роке, - сказал Евгений.
   - Почему?
   - Вчера Сидоров еле-еле двойку на тройку исправил. А  сегодня  я  его
опять спросил.
   - Двойки, тройки... А я?
   - И ты, - сказал Евгений, глядя в ее тревожные глаза.
   - Ты любишь меня?
   - Да.
   Евгений не мог представить себе, что Касья новой когда-то не  было  в
его жизни или когда-нибудь не будет. Такое же чувство он испытывал к до-
чери: было невероятно, что шесть лет назад ее не существовало в природе,
и невероятно, что когда-нибудь, далеко после его жизни, окончится  и  ее
жизнь.
   - Если ты любишь меня, тогда зачем мы каждый день расстаемся?
   - Но ведь мы каждый день встречаемся, -  вывернулся  Евгений,  и  она
увидела, что он вывернулся.
   Касьянова очень хорошо знала его лицо и душу и умела по  лицу  читать
все движения его души, и ей невозможно было  соврать.  Такое  постоянное
соглядатайство было даже неудобно.
   - Что ты хочешь? - спросил Евгений.
   - Я хочу твою жизнь. В обмен на свою.
   - Я сказал: со временем.
   - Ты говоришь "со временем" только для того, чтобы ничего  не  решать
сейчас.
   - Не изводи меня. Я устал.
   Евгений затрепетал веками и прикрыл глаза для того, чтобы уйти из-под
прицела ее зрачков.
   Она увидела его раздражение и трусоватость, и к горлу,  как  тошнота,
подступила безысходность. Показалось, что вокруг сердца образовался  ва-
куум, оно стало быстро расширяться, напряглось до предела и вот-вот лоп-
нет с характерным треском, как воздушный шар.
   Касьянова повернулась и осторожно, чтобы не лопнуло сердце, вышла  из
комнаты.
   Евгений видел, как нетвердо она ступает и какой  мальчишеский  карман
на ее джинсах с картинкой и кнопками.
   Комната опустела. Евгений моментально соскучился и потащился  за  ней
следом на кухню.
   В детстве мать часто брала его с собой в магазин, но внутрь не пуска-
ла. Она не хотела, чтобы ребенок существовал в сутолоке, дышал  микроба-
ми, и оставляла его на улице возле дверей.  Он  всегда  оставался  возле
дверей и ждал, но в глубине души был уверен, что  мать  не  вернется  за
ним, а уйдет другим ходом. Он ждал, и у него гудело под ложечкой от ужа-
са и вселенской тоски. И даже сейчас, через тридцать лет, он помнит  это
гудящее одиночество. Что-то отдаленно похожее Евгений  испытывал,  когда
подолгу оставался без Касьяновой.
   Касьянова стояла над кастрюлей и таращила глаза, удерживая слезы.
   Причин для страданий, как казалось Евгению, у нее не было, а страдала
она по-настоящему. Он подошел и погладил ее по полосам. Гладил, как  со-
бака, округлым движением, и рука была как лапа - округлая и тяжелая.
   - Как мне убить тебя? - спросила Касьянова, доверчиво глядя ему в ли-
цо.
   - Отравить.
   - Меня посадят в тюрьму, - не согласилась Касьянова.
   - Тогда дай мне яд, я сам отравлюсь. Приду домой и отравлюсь.
   - Ты струсишь. Или передумаешь. Я тебя знаю. Ты трусливый  и  нереши-
тельный.
   - И не жалко тебе меня? - обиделся Евгений.
   - Нет. Не жалко.
   - Почему?
   - Потому что я надорвалась. Я все чаще ненавижу тебя.
   Евгений смотрел на нее, приспустив ресницы. У него было возвышенное и
вдохновенное выражение, будто он вышел в степь.
   - Не веришь, - увидела Касьянова. - А зря.
   Евгений отошел к окну, стал смотреть на улицу.
   Смеркалось. Снегу намело высоко. От автобуса к дому шла узкая протоп-
танная тропинка с высокими берегами. Идти по ней было неудобно, надо бы-
ло ставить ногу одна перед другой, как канатоходец.
   По тропинке пробирались люди, балансируя обеими руками. Им  навстречу
светили желтые окна, на каждого по окну.
   От сиреневого снега, от желтых огней в доме  напротив  исходила  неж-
ность.
   За спиной страдала Касьянова и хотела его отравить, и это  тоже  было
очень нужно и хорошо.
   ...Когда Евгений прибежал в школу, уроки уже начались. Было  торжест-
венно тихо и гулко, как во храме.
   Евгений стащил свою дубленку отечественного пошива, повесил ее в шкаф
и в это время увидел директора школы Ларису Петровну. Дети сокращали  ее
имя, как учреждение, звали Ларпет или фамильярно - Ларпетка.
   Ларпетка вышла из кабинета, повернула ключ на два оборота и  оставила
его торчать в двери, а сама направилась в сторону раздевалки.
   В тех случаях, когда Евгений опаздывал и встречал кого-то из  коллег,
он обычно делал два широких шага в сторону, шаг назад, оказывался  между
дверью и шкафом и ощущал спиной холод стены, крытой масляной краской.
   Сегодня он проделал те же "па": два шага в сторону, шаг назад, и ощу-
тил спиной не холод стены, а тепло  чьегото  живота.  Скосив  глаза,  он
опознал Сидорова, который тоже опоздал и тоже прятался.
   Ларпетка торопливо прошагала мимо, четкая очередь  ее  шагов  прошила
коридор. Евгений стоял, привалившись к Сидорову, ощущая на шее его дыха-
ние, потом выглянул из укрытия. В коридоре было пусто и спокойно.
   Евгений вышел из-за шкафа, одернул пиджак.
   - Ты почему опаздываешь? - строго спросил он у Сидорова.
   - Я ехал в троллейбусе, а он столкнулся с автобусом, и  мне  пришлось
идти пешком, - ответил Сидоров, с преданностью глядя на своего учителя.
   - На самом деле? - заинтересовался Евгений.
   - Ну конечно...
   - А кто виноват?
   - Автобус виноват... Потому что троллейбус привязан к проводам, а ав-
тобус бегает как хочет.
   Евгений неодобрительно покачал головой и двинулся по коридору к свое-
му классу.
   Сидоров шел следом, чуть поодаль.
   Когда подошли к двери, Евгений приостановился и попросил:
   - Давай я войду первым, а ты немножко позже.
   - А не спросите?
   - Поторгуйся еще...
   Евгений вошел в класс.
   Дети, неровно и разнообразно стуча и громыхая, стали  подниматься  со
своих мест.
   - Садитесь! - махнул рукой Евгений, не дожидаясь, когда они встанут и
выстроятся.
   Ученики стали садиться, так же громыхая, двигая столами и стульями, и
казалось - этому не  будет  конца.  Евгений  пережидал,  стоя  у  стола,
страстно мечтая о каникулах.
   - Сочинение на свободную тему! - Он подошел к доске, взял мел и  стал
писать поверх потеков.
   1. Мой любимый герой.
   2. Как бы я хотел прожить свою жизнь.
   - А мы уже писали "Мой любимый герой",  -  нежным  голоском  сообщила
староста Кузнецова.
   Евгений решил не настаивать на промахе. Взял  сухую  пыльную  тряпку,
стер написанное. Подумал и написал:
   "Что бы я делал, если бы у меня был миллион".
   Медленно растворилась дверь, и появился Сидоров.
   - Можно? - покорно-вкрадчиво спросил он.
   - Садись, - коротко сказал Евгений, не глядя на него и тем самым  от-
казываясь от соучастия.
   Сидоров осторожно, на цыпочках стал пробираться на место.
   Евгений положил мел и отошел к окну.
   За его спиной дышал, жил пестрый гул. Евгений различал все оттенки  и
обертоны этого гула, как хороший механик слышит работу мотора.
   Евгений заранее знал: про миллион никто писать не будет,  потому  что
не знают официальной позиции Евгения на этот счет и не  знают  на  самом
деле - что делать с такими деньгами.
   Почти все будут писать про то, как они хотят прожить свою жизнь: что-
бы путь их был и далек и долог, и нельзя повернуть назад. И  все  у  них
будет как в песнях Пахмутовой: "Я уехала в знойные  степи,  ты  ушел  на
разведку в тайгу". А почему бы не вместе в степи, потом вместе в  тайге.
А иногда очень хорошо бывает повернуть назад. Хорошо  и  даже  принципи-
ально.
   За окном стояло серо-зеленое голое дерево. Оно все  было  усеяно  ма-
ленькими серыми птичками. Птички смотрели в одну сторону и  свистали  во
все горло, наверное разучивали новую песню.
   ... - Останови машину! - приказала Касьянова.
   - Ладно. Брось свои штучки, - не повиновался Евгений.
   Касьянова дернула за ручку и распахнула машину на полном ходу.  Стало
сразу темно, холодно и как-то невероятно. Казалось, будто в машину  вле-
тела большая птица и бьет крылами.
   Евгений, нарушив все правила, перестроился в правый ряд, прижал маши-
ну к тротуару.
   Касьянова наклонилась, стала стягивать с ног теплые сапоги  "аляски",
сначала один, потом другой. Сбросила и выскочила из машины на снег в од-
них чулках.
   Было тридцать четыре градуса мороза, и даже дети не ходили в школу.
   Евгений оторопел, медленно поехал за ней на машине. Она шла босая. Он
что-то кричал ей. На них оборачивались люди.
   Он не помнил, почему они тогда поссорились. Шла кампания, которую Ев-
гений называл "перетягивание каната".
   ...Евгений лег на землю, на душные душистые иголки, и, подложив ладо-
ни под затылок, стал смотреть в небо. Ему хотелось плакать, он  чувство-
вал себя одураченным.
   Касьянова сидела на другом конце поляны и смотрела на него, жалея.
   - Если ты ревнуешь, если ты мне не веришь, подойди ко мне  и  загляни
мне в глаза.
   Евгений молчал. В носу свербило. Глаза и губы набухли отчаяньем.
   - Ты посмотришь в мои глаза, и тебе все сразу станет ясно.
   - Очень надо... - пробормотал Евгений.
   - Если не хочешь, я сама к тебе подойду.
   Над ним, вместо белого неба, нависло ее лицо, и он услышал  ее  дыха-
ние, легкое, как у ребенка, и увидел ее глаза. Увидел вдруг, что они  не
карие, как он предполагал, а светлые: по зеленому полю кофейные  лучики.
Ее зрачки постояли над его правым глазом, потом чуть переместились, пос-
тояли над левым. Она не могла смотреть сразу в оба глаза, и он тоже, ес-
тественно, не мог, и их зрачки метались друг над другом. И эти несколько
секунд были Правдой. Высшим смыслом существования.
   Он подставлял свое лицо под ее дыхание, как под теплый  дождь,  и  не
мог надышаться. Смотрел и не мог насмотреться. И небо вдруг потянуло его
к себе. Евгений раскинул руки по траве, ощущая земное притяжение  и  зов
неба.
   Зазвенел звонок.
   Евгений вздрогнул, обернулся к классу.
   На его столе, в уголке, аккуратной стопочкой лежали собранные тетради
с сочинениями. Дети сидели, смирно успокоив руки, глядели на своего учи-
теля.
   - Запишите план на завтра.
   Евгений подошел к столу, раскрыл учебник, стал диктовать:
   - "Первое. Какое стремление выражено поэтом в стихотворении.  Второе.
Как подчеркнуто это стремление изображением томящегося в неволе орла..."
   - А мы это уже записывали! - радостно крикнул Сидоров.
   - Что за манера кричать с места? - упрекнул Евгений.  -  Если  хочешь
что-нибудь сказать, надо поднять руку.
   Сидоров поднял руку.
   - Урок окончен, - сказал Евгений. - На дом:  закрепление  пройденного
материала. Все вопросы в следующий раз...
   Анюта бегала во дворе среди подруг. Евгений увидел ее еще издали. Она
была выше всех на голову, в свои пять лет выглядела школьницей.
   На ней была пуховая шапка, вдоль лица развешаны волосы. Ей всегда ме-
шали волосы, и она гримасничала, отгоняла их мимикой. Это вошло у нее  в
привычку, и даже когда волосы были тщательно убраны,  ее  личико  нервно
ходило.
   Анюта увидела знакомую машину и кинулась к ней с гиком и криком,  как
индеец на военной тропе.
   Евгений вышел из машины. Анюта повисла на его плечах и подогнула  но-
ги. У нее были круглые глаза, круглый детский нос, круглый  рот  и  даже
зубы у нее были круглые. Веселый божок, сошедший на землю.
   - Что ты мне принес? - деловито осведомился божок.
   Анюта привыкла взимать с отца дань, хотя любила его бескорыстно.
   Евгений достал с заднего сиденья коробку, протянул. Она живо разреза-
ла веревочку и извлекла из коробки немецкую куклу в клетчатом  платье  и
пластмассовых ботиночках.
   - А у меня уже есть точно такая же, мне папа Дима подарил...
   Анюта посмотрела на отца круглыми глазами, что-то постигла своей  ма-
ленькой женской душой.
   - Ну ничего, - успокоила она. - Будут двойняшки, как Юлька с  Ленкой.
Так даже лучше, вдвоем расти веселее, и не будут такими эгоистами.
   Евгений отвел с ее лица волосы, услышал под пальцами нежную беззащит-
ность ее щеки.
   - Как живешь?
   - Нормально, - сказала Анюта. - А ты?
   - И я нормально.
   Она уже приспособилась за два года, что у нее не  один  отец,  как  у
всех, а два. И привыкла не задавать вопросов.
   Анюта рассматривала куклу.
   - А как ты думаешь, ей можно мыть голову?
   Евгений честно задумался. В эти короткие свидания ему  хотелось  быть
максимально полезным своей дочери.
   - Я думаю, можно, - решил он.
   Анюта оглянулась на детей. Ей не терпелось показать им новую куклу  и
было неловко отбежать от отца.
   - Хочешь, покатаемся? - предложил Евгений.
   - Лучше поиграем.
   - Считай, - сказал Евгений.
   - Шла собака по роялю, наступила на мозоль, - начала Анюта, распреде-
ляя считалку не по словам, а по слогам, и ее ручка  в  варежке  сновала,
как челнок. - И от боли закричала: до, ре, ми, фа, соль...
   На слове "соль" она притормозила руку на полпути и вернула ее к себе,
ткнула в свою шубку. Ей не хотелось искать, а хотелось прятаться.
   Евгений сделал вид, что не заметил ее мелкого жульничества, и  закрыл
лицо руками. Сосчитал в уме до тридцати и громко предупредил:
   - Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Раз, два.  три,  четыре,
пять, шесть, семь, я иду искать совсем.
   Евгений отвел руки от лица. Анюта стояла возле него  и,  сощурившись,
будто от ветра, смотрела в глубину двора.
   Евгений проследил направление ее взгляда и увидел папу Диму с собакой
на поводке. Он был в спортивном костюме - весь вытянутый,  изящный,  как
артист пантомимы. Рука, держащая поводок, была капризно отведена, и  со-
бака была длинноногая и тоже очень изящная. Евгений посмотрел, и его за-
тошнило от такого количества изящества.
   Собака дернула поводок и запаяла в их сторону.
   - Чилимушка, - нежно проговорила Анюта.
   - Иди к ним, если хочешь, - сказал Евгений, скрывая ревность.
   - Ты когда придешь? - спросила Анюта.
   - Я тебе позвоню, - сказал Евгений.
   - И я тебе позвоню.
   Анюта побежала к собаке, выкидывая ноги в стороны. Евгений видел, как
собака подпрыгнула и облизала Анюте все лицо.
   Он сел в машину, попятил ее немного, потом развернул и поехал  знако-
мыми переулками.
   Как изменился их район...
   Когда они впервые поехали с женой смотреть свой будущий дом  и  вышли
из метро - увидели лошадь, запряженную в телегу, а в телеге мужика в ту-
лупе. А за этой жанровой картинкой стелился туман над деревней Беляево с
Шариками и Жучками за косыми заборами. И на этом фоне одиноко, как  ука-
зующий перст, тянулся в небо блочный дом.
   С тех пор прошло семь лет. И сейчас, когда выходишь из метро, попада-
ешь в белый город, и народу здесь живет не меньше,  чем  в  каком-нибудь
маленьком государстве. И тогда понимаешь, что семь лет - это очень много
в жизни одного человека.
   А что сделал он за семь лет? Он разрушил все, что выстроил до  этого,
и теперь должен начинать жизнь с нуля.
   Возле "Дома мебели" стояла Касьянова и встречала знакомое рыльце  бе-
жавшего "жигуленка".
   Увидев Евгения в раме ветрового стекла, она замахала ему  рукой,  как
во время первомайской демонстрации, и устремилась навстречу. Глаза ее на
улице были яркие, как аквамарины, а дубленка солнечная и пестрая, расши-
тая шелком, как у гуцулов.
   Она отворила дверцу и рухнула рядом на сиденье, и в машине сразу ста-
ло светлее и запахло дорогими духами.
   - Ну, как живешь? - спросил Евгений, ревнуя ее по обыкновению ко все-
му и вся. Ему было оскорбительно, что Касьянова стояла посреди дороги на
пересечении чужих взглядов.
   - Плохо! - счастливо улыбаясь, ответила Касьянова. И это значило, что
сегодня опять начнутся выяснения отношений: они снова поссорятся,  снова
помирятся, - будет полная программа страстей.
   Пошел снег. Мокрые снежинки разбивались о ветровое стекло,  расплющи-
вались и сползали вниз неровными струйками. Щетки задвигались  размерен-
но, ритмично, как дыхание.
   Евгений смотрел перед собой и видел, как  собака  Чилим  взгромоздила
лапы на плечи Анюты и облизала ей все лицо. Анюта подставила куклу, что-
бы Чилим поздоровался и с ней, но собака только обнюхала чуждый  ей  за-
пах.
   Касьянова спросила о чем-то. Евгений не ответил.
   Он вспомнил, как купал Анюту в ванной. Взбивал шампунь в ее  волосах,
а потом промывал под душем.
   Анюта захлебывалась, задыхалась и очень пугалась, но  не  плакала,  а
требовала, чтобы ей вытирали глаза сухим полотенцем.
   Потом Евгений вытаскивал ее из ванны, сажал себе на колено и  закуты-
вал в махровую простыню. Анюта взирала с высоты на  ванну,  на  островки
серой пены и говорила всегда одно и то  же:  "Была  вода  чистая,  стала
грязная.
   Была Анюта грязная, стала чистая".
   Он выносил ее из духоты ванной, и всякий  раз  ему  казалось,  что  в
квартире резко холодно и ребенок непременно простудится.
   Потом усаживались на диван. Жена приносила маленькие ножницы, расчес-
ку, чистую пижаму. Присаживалась рядом, чтобы присутствовать при  нехит-
ром ритуале, и ее голубые глаза плавились от счастья.
   Почему они все это разорили, разрушили?
   Может быть, Евгений не умел себе в чем-то отказать, а жена  не  умела
что-то перетерпеть? Может, они вдвоем не умели терпеть?
   Посреди дороги валялась темная тряпка. Середина ее  была  припаяна  к
асфальту, а края нервно трепетали.
   - Кошка! - Касьянова закрыла лицо руками.
   - Это тряпка, - сказал Евгений.
   Касьянова поверила и вернула руки на колени, но долгое  время  сидела
молча, как бы в объятиях чужой трагедии.
   - Где ты сейчас был? - тихо спросила Касьянова.
   - Дома, - не сразу ответил Евгений.
   - А что ты там делал?
   - Купал Анюту.
   - А со мной ты когда-нибудь бываешь?
   - Я был с тобой на работе.
   - А почему ты не можешь быть там, где ты есть? Домадома, на работе  -
на работе. А со мной, - значит, со мной?
   Евгений глядел на дорогу. Ленинский проспект лежал широко и роскошно.
Щетки сметали разбившиеся снежинки, как время - бесполезные мысли.
   - Что ты хочешь? - переспросил Евгений.
   - Я хочу знать, почему ты не бываешь там, где бываешь?
   - Я не умею жить в моменте, - не сразу ответил Евгений.
   - Значит, ты никогда не бываешь счастлив.
   - Почти никогда.
   - Жаль, - сказала Касьянова.
   - Меня?
   - И себя тоже. Себя больше.
   Ленинский  проспект  окончился.  Надо  было  сворачивать  на  Садовое
кольцо.
   - Останови машину, - попросила Касьянова.
   Евгений опасливо  покосился  на  ее  сапоги.  Касьянова  поймала  его
взгляд.
   - Не беспокойся, - сказала она. - Я уйду от тебя в обуви.
   Касьянова вышла из машины и, перед тем как бросить дверцу, сказала:
   - Я больше не хочу тебя убить.
   - Почему? - обиделся Евгений.
   - Потому что ты сам себя убьешь.
   Она осторожно прикрыла, притиснула дверцу и пошла, забросив сумку  за
плечо. Она ступала как-то очень независимо и беспечно, будто дразня сво-
ей обособленностью от его жизни.
   Евгений смотрел ей вслед и вместе с горечью испытывал облегчение.
   Он не был готов сегодня к нервным перегрузкам.  Ему  не  хотелось  ни
ссориться, ни мириться, а хотелось покоя и той порции одиночества, кото-
рая необходима каждому взрослому человеку.
   Евгений резко включил зажигание. "Жигуленок" фыркнул и рванул вперед,
лавируя среди других машин.
   Выехал на Садовое кольцо - шумное, угарное, как открытый  цех.  Потом
машину принял тихий переулок с названием, оставшимся от старой Москвы.
   Касьянова осталась далеко, на пересечении чужих взглядов.
   Отошло время их первых ссор, когда каждый раз казалось, что это окон-
чательно, и он коченел от ужаса, а один раз даже потерял сознание за ру-
лем, и милиционер отвез его домой.
   Последнее время он привык, приспособился к этим ссорам. Все равно  он
знал: пройдет день, самое большее два, и они помирятся, и никуда им друг
от друга не деться, потому что у них одна душа на двоих.
   Он еще не знал, что сегодня она ушла от него навсегда, и он останется
один, как ребенок, брошенный возле магазина.  И  пройдет  не  один  год,
прежде чем он снова почувствует облегчение, такое же, как сегодня.


   РАБОЧИЙ МОМЕНТ

   Всеволод Соло