ыло как раньше, каждый сидел  на
своем месте и ел из своей тарелки. Но раньше они были врозь, а теперь  -
вместе. Когда подали второе, Адам снял со своей тарелки круглый парнико-
вый помидор и перенес его в тарелку Инны - так, будто она - его  дочь  и
ей положены лучшие куски. Инна не отказалась  и  не  сказала  "спасибо".
Восприняла как должное. На этом кругленьком, почти не настоящем помидор-
чике как бы определилась дальнейшая расстановка сил: он все отдает,  она
все принимает без благодарности. И неизвестно - кому лучше? Дающему  или
берущему? Отдавая, человек лишается чего-то конкретного, скажем, помидо-
ра. А черпает из чаши добра.
   Инна тоже черпала, было дело. Отдала все, чем была  богата,  -  моло-
дость, надежды. И с чем она осталась?
   После обеда поехали по местным торговым точкам. Инна знала - в  заго-
родных магазинах можно купить то, чего не достанешь в Москве. В Москве у
каждого продавца своя клиентура и клиентов больше, чем товаров. А здесь,
в ста километрах, клиентов может не хватить, и стоящие  товары  попадают
на прилавок.
   Инна вошла в дощатый магазин, сразу же направилась в  отдел  "мужская
одежда" и сразу же увидела то, что было нужно: финский светло-серый кос-
тюм из шерстяной рогожки. Инна сняла с  кронштейна  костюм,  пятидесятый
размер, третий рост, и протянула Адаму.
   - Идите примерьте! - распорядилась она.
   Адам не знал, нужен ему костюм или нет. Но Инна вела себя таким обра-
зом, будто она знала за него лучше, чем он сам.
   Адам пошел в примерочную, задернул плюшевую занавеску. Стал  переоде-
ваться, испытывая все время внутреннее недоумение. Он не привык, чтобы о
нем заботились, принимали участие. Жена никогда его не одевала и не оде-
валась сама. Она считала - не имеет значения, во что одет человек. Имеют
значения нравственные ценности. Она была человеком завышенной нравствен-
ности.
   Инна отвела шторку, оглядела Адама. Пиджак сидел как влитой, а  брюки
были велики.
   Инна принесла костюм сорок восьмого размера,  высвободила  с  вешалки
брюки и протянула Адаму.
   - Оденьте эти брюки, - велела она. - А эти снимите.
   - Почему? - не понял Адам.
   - Велики.
   - Разве?
   - А вы не видите? Сюда же можно засунуть еще один зад.
   - Зато не жмут, - неуверенно возразил Адам.
   - Самое главное в мужской фигуре - это зад!
   Она действительно была убеждена, что мужчина во  все  времена  должен
гоняться с копьем за мамонтом и у него должны торчать ребра, а зад  обя-
зан быть тощий, как у кролика, в брюках иметь полудетский овальный рису-
нок.
   У Адама в прежних портках зад выглядел как  чемодан,  и  любая  мечта
споткнется о такое зрелище.
   - Тесно, - пожаловался Адам, отодвигая шторку. - Я не смогу сесть.
   Инна посмотрела и не поверила своим глазам. Перед ней стоял  элегант-
ный господин шведского типа - сильный мира сего, скрывающий свою  власть
над людьми.
   - Останьтесь так, - распорядилась Инна. Она уже не смирилась бы с об-
ратным возвращением в дедовские штаны и  неприталенную  рубаху,  которая
пузырилась под поясом.
   Она взяла вешалку, повесила на нее брюки пятьдесят  второго  размера,
пиджак сорок восьмого. Отнесла на кронштейн.
   - Идите платить, - сказала она.
   - Наверное, надо предупредить продавщицу, - предположил Адам.
   - О чем?
   - О том, что мы разрознили костюм. Что он не парный...
   - И как вы думаете, что она вам ответит? - поинтересовалась Инна.
   - Кто?
   - Продавщица. Что она вам скажет?
   - Не знаю.
   - А я знаю. Она скажет, чтобы вы повесили все, как было.
   - И что?
   - Ничего. Останетесь без костюма.
   Адам промолчал.
   - У вас нестандартная фигура: плечи - пятьдесят два, а бедра -  сорок
восемь. Мы так и купили. Я не понимаю, что вас не устраивает? Вы  хотите
иметь широкие штаны или узкий пиджак?
   - Да, но придет следующий покупатель, со стандартной фигурой, и оста-
нется без костюма. Нельзя же думать только о себе.
   - А чем вы хуже следующего покупателя? Почему у него должен быть кос-
тюм, а у вас нет?
   Адам был поставлен в тупик такой постановкой вопроса. Честно сказать,
в самой-самой глубине души он считал себя  хуже  следующего  покупателя.
Все люди казались ему лучше, чем он сам. И еще одно обстоятельство: Адам
не умел быть счастлив за чей-то счет, и в том числе за  счет  следующего
покупателя.
   - Ну, я не знаю... - растерянно сказал Адам.
   - А я знаю. Вы любите создавать себе трудности, - определила Инна.  -
Вас хлебом не корми - дай пострадать.
   Она взяла Адама за руку и подвела к кассе.
   - Сто шестьдесят рублей, - сказала кассирша.
   Адам достал деньги, отдал кассирше. Та пересчитала  их  и  бросила  в
свой ящичек, разгороженный для разных купюр. И все это время у Адама бы-
ло чувство, будто идет через контрольный пост с фальшивыми документами.
   Инна отошла к продавцу и протянула старую одежду Адама.
   - Заверните.
   Продавец ловко запаковал, перевязал шпагатиком и вручил сверток.
   Вышли на улицу.
   Возле магазина был небольшой базар. Старухи в черном продавали яблоки
в корзинах и астры в ведрах.
   Увидев Адама и Инну, они притихли, как бы наполнились уважением. Инна
посмотрела на своего спутника - со стороны, глазами старух - и тоже  на-
полнилась уважением. А уважение - самый необходимый компонент для пирога
любви.
   - Потрясающе... - обрадовалась Инна, услышав в себе этот  необходимый
компонент.
   - Да? - Адам осветился радостью и тут же забыл свои недавние сомнения
относительно следующего покупателя.
   "А в самом деле, - подумал он. - Почему не я?" Он давно  хотел  иметь
хороший костюм, но все время почемуто откладывал на потом.  Хотя  почему
"потом" лучше, чем "сейчас"?  Наверняка  хуже.  "Потом"  человек  бывает
старше и равнодушнее ко всему. В жизни надо все получать своевременно.
   - Maintenant, - проговорил Адам.
   - Что? - не поняла Инна.
   - Maintenant по-французски - это сейчас.
   Инна остановилась и внимательно посмотрела на Адама. Она тоже  ничего
не хотела ждать. Она хотела быть счастливой сегодня. Сейчас. Сию минуту.
   Адам подошел к старухе и купил у нее цветы. Астры были с блохами, а с
повядших стеблей капала вода.
   Инна оглядела цветы, вернула их бабке, востребовала деньги обратно  и
купила на них яблоки у соседней старухи. Когда они отошли, Адам  сказал,
смущаясь замечания:
   - По-моему, это неприлично.
   - А продавать такие цветы прилично? - Инна посмотрела на него наивны-
ми зелеными глазами.
   "И в самом деле", - усомнился Адам.
   По вечерам в санатории показывали кино. Фильмы были преимущественно о
любви и преимущественно плохие. Похоже, их  создатели  не  догадывались,
зачем мир расколот на два пола - мужчин и женщин. И не помнили  наверня-
ка, как люди размножаются, - может быть, отводками и черенками, как  де-
ревья.
   Однако все отдыхающие шли в просмотровый зал, садились  и  пережидали
кино от начала до конца, как пережидают беседу с  занудливым  собеседни-
ком. С той разницей, что от собеседника уйти неудобно, а с фильма - мож-
но.
   Инна и Адам садились рядом и смотрели до конца, не потому что их  ин-
тересовала вялая лента, а чтобы посидеть вместе. Инна все  время  ждала,
что Адам проявит какие-то знаки заинтересованности: коснется локтем лок-
тя или мизинца мизинцем. Но Адам сидел как истукан, глядел перед собой с
обалделым видом и не смел коснуться даже  мизинцем.  Инна  догадывалась,
что все так и будет продолжаться и придется брать инициативу в свои  ру-
ки. Такого в ее небогатой практике не встречалось. Адам был  исключением
из правила. Как правило, Инна находилась в состоянии  активной  обороны,
потому что не хотела быть случайной ни в чьей жизни.  Пусть  даже  самой
достойной.
   В понедельник киномеханик был выходной. Отдыхающие уселись перед  те-
левизором, а Инна и Адам отправились пешком в соседнюю деревню. В клуб.
   В клубе кино отменили. В этот день проходил показательный процесс вы-
ездного суда. Инна выяснила: истопник пионерского лагеря "Ромашка"  убил
истопника санатория "Березка". Оба истопника из  этой  деревни,  поэтому
именно здесь, в клубе, решено было провести показательный суд,  в  целях
педагогических и профилактических.
   Деревня состояла из одной улицы, и вся улица собралась в клуб. Народу
набралось довольно много, но свободные  места  просматривались.  Инна  и
Адам забрались в уголочек, приобщились к зрелищу. Скорбному театру.
   За длинным столом лицом к залу сидел судья - черноволосый,  с  низким
лбом, плотный и идейно добротный. По бокам от него - народные  заседате-
ли, женщины со сложными, немодными прическами и в кримпленовых костюмах.
   На первом ряду, спиной к залу, среди двух милиционеров сидел подсуди-
мый, истопник "Ромашки".
   - А милиционеры зачем? - тихо спросила Инна.
   - Мало ли... - неопределенно отозвался Адам.
   - Что?
   - Мало ли что ему в голову взбредет.
   Инна внимательно посмотрела на "Ромашку" и поняла: ему ничего в голо-
ву не взбредет. "Ромашка" был мелок, худ, как  подросток,  невзрачен,  с
каким-то стертым лицом, на котором читались явные  признаки  вырождения.
Чувствовалось, что его род пришел к окончательному биологическому  упад-
ку, и следовало бы запретить ему дальше размножаться, в интересах охраны
природы. Однако выяснилось, что у обвиняемого двое  детей,  которые  его
любят. А он любит их.
   Судья попросил рассказать "Ромашку", как депо было. Как это все прои-
зошло.
   "Ромашка" начал рассказывать о том, что утром он подошел  к  шестерке
за бутылкой и встретил там "Березку".
   - Какая шестерка? - не понял судья.
   Ромашка объяснил, что шестерка - это сельмаг N 6, который стоит на их
улице и сокращенно называется "шестерка".
   Судья кивнул головой, показывая кивком, что он понял  и  удовлетворен
ответом.
   ..."Березка" подошел к "Ромашке" и положил ему на лицо ладонь с  рас-
топыренными пальцами. ("Ромашка" показал,  как  это  выглядело,  положив
свою ладонь на свое лицо.)
   Он положил ладонь на лицо и толкнул "Ромашку" - так, что тот  полетел
в грязь.
   По показаниям свидетелей,  потерпевший  "Березка"  имел  двухметровый
почти рост и весил сто шестнадцать килограмм. Так, что "Ромашка" был ве-
личиной с одну "Березкину" ногу. И наверняка от  незначительного  толчка
летел далеко и долго.
   - Дальше, - потребовал судья.
   - Дальше я купил бутылку и пошел домой, - продолжал "Ромашка".
   Он нервничал до озноба, однако, чувствуя внимание к себе зала,  испы-
тывал, как показалось Инне, что-то похожее  на  вдохновение.  Он  иногда
криво и немножко высокомерно усмехался. И зал внимал.
   - А потом днем я опять пришел к шестерке. Сел на лавку.
   - Зачем? - спросил судья.
   - Что "зачем"? Сел или пришел?
   - Зачем пришел? - уточнил судья.
   - За бутылкой.
   - Так вы же уже взяли утром, - напомнил судья.
   "Ромашка" посмотрел на судью, не понимая замечания.
   - Ну да, взял... - согласился он.
   - Куда же вы ее дели?
   - Так выпил... - удивился "Ромашка".
   - С утра? - в свою очередь удивился судья.
   - Ну да! - еще больше удивился "Ромашка", не понимая, чего тут  можно
не понять.
   - Дальше, - попросил судья.
   - Я, значит, сижу, а он подошел, сел рядом со  мной  и  спихнул.  Вот
так, - "Ромашка" дернул бедром. - Я упал в грязь.
   "Ромашка" замолчал обиженно, углубляясь в прошлое унижение.
   - Ну а дальше?
   - Я пошел домой. Взял нож. Высунулся в окно и  позвал:  "Коль..."  Он
пошел ко мне. Я встал за дверями. Он постучал. Я открыл и сунул  в  него
нож. Он ухватился за живот и пошел обратно. И сел на лавку. А потом  лег
на лавку.
   "Ромашка" замолчал.
   - А потом? - спросил судья.
   - А потом помер, - ответил "Ромашка", подняв брови.
   Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную  артерию,  и
потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.
   - Вы хотели его убить или это получилось случайно? - спросил судья.
   - Конечно, хотел, - "Ромашка" нервно дернул лицом.
   - Может быть, вы хотели его только напугать? - мягко,  но  настойчиво
спросила женщина-заседатель, как бы наводя "Ромашку" на нужный ответ.
   Если бы "Ромашка" публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства,
что все получилось случайно, он судился бы по другой  статье  и  получил
другие сроки.
   - Нет! - отрезал "Ромашка". - Я б его все равно убил!
   - Почему? - спросил судья.
   - Он меня третировал.
   Чувствовалось, что слово "третировал" "Ромашка" приготовил заранее.
   Зал зашумел, заволновался, как рожь на ветру. Это был ропот подтверж-
дения. Да, "Березка" третировал "Ромашку", и тот убил его потому, что не
видел для себя иного выхода. Драться с ним он не  мог  -  слишком  слаб.
Спорить тоже не мог - слишком глуп. Избегать -  не  получалось,  деревня
состояла из одной улицы. Он мог его только уничтожить.
   - Садитесь, - сказал судья.
   "Ромашка" сел, и над залом нависло его волнение, беспомощность и  не-
нависть к умершему. Даже сейчас, за гробом.
   Судья приступил к допросу "Березкиной" жены. Вернее, вдовы.
   Поднялась молодая рослая женщина Тоня, с гладкой темноволосой головой
и большими прекрасными глазами. Инна подумала, что, если ее  одеть,  она
была бы уместна в любом обществе.
   - Ваш муж был пьяница? - спросил судья.
   - Пил, - ответила Тоня.
   - А это правда, что в пьяном виде он выгонял вас босиком на снег?
   - Было, - с неудовольствием ответила Тоня. - Ну и что?
   То обстоятельство, что ее муж пил и дрался, не было достаточной  при-
чиной, чтобы его убили. А судья, как ей казалось, спрашивал таким  обра-
зом, будто хотел скомпрометировать умершего. Дескать, невелика потеря.
   - Обвиняемый ходил к вам в дом?
   - Заходил иногда.
   - Зачем?
   Судья хотел исключить или, наоборот, обнаружить любовный треугольник.
Поискать причину убийства в ревности.
   - Не помню.
   Она действительно не помнила - зачем один заходил  к  другому?  Может
быть, поговорить об общем деле, всетаки они были коллеги. Истопники.  Но
скорее всего - за деньгами на бутылку.
   - Когда он к вам приходил, вы с ним разговаривали?
   - Может, и разговаривала. А что?
   Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил  или  не
приходил, разговаривала или не разговаривала.
   Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на "Ромашку"  -  и
не смог объединить их даже подозрением.
   - Вы хотите подсудимому высшей меры? - спросил судья.
   - Как суд решит, так пусть и будет, - ответила Тоня, и ее глаза впер-
вые наполнились слезами.
   Она не хотела мстить, но не могла и простить.
   - Озорной был... - шепнула Инне сидящая рядом старуха. -  Что  с  его
ишло...
   Сочувствие старухи принадлежало "Ромашке", потому что  "Ромашка"  был
слабый, почти ущербный. И потому, что "Березку" жалеть было поздно.
   Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила  себе  "Бе-
резку" - озорного и двухметрового, не знающего, куда девать  свои  двад-
цать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с шестеркой в
конце улицы и лавкой перед шестеркой. На этой  лавке  разыгрывались  все
деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке.
   - Садитесь, - разрешил судья.
   Тоня села, плача, опустив голову.
   Стали опрашивать свидетелей.
   Вышла соседка подсудимого - баба в ситцевом халате, с прической двад-
цатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала  вполобо-
рота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать:
   - Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый  мешок.
Отварила в соленой водичке, скинула на  дуршлаг.  Собралась  пожарить  с
лучком. Говорю: "Вась, сбегай за бутылкой..."
   - Опять бутылка! - возмутился судья. - Что вы все: бутылка да  бутыл-
ка... Вы что, без бутылки жить не можете?
   Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть  у  нее  слегка
отвисла, а глазки стали круглые и удивленные, как у  медведика.  Она  не
понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает.
   Повисла пауза.
   - Рассказывайте дальше, - махнул рукой судья.
   - Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не  виде-
ла. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит...
   Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут  же  на  столе
как вещественное доказательство. Нож был громадный, с черной пластмассо-
вой ручкой.
   Зал замер.
   - Да... - судья покачал головой. - С таким тесаком только  на  кабана
ходить.
   И преступление выпрямилось во весь рост.
   "Ромашке" дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал  приговор
с кривой усмешкой.
   Судья испытывал к "Ромашке" брезгливое пренебрежение. А женщины-засе-
датели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что  стоит  за
словом "строгий режим", и смотрели на него как бы через  это  знание.  А
"Ромашка" не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывал-
ся.
   Суд кончился.
   "Ромашку" посадили в машину и увезли. Все разбрелись  с  отягощенными
душами.
   Инна и Адам пошли в санаторий.
   Дорога лежала через поле.
   Солнце скатилось к горизонту, было огромное,  объемнокруглое,  устав-
шее. Инна подумала, что днем солнце бывает цвета пламени,  а  вечером  -
цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устает к концу дня, как человек  к
концу жизни.
   Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер,  метелки,  кашка,  и
каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчелам. Для молока и ме-
да. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны -  как
санитары леса, и мыши нужны - корм для мелких хищников. А для чего нужны
эти две молодые жизни - Коли и Васи? Один - уже в земле. Другой  хоть  и
жив, но тоже погиб, и если нет "иной жизни", о чем тоскливо беспокоилась
клоунеса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А  ведь  зачем-то
родились и жили. Могли бы давать тепло - ведь они истопники.
   Кто всем этим распоряжается? И почему "он" или "оно"  ТАК  распоряди-
лось...
   Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно.
   Инна остановилась и посмотрела на Адама. В ее глазах  стояла  затрав-
ленность.
   - Мне страшно, - сказала она. - Я боюсь...
   Ему захотелось обнять ее, но он не смел. Инна сама шагнула к  нему  и
уткнулась лицом в его лицо. От него изумительно ничем не пахло, как  ни-
чем не пахнет морозное утро или ствол дерева.
   Инна положила руки ему на плечи и прижала к себе, будто объединяя его
и себя в общую молекулу. Что такое водород или  кислород?  Газ.  Эфемер-
ность. Ничто. А вместе - это уже молекула воды. Качественно новое соеди-
нение.
   Инне хотелось перейти в качественно новое соединение, чтобы  не  было
так неустойчиво в этом мире под уставшим солнцем.
   Адам обнял ее руками, ставшими вдруг сильными. Они стояли  среди  де-
ревьев, ошеломленные близостью и однородностью. Кровь билась в них гулко
и одинаково. И вдруг совсем неожиданно и некстати в ее сознании  всплыло
лицо того, которого она любила. Он смотрел  на  нее,  усмехаясь  презри-
тельно и самолюбиво, как бы говорил: "Эх, ты..." - "Так тебе и надо",  -
мысленно ответила ему Инна и закрыла глаза.
   - Адам... - тихо позвала Инна.
   Он не отозвался.
   - Адам!
   Он, не просыпаясь, застонал от нежности.  Нежность  стояла  у  самого
горла.
   - Я не могу заснуть. Я не умею спать вдвоем.
   - А?
   Адам открыл глаза. В комнате было уже светло. Тень  от  рамы  крестом
лежала на стене.
   - Ты иди... Иди к себе, - попросила Инна.
   Он не мог встать. Но не мог и ослушаться. Она сказала:  иди.  Значит,
надо идти.
   Адам поднялся, стал натягивать на себя новый костюм, который был  ему
неудобен. Инна наблюдала сквозь полуприкрытые ресницы. Из окна лился се-
рый свет, Адам казался весь дымчато-серебристо-серый. У него были краси-
вые руки и движения, и по тому, как он застегивал пуговицы  на  рубашке,
просматривалось, что когда-то он был маленький и его любила  мама.  Инна
улыбнулась и поплыла в сон. Сквозь сон слышала, как хлопнула одна двер