проживу. А без своей работы
- нет.
   - Понятно, - сказала Наташа. Ей это было понятно.
   Ирка включила приемник. Заиграл симфонический оркестр.
   У Толи глаза были голубые, а волосы русые. За его спиной висела зана-
веска, а за занавеской лежал город - далеко, во все стороны. А после го-
рода кончались дороги и начинались поля и деревни, потом другие города.
   Наташа вдруг кожей ощутила это все: расстояние и бесконечность.
   - Так-то ничего бы, - сказал Толя, - плохо только, писем  нет.  Когда
на корабль письма приходят, как будто веревка от земли протягивается. Не
утонешь, ни фига с тобой не сделается. А когда писем нет...
   - Хотите я вам напишу? - предложила Наташа.
   Толя промолчал. Ему не нужны были Наташины письма. Вот если бы  напи-
сала жена или в крайнем случае девочка - приятельница  парня  в  кожаных
штанах.
   Толя многое умел: ходить на медведя, опуститься на дно  в  скафандре.
Он умел интересно жить, но не умел интересно рассказать об этом. И не  в
силах был поменять то, что он может, на то, чего не может.
   - Ничего, - сказала Ирка, - все будет хорошо.
   Ей хотелось, чтобы у всех было все хорошо.
   Соседская девочка собиралась в детский сад. Она вытаскивала на  сере-
дину комнаты все свои игрушки и разговаривала с ними. Слов было  не  ра-
зобрать, но звук голоса и интонации доносились четко. Дом  был  блочный,
слышимость хорошая.
   Наташа лежала с открытыми глазами, слушала девочку и думала о себе. О
том, как три года назад Игорь сделал предложение, она согласилась  в  ту
же секунду, потому что Игорь был не халтурщик - они много бы  переделали
в жизни хороших дел. А на другой день он позвонил, извинился  и  сказал,
что передумал.
   - Не сердишься? - спросил он.
   - Да ну, что ты... - сказала Наташа. - Конечно, нет...
   Говорят: война... А бывает, что и в нормальной жизни, среди гостей  и
веселья, все может кончиться одним телефонным звонком.
   - Сни-ми-и! - кричала сверху девочка. Ей что-то надевали, а она  про-
тестовала.
   В комнату из кухни вошла Наташина мама.  Она  работала  медсестрой  в
больнице, любила тяжелобольных и презирала тех,  кто  болел  несерьезно.
Она любила людей, которым была необходима.
   Мать послушала, как кричит сверху девочка, и сказала:
   - Господи, всю нервную систему ребенку расшатали...
   - Если бы у нее была своя внучка, она ни за что не шатала бы ее  сис-
тему, а жила только ее интересами.
   - Мам, - сказала Наташа, - хочешь я ребенка рожу?
   - От кого?
   - От меня.
   - Идиотка! - сказала мать.
   - Ну что ты ругаешься, я же только спрашиваю.
   Зазвонил будильник, отпирая новый день.
   Училище размещалось в старом особняке. Раньше  в  этом  особняке  жил
обедневший дворянин. Комнаты были тесные, лестница косая. Наташа  любила
эти комнаты и лестницу, коричневую дверь с тугой и ржавой пружиной, тес-
ноту и пестроту звуков.
   В самой большой комнате, которую дворянин прежде называл  "залой",  а
теперь все звали "залом", занимался хор.
   Здесь все как обычно: та же декорация, сорок стульев,  рояль.  Те  же
персонажи - 40 студентов, концертмейстер Петя. Концертмейстер -  профес-
сия не видная. Например, по радио объявляют: "Исполняет Лемешев,  акком-
панирует Берта Козель". Лемешева знают все, а Берту Козель не знает ник-
то, хотя объявляют их вместе.
   В консерватории Петя учился тремя курсами старше, его звали  "членис-
тоногий". Было впечатление, что у Пети на каждой руке по два локтя и  на
каждой ноге по два колена и что он весь  может  сложиться  как  складной
метр.  Сразу  после  звонка  отворяется  дверь  и  появляется  следующее
действующее лицо - декан Клавдия Ивановна, за глаза - "та  штучка".  Она
окончила университет, к музыке никакого отношения не имеет, не может от-
личить басового ключа от скрипичного. Осуществляет общее руководство.
   Принцип ее руководства состоит в том, что раз или два раза в год  она
выгоняет какого-нибудь отстающего и неуспевающего. Раз или  два  раза  в
год под косой лестницей бьется обалдевшая от рыданий  жертва,  а  вокруг
тесным кольцом в скорбном и напряженном молчании стоят  друзья-однокурс-
ники, и каждый предчувствует на этом месте себя.
   Сейчас "та штучка" вошла и села возле дверей на свободный стул.  Сту-
денты и студентки выпрямили позвоночники, как солдаты на смотру.
   Наташа не обернулась. Пусть декан беспокоится, и царственно откидыва-
ет голову, и изобретает принципы. А она - дирижер. Ей нужны только руки,
чтобы было чем махать, и хор, чтобы было кому махать. И хорошая песня  -
больше ничего. А посторонние в зале не мешают. К посторонним, равно  как
и к публике, дирижер стоит спиной.
   - "Эх, уж как пал туман", - сказала Наташа и движением  руки  подняла
хор.
   Она внимательно смотрит на первые сопрано, потом на вторые.  Идет  от
одного лица к другому. Это называется  -  собрать  внимание.  Но  Наташа
ничьего внимания не собирает. Слушает сосредоточенно: ждет, когда задро-
жит в груди поющая точка. Потом эта точка вспыхивает и заливает все, что
есть за ребрами, - сердце и легкие. И когда сердце сокращается, то вмес-
те с кровью посылает по  телу  вдохновение.  Наташа  до  самых  кончиков
пальцев наполняется им, и становится безразличным все, что не имеет  от-
ношения к песне.
   Наташа качнула в воздухе кистью, давая дыхание. Петя поставил  первый
аккорд. Сопрано послушали и вдохнули, широко и светло запели:
   Эх, уж как пал туман на поле чистое-э...
   Она потянула звук, выкинув вперед руку, будто держа что-то тяжелое  в
развернутой ладони. Потом обернулась к альтам.
   ...Да позакрыл туман дороги дальние... - влились альты.  Они  влились
точно и роскошно, именно так они должны  были  вступить.  Наташа  каждой
клеточкой чувствовала многоголосье. Ничего не надо было поправлять.
   Она опустила руки, не вмешиваясь, не управляя, давая возможность пос-
лушать самих себя. Все пели и смотрели на Наташу. Лицо ее было приподня-
то и прекрасно, и это выражение ложилось на лица всех, кто пел.
   ...Эх, я куда-куда-а пойду,
   Где дорожку я широкую-у найду-у, где...
   В следующую фразу должны вступить басы и вступить на "фа".  Это  "фа"
было в другой тональности и шло неподготовленным. Если басы не попадут -
песня поломается.
   Наташа оглядывается на Петю, на мгновение видит и как-то очень  остро
запоминает его резкое, стремительное выражение лица и сильные глаза.
   Петя чуть громче, чем надо, дает октаву в басах, чтобы басы послушали
"фа" и почувствовали его в себе.
   Наташа сбросила звук. Хор замер и перестал дышать.  Она  делала  все,
что хотела, и хор выполнял все, что она  приказывала:  могли  бы  задох-
нуться и умереть. Она держала 40 разных людей на кончиках  вздрагивающих
пальцев, и в этот момент становилась понятна ее власть над людьми.
   В последнюю четверть секунды качнула локтями, давая  дыхание,  и  все
вздохнули полной грудью. Басы точно встали на "фа", отдали его  в  общий
аккорд - самый низкий, самый неслышный, но самый определяющий тон.
   ...Где доро-ожку най-ду-у...
   В конце все собираются в унисон, подтягивают,  выравнивают  последний
звук до тех пор, пока не создается впечатление, будто  он  рожден  одним
только человеком. Наташа подняла два пальца, как  для  благословения,  и
слушает, и впечатление, будто забыла - зачем стоит. Потом медленным жес-
том подвигает палец к губам. Звук тает, тает... сейчас совсем рассеется,
осядет на потолок и на подоконник. Но Наташины пальцы ждут, и губы ждут,
и глаза - попробуй ослушаться. И все подаются вперед  и  держат,  держат
звук до тех пор, пока это не становится невозможным. Тогда  Наташа  едва
заметным движением зачеркивает что-то в воздухе и опускает руку.
   Песня кончилась. Проходит некоторое время, прежде чем всем становится
это ясно.
   Урок окончился, и все разошлись. Петя засовывал в портфель ноты. Ноты
не умещались.
   Наташа подошла к окну и распахнула его настежь. На улице снег поблес-
кивал, как нафталин. Он лежал на крышах совсем белый и был по тону свет-
лее, чем небо.
   Хорошо было стоять и немножко мерзнуть и возвращаться откуда-то изда-
лека. Смотреть на снег, черные на белом фигурки людей, ощущать бесконеч-
ность.
   Далеко-далеко висит звезда, а под ней висит Земля, а на Земле  бывший
особняк обедневшего дворянина. А на втором  этаже,  в  трех  метрах  над
людьми, стоит Наташа.
   Песня получилась, значит, полгода прошли недаром и  сегодняшний  день
не пропал. А впереди следующая песня, которая будет лучше этой, а за ней
другая. И это - ее! Здесь она ни от кого не зависит. Никто не  может  ни
вмешаться, ни помешать.
   "Проживу! - подумала Наташа. -  Ничего,  проживу!"  По  улице  быстро
прошли два подростка. Они шли, одинаково сунув руки в карманы.
   А Петя за спиной все никак не мог уложить ноты, наступал на  портфель
коленкой.
   Наташа подошла, отобрала портфель и  разложила:  партитуры  вдоль,  а
сборники - поперек. Потом легко закрыла портфель и протянула Пете.  Петя
озадаченно посмотрел на портфель, потом на Наташу. Он  смотрел  долго  и
вдруг удивился:
   - Слушай, а у тебя потрясающие волосы. Ты это знаешь?
   - Конечно, - сказала Наташа. - Ко мне просто надо привыкнуть...


   ЗАНУДА

   Нудным человеком называется тот, который на вопрос:
   "Как твои дела?" - начинает рассказывать, как его дела...
   Женька бы нудным. Он все понимал буквально. Если он чихал и ему гово-
рили: "Будь здоров", отвечал: "Ладно".
   Если его приглашали: "Заходи", он заходил. А когда  спрашивали:  "Как
дела?", начинал подробно рассказывать, как его дела.
   Люся и Юра не считались нудными, понимали все так, как и следует  по-
нимать: если их приглашали "заходите", они обещали и не заходили. На по-
желание "будьте здоровы" отвечали "спасибо". А  на  вопрос  "как  дела?"
искренне делились: "потихоньку".
   Юра закончил один институт, а Люся два - очный и заочный. У нее  было
наиболее высокое образование по сравнению  с  окружающими.  Образование,
как известно, порождает знание. Знание - потребность. Потребность - неу-
довлетворенность. А неудовлетворенный человек, по словам Алексея  Макси-
мовича Горького, полезен социально и симпатичен лично.
   Люся была полезна и симпатична, чем  выгодно  отличалась  от  нудного
Женьки. Они жили на одном этаже, но никогда не общались, и  линии  жизни
на их ладонях шли  в  противоположных  направлениях.  Поэтому  появление
Женьки на пороге Люсиного дома было неоправданным, но тем не  менее  это
случилось в одно прекрасное утро, в десять  часов  пятнадцать  минут  по
московскому времени.
   - Здравствуйте, - сказала Люся, так как Женька молчал и смотрел  гла-
зами - большими и рыжими.
   - Ладно, - ответил Женька. Слово "здравствуйте" он понимал как  обра-
щение и понимал буквально: будьте здоровы.
   Люся удивилась, но ничего не сказала. Она  была  хорошо  воспитана  и
умела скрывать свои истинные чувства.
   - У меня сломалась бритва, - сказал Женька. Голос у него  был  краси-
вый. - Я бы побрился бритвой вашего мужа. Но это зависит  не  только  от
меня.
   - Пожалуйста, - Люся не умела отказывать, если ее о чем-нибудь проси-
ли.
   Она привела Женьку на кухню, положила перед ним бритву и  зеркало,  а
сама ушла в комнату, чтобы не мешать Женьке и чтобы написать  корреспон-
денцию о молодежном театре. Написать было не главное, а главное - приду-
мать первую фразу, точную и единственно  возможную.  Заведующий  отделом
информации обязательно требовал первую фразу. Если ее не было, он дальше
не читал.
   Люся попробовала сосредоточиться, но за дверью жужжала  бритва,  и  в
голову лезли посторонние мысли. Например, хорошо бы в этом году  ей  ис-
полнилось не 27, как должно, а 26, а на следующий год 25, потом 24 и так
до двадцати. Тогда через семь лет ей было бы не 34, а 20.
   Мысли эти не имели ничего общего с молодежным театром и  не  годились
для первой фразы. Люся вылезла из-за стола и пошла на кухню,  чтобы  уз-
нать, как продвигаются Женькины дела. Дела продвигались  медленно,  воз-
можно, потому, что смотрел Женька не в зеркало, а мимо -  на  стол,  где
стояла банка сгущенного молока, творог и отдельная колбаса.
   Люся поняла, что Женька хочет есть.
   - Налить вам чаю? - спросила она.
   - Как хотите, - ответил Женька. - Это зависит не от меня.
   Люся удивилась, но ничего не сказала. Она  не  хотела  разговаривать,
чтобы не рассредоточиться и сохранить себя для первой фразы.
   Она налила ему чай в высокую  керамическую  кружку,  подвинула  ближе
все, что стояло на столе.
   Женька молча начал есть. Ел он быстро - признак хорошего работника, и
через пять минут съел все, включая хлеб в хлебнице и сахар в  сахарнице.
Потом он взял с подоконника "Неделю" и стал  читать.  Что-то  показалось
ему забавным, и он засмеялся.
   - Вы поели? - спросила Люся.
   Она ожидала, что Женька ответит: "Да. Большое спасибо.  Я,  наверное,
вас задерживаю, я пойду". Но Женька сказал только первую часть фразы:
   - Да, - "спасибо" он не сказал. - Я вам мешаю? - заподозрил  он,  так
как Люся продолжала стоять.
   - Нет, ну что вы... - сконфуженно проговорила она  и  ушла  в  другую
комнату.
   Она слышала, как Женька переворачивает страницы. Потом что-то грохну-
ло и покатилось - видимо, со стола упала тарелка или керамическая чашка.
   Люсе не жалко было ни тарелки, ни чашки, а жалко  утреннего  времени,
которое она так ценила и которое уходило  зря.  Люся  почти  материально
ощущала в себе талант и отдавала его людям. Обычно она делала это по ут-
рам, но сегодня ей помешал Женька, и Люся чувствовала  свою  вину  перед
человечеством.
   И Женька тоже чувствовал себя виноватым.
   - Я уронил... - сказал он, появившись в дверях.
   - Ничего, - равнодушно ответила Люся, - не обращайте внимания.
   - Хорошо, - согласился Женька и кивнул.
   Он кивнул, и прошел к письменному столу, и сел в кресло рядом  с  Лю-
сей.
   Женька побрился и поел, выкурил хорошую сигарету и прочитал  "Неделю"
от корки до корки, до того места, где сообщался адрес редакции. А теперь
ему хотелось поговорить. Ему хотелось, чтобы его послушали.
   - А меня с работы выгнали, - доверчиво поделился Женька.
   - Где вы работали? - поинтересовалась Люся.
   - В клубе ЖЭКа. Хором руководил.
   - Интересно... - удивилась Люся.
   - Очень! - согласился Женька. - Когда дети поют, они счастливы. Хор -
это много счастливых людей.
   - Почему же вас выгнали?
   - Я набрал половину гудков.
   - Каких гудков?
   - Ну... это дети, которые неправильно интонируют. Без слуха...
   - Зачем же вы набрали без слуха?
   - Но ведь им тоже хочется петь.
   - Понятно, - задумчиво сказала Люся.
   - Конечно, - вдохновился Женька. А начальница не  понимает.  Говорит:
"Хор должен участвовать в смотре". Я говорю: "Вырастут - пусть  участву-
ют, а дети должны петь".
   - Не согласилась? - спросила Люся.
   - Она сказала, что я странный и что ей  некогда  под  меня  подстраи-
ваться. У нее много других дел.
   Женька затянулся, и полоска огонька на его сигарете подвинулась ближе
к губам, а столбик из пепла стал длиннее. Он стал таким длинным, что об-
ломился и мягко упал на Женькин башмак, а с башмака скатился на ковер.
   - Уронил... - удивился Женька, внимательно глядя на ковер. -  Я  могу
поднять...
   - Не надо, - сказала Люся. Она испытывала раздражение, но  не  хотела
это обнаружить.
   Женька посмотрел на нее, и Люсе почему-то стало неловко.
   - Не надо, - повторила она. - Это мелочь...
   - Ну конечно, - согласился Женька. Для него это было очевидно,  и  он
не понимал, зачем об этом говорить так много.
   Женьке было тепло и нравилось смотреть на Люсю, и  он  рассказал  ей,
как правильно приготовить водку; для этого нужно в бутылку  "Столичной",
которая покупается в магазине за три рубля  семь  копеек,  бросить  нес-
колько кристалликов марганцовки, которая продается в аптеке и стоит  го-
раздо дешевле. Через два дня эту водку следует процедить сквозь вату, на
вате останется осадок - черный, как деготь, а водка идет голубая и  лег-
кая, как дыхание.
   Женька ходил по комнате, сунув руки в карманы, обтянув тощий  зад,  и
рассказывал - уже не о водке, а о женщинах.
   Женька знал двух женщин. С одной ему было хорошо и без нее тоже хоро-
шо. Без другой ему было плохо, но с ней  тоже  плохо.  Женька  мечтал  о
третьем возможном варианте, когда с ней ему будет хорошо, а без нее пло-
хо.
   Поговорив немного о любви, Женька перешел к дружбе. Он рассказал Люсе
о своем приятеле, который на спор выучил язык  народности  "таты".  Этот
язык знают только сами "таты" и Женькин приятель, и больше никто.
   От друзей Женька перешел к хорошим знакомым, а от них - к родственни-
кам.
   В пять часов с работы вернулся Юра. Увидев его, Женька остановился  и
замолчал.
   - Добрый день, - поздоровался Юра.
   - Да, - согласился Женька, потому что считал сегодняшний день для се-
бя добрым.
   Юра удивился этой форме приветствия и тому, что в гостях Женька,  что
накурено, и пепел по всему дому, и что Люся сидит в углу, сжавшись,  без
признаков жизни.
   Все это выглядело странным, но Юра был человеком воспитанным и сделал
вид, что все правильно, - именно так все и должно выглядеть.
   - Как дела? - спросил Юра у Женьки.
   - На работу устраиваюсь, - с готовностью откликнулся Женька. - Стран-
ная в общем работа, но дело не в этом. Когда  человек  работает,  он  не
свободен, потому что по большей части делает не то, что ему хочется. Но,
с другой стороны, человек не всегда знает, что  ему  хочется.  -  Женька
вдохновился и похорошел. Он любил, когда  интересовались  его  делами  и
когда при этом внимательно слушали. - Видите ли...
   Женька запнулся, ему показалось - Юра что-то сказал.
   - Что? - переспросил он.
   - Ничего, - сказал Юра и повесил плащ в стенной шкаф.
   Он вешал плащ, и лицо у него было рассеянное,  и  Женька  понял,  что
слушал он невнимательно, и ему самому стало неинтересно.
   - Я пойду... - неуверенно проговорил Женька.
   - Заходите, - пригласил Юра.
   - Ладно, - пообещал Женька и остался стоять. Ему не хотелось уходить,
а хотелось рассказать все сначала, чтобы Юра тоже послушал. Но Юра  мол-
чал, и Женька сказал:
   - До свидания.
   "До свидания" он понимал буквально: то есть до следующей встречи.
   Женькет ушел, а Люся легла на диван и заплакала.
   Женька ушел в пять, а в восемь пришли гости.
   Люся обычно надевала короткое платье без рукавов - у нее были  краси-
вые руки и ноги, - в меру короткое и в меру без рукавов.  Когда  мужчины
видели столько красоты и меры - признак искусства, они  громко  восхища-
лись Люсей и говорили, что она красивая и талантливая. Люся верила и де-
лала вид, что не верит.
   Гости вытирали у порога ноги, не кидали со стола чашек и не рассказы-
вали про родственников. Помимо того, что гости  были  хорошо  воспитаны,
они были талантливы. Каждый умел делать что-нибудь такое, чего  не  умел
никто другой.
   Костя, например, обладал талантом трагедийного актера; когда он начи-
нал жаловаться на свою жизнь, всем хотелось  поставить  локти  на  стол,
опустить голову на ладони и горько просветленно зарыдать.
   У Кости были сын, творческая работа и кооперативная квартира. В жизни
ничего не дается даром, за все приходится платить  либо  деньгами,  либо
здоровьем. Костя платил деньгами. За квартиру - в рассрочку, за  сына  -
25 процентов из месячной зарплаты, за творчество - отсутствием пенсии  в
старости. Расплачиваясь за все. Костя ничего не получал взамен. Квартира
оказалась неудобной (за стеной жил скрипач), сын рос в другой  семье,  а
творческая работа не обеспечивала постоянного заработка.
   Эльга не имела никаких талантов. Это была Люсина подруга  детства,  а
друзья детства не выбираются. Они как родственники - какие  есть,  такие
есть. Эльга ни одного дня не могла прожить без любви. Если  в  ее  жизни
случался такой день, она просто ничего не соображала. Она не умела  даже
соображать без люб