспорт, посмотрел на марсианское лицо  Аэлиты,
с тонким, каким-то светящимся овалом. Потом перевернул страничку, увидел
ее год рождения: 1940. Последний нуль  был  немножко  недоразвитым.  Дюк
взял другую ручку, на которой не было следов синих чернил. Окунул в чер-
ную тушь, стоящую тут же. Завесил руку над нулем, потом опустил и  подс-
тавил под нулем аккуратную черную лапку. Получилась девятка. Она смотре-
лась немножко беременной в сравнении с первой, но все же это была именно
девятка, и ничто другое. Теперь год рождения был - 1949.
   Продавщица вернулась к Дюку и спросила:
   - Будешь брать?
   - Вот эту, - показал Дюк.
   - Семь пятьдесят, - сказала продавщица и положила ручку в пластмассо-
вый футляр.
   - Извините, пожалуйста, я не вижу. Какой здесь год рождения? -  спро-
сил Дюк и подвинул продавщице раскрытый паспорт.
   - Тысяча девятьсот сорок девятый, - равнодушно ответила продавщица  и
посмотрела на дверь. Ничто не вызывало в ней сомнения.
   Дюк спрятал паспорт в карман. Заплатил за ручку последнюю  десятку  и
вышел на улицу.
   До дома было недалеко. Он отправился пешком.
   Спокойно шел, сунув руки в карманы, ни о чем не сожалея. Он знал, что
теперь Аэлита будет счастлива всю оставшуюся жизнь. И так мало для этого
надо: тоненькую черную лапку под нулем.
   До трех часов оставался еще час.
   Стоять в парадном было скучно. В пустую квартиру идти не хотелось.
   Дюк сел в садике перед домом. Раскинул руки  вдоль  скамейки,  поднял
лицо к небу. Он любил разомкнутые пространства и любил сидеть  вот  так,
раскинув руки, лицом к небу, как бы обнимая этот мир, вместе  со  всеми,
временно пришедшими в него и навсегда ушедшими. Куда?
   Он не заметил, как подошла Аэлита, поэтому ее лицо с большими глазами
возникло внезапно.
   - Я пораньше пришла, - сказала Аэлита.
   - И я пораньше пришел, - ответил Дюк.
   Аэлита села на краешек лавочки, не сводя с Дюка тревожных глаз.
   - На десять лет не вышло, - извинился Дюк. - Только на девять.
   Он протянул ей паспорт.
   Аэлита раскрыла, вцепившись глазами в страничку.
   Потом вскинула их на Дюка, и он увидел, как в ней р-раз!
   - туго выстрелило солнце.
   - Будете на одни год старше, - сказал Дюк. - Это нормально!
   - Все... - выдохнула Аэлита. - Теперь я  молода!  Мне  тридцать  один
год!
   Она поднялась с лавочки. И помолодела прямо на глазах у Дюка. Он уви-
дел, как она распрямилась, стерла с себя пыль, вернее,  некоторую  запы-
ленность времен.
   И засверкала, как новый лакированный рояль, с которого сняли чехол.
   - Я знала, что так получится, - сказала Аэлита,  щурясь  от  грядущих
перспектив.
   - Откуда вы знали?
   - А иначе и быть не могло. Разве могло быть иначе?
   Дюк пожал плечом. Он знал, как могло быть и как есть на самом деле.
   - Будь счастлив, талисман! - попросила Аэлита. - Не забудь про себя.
   - Ладно, - пообещал Дюк. - Не забуду.
   Она улыбнулась сквозь слезы. Видимо, счастье действовало, как  перег-
рузка, и мучило ее. Улыбнулась и пошла из садика.  У  нее  была  впереди
долгая счастливая жизнь. И она устремилась в эту новую жизнь. А Дюк  ос-
тался в прежней. На лавочке.
   Когда он обернулся, Аэлиты уже не было. Он даже не узнал, как ее  зо-
вут. И откуда она приехала? И кто она такая? Да и была ли она вообще?
   Но в кармане лежала новая дорогая ручка со  следами  черной  засохшей
туши на жестком пере.
   Значит, все-таки была...
   Вечером из Ленинграда вернулась мама.
   Увидела сломанный диван и сказала:
   - Ну, слава богу! Теперь мебель поменяю. А то живем как  беженцы.  Не
дом, а караван-сарай.
   Она привезла в подарок Дюку альбом для марок, хотя Дюк  вот  уже  год
как марки не собирал. А мама, оказывается, не заметила. Она вообще  пос-
леднее время стала невнимательна, и Дюк заподозрил: не завелся ли у  нее
какой-нибудь амур с несовременным лицом на десять лет моложе или  ровес-
ник. В этом случае большая часть маминой любви перепадет ему, а Дюку ос-
танутся огрызки. И он заранее ненавидел этого амура и маму вместе с ним.
   Дюк ходил по квартире хмурый и подозрительный, как бизон в  джунглях,
но мама ничего не замечала. На нее навалилась  куча  хозяйственных  дел.
Она стирала белье, запускала в производство обед и носилась  между  ван-
ной, кухней и телефоном, который победно-звеняще призывал ее из внешнего
мира. Мама спешила на зов, сильно топоча, вытирая на ходу  руки,  и  Дюк
всякий раз подозревал, что это звонит амур и процесс кражи  уже  начался
или может начаться каждую секунду.
   Наконец мама заметила его настроение и спросила:
   - Ты чего?
   - Ничего, - ответил, вернее, не ответил Дюк. - Не выспался.
   Он улегся спать в половине десятого, но заснуть не  мог,  потому  что
вдруг понял, он обречен. Аэлиту засекут довольно  скоро,  может  быть  в
ЗАГСе, куда она предъявит фальшивый паспорт. Ей зададут несколько вопро-
сов, на которые она, естественно, ответит. И Дюка посадят  в  тюрьму  по
статье 241/17. В камеру придет Хренюк и скажет: "Я тебя предупреждал. Ты
знал. Значит, ты совершил умышленную подделку  документа,  чем  подорвал
паспортную систему, которая является частью системы вообще. Значит, ты -
государственный преступник".
   Шпагу над ним, как над Чернышевским, конечно, не  сломают,  а  просто
пошлют в тюрьму вместе с ворами и взяточниками. Правда, можно и в тюрьме
остаться человеком. Но поскольку Дюк - нуль, пустое место, то он  и  там
не завоюет авторитета, и ему достанется самая тяжелая и унизительная ра-
бота. Например, чистить бочку картошки в ледяной воде.
   Дик услышал, как кто-то взвыл, а потом вдруг сообразил, что  это  его
собственный вой. Взрывная волна страха выкинула его из  постели,  выбила
из комнаты и кинула к маме. Мама уже засыпала. Дюк  забился  к  ней  под
одеяло, стал выть потише, обвывая ее волосы и лицо.
   - Ну что ты, талисманчик мой? - мама нежным, сильным движением отвела
его волосы, стала целовать в теплый овечкин лобик. - Уже большой, а сов-
сем маленький.
   Он был действительно совсем маленьким для нее. Так же пугался и  пла-
кал, так же ел, слегка брезгливо складывая губы. От него так же пахло  -
сеном и парным молоком. Как от ягненка.
   - Ну что с тобой? Что? Что? - спрашивала мама, плавясь от нежности.
   И Дюк понял, что нет и не будет никакого амура. Мама никогда не  вый-
дет замуж, а он никогда не женится. Они всю жизнь будут вместе и не  от-