и
такие люди, почему бы и мне не пострадать, в конце концов.
   Когда я вернулась домой, Машка Кудрявцева спала с выражением невинно-
го агнца, и ее губы отдельно спали на ее лице.

   Воскресенье
   Я сижу на диване и смотрю в одну точку перед собой. В этой точке  нет
ничего интересного, просто мне лень переводить зрачки на другой  объект.
Мое состояние называется "дистресс". От него могут быть две дороги: одна
- на балкон, с балкона - на землю с ускорением свободно падающего  тела.
Другая дорога - в обратную сторону. Из дистресса - в нормальный  стресс,
из стресса - в плохое настроение, из плохого настроения - в ровное, а из
ровного - в хорошее.
   Первую дорогу я могу проделать сама. А вот вторую я сама проделать не
могу. Надо, чтобы кто-то пришел, взял меня за руку и вывел из  дистресса
в стресс, из стресса - в плохое настроение, и так далее, через страдания
к радости.
   Но кто может меня вывести? Муж? Подруга? Другая Подруга?  Машка  Куд-
рявцева с Костей?
   Раздается звонок. Я перевожу глаза со стола на телефон. Телефон  мол-
чит. Тогда я понимаю, что звонят в дверь.
   Я поднимаюсь и иду к двери. И открываю дверь.
   В дверях - моя соседка по этажу, которую я зову Беладонна, что в  пе-
реводе с итальянского означает "прекрасная женщина".
   Беладонна работает в торговой сети, весит сто сорок килограмм и похо-
жа на разбухшего младенца. Она толстая и романтичная. Мой  Муж  звал  ее
"животное, исполненное грез".
   Наши отношения строятся на том, что иногда по утрам я даю  ей  огурец
или капусту, в зависимости оттого, что есть в доме. Иногда я  кормлю  ее
горячим завтраком, и она радуется как девочка, потому что вот уже  много
лет не ест, а только закусывает.
   Сейчас она на бюллетене по причине поднявшегося давления. Она сидит в
одиночестве и лечится коньяком. Одной ей скучно, и она зовет меня выпить
рюмочку.
   Когда я плохо живу, или мне кажется, что я живу плохо, я иду к  Бела-
донне и, побыв у нее десять минут, понимаю, что я живу хорошо.  Она  как
бы определяет ту черту, за которую уже не упасть, потому что некуда.  Ее
черта лежит на самом дне.
   Беладонна берет меня за руку, выводит  из  квартиры  и  перемещает  в
свою. Ее квартира не убирается и похожа на склад забытых вещей.
   Цветной телевизор включен. Идет повторение вчерашней передачи. Я  са-
жусь в кресло и начинаю смотреть телевизор.
   На столе стоят бутылка коньяка, пол-литровая банка черной икры и пус-
тая рюмка. Беладонна достает другую рюмку, протирает ее пальцем и  нали-
вает коньяк.
   - Пей! - приказывает она.
   - Отстань! - коротко отвечаю я.
   Я с ней не церемонюсь. Если с ней церемониться, она сделает  из  тебя
все, что захочет.
   Идет передача  о  последнем  периоде  Пушкина.  Литературовед  читает
письма и документы.
   - А он хорошо выглядит, - замечает Беладонна.
   Я смотрю на литературоведа и с удовлетворением отмечаю, что  выглядит
он действительно лучше, чем в прежних передачах.
   Литературовед читает стихи Лермонтова "На смерть Поэта". В  последний
раз я учила их в школе и с тех пор не перечитывала. Я слушаю стихи спус-
тя двадцать лет и понимаю, что они созданы Энергией Ненависти и Энергией
Страдания. Поэтому они потрясают.
   Беладонна закрывает лицо рукой и начинает бурно рыдать.
   - Замолчи! - приказываю я.
   Беладонна слушается и тут же перестает рыдать. Только шмыгает носом.
   - Давай выпьем за Михаила Юрьевича, - жалостно предлагает она.
   - Отстань!
   Беладонна пожимает плечами. Она искренне не понимает, как  это  можно
не хотеть выпить, когда есть такая возможность.
   - Ну, одну рюмочку... - робко настаивает она.
   - Я сейчас уйду!
   Беладонна сдается. Больше всего она боится остаться  одна,  со  своей
драмой. У нее тоже драма, но на другом материале. Беладонна полюбила мо-
лодого человека по имени Толик, но Толик с кем-то подрался, и его  поса-
дили на пять лет в тюрьму (как  надо  подраться,  чтобы  сесть  на  пять
лет!). Беладонна потратила всю душу, все свое время и все деньги,  чтобы
сократить срок его пребывания в тюрьме. Наконец Толик вышел на  свободу,
явился к Беладонне (О! Долгожданный час!) и украл  у  нее  бриллиантовое
кольцо.
   Я случилась в ее доме как раз в эту минуту, в минуту крушения идеала.
Мне что-то понадобилось, соль или спички, и я позвонила в ее дверь.  Она
открыла мне, трезвая и растерянная, в коротком,  выше  колен,  купальном
халате. Колени у нее были крупные, как тюбетейки.
   В комнате со сконфуженным лицом сидел Толик. Глаза у него были небес-
но-голубые, яркие, как фаянс.
   - Представляешь... - растерянно проговорила Беладонна. - Он  украл  у
меня кольцо. Вот только что тут лежало - и нет.
   Толик покосился в мою сторону. Ему было неприятно, что его при посто-
ронних выставляют в таком невыгодном свете.
   Я не знала, что сказать, и вообще - как реагировать на подобные ситу-
ации. У меня никогда не было дорогих колец и таких морально неустойчивых
знакомых, как Толик. Я подозревала, что кольцо у Беладонны не  последнее
и ей будет не сложно восстановить утрату. Поэтому решила отшутиться.
   - Молодым мужчинам надо платить! - сказала я.
   Глаза Толика блеснули фаянсом. Видимо, он считал так же, как и я,  но
стеснялся сказать об этом вслух. Он заметно приободрился и посмотрел ор-
линым взором сначала на меня, а потом на Беладонну, ожидая, что она ска-
жет.
   - Попросил бы... - растерянно размышляла Беладонна, - а зачем же  са-
мовольно...
   - У тебя допросишься, - не поверила я.
   Толик кивнул головой в ответ на мое предположение, и  я  поняла,  что
просто читаю его мысли. Он думает абсолютно так же, а если двое  считают
одинаково, значит, правы вдвойне.
   - Ну как же так... - растерянно повторяла Беладонна.
   Ей было жаль не столько кольца, столько утраты  романтической  мечты.
Мечта была скомпрометирована, и Беладонна стояла  как  громадная  кукла,
раскинув руки по сторонам необъятного туловища.
   Я взяла спички и ушла, недовыяснив, чем это все кончилось.
   Наверное, ничем. Толик остался без Беладонны, зато с кольцом. А Бела-
донна - и без кольца, и без Толика, и без мечты.
   Через какое-то время, может быть через полгода, я встретила ее  ночью
возле подъезда. Я возвращалась из лаборатории, а Беладонна  возвращалась
непонятно откуда. Я была не в курсе ее жизни. Она вылезла из такси, вер-
нее выгрузила себя, и стояла посреди двора, втягивая свежий зимний  воз-
дух, пахнущий арбузом от свежевыпавшего снега. Снег еще шел,  крупный  и
медленный. Облака быстро бежали под луной в темном небе и, казалось, что
это быстро плывет луна. Беладонна подняла лицо к небу. Я думала, что она
сейчас громко пожалуется. Она изнемогла носить свое тяжелое тело и  пус-
тую душу без идеалов. И сердце утомилось перегонять тяжелую  от  коньяка
кровь. И мир услышит сейчас слова прозрения и покаяния. А я -  свидетель
этой святой минуты. Но Беладонна гулко вздохнула и вдруг сказала:
   - Как хорошо жить...
   И шапка из лисы торчала на ее голове каким-то нелепым отдельным  зве-
рем.
   Телевидение окончило передачу. Мы сидели, уставившись в сетку.
   - Ну, выпей хоть полрюмочки! Символически...
   Она поднесла к моему лицу рюмку и ткнула в рот ложку с икрой.
   Икра была пресная, отдавала рыбьем жиром. Я поднялась, вышла на кухню
и выплюнула.
   - Невкусно! - посочувствовала Беладонна. - Она  несоленая.  Прямо  из
рыбы.
   - Как это? - не поняла я.
   - Ворованная, - просто объяснила Беладонна. И безо  всякого  перехода
добавила: - А ты мне нравишься. Ты женщина умственная. И  Муж  мне  твой
нравится. Очень благородный мужчина. Надежный человек. И  дочка  у  тебя
красавица. Вообще хорошая семья. Ты куда?
   Она видит, что я собираюсь уходить, и запирает дверь на все сорок че-
тыре замка особой секретности. Я начинаю  возиться  с  замками,  объятая
идеей освобождения. Во мне развивается что-то вроде клаутстрофобии,  бо-
язни замкнутого пространства. Я чувствую, что, если не  вырвусь  отсюда,
задохнусь. Беладонна стоит рядом и уже не находит меня ни умственной, ни
хорошей, а как раз наоборот.
   - А ты противная, - делится она. - И Муж у тебя противный, как осетр.
И дочка - хабалка, никогда не здоровается...
   Беладонна не может удержать меня ни коньяком, ни лестью, ни даже зам-
ками. Я отторгаюсь от нее, как чужеродная ткань, и Беладонна утешает се-
бя тем, что невелика утрата.
   Наконец я отпираю все замки и выскакиваю на площадку, почти  счастли-
вая. Я самостоятельно, а точнее, с помощью Беладонны  промахнула  дорогу
из дистресса прямо в счастье, минуя промежуточные  станции.  Я  вхожу  в
свою квартиру, где нет лишней мебели, ворованной икры, толиков,  брилли-
антовых колец. Я вхожу и думаю: "Как хорошо жить..."

   Понедельник
   Я проснулась оттого, что пес Карай погромыхивал цепью.  Он  не  лаял.
Лаять ему, бедному, запретили, а двигаться не запретишь, и Карай  проха-
живался туда и обратно, сдвигая тяжелую метровую цепь.
   Вы, наверное, думаете, что я уже в дурдоме и у меня галлюцинации. Ни-
чего подобного. Просто в воскресенье, во второй половине дня, ко мне  из
Самарканда позвонила Случайная Подруга, объявила, что  ей  довольно-таки
паршиво и нужен мой совет.
   Звонок выглядел как бы неожиданным,  но  мне  показалось,  как  будто
кто-то свыше позаботился обо мне.
   Я вырвала себя из своей квартиры, как морковку  из  грядки,  и  через
пять часов уже выходила из самолета на Самаркандский аэродром.
   Аэродром выглядел типичным для южного города, только в Сочи -  кепки,
а тут-тюбетейки.
   Лия (так зовут мою Случайную Подругу)  встречала  меня,  и  я  издали
смотрела, как она идет, поводя головой, высматривая меня в толпе.
   Небольшой экскурс в прошлое: мы познакомились с ней пять лет назад, в
скоропомощной больнице, где лежали по  поводу  острого  аппендицита.  Мы
вместе лежали, вместе вставали, вместе учились ходить, вместе ели и  го-
ворили, говорили, говорили... Где-то уже через час после знакомства ста-
ло ясно, что наши души идентичны, как однояйцовые близнецы. Или, вернее,
у нас одна душа, разделенная на две части. Одна часть - во мне, а другая
- в восточной девушке, студентке театрального училища. Единственная раз-
ница состояла в том, что она бредила Дузе, а я не имела о  ней  никакого
представления. Все остальное совпадало, и мы все  семь  дней  поражались
узнаванию.
   Итак, я проснулась, надела ватный халат - чопан и вышла во двор.
   Как прекрасно ступить из комнаты прямо на землю. Я  могу  ступить  из
своей московской комнаты прямо на балкон и с высоты девятого этажа обоз-
реть окрестность. И мне почему-то кажется, что кто-то  невидимый  должен
подойти ко мне со спины и перекинуть через балконные перила. Я переживаю
ужас кратковременной борьбы, потом ужас полета, не говоря уже  об  ужасе
приземления. Знакомый врач-психиатр объяснил,  что  есть  термин:  тянет
земля. Что это не патология. Патология для человека -  жить  на  девятом
этаже, быть поднятым над землей почти на тридцать метров.
   Дом и сад были отделены от улицы высокой стеной. На стене, прямо  над
собачьей будкой, сидела кошка и созерцала этот мир спокойно и отрешенно,
как представитель дзенбуддистской философии.
   Кошка смотрела на небо, сине-голубое и просторное. Я тоже  посмотрела
на небо, и мне показалось, что здесь оно выше, чем в Москве,  хотя,  на-
верное, так не может быть. Небо везде располагается на одной высоте. Да-
лее кошка приспустила глаза на верхушки деревьев. Ветки  еще  голые,  но
чувствуется, что почти каждую секунду  готовы  взорваться  и  выхлопнуть
хрупкие цветы: белые, розовые, нежно-сиреневые. Кошка нагляделась на де-
ревья, потом стала разглядывать меня в узбекском чопане.
   Карай стоял задрав голову, неотрывно глядел на кошку. Его ноги  нали-
вались, наливались мышечной упругостью, и вдруг -  рывок...  Карай,  как
живой снаряд, метнул вверх всю свою  веками  накопленную  ненависть,  но
цепь оказалась короче стены сантиметров на двадцать, и эти двадцать сан-
тиметров решили дело и вернули Карая к будке, при этом чуть  не  оторвав
ему голову. И тогда Карай все понял - и про кошек, и про людей -  и  за-
шелся, захлебнулся яростным протестом. А кошка лениво встала и пошла  по
стене с брезгливым выражением. Она бы и дальше сидела, ей  плевать,  что
там происходит, внизу, но такое количество  шума  и  недоброжелательства
мешало ей созерцать мир. Какое уж тут созерцание...
   Из дома вышла годовалая Диана, дочка Лии. У нее были  черные  керами-
ческие глаза и ресницы такие длинные и загнутые, как  будто  их  сделали
отдельно в гримерном цехе.
   - Вав! - она ткнула кукольным пальцем в сторону Карая.
   Кошки не было  и  в  помине,  а  Карай  все  захлебывался  бессильной
яростью, которую ему необходимо было израсходовать.
   Из дома выбежала Лия. На ней - платье Дузе, которое досталось ей, ес-
тественно, не от Дузе. Она сшила его себе сама, скопировав  с  картинки.
Вид у нее был романтический и несовременный, с большой брошью-камеей под
высоким воротником.
   - Замолчи! - крикнула она Караю с радостной ненавистью, потом схвати-
ла Диану на руки и начала целовать так, будто ее сейчас отберут и больше
никогда не покажут.
   - Она у меня чуть не умерла, - сообщает мне Лия, отвлекшись от  прис-
тупа материнской любви. - У нее от пенициллина в кишках грибы выросли.
   - Какой ужас...
   Диана высокомерно смотрела на меня с высоты материнских рук.
   - Слушай, а вот нас растили наши матери... Столько же времени  трати-
ли? Так же уродовались?
   - Наверное. А как же еще?
   - В таком случае мы не имеем права на свою жизнь.
   - Как это? - не поняла я.
   - Ну вот, я трачу на нее столько сил, только ею и занимаюсь.  Значит,
она - моя собственность. А я - мамина. И если я, к примеру, захочу отра-
виться, значит, я покушаюсь на чужую собственность. Пока живы  родители,
мы обязаны жить.
   Я внимательно исподлобья смотрю на Лию, потому что ее слова имеют для
меня особый смысл. Она замечает мое выражение.  Она  замечает  абсолютно
все.
   - Пойдем покажем тете цветочек!
   Мы идем в сад, садимся на корточки и смотрим, как из земли тоненький,
одинокий и трогательный тянется  подснежник.  Здесь,  В  Самарканде,  он
крупнее, чем в средней полосе. И не белый, а желтый.
   Мы смотрим, завороженные. Мне кажется, что  от  желтого  колокольчика
исходит тихий звон.
   - У... - Диана выпячивает крошечные губки, как обезьяний  детеныш,  и
показывает на цветок.
   Карай в углу двора все продолжает взвывать и взлаивать, не может  ус-
покоиться.
   - Ты знаешь, он дурак, - делится Лия. - Но Саша его любит.  По-моему,
он любит собаку больше, чем меня. Правда.
   Мы поднимаемся и идем завтракать.
   На столе среди закусок, которые я называю  "колониальные  товары",  -
гора плова. Поверх рисового купола - куски баранины, ломтики  айвы,  го-
ловки тушеного чеснока и еще какая-то красота и невидаль.
   Лия накладывает в мою тарелку. К лицу поднимается дух баранины и осо-
бой травы под названием "зира". Каждая рисинка отделена друг от друга  и
отлакирована какимто благородным жиром.
   - Ну, чего ты сидишь?
   Я с неуверенностью потянулась к вилке.
   - Руками... - она сложила щепоть из трех пальцев и показала, как надо
ею пользоваться.
   Я повторила. У меня получилось.
   Лия смотрела на меня с этнографическим интересом.
   - Ну? - спросила она.
   - Ничего. Странно... - Я действительно не могла объяснить своего сос-
тояния.
   Моя плоть как бы возвращалась ко мне  после  долгого  конфликта.  Как
будто мы с ней были в ссоре, а теперь миримся.  Это  было  замечательное
чувство, райское блаженство, и я даже подумала: "Может, я уже  умерла  и
теперь нахожусь в раю..."
   Пришла мать Лии и забрала Диану.  Мы  остаемся  вдвоем  на  кухне  за
большим деревянным столом. Я - в чопане. Лия - в платье Дузе. От  платья
Дузе Лия переключается на Италию, а с Италии - на  свою  поездку  в  эту
кап. страну по туристической путевке.
   Самолет рейсом "Ташкент - Милан" вылетал, естественно, не  из  Самар-
канда, а из Ташкента.
   Лия выяснила день и час отправления и, зная свои  взаимоотношения  со
временем, решила приехать в Ташкент на сутки раньше, с запасом  в  двад-
цать четыре часа. Эти двадцать четыре часа надо было где-то скоротать, и
Лия поселилась в гостинице, в двухместном номере.
   Ее соседкой по номеру оказалась украинская девушка Анна,  которая  не
имела к группе никакого отношения. Она была сама  по  себе  и  проводила
время странным образом: все время лежала на кровати и плакала.
   Лия, зная свою манеру во все вмешиваться, решила на этот  раз  ни  во
что не вмешиваться и делала вид, что ничего не  замечает.  Но  Анна  все
плакала и плакала, весь день и вечер, и тогда Лия не выдержала и спроси-
ла:
   - Что ты плачешь?
   Анна призналась, что она беременна от некоего Рустама, которого полю-
била на Великой стройке. А Рустам ничего не знает, так  как  вернулся  в
свой родной кишлак. Это не особенно далеко от Ташкента, но  Анна  боится
ехать к нему одна.
   Лия посмотрела на часы. Был час ночи, а самолет уходил в шесть  утра.
У нее было еще пять часов, а кишлак находился примерно в двух часах езды
от Ташкента. Два туда, два обратно. Можно успеть. Чертыхаясь, кляня свою
планиду, Лия заставила Анну собираться и повезла ее в кишлак. Они пойма-
ли крытый брезентом грузовик, в котором возят солдат. Дорога  была  пло-
хая, грузовик трясло, Лию и Анну кидало друг на друга. Наконец они  доб-
рались до кишлака. Дальше все развивалось, как  в  плохом  кино.  Сестра
Рустама, тринадцатилетняя девочка, похожая на цветочек подснежника  вто-
рого дня, сказала, что ее брата нет дома. Он находится на соседней улице
на собственной свадьбе. Если они выйдут на соседнюю улицу, то  увидят  и
улышат эту свадьбу. Анна обомлела, но тут же опомнилась и принялась  ры-
дать. Ничего другого, похоже, она не умела делать.  Это  была  ее  самая
привычная реакция.
   Лия пошла на соседнюю улицу, вошла в  дом,  попросила  Рустама  выйти
из-за стола, вывела его во двор и объявила, что сейчас опозорит  его  на
всю свадьбу. У Рустама отвисла челюсть в прямом смысле слова. Он стоял с
раскрытым ртом и не мог его закрыть. В этом состоянии Лия взяла  его  за
руку и привела к Анне и дала им ровно пятнадцать минут,  потому  что  ей
надо было лететь в Италию. Но прошло полчаса, а Рустам и Анна  никак  не
могли выработать общую позицию. Анна хотела, чтобы Рустам  отвел  ее  на
свадьбу и посадил вместо невесты или, на худой конец, с другой  стороны,
рядом. Узбеки - мусульмане, а мусульманство предполагает гарем. Но  Рус-
там пытался втолковать, что сейчас не те времена, с темным  прошлым  по-
кончено навсегда и родственники невесты его неправильно поймут.
   Через полчаса Лия вошла в комнату, где шло совещание сторон, и сказа-
ла:
   - Я ухожу.
   Глаза Анны наполнились слезами и ужасом. Лия с ненавистью  посмотрела
в эти глаза и поняла: не попасть ей на родину Дузе. Но с другой стороны:
Дузе - это мечта, а девушка Анна - живая, из плоти и крови. Даже из двух
плотей.
   - Ну, что тут у вас? - призвала к ответу Лия.
   Рустам сказал, что Анна - это ошибка его молодости.
   - Ошибки надо исправлять, - заметила Лия.
   Рустам согласился и даже кивнул головой в знак того, что ошибки  надо
исправлять, и предложил два варианта искупления. Первый - угрызения  со-
вести, второй - деньги, скопленные на половину машины "Запорожец".  Анна
тут же выбрала угрызения совести, так как, откупившись деньгами,  Рустам
освободил бы свою душу. Но Лия предпочла второй вариант. Анна стала упи-
раться. Рустам поддерживал Анну. Лия посмотрела на часы и  сказала,  что
если через четыре минуты, именно четыре, а не пять, он не отдаст деньги,
то она опозорит его на всю свадьбу. И это не все. Она обо всем расскажет
его сестре. Рустам побледнел, видимо, Лия очень точно рассчитала его са-
мую уязвимую точку на совести. Рустам вышел из комнаты и  вернулся  даже
ра