ньше, чем через четыре минуты, через три с половиной, и вынес деньги в
полиэтиленовом мешочке, сверху которого было написано "Ядран".
   Анна зарыдала с дополнительным вдохновением, так как деньги, да еще в
пакете, унижали ее представление о первой любви.
   - Дура, - спокойно сказала Лия. - А на  что  ты  собираешься  ребенка
воспитывать?
   Анна на секунду прервала свой плач, глядела на Лию, хлопая слипшимися
мокрыми ресницами. Она как-то не думала о ребенке. Она думала  только  о
любви. А ребенок, плавающий в ее недрах, как бы не имел к  ней  никакого
отношения.
   Кончилось все тем, что Лия вывезла Анну обратно  в  Ташкент,  но  уже
больше вопросов не задавала, иначе пришлось бы ехать в  украинское  село
Рутченково, где жили ее строгие старорежимные родители. Прощаясь  с  Ан-
ной, Лия предупредила, что дети от смешанных браков бывают особенно кра-
сивыми и талантливыми и что если Анне этот ребенок покажется лишним,  то
пусть она его отдаст ей. Анна пообещала. Плакать  она  перестала,  и  ее
настроение заметно улучшилось. На смену хаосу пришла  определенность.  А
это всегда дисциплинирует.
   Лия явилась в аэропорт в половине восьмого. Самолет ее,  естественно,
не ждал. Рейс был итальянский. Итальянцы - капиталисты.  А  капиталисты,
как известно, народ несентиментальный. И осталась за  морями  Италия,  и
могила Дузе в местечке Азоло, между горными вершинами Монтелло  и  Монте
Грания.
   Зато в местечке Рутченково родился мальчик с белыми волосами и черны-
ми глазками, и назвали его Денис. Денис  действительно  получился  очень
красивый, насчет талантов - пока не ясно. Лишним он не  показался.  Анна
теперь плачет от счастья.
   - Бог с ней, с Италией, - утешила я. - Говорят, итальянцы  не  могут,
бедные, построить метро. Потому что как копнут, так культурный слой.
   - Знаешь, что я недавно поняла? - спросила Лия. - То, что до меня то-
же жили люди и очень много наработали.
   - А ты думала, что до тебя никто не жил?
   - Да нет... Я поняла, что я - эстафета от тех, кто "до", к  тем,  кто
"после". А что я им передам?
   - Диану.
   Лия вздохнула. У нее был дом на земле, муж Саша, сад, плов, но не бы-
ло социальной реализации. И она отдала бы все, включая Карая, только  бы
повторить судьбу Дузе.
   Но Дузе - это все-таки  прошлое.  Его  потеснила  реальность.  А  ре-
альность Лии состояла в том, что она разодралась со  своим  партнером  в
театре. И получился скандал. И именно от этого, а не от чего-то другого,
у нее паршиво на душе.
   Предыстория этой драмы такова.
   Почти все роли в театре играла Прима,  но  с  приходом  Лии  половина
главных ролей отошла, естественно, к ней. (Для меня, во  всяком  случае,
естественно.). Приму это раздражало, она готова была убить  Лию,  но  за
это у нас дают большой срок, а менять свою жизнь на тюремное  заключение
Прима не хотела. (Это мне понятно). Однако смириться с соперницей она не
могла и выбрала более легальный способ - выживание.
   Муж Примы был партнером Лии во многих спектаклях.
   Его амплуа - герой-любовник. И когда Лия по ходу  действия  в  порыве
вдохновения произносила свой монолог, герой склонялся к ней и  спокойно,
деловито произносил матерные слова с тем расчетом, чтобы их  не  слышала
публика. Этот не предвиденный текст, состоящий всего из  трех  или  даже
менее слов, производил на Лию такое же впечатление, будто ее  сталкивали
в речку в октябре месяце. Она сбивалась, выходила из образа и потом  ни-
как не могла собраться, что требовалось Приме.
   - А ты бы пожаловалась! - возмутилась я.
   - Буду я жаловаться! Что я, ябеда?
   Лия решила обойтись собственными силами. В один из таких дивертисмен-
тов Лия дождалась момента, когда они выйдут за кулисы, и дала ему  поще-
чину, но не театральную, а вполне бытовую, так что на щеке героя обозна-
чились пять пальцев и щека поменяла форму и цвет. Муж Примы вошел  в  то
же самое состояние, которое овладело Караем при виде кошки. Но он был не
на цепи, поэтому достал до Лии. Лия не ожидала, что он даст  сдачи,  она
была о нем все же лучшего мнения, поэтому не устояла на ногах. Кончилось
тем, что ее отвезли в больницу с сотрясением мозга.
   Лия ждала, что Прима с мужем придут к ней в больницу.  Она  посмотрит
им в глаза, и им станет стыдно. Но Прима и ее муж не приходили. По утрам
они репетировали, а вечерами играли в спектаклях. Лия  ничего  не  могла
понять своими сотрясенными мозгами и только недоумевала, пожимая то  од-
ним плечом, то другим, то двумя сразу. Тогда в дело  вмешался  Саша.  Он
тоже не стал жаловаться. Он просто пришел на спектакль,  в  котором  муж
играл Д'Артаньяна, а Прима - Констанцию Бонасье. Саша не  сел,  как  все
зрители, на свое место, а встал в проходе возле двери  и,  чуть  склонив
голову, пристально, не отрываясь, смотрел на Д'Артаньяна. Тот  сбивался,
выходил из образа, нервничал, как будто ему  на  ухо  говорили  матерные
слова, еле-еле довел, вернее, дотащил свою роль до  конца.  Простодушный
зал начал благодарно аплодировать, Саша поднялся на сцену, простер руку,
призывая к молчанию. И, когда обескураженный зал затих,  Саша  раздельно
произнес:
   - Этот актер, которому вы все хлопаете, три дня назад ударил женщину,
и она сейчас лежит в больнице с сотрясением мозга.
   Настала пауза. Потом раздался свист, улюлюканье. Самаркандцы -  народ
наивный и темпераментный, как сицилийцы, и в  зале  разразился  скандал,
вполне итальянский. Д'Артаньян больше не решался выйти на сцену, боялся,
что в него чем-нибудь кинут.
   Скандал, как пожар, перекинулся на город. Узнали все обыватели и  все
начальство. И вот тогда Прима со своим мужем, с цветами, фруктами и  ви-
новатыми лицами явились к Лие в больницу. Прима плакала  и  просила  по-
нять. Муж не плакал, сдержанно сглатывал скупые  мужские  слезы.  И  Лия
чувствовала себя почти мучительницей, так  как  являлась  причиной  этих
слез. Теперь от нее зависело: останутся они в театре и вообще  в  городе
или побредут, как калики перехожие, перекинув на спину котомочку и  взяв
за руки двух маленьких детей.
   Лия выписалась из больницы. Вызвала меня из Москвы. И вот  мы  решаем
вопрос вопросов. Я замечаю, что Лия бледна,  с  обширными  синяками  под
глазами. Нравственные и физические мучения соединились воедино.
   - Что делать? - спросила Лия, проникая в меня глазами.
   - Ничего не делать. Твое великодушие достанет  их  больше,  чем  твоя
злобность.
   - Их ничего не достанет. Знаешь, что такое бессовестные люди? Это лю-
ди, у которых нет совести. Вот у них ее и нет.
   - У них нет, а у тебя есть.
   - Но если я спущу, другой спустит, они же разрастутся, как пеницилли-
новые грибы.
   Я чувствую, как змея мстительности поднимает голову  и  затыкает  мне
горло. Но я усилием воли надавливаю на эту голову.
   Не надо мстить, ни уходить из жизни, что тоже месть. Не надо  кончать
с собой и с ними. Они сами с собой покончат.
   Умереть не умрут, но будут носить пустое тело, без души.
   - Переориентируйся, - сказала я. - Месть - плохая советчица в делах.
   - А помнишь: "Но сохранил  я  третий  клад,  последний  клад,  святую
месть. Ее готовлюсь богу снесть".
   - Вот богу и снеси. Сама этим не занимайся.
   Во дворе залаял Карай, но не по поводу кошки, а  в  связи  со  своими
прямыми обязанностями: не пускать чужого.
   Это пришел гид Игорь, которого Лия специально вызвала в мою честь.
   Игорь - наполовину поляк, наполовину узбек.  Такое  впечатление,  что
разные крови не смешались в нем, а дали нечто вроде сыворотки.
   - Какая программа? - спросила Лия.
   - Регистан, Гур Эмир, Биби Ханым, обсерватория Улугбека, - перечислил
Игорь.
   - Надо взять такси, - предложила Лия. - А то мы за день не уложимся.
   - Не резон, - возразил Игорь. - Мы будем торопиться и не сможем  сос-
редоточиться.
   - А можно я никуда не пойду? - попросила я.
   - Как это такое?.. - оторопела Лия. - А зачем же ты приехала?
   - К тебе.
   Игорь ушел. Я слышала, как они пререкались во дворе.
   Лия совала ему деньги, а он не брал. Так и не взял.
   Лия вернулась.
   - А, может, зря не пошли? - засомневалась она.
   - Я бы все равно ничего не увидела, - созналась я.
   Я была перегружена предыдущими впечатлениями своей жизни.
   - А ты как? - спохватилась Лия. До этого мы говорили только о ней.  -
Хорошо, наверное. У тебя не может быть плохо.
   - Почему?
   - Потому что ты самая красивая и самая умная. Все остальные -  стебли
в сравненье с тобой.
   - Может быть, кому-то кажется иначе...
   - Дуракам, - с уверенностью сказала Лия.
   Я промолчала. Я-то знала, что я - не самая красивая и не самая умная,
а одинокая и стареющая пастушка. Но ее уверенность была мне необходима.
   За окном стемнело резко, без перехода. Было светло, вдруг стало  тем-
но. А, может быть, я редко смотрела в окно. Первый раз  -  днем.  Второй
раз - вечером.
   Но так или иначе, день близился к концу.
   Что было в этом дне?
   Дом на земле, весна, подснежник, дети: Диана и Денис;  звери:  кошка,
собака; плов; Дузе - все это как ведро чистой до хрустальности  колодез-
ной воды, которое залили в мою шизофрению, и она стала пожиже, пополам с
чистотой.
   Но главное, конечно, это не плов, и невеста, и  не  отказ  от  мести.
Главное - Лия. Случайная Настоящая Подруга. Завтра утром я улечу  обрат-
но, и мы снова не увидимся пять лет. Но Лия - есть, ее звонок  раздастся
вовремя, не раньше и не позже, и я приеду к ней вовремя. Не  опоздаю  ни
на час.
   Как можно выбрасываться в окно, когда на земле, пусть  на  другом  ее
конце, живет человек с идентичной душой. Даже если выбросишься в  горяч-
ке, то надо одуматься в пути, за что-то уцепиться, за дерево или за бал-
конные перила, приостановить движение и влезть обратно тем же путем. Как
в обратной киносъемке.
   Перед сном мы выходим во двор. Со двора - на улицу.
   Посреди улицы густо стоят высокие чинары. Свет фонарей делает их кро-
ны дымными. Луна в небе - как среднеазиатская дыня.
   Мы идем вдоль длинной сплошной высокой стены, а навстречу нам медлен-
но, тоже прогуливаясь, - два молодых узбека в халатах.  И  мне  кажется,
что я гуляю по территории сумасшедшего дома.
   К нам осторожно приблизилась собака, рыжая, как  лиса.  Ее  уши  были
срезаны до основания, и собака выглядела так, будто на  нее  надели  ку-
пальную шапку.
   Я догадываюсь: уши срезают для того, чтобы собака лучше слышала приб-
лижающегося вора. Она была до того худая, что можно пересчитать все реб-
ра. Я достала из кармана баранку и бросила собаке. Она поймала ее на ле-
ту, сразу заглотнула и, видимо, подавилась. Пошла от меня,  осторожно  и
недоуменно неся свое невесомое тело. Наклонила голову, вернула на  землю
баранку, после этого уже с толком съела и снова подошла ко мне.
   Меня вдруг пробил озноб, и я затряслась так, как будто я  только  что
вылезла из осенней речки на берег.
   - Ты замерзла? - удивилась Лия.
   Я куталась в чопан. У меня зуб на зуб не попадал. А собака  стояла  и
смотрела, чуть склонив свою круглую голову.
   Это был не холод. Просто сострадание и нежность возвращались в  меня.
Так, наверное, возвращается душа в заброшенное тело, как хозяин в пусту-
ющий дом.

   Вторник
   - Папа звонил, - сказала Машка Кудрявцева, глядя на меня исподлобья.
   Я увидела по ее лицу, что она знает ВСЕ, но не знает - знаю ли  я,  и
боится нанести мне душевную травму.
   Врать она, бедная, не умеет, и на ее детском  личике  столько  всего,
что я не могу смотреть. Наклоняюсь и расстегиваю дорожную сумку.  Достаю
подарки: чопан, тюбетейку, казан для плова и кумган - кувшин для  омове-
ния.
   В Москве это все неприменимо, включая казан, так как он без крышки  и
не лезет в духовку.
   - Кому звонил, тебе или мне? - спрашиваю я.
   - Разве это не одно и то же?
   - Конечно, нет. Ты - это ты. А я - это я.
   Я даю ей право на самоопределение, вплоть до отделения. Право на  ав-
тономность. Но она отвергает это право.
   - Глупости. Я - это ты. А ты - это я.
   Мне тяжело существовать на корточках, и я сажусь на пол.
   - Мама, у меня к тебе очень, очень важное дело. Я хочу поехать с Кос-
тей на каникулы к ним на дачу.
   - Хочешь, так поезжай, - отвечаю я.
   Машка не ожидала такого поворота событий. Она приготовилась  к  моему
сопротивлению, а сопротивления не последовало. И было похоже,  как  если
бы она разбежалась, чтобы вышибить дверь, а  дверь  оказалась  открытой.
Машка мысленно поднялась, мысленно отряхнулась.
   - К тебе хочет зайти Костина мама. Выразить ответстенность.
   - Какую еще ответственность? - насторожилась я.
   - За меня. Вообще...
   - А зачем?
   Хотя глупый вопрос. Это, пожалуй, самое главное в жизни - ответствен-
ность друг за друга.
   Я поднимаюсь. Подхожу к окну. Смотрю, как метет мелкая колкая метель.
   Из моего окна виднеется посольство Ливии, обнесенное забором.
   То, что внутри забора, - их территория. Вокруг зимняя Москва, а в се-
редине - Ливия, с ее кушаньями и традициями.
   - Что отец говорил?
   - Говорил, что я уже большая.
   Значит, взывал к пониманию: "Ты уже большая и все должна понимать". А
если Машка отказывалась понимать, то утешал себя: "Вырастешь, поймешь".
   - Маша...
   - Что?
   - Если ты выйдешь замуж, возьмешь меня к себе?
   - Само собой...
   - Я не буду занудствовать. Я буду покладистая старушка.
   Машка помолчала у меня за спиной. Потом спросила:
   - А ты видела мои белые сапоги?
   - Хочешь, возьми мои.
   - А ты? - оторопела Машка.
   - А я иногда у тебя их буду брать.
   Машка соображает, и я, не оборачиваясь, вижу, как напряжен мыслью  ее
детский лобик.
   - Нет, - отвергает Машка. - Лучше я у тебя их буду брать.  В  крайнем
случае.
   Она подходит ко мне, обнимает. Замыкает пространство. Как забор  вок-
руг посольства. А в середине наше с ней государство.

   Среда
   Колбы с растворами стоят, просвечивая на свету, как бутылки  в  баре.
Моя лаборатория больше не кажется мне обиталищем доктора  Фауста.  Но  и
захламленным чуланом - тоже не кажется. Это нормальная  хорошо  оборудо-
ванная лаборатория в современном научном учреждении.
   А я - нормальный научный сотрудник, работающий над очередной биологи-
ческой проблемой. Я уже знаю, что гормон счастья анти-адреналин в значи-
тельной степени состоит из белка, поэтому толстые люди более добродушны,
чем худые. И еще я знаю, что никакого переворота в науке я не  сделаю  и
искусственного счастья не создам, ибо не бывает искусственного  счастья.
Так же, как не может быть искусственного хлеба.
   Что касается моего генеральства, то никакой я не генерал, и не в  чи-
нах дело. Как говорил Антон Павлович Чехов: "Наличие  больших  собак  не
должно смущать маленьких собак, ибо каждая лает тем голосом,  который  у
нее есть".
   Я - старший научный сотрудник. СНС. Эти три  буквы  напоминают  серию
номеров "Жигулей" в городах Ставрополь, Саратов, Симферополь. И  старших
научных сотрудников - столько же, сколько Жигулей в этих городах. И  мне
это нисколько не обидно. Единственное, неудобно перед  французами.  Надо
же, заморочила голову целому городу.
   За моей спиной открывается дверь. Кто-то осторожно входит. Я оборачи-
ваюсь. Это Подруга. Я успеваю заметить, что она правильно одета - строго
и дорого. Тоже небось продумывала. Но боже мой... Как я сейчас от  этого
далека.
   Как далеко отодвинулись от меня проблемы черной пятницы. Они остались
где-то в прежней жизни, где для меня все  умерло,  кроме  детства  Машки
Кудрявцевой. Может быть, не умерло, но опустилось, как культурный слой.
   А я переместилась в другую цивилизацию. И если бы не страстная  неде-
ля, неделя страстей, - я не попала бы в эту  сегодняшнюю  жизнь,  потому
что сюда можно въехать только на билет, купленный ценою  страданий.  Ибо
одни страдания заставляют душу трудиться и созидать, извините за  пышное
слово. И если страдания не превышают предел и не  переламывают  человека
пополам, то они укрупняют его. Так что не надо бояться  страданий.  Надо
бояться прожить гладенькую благополучную жизнь.
   Я думала обо всем этом позже. А в этот момент мне было не до  выводов
и обобщений.
   Я собрала свои колбы. Слила их в одну, образовав коктейль.  Вылила  в
раковину. Я выплеснула двадцать лет своей жизни, и мне было нисколько не
жаль. Неудобно только перед французами. Заморочила голову  целому  горо-
ду...
   - Все могло быть так и по-другому, - наконец проговорила  Подруга.  -
Но ты должна была узнать это от меня.
   - Само собой, - ответила я. - Но это уже не имеет значения...
   Я взяла пальто и пошла из лаборатории. Подруга посторонилась, пропус-
кая меня. Интересно, что она подумала... Наверное решила, что  я  обиде-
лась за то, что она увела у меня Мужа.
   В коридоре мне попался Гомонов.
   - Вы вернулись? - остановился он. Значит, заметил мое отсутствие.
   - Нет, - сказала я. - Не вернулась. Меня нет.
   Я покончила с собой. С прежней. А новая еще не началась. Так что меня
действительно нет.
   Я выхожу из института.
   Наше здание стоит как бы на перекрестке, от него отходят четыре доро-
ги на все четыре стороны. Я могу выбрать любую. Я сейчас свободна, как в
студенчестве. У меня нет ни дела, ни Мужа, ни даже сапог, потому  что  я
отдала их Машке.
   Метет сверху и снизу. Сплошной снежный туман, и, кажется,  что  весна
не придет  никогда.  Но  она  придет  обязательно,  я  вчера  видела  ее
собственными глазами. Надо только подождать.
   Пройдет время. Туман рассеется. И моя звезда с обломанным лучом будет
светить тихим и чистым светом, как будто на небе  произвели  генеральную
уборку и протерли каждую звездочку.


   СИСТЕМА СОБАК

   Помнишь, как мы встретились в первый раз?  В кафе Дома  кино.  Меня
туда  привел  сценарист Валька Шварц.  После своего фильма Валька стал
знаменит в своих кругах. В широких кругах его никто не знал, сценарис-
ты  вообще славы не имут.  Вся слава достается актерам,  а сценаристам
только деньги. Однако в своих кругах он был модным. Валька мне не нра-
вился. У него лицо, как у сатаны, с пронзительными глазами и доминиру-
ющим носом.  Все лицо уходит в нос. К тому же мне было двадцать шесть,
а ему сорок.  Но все-таки я с ним пошла в надежде, что меня кто-нибудь
приметит и возьмет сниматься в кино.  Или просто влюбится,  и я  найду
свое счастье. А еще лучше то и другое: и влюбится, и в кино. Все в од-
ном месте.  Не сидеть же дома рядом с мамой и сестрой! На дом никто не
придет  и  ничего не предложит.  Надо самой для себя постараться.  Как
гласит народная мудрость: "Под лежачий камень вода не течет".
   На мне было синее платье, и я сидела напротив Вальки, а ТЫ рядом со
мной. Ты был такой пьяный, просто стеклянный от водки. Ничего не сооб-
ражал. Но когда засмеялся - не помню, по какому поводу, - то засмеялся
тихо,  интеллигентно.  Ты  даже в беспамятстве оставался аристократом.
Потом подвинул под столом свою ногу к моей.  На всякий случай.  Прове-
рить:  как я к этому отнесусь?  Вдруг положительно,  тогда можно будет
без особых хлопот трахнуть девушку.  Выпить водки,  трахнуть девушку -
выполнить полную программу загула. А потом поехать домой и лечь спать.
   Ты притиснул свою ногу к моей.  Я очень удивилась и отодвинула свою
ногу.  И посмотрела на тебя.  В твоем лице ничего не изменилось. Можно
так, а можно этак...
   Валька вдруг  вытянул руку и поднес к моему рту.  Я не поняла,  что
это значит и что надо делать.
   - Укуси, - сказал Валька.
   - Зачем?  - удивилась я.  Потом поняла:  он проверял меня на готов-
ность к разврату.
   Почему бы и нет?  Но не с ним. И не с холодной головой. Вот если бы
я что-то почувствовала,  если бы моя кровь вдруг загорелась  от  жела-
ния...  Однако я ничего не чувствовала ни к кому.  Ты был стеклянный и
лысоватый.  Валька н просто рвотный порошок.  Правда, знаменитый поро-
шок.
   Была за столом еще одна возрастная тетка лет сорока пяти. Она расс-
казывала про свою маленькую внучку и называла ее  "заспанка".