вьев стоял посреди школьного двора и играл с мальчишками
в городки.
   Он сосредоточился глазами на конце вытянутой палки,  мысленно  провел
прямую от конца палки до горки городков, потом медленно замахнулся, про-
должая держать глазами эту невидимую прямую, и в этот момент перед  ним,
как из-под земли, возникла высокая тетя с кожаными ногами.
   - Как тебя зовут, мальчик? - спросила тетя.
   Всеволод Соловьев опустил палку и молчал. В нем медленно опадала  го-
товность к броску.
   - Ты меня не слышишь? - спросила тетя.
   - Севка, - подсказал Павлик Харламов.
   - А сколько ему лет? - спросила тетя у Павлика.
   - Девять, - сказал сам Севка.
   - Прекрасно! - обрадовалась тетя. Наверное,  она  обрадовалась  тому,
что Севка заговорил.
   - Ты хочешь сниматься в кино?
   - Можно, - не сразу согласился Севка. - Только сначала я должен спро-
сить разрешения у родителей.
   - Обязательно спросим, - пообещала тетя и достала из сумки  замызган-
ный блокнотик с выпадающими листками. - У тебя дома есть телефон?
   - Сто двадцать девять десять пятьдесят пять, - без запинки  продикто-
вал Севка.
   - Мы тебе сегодня позвоним.
   Тетя сунула блокнотик обратно в сумку, повернулась и пошла, перебирая
кожаными ногами.
   За школьным забором стояла светлая машина, на ней синими буквами было
написано: "Киносъемочная".
   Мальчишки перестали играть в городки, молча уставились на Севку,  ища
на его лице признаки избранности. Но Севка стоял, как стоял: тот же тре-
угольный нос, те же глаза в ржавых ресницах.
   Чекрыгина из пятого "Б" коротко вскрикнула и помчалась за тетей,  за-
путалась у нее под ногами.
   - А я? - спросила Чекрыгина.
   - А ты девочка, - объяснила тетя. Села в машину и уехала.
   На другой день после происшедших событий Севка сидел на  кухне  и  ел
рыбный суп, вылавливая светлые колечки разваренного лука, брезгливо раз-
вешивал их по краям тарелки.
   Он ел и слушал, как мама разговаривала  по  телефону,  сообщала  всем
знакомым и малознакомым о превратностях Севки ной судьбы.  Она  говорила
одно и то же, меняя только имена людей, к которым обращалась, и отвечали
ей тоже совершенно одинаково.
   Видимо, сначала маме говорили "поздравляем", потому что она  отвечала
"спасибо". Потом желали "ни пуха ни  пера",  потому  что  мама  отвечала
"идите к черту". А потом, видимо, принимались завидовать, потому что ма-
ма успокаивала: "Ну, это еще не точно, это только кинопроба".
   Обзвонив всех по первому кругу, мама пришла  на  кухню,  села  против
Севки и стала смотреть, как он ест.
   Севка ел, опустив лицо в тарелку. На голове у него было две  макушки,
- значит, две жены. Мама смотрела на эти две макушки, два  водоворотика,
вокруг которых вихрились золотистые Севкины волосы. Потом сказала:
   - А я всегда знала, что в тебе что-то есть...
   - Да? - Севка поднял голову.
   - Я очень рада, что ты мой сын.
   - И я тоже очень рад, что ты моя мама, - ответил Севка, и они посмот-
рели друг на друга, глаза в глаза, честно и преданно, как два товарища.
   В дверях зашуршал ключ. Это из магазина  вернулась  Севкина  бабушка,
мамина мама.
   - А нашего Севку в кино зовут, - сказала мама. - На главную роль.
   Севка ожидал, что бабушка ответит то же, что и  все:  поздравляю,  ни
пуха ни пера, а потом начнет завидовать - почему именно Севке, а  не  ей
выпал такой случай в жизни.
   Но бабушка произнесла совершенно другую, очень странную фразу:
   - Ломаете ребенку жизнь собственными руками.
   - Почему? - удивилась мама.
   - Потому что дети должны жить кал дети, а не играть в игры взрослых.
   - Ты ничего не понимаешь! - сказал ей Севка.
   - Почему это бабушка ничего не понимает? - строго одернула мама, хотя
считала абсолютно так же, как Севка.
   - Потому что она родилась в одна тысяча девятьсот тринадцатом году. У
нее дореволюционное самосознание, - объяснил Севка.
   Через два часа с работы вернулся Севкин папа.  Он  долго  раздевался,
потом долго мыл руки в ванной, потом сел в кресло и взял газету.
   - Спроси: есть ли у нас новости? - предложила мама.
   - Есть ли у вас новости? - спросил папа.
   - Есть! - сказала мама и поежилась от счастливого нетерпения.
   Папа открыл газету и стал читать статью с подзаголовком  "конфликтная
ситуация".
   - Теперь спроси: "А какая же это новость, хотел бы я знать".
   - А какая же это новость, хотел бы я знать? - повторил папа.
   - Севку пригласили на кинопробу. На главную роль!
   - А... - сказал папа. - Тогда дай поесть.
   - Ты не рад? - удивилась мама.
   - А чему радоваться? Думаешь, они одного Севку пригласили? У них  та-
ких, как он, - тысяча. Или две.
   Мама посмотрела на папу долгим, каким-то дальним взором и сказала:
   - Какой же ты, Павел, зануда. Даже обрадоваться не умеешь.
   - Утвердят, тогда и будем радоваться. А то сейчас  радоваться,  потом
огорчаться. Нашла себе работу...
   - Вот и хорошо, - сказала мама. - Буду радоваться, потом  огорчаться.
Это и есть жизнь.
   Севка не стал слушать разговор до конца, взял велосипед и  отправился
на улицу.
   Шел проливной дождь. Дети, как куры, нахохлившись, стояли в подъезде.
   Когда появился Севка с велосипедом, все на него  поглядели,  и  Севка
почувствовал неловкость. Эта неловкость помешала ему остаться в  подъез-
де, и он вышел прямо на тротуар, будто тяжелый дождь не имел к нему  ни-
какого отношения.
   Велосипед был большой, не по росту, доставшийся в наследство  от  вы-
росшего родственника.
   Севка перекинул правую ногу и, сообщив ей всю тяжесть тела, налег  на
педаль. Потом привстал и перенес тяжесть на левую ногу.
   Дети стояли и смотрели, как Севка поехал, виляя приподнятым тощим за-
дом. И всем вдруг показалось: именно так и следует проводить  свое  сво-
бодное время - кататься на неудобном велосипеде под проливным дождем.
   Сначала им навстречу попался живой артист Тихонов, а  следом  за  ним
шел Пушкин - курчавый и тщедушный.
   Севка снова дернул маму за руку, ждал, когда она сделает ему  замеча-
ние, но мама была занята. Она все время заглядывала в бумажку,  останав-
ливалась и спрашивала: как пройти в производственный корпус.
   Ей объясняли и показывали пальцем. Мама внимательно слушала и следила
за направлением пальца, который вычерчивал в воздухе  сложные  геометри-
ческие фигуры. Потом кивала головой, и они с Севкой снова шли в  никуда,
и, казалось, этому кружению не будет конца.
   Наконец им повстречалась очень  хорошенькая  девушка  в  расклешенных
брюках и кружевной кофточке. Она взяла у мамы бумажку и отвела их с Сев-
кой прямо по указанному в ней адресу. Потом улыбнулась и пожелала  всего
хорошего.
   - Какой милый молодой человек! - похвалила мама.
   Севка с удивлением посмотрел вслед и увидел,  что  это  действительно
был длинноволосый парень.
   Севка и мама толкнули дверь и вошли в комнату.
   Стены в комнате были завешаны картинками. Возле окна стоял стол с те-
лефоном, а за столом сидела вчерашняя тетя. Севка думал, что она  узнает
его, вскочит и обрадуется. Но тетя посмотрела безо всякого  выражения  и
сказала:
   - Посидите немножко. Режиссер занят. У него совещание.
   Мама села на стул. Севка вздохнул и, заробев, прижался к маминым  ко-
леням. Мама тихо дышала ему в ухо. Он слышал холодок от ее дыхания, и от
этого ему становилось спокойнее и защищенное.
   Когда Севка оказывался с мамой далеко от дома, он любил  ее  особенно
сильно и чувствовал за нее ответственность.
   Белая дверь распахнулась, оттуда выскочил человек с красным лицом.
   - Пойдем!
   Вчерашняя тетя подошла к Севке, отобрала его у мамы и повела за белую
дверь.
   Там тоже оказалась комната с картинками. Посреди стоял стол к кресла-
ми по бокам, а в кресле сидел режиссер и смотрел на Севку. Глаза  у  ре-
жиссера были синие, набиты огнями, как у веселого удачливого пирата.
   Севке вдруг захотелось иметь такого родственника,  чтобы  видеться  с
ним часто, а еще лучше и вовсе от него не отходить.
   - Ну, здорово! - режиссер протянул Севке руку.
   Севка протянул свою, и они поздоровались крепко и  коротко,  как  два
мужика.
   Севка сразу забыл и дом свой, и двор. Ему захотелось  все  бросить  и
отправиться с режиссером в пиратское плаванье.
   - Присаживайся! - пригласил режиссер. - Тебя как зовут?
   - Сева.
   - А по отчеству?
   - Всеволод Павлович.
   - Ты хорошо учишься?
   - Нормально.
   Режиссер разговаривал с Севкой по мелочам о том о сем,  не  сводил  с
него обрадованных глаз. Севка расселся в кресле, и ему совершенно не хо-
телось уходить.
   - А ты можешь плюнуть сквозь зубы? - неожиданно спросил режиссер.
   Севка не заставил себя уговаривать. Он подвигал щеками и шикарно цык-
нул в угол комнаты.
   - Отлично! - похвалил режиссер. - Будем пробовать!
   Севка снисходительно выслушал комплимент. Он был в классе  на  втором
месте по плевкам и мог с любого этажа попасть в центр движущейся мишени.
   - Ты когда-нибудь видел звероящера?
   Перед Севкой, поставив локти на дощатый стол, сидела девчонка с  ост-
реньким личиком, похожая на белочку или на крыску. Ведь у белок  и  крыс
одинаковые рожи, только хвосты разные.
   - Конечно, - проговорил Севка. - Он живет у нас на даче.
   - Чушь какая! Звероящеры давно вымерли.
   Севка не нравился девчонке. Он это видел.
   - Все вымерли, а наш остался, - сказал он.
   - А у нас на даче болотистая местность.
   - А чем вы его кормите?
   - Папоротниками.
   Севка говорил так искренне и делал такие  честные  глаза,  каких,  он
знал, никогда не бывает у людей, когда они говорят правду.
   - А почему его не берут в зоопарк? - резонно спросил режиссер.
   - А мы его не отдаем. И он сам не хочет. Он у нас дом  сторожит,  как
собака.
   Режиссер верил и не верил.
   - А ты не врешь? - усомнился он.
   - Зуб даю! - поклялся Севка и вдохновенно плюнул в сторону.
   - Отлично! - режиссер встал. - Мотор.
   Перед Севкиным носом щелкнули доской о доску,  пробормотали  какие-то
иностранные слова: "кадр", "дубль". Опять возникла крыска и ехидно спро-
сила:
   - Ты когда-нибудь видел звероящера?
   Но Севке было уже безразлично - нравится он девчонке или не нравится,
жарко в павильоне или холодно, видит его мама или не  видит.  Он  только
врал и выкручивался и под конец сам уже поверил в то, что у него на даче
на веревке сидит звероящер.
   Пузо у него огромное, хребет как забор, а  голова  маленькая.  Мозгов
мало.
   Севка сидит перед ним на корточках и скармливает папоротники. Звероя-
щер меланхолично  жует,  перетирая  папоротники  травоядными  челюстями,
грустно смотрит на Севку и медленно мигает тяжелыми веками. Ему  обидно,
что все его знакомые вымерли еще до нашей эры, дружить ему не  с  кем  и
никто его не понимает, потому что у звероящера доисторическое самосозна-
ние.
   - А ты не врешь? - с завистью спросила  девчонка.  Ей  тоже  хотелось
иметь на даче звероящера.
   Севка сделал энергичный жест под подбородком, который должен был  оз-
начать: "Даю голову на отсечение".
   В глубине павильона засмеялись, и Севке казалось, что он слышит мамин
смех.
   - Стоп!
   К Севке подошел режиссер, приобнял, положил руку ему на плечо. В  го-
лове у Севки плыло марево от жары, от счастья и  от  усталости,  которая
пошла в дело.
   Он чувствовал, что режиссер его признал, теперь он с ним одна  компа-
ния, и Севкино плечо росло к его ладони.
   В глубине павильона растворилась маленькая дверь в стене. Севка сразу
заметил это, потому что павильон в глубине был темный и в темноте  резко
высветился прямоугольник двери. В прямоугольнике возник мальчик.
   На нем была круглая соломенная шляпа, штаны и рубаха, похожие на  по-
ловую тряпку. Штаны - коричневая тряпка, а рубаха - сизая.
   Мальчик приблизился, остановился неподалеку от Севки.
   - А! Николай Иваныч! - обрадовался режиссер. Он подошел к мальчику  и
поздоровался с ним за руку. - Ну, как дела?
   Мальчик ничего не сказал. Он сглотнул и  уставился  на  режиссера  со
счастливым щенячьим выражением.
   - Как учишься? - спросил режиссер.
   - Нормально, - сказал мальчик басом.
   - Текст выучил?
   Режиссер смотрел на мальчика с таким видом, будто он всю  свою  жизнь
готовился к этой встрече, а сейчас настала главная минута его  существо-
вания.
   "А я?" - подумал Севка. Но ответом на его вопрос был другой  мальчик,
похожий на него. Они беседовали с режиссером о том  о  сем,  и  им  было
очень интересно друг с другом.
   Севка отошел в угол декорации к светлым струганым доскам, снял  соло-
менную шляпу. Положил на доски. Хотел стащить штаны и рубаху,  но  тогда
он остался бы в одних трусах, а это стыдно.
   Севка прошел в темную глубину павильона, подальше от фонарей.  Фонари
были выключены. Они притушили свой огненный глаз и  отсвечивали  обычным
стеклянным блеском.
   Севка пошел скорее. Потом бежал. Он бежал по какимто ходам и  закоул-
кам, чтобы израсходовать движением духоту, скопившуюся у него  под  гор-
лом.
   Севка забежал в военный блиндаж с патефоном  в  углу,  сел  на  само-
дельную табуретку и зарыдал. Он пробовал подавить рыдания, глотал их об-
ратно, но они вырывались из груди кашлем и стоном. А иногда воем. В  ка-
кой-то момент Севка услышал свой вой со стороны и успел отметить - точно
так же выл за стеной соседский щенок Ричи, была абсолютно та же  мелоди-
ческая линия, идущая снизу вверх и ломающаяся на самой высокой ноте.
   Севка не знал - сколько прошло времени. Вдруг он вспомнил, что в  па-
вильоне осталась мама. Она, должно быть, бегает с перепуганным  лицом  и
ищет Севку.
   Он поднялся с табуретки, вытер лицо рукавом чужой рубахи и  постарал-
ся, как учил его папа, "взять себя в руки". Севка выпрямил спину, "поса-
дил ее на позвоночник", выстроил каменно-презрительное выражение лица  и
пошел обратно, угадывая дорогу. И все время, пока шел, старался удержать
на лице выражение, чтобы оно не поползло. Когда  Севка  вернулся  в  па-
вильон, фонари еще не горели. Значит, времени прошло мало.
   К Севке сразу же подошла мама и протянула школьную форму, чтобы Севка
мог в нее переодеться. У мамы был обычный вид. Севка смотрел с затаенным
вниманием: держит мама лицо или это ее лицо? Но мама  смотрела  немножко
ниже Севкиных глаз, и он не понял.
   Подошел режиссер, приобнял Севку, положил руку ему на плечо.
   - Ты не очень торопишься? - спросил он.
   - А что? - Севка напрягся, окаменел спиной и плечами.
   - Николай Иваныч весь текст забыл, - поделился режиссер. - Ты бы  по-
репетировал с ним, пока мы тут свет ставим...
   Подошел Николай Иваныч. Остановился, пригорюнившись.  Виновато,  мед-
ленно мигал, как звероящер.
   Севка посмотрел на его белые широкие брови и сухо сказал:
   - Пойдем...
   Они отошли к доскам. Сели на них,  одинаково  ссутулившись,  развесив
руки на острых коленях.
   - Ты когда-нибудь видел звероящера? - спросил Севка.
   - Ты когда-нибудь видел звероящера? - повторил Николай Иваныч.
   - Это я говорю, - поправил Севка. - А  ты  должен  спросить:  "Какого
звероящера?"
   - Какого звероящера, - обреченно проговорил Николай Иваныч и  поковы-
рял ногтем доску.
   - Ты с кем разговариваешь?
   - С тобой, - удивился Николай Иваныч.
   - Ну вот, на меня и гляди.
   В этот момент к доскам, осторожно, брезгливо ступая,  подошла  кошка.
Она остановилась, повернула голову и сурово, очень официально посмотрела
на мальчиков.
   И Севке было непонятно: то ли эту кошку привезли на кинопробу, то  ли
она здесь живет.


   ЛЕТАЮЩИЕ КАЧЕЛИ

   - Ты слушаешь или нет?
   - Слушаю. А что я еще делаю.
   - Думаешь про свое.
   - Ничего я не думаю про свое. Со мной все ясно. Если кастрюлю  поста-
вить на самый сильный огонь, суп выкипает, вот и все.
   - Суп? - переспросила Татьяна.
   - И любовь тоже. Нельзя создавать слишком высокую температуру кипения
страстей. У поляков даже есть выражение: "нормальная милошчь". Это  зна-
чит: нормальная любовь.
   - Тебе не интересно то,  что  я  рассказываю?  -  заботливо  спросила
Татьяна.
   - Интересно. Рассказывай дальше.
   - А на чем я остановилась?
   По пруду скользили черные лебеди. Неподалеку от берега на воде стояли
их домики. В том, что лебеди жили в центре города в парке культуры и от-
дыха, было что-то вымороченное, унизительное и для людей, и для птиц.
   Женщина за нашей спиной звала ребенка:
   - Ала-а, Ала-а...
   Последнюю букву "а" она тянула, как пела.
   Подошла Алла, худенькая, востроносенькая.
   - Ну что ты ко всем лезешь? - спрашивала женщина.
   Алла открыто, непонимающе смотрела на женщину, не могла сообразить, в
чем ее вина.
   - Пойдем посмотрим наших, - предложила я.
   Был первый день летних каникул.
   К каждому аттракциону тянулась очередь в полкилометра, и вся террито-
рия парка была пересечена этими очередями. Ленка, Юлька и Наташка прист-
роились на "летающие качели". Они стояли уже час, но продвинулись только
наполовину. Впереди предстоял еще час.
   Дочери Татьяны Ленка и Юлька были близнецы. Возможно,  они  чем-то  и
отличались одна от другой, но эту разницу видела только Татьяна. Что ка-
сается меня, я различала девочек по голубой жилке на переносице. У Юльки
жилка была, а у Ленки нет.
   Юлька и Ленка были изящные, как комарики, и вызывали в людях  чувство
умиления и опеки.
   Моя Наташка как две капли воды походила на меня и одновременно на тю-
фячок, набитый мукой. Она была неуклюжая, добротная, вызывающая  чувство
уверенности и родительского тщеславия. Полуденное солнце пекло  в  самую
макушку. Подле очереди на траве сидели женщины и дети. На  газетах  была
разложена еда. На лицах людей застыла какая-то обреченность и готовность
ждать сколько угодно, хоть до скончания света.
   - Как в эвакуации, - сказала Татьяна.
   - Интересно, а чего они не уходят?
   - А чего мы не уходим?
   - Пойдемте домой! - решительно распорядилась я.
   Ленка и Юлька моментально поверили в мою решительность и  погрузились
в состояние тихой паники. Наташка тут же надела гримасу притворного  ис-
пуга, залепетала и запричитала тоном нищенки:
   - Ну, пожалуйста, ну, мамочка... ну дорогая...
   При этом она прижала руки к груди, как оперная певица, поющая на эст-
раде, и прощупывала меня, буравила своими ясными трезвыми  глазками  че-
киста.
   Ленка и Юлька страдали молча. Они были воспитаны, как солдаты  в  ар-
мии, и ослушаться приказа им просто не приходило в голову.
   - Пусть стоят, - сдалась Татьяна.
   Наташка тут же вознесла руки над головой и завопила:
   - Урра-а-а! - приглашая подруг ко всеобщему ликованию. Юлька деликат-
но проговорила "ура" и засветилась бледным, безупречно красивым личиком.
   А Ленка промолчала. Ей требовалось время, чтобы выйти из одного  сос-
тояния и переместиться в другое.
   Я встала в очередь, и эта же самая  гипнотическая  покорность  судьбе
опутала и меня. Мне показалось, что температура моего тела понизилась, а
мозги стали крутиться медленнее и по кругу, постоянно возвращаясь в одну
и ту же точку. Мой организм приспособился к ожиданию.
   Аттракцион рассчитан на четыре минуты. Надо ждать два часа. По  самым
приблизительным подсчетам, ждать надо в тридцать раз больше, чем развле-
каться. И так всю жизнь: соотношение ожидания и праздника в моей жизни -
один к тридцати.
   Люди стираются, изнашиваются в обыденности. Они стоят в очереди, что-
бы получить четыре минуты счастья. А что счастье? Отсутствие обыденного?
Или когда ты ее любишь, твою обыденность?
   В старости любят свою обыденность, или не замечают ее.  Может,  мы  с
Татьяной еще молоды и ждем от жизни больше, чем она  может  нам  предло-
жить. А может, мы живем невнимательно и  неправильно  распределяем  свое
внимание, как первоклассник на уроке.
   Татьяна стояла передо мной. Я видела ее сиротливый затылок и  заколку
с пластмассовой ромашкой. Должно быть, одолжила у Юльки или у Ленки.
   Татьяна обернулась, посмотрела на меня сухим выжженным взором.
   - У него позиция хуторянина, - сказала она. Вс