- по-
думал я, - а как лететь, так мне одному".
   Я вспомнил, что в тяжелую минуту сомнений я не бросил очередь. А ког-
да я полетел - никто даже головы не поднял. А почему?  Потому  что  зонт
нужен всем, а я не нужен никому. И в самом деле: в сумку  меня  не  сло-
жишь, ни на что путное не обменяешь. Ни красоты от меня, ни пользы. Одни
неудобства. Меня надо кормить. Со мной надо разговаривать. Меня надо по-
нимать.
   Зонтик тем временем набирал высоту. Я испугался, что меня  может  вы-
нести на воздушную трассу, и тогда меня собьет самолет. Ударит винтом.
   Пролетая над девятиэтажным домом, я ухватился свободной рукой за  те-
левизионную антенну и, побарахтавшись в воздухе, встал на  крышу.  Нажал
на ручке зонтика выступ. Зонтик обмяк, уронил свой синий купол.
   Я повесил его на антенну, а сам сел на крышу и свесил ноги.
   Город хорошо просматривался сверху.
   И вдруг я обратил внимание, что очередь стала какойто другой. Сначала
я не мог сообразить: в чем дело. Но, вглядевшись, понял: люди и вещи по-
менялись местами. Вещи вытянулись в длинную очередь и выбирают себе  лю-
дей. А люди сидят в картонных коробках, в какие  пакуют  телевизоры,  и,
высунув головы, дышат свежим воздухом.
   - Мне, пожалуйста, шикарного очкарика, - попросила канадская  дублен-
ка.
   - Одну минуточку...
   Продавщица походила между коробками и привела с собой очкарика с  ви-
сячими усами.
   Дубленка протянула продавщице деньги, и они ушли.
   - Нам вот того толстого дядечку, - попросили американские джинсы.
   - Я не пойду. - Из коробки поднялся толстый дядечка в сатиновых шаро-
варах. - У меня пятьдесят шестой размер, а они - сорок четвертый.
   - Действительно, - согласилась продавщица. - Он вам велик...
   - Но мы же стояли, - возмутились джинсы. - Что же получается: мы  зря
стояли?
   Следом за джинсами маялся нейлоновый парик. А за ним  переминались  с
ноги на ногу зимние австрийские платформы.
   - Меня! - шептала платформам хорошенькая блондинка.
   - Меня! - поправляла усатая брюнетка и подскакивала в своей  коробоч-
ке.
   "А кто выберет меня, - думал я, рассматривая вещи. - Нужен ли  я  ко-
му?"
   И вдруг я увидел в очереди свое ратиновое пальто.  За  те  семнадцать
лет, что я его носил, оно приняло формы моего  тела:  так  же  ссутулены
плечи, так же оттянуты локти. Как оно постарело! В нескольких местах ра-
тин протерся до прозрачности марли. Изнутри на подкладке были дыры вели-
чиной с обеденную тарелку.
   Я посмотрел на свое пальто и понял: если я его не возьму, с ним никто
не пойдет. Так и будет стоять здесь, сунув потертые  рукава  в  потертые
карманы.
   На антенну села перелетная птичка. Сначала она выбросила вперед  нож-
ки, как шасси, а уж потом, почувствовав устойчивость, опустила крылышки.
   - Отдыхаешь? - спросила птичка.
   - А твое какое дело?
   - А я в Африку лечу, - не обиделась птичка. - Хочешь, полетим вместе.
   - А чего я там забыл?
   - Как хочешь... - снова не обиделась птичка.
   Она вздыбила крылышки, затрепетала ими, оторвала себя  от  антенны  и
полетела легко и витиевато, будто писала в воздухе свой автограф.
   Я огляделся по сторонам. На крыше было не прибрано. Валялись кирпичи,
битые стекла, какая-то строительная ветошь. Должно быть, строители,  по-
ложив последнюю плиту, забыли или не захотели за собой подмести.
   Я взял кирпич потяжелее, сунул его за пояс для увеличения веса. Потом
снял с антенны зонтик и раскрыл его над собой.
   Зонтик плавно смахнул меня с крыши и понес по наклонной к магазину.
   Я нашел пустую просторную коробку  и  сел  в  нее.  Стал  ждать  свое
пальто. На коробке была нарисована синяя рюмочка и написано: "Осторожно.
Верх. Не кантовать".


   ТАЙНА ЗЕМЛИ

   Елена Андреевна Журавлева, а за глаза "Косая Алена", проснулась утром
оттого, что ей все надоело.
   Проснувшись, она полежала некоторое время с открытыми глазами, укреп-
ляясь в своем ощущении. Укрепившись окончательно, решила, что есть смысл
оформить ощущения в слова, а слова высказать вслух. По телефону.
   Николаев позвонит в девять. Она снимет трубку и скажет: "Знаешь  что?
Я устала. Мне все надоело. Я больше ничего не хочу".
   Обычно он звонит ровно в девять. Это его время. Он звонит и говорит:
   - Привет.
   Она отвечает:
   - Привет.
   Он говорит:
   - Ну пока.
   Она отвечает:
   - Пока.
   И весь разговор. Всего четыре слова. По два с каждой  стороны.  "При-
вет" и "пока".
   Но это не так мало, как кажется на первый взгляд. На самом деле  этот
разговор гораздо длиннее, чем четыре слова. На самом деле он таков:
   - Я есть у тебя. Привет.
   - И я есть у тебя.
   - Но у меня дела. Я пойду к делам. Пока.
   - Я уважаю твои дела. Для настоящего мужчины дело важнее женщины.  Но
после всех дел ты придешь ко мне. Я подожду. Пока.
   Вот что значат всего четыре слова - по два с каждой стороны.
   Сегодня все будет иначе.
   Сегодня он скажет: "Привет".
   Она ответит: "Я устала. Мне все надоело. Я больше ничего не хочу".
   Он удивится: "Но почему?" Она скажет: "К чему вопросы..."
   Круглый будильник допотопной конструкции показывал девять часов  ноль
три минуты. Потом девять часов ноль четыре минуты.
   Через сорок шесть минут он показывал ровно десять.
   Николаев не звонил. Это было против всех правил и привычек. Это  было
так же, как если бы солнце встало на час позже или не взошло вообще.
   Алена глядела то на будильник, то на телефон  и  испытывала  какое-то
общее недоумение. Она боялась, что недоумение размоет ее планы и, вместо
того, чтобы сказать заготовленную фразу, она заорет в трубку:  "Ты  чего
не звонишь? Я стою, жду, как идиотка..."
   Хорошо было бы пойти на кухню, вскипятить чайник, но  Алена  боялась,
что шум падающей воды сожрет остальные звуки, и в том  числе  телефонный
звонок.
   Алена стояла над телефоном. Потом ей надоело стоять,  и  она  села  в
кресло.
   Время остановилось вокруг Алены. А может быть, это остановилась  сама
Алена, а время продолжало медленно обтекать ее босые ноги и нежное лицо.
   Алена была похожа на американскую актрису Одри Хепберн. Если бы  Одри
косила на правый глаз, то была бы просто копией Елены Андреевны Журавле-
вой, учительницы пения в начальных классах.
   Пение - предмет не обязательный, и на этом уроке дети,  как  правило,
самоутверждаются в глазах родного коллектива  и  в  собственных  глазах.
Сознательные ученики, в лице старосты и звеньевых, пытаются навести  по-
рядок, и очень часто это начинание перерастает в гражданскую войну: соз-
нательные бьют хулиганов и наоборот.
   В этих случаях Алена норовит спрятаться за  пианино,  потому  что  не
знает, к какой стороне примкнуть, и боится быть избитой обеими  сторона-
ми.
   Алена смотрела на телефон, но видела памятью свой урок в 4-м "А".
   Круглоглазый и круглоголовый Афанасьев прокукарекал два раза.  Просто
так, чтобы сообщить общий легкомысленный тон начавшемуся уроку. Староста
Звонарева - толстая, рано оформившаяся Звонарева - взяла свой портфель и
стукнула Афанасьева по круглому лицу. Афанасьев ударился затылком о  ра-
диатор парового отопления, и у него, как в мультфильме, прямо у всех  на
глазах, взросла высокая шишка. Это было со стороны Звонаревой явным пре-
вышением власти. В недрах класса, как в вулкане перед извержением, заур-
чал гул.
   Алена в первую секунду оцепенела от ужаса, а уже  во  вторую  секунду
громко и с патетикой закричала:
   - История знает две тайны смерти: смерть царевича  Дмитрия  и  смерть
композитора Моцарта!
   И первая и вторая смерти давно перестали быть тайной. А может, никог-
да и не были таковой. Известно, что царевич был убит людьми Годунова,  а
Моцарт умер своей смертью от туберкулеза. Но Алене необходимо  было  пе-
реключить внимание детей со Звонаревой на  коварство  Годунова,  на  чье
угодно коварство. И если для этого понадобилось выдумать еще одну тайну,
Алена выдумала бы ее сама и, не задумываясь, выдала за подлинное истори-
ческое событие.
   Класс забыл про Звонареву, Звонарева забыла про  Афанасьева,  а  Афа-
насьев забыл про свою шишку. Все разинули рты и слушали про завистливого
Сальери, беспечного солнечного Моцарта.
   На Моцарта и Сальери ушло двадцать минут.  Оставалось  еще  двадцать.
Надо было разучивать новую песню.
   В плане стояла детская песенка "Мы сидеть не станем дома".  Но  детям
не интересен учебный репертуар, который  не  обновляется  десятилетиями.
Дети поют то, что поют взрослые.
   Алена не рискнула отпускать их внимание и объявила популярную  песню:
"Зачем вы, девушки, красивых любите..."
   Продиктовала слова. С чувством сыграла вступление, и весь класс затя-
нул с суровым вдохновением: "Ромашки спрятались, поникли лютики..." Афа-
насьев выводил громче всех, напрягая, вытягивая шею. Слух у него был за-
мечательный.
   В соседнем девятом классе шла контрольная по алгебре.  Никто  не  мог
сосредоточиться на формулах. Все сидели, слушали и уносились  мыслями  в
неведомые дали.
   Учителя выглядывали из учительской. Им  тоже  хотелось  петь  хорошую
песню под хороший аккомпанемент.
   В один из дней Алена решила - не идти больше на поводу у  двенадцати-
летних людей, а взять их в ежовые рукавицы. Взять и  держать.  Именно  с
этим настроением Алена явилась на следующий урок,  сосредоточив  в  себе
всю волю, всю принципиальность и благородную свирепость. Но  дети  поче-
му-то все равно ее не боялись. Они сидели тихо, но смотрели скептически,
и когда Алена крикнула, кто-то засмеялся. Видимо, была  в  ней  какая-то
неубедительность, дряблая воля, которая сразу ощущается детьми и собака-
ми.
   Собаки кусались при первой же возможности. Дети не слушались. И Нико-
лаев тоже совершенно не слушался и не боялся, а относился к ее любви как
к необязательному предмету.
   Будильник показывал без четверти одиннадцать.  Хотелось  есть.  Алена
вспомнила, как он вчера уходил. Она смотрела в его лицо,  а  он  куда-то
вверх. У него были желтоватые белки и острое, очень неприятное выражение
лица.
   Алена подошла к телефону и набрала номер Николаева. В конце концов  -
почему она ждет его звонка? Ведь можно же позвонить самой.  Позвонить  и
все сказать.
   В трубке запел скорбный длинный гудок. Сначала один.
   За ним другой. Эти гудки шли из его кабинета. Там стоял  его  стол  и
было его жизненное пространство - семь квадратных метров, выделенных  из
общего жизненного пространства.
   Трубку долго не снимали. Алена ждала и видела его лицо.
   - Вас слушают,  -  неожиданно  отозвался  незнакомый  голос.  Видимо,
кто-то посторонний вошел в его кабинет.
   - Можно Николаева? - спросила Алена, удивляясь чужому голосу.
   - Он на совещании у директора. Что ему передать?
   - Ничего не надо. Спасибо.
   Можно, конечно, передать через постороннего человека: "Я устала.  Мне
надоело. Я больше ничего не хочу". Но честно ли это будет по отношению к
их прежней любви?
   Всегда бывают интересны  начала  отношений  и  безразличны  концы.  И
все-таки  их  история  заслуживает  другого  конца.  Надо  уважать  свое
чувство, пусть даже ушедшее.
   Нельзя передавать главные слова через третьих лиц.
   Надо сказать самой. И не по телефону, а лично. Прийти к нему на рабо-
ту красивой и независимой. Еще более красивой и более независимой, чем в
начале любви.
   Прийти и все сказать. А потом повернуться и уйти. И, как поется в ка-
кой-то новой песне, он сможет окликнуть. Но не сможет вернуть.
   Учреждение, в котором работал Николаев,  называлось:  НИИФЗ  -  Науч-
но-исследовательский институт физики Земли. В  нем  работали  младшие  и
старшие научные сотрудники, писали кандидатские и  докторские  диссерта-
ции.
   Смысл их деятельности состоял в том, чтобы вырвать у Земли  еще  одну
тайну, такую же, к примеру, как электричество. А через десятки лет будет
невозможно представить себе жизнь без того открытия, которое готовит се-
годня НИИФЗ.
   Трудно сказать, что это будет. Может быть, откроют новый закон време-
ни. Можно будет планировать время, и каждый человек сможет назначить се-
бе любую продолжительность жизни. Либо по сорок -  пятьдесят  лет  оста-
ваться в одном возрасте - в том, в котором ему больше всего нравится.
   Но на сегодняшний день институт никак не мог отнять у Земли ее  глав-
ную тайну и только копил всевозможные материалы на всевозможные темы,  а
сотрудники оформляли все это в диссертации. Должен был явиться  гений  и
все осмыслить. Свести хаос в одну определенную идею. Но  гения  пока  не
было. То ли он еще не родился. То ли родился, но еще не подрос. А может,
подрос, и окончил институт, и уже стоит в отделе кадров, чтобы  наняться
на работу. А может, он уже давно работает в  родном  коллективе,  но  не
проявляет инициативы, а директор созвал совещание, чтобы выделить  гения
из своей среды.
   А может, это Николаев? Хотя мало вероятно. Для Николаева наука -  это
повод для самоутверждения в глазах других людей. То же самое, что  уроки
пения для Афанасьева. Афанасьев может спеть лучше всех в  классе  только
для того, чтобы все развели руками и сказали: "Надо же..." А просто  так
петь ради искусства - ему не интересно. Ему интереснее покукарекать.
   У Алены есть знакомый Вова - сосед четырех лет Алена при встрече при-
саживается перед ним на корточки, гладит его по волосам и приговаривает:
"Вова умный, Вова красивый, Вова лучше всех". А Вова смотрит ей в  самые
зрачки и не мигает. И даже реснички не дрогнут. Если же ему  вдруг  ска-
зать: "Вова плохой", он тут же  поверит,  тут  же  обидится  и  зарыдает
горькими слезами.
   Примерно те же взаимоотношения у нее с Николаевым: Алена  гладит  его
по лицу и говорит: "Ты - мой любимый. Ты единственный. Ты - лучше всех".
Николаев тоже смотрит ей в глаза, и на его лице  -  выражение  глубокого
внимания.
   Алена была искренна в те минуты. Но если бы она пустилась  на  прямую
грубую лесть, Николаев не заметил бы подмены.
   Эта потребность в подтверждении происходила от неуверенности в  себе.
При внешнем комплексе превосходства, он все же ощущал комплекс  неполно-
ценности. Он себе не доверял. И уверенность Алены была ему просто  необ-
ходима для удельного веса. Чтобы не всплыть на воде. Чтобы  не  взлететь
от ветра с поверхности земли.
   Было начало третьего.
   Совещание у директора все еще продолжалось. Перед его  дверью  сидела
воспитанная секретарша - женщина с остановившимся  возрастом.  Ей  можно
было дать тридцать, и сорок, и пятьдесят.
   Секретарша с тщательно скрываемым неодобрением посмотрела на Алену  и
спросила:
   - Что вы хотите?
   - Мне нужен Николаев, - ответила Алена и села в независимой позе, за-
кинув ногу на ногу.
   Алена боялась, что Николаев после совещания может сразу уйти, не заг-
лянув в кабинет. Тогда придется приезжать в другой  день.  А  ей  удобна
только среда, когда в школе нет пения. Три выходных дня  в  неделю  плюс
три месяца летних каникул, не считая весенних и зимних, входили в  преи-
мущества ее неблагодарной, малооплачиваемой специальности.
   В приемную то и дело заглядывали научные сотрудники и сотрудницы.
   Алена делила всех людей на мужчин и женщин. Женщин она делила на тех,
кто с бровями и без бровей.
   Последняя мода советовала женщинам щипать брови и тем самым открывать
глаза. Открытый глаз лучше виден окружающим и больше видит вокруг  себя,
чем тот, что занавешен широкими бровями. И даже если  женщина,  торопясь
по делам, проскочит мимо своего счастья, то счастье само увидит ее глаза
и придержит за локоть.
   Мужчин Алена тоже делила на две группы.
   Первая - с открытым поиском. Они открыто ищут свое  счастье  и  смысл
жизни. Им интересны и тайны Земли, и тайны любви. Как правило, эти  муж-
чины не находят ни того, ни другого. Чтобы  найти  что-то  одно,  нельзя
отвлекаться на другое. Но есть и такие, которые успевают и преуспевают и
тут и там. Именно их пытаются выделить из общей массы девушки с выщипан-
ными бровями.
   Вторая категория мужчин - без поиска. То ли они все для  себя  нашли,
то ли ничего и не искали. Эти, как правило, не исповедуют никакой  моды.
Их не интересует свое внешнее решение.
   В приемную заглядывали женщины с бровями и мужчины без поиска. Они  с
некоторым удивлением взглядывали на Алену, а потом на секретаршу, как бы
спрашивая: "А это что?" Именно не "кто", а "что".
   Алена выглядела так, будто явилась не в научно-исследовательский инс-
титут в рабочее время, а в ночной бар, который бывает  открыт  во  время
кинофестивалей. На ней были черные атласные брюки-юбка и серебряная май-
ка, под которой отчасти угадывалось, а отчасти просматривалось ее  моло-
дое нежное тело.
   Она явилась из вечера, а это был день. Она явилась  из  праздника,  а
были будни. И еще она подозревала, что, с точки зрения окружающих,  яви-
лась не из высокого праздника, а из бездумья и шабаша, на который  ходят
ведьмы и черти. И не всякий туда пойдет.
   В какую-то минуту Алене захотелось подняться и уйти, но в этот момент
растворилась дверь и из кабинета директора вышли люди. Почти все они бы-
ли без поиска либо с тщательно скрываемым поиском.
   В середине мини-толпы шел грузный человек с чуть просторными  и  чуть
приспущенными штанами.
   Алена была убеждена, что люди произошли не поголовно  от  обезьян,  а
каждый от своего зверя. Алена - от кошки. Николаев - конь, но  не  круп-
ный, а пони. Возможно, и осел. Этот, в  середине  толпы,  происходил  от
льва. У него было тяжелое царственное лицо. Каждая черта в нем была  тя-
жела и значительна. Алена догадалась, что это директор. Директор молчал,
но внимание всех людей было направлено в его сторону, как стрелка компа-
са к северу.
   Какой-то человек что-то говорил Директору, суетясь словами и  интона-
цией. Директор слушал, и по его лицу было заметно, что ему это не  инте-
ресно. У Директора было такое выражение, будто ему тоже все надоело.  Но
не сегодня, как Алене, а лет двадцать назад. И с тех  пор  каждый  день.
Это было застарелое хроническое "надоело".
   Что ему надоело? Работа? Нет. Он, похоже, любил и понимал свое  дело.
Мужчине дело не надоедает.
   Жизнь? Нет. После пятидесяти люди понимают и ценят жизнь.
   Может быть, он мучает женщину и мучается сам? А может быть, он  мучит
двух женщин и мучится вдвойне.
   Директор слушал человека, который что-то  пришептывал  и  приплевывал
ему на ухо - доказывал, что он тот самый гений, которого ищут - ищут, не
найдут. Директор, должно быть, слышал это не раз. Ему хотелось  сказать:
"Да замолчите вы, надоело". Но перебивать было неудобно. Он слушал  тер-
пеливо, и глаза его были свинцовые...
   Алена поднялась со стула. Переходила глазами от одной головы  к  дру-
гой. Николаева не было. Она сначала почувствовала, что его нет, а  потом
уж увидела, что его действительно нет. Пропустить его она не могла. Зна-
чит его нет и не было.
   Алена протиснулась к директору и спросила:
   - А где Николаев?
   Директор посмотрел на Алену, будто она была  движущийся  предмет.  Не
"кто", а "что".
   - Какой Николаев? - не понял Директор.
   - Из отдела технической информации, - подсказали за спиной.
   - А... Николаев, - вспомнил Директор. - А в самом деле, где Николаев?
Почему его нет?
   - Может, забыл? - предположил тот, что нашептывал.
   - Ну, нет... - сказал другой.
   - Почему же нет? - оживился Директор. - Вполне мог и забыть.  Молодой
человек, а никакой ответственности. Никакого тщеславия?
   - На себя лучше посмотрите, - обиделась Алена.
   - В каком смысле? - Директор посмотрел на Алену. В его глазах обозна-
чилось любопытство.
   - Он схему три месяца чертил, а вы ее потеряли.
   - Какую схему?
   - Ну не схему... Чертеж... Он с утра до вечера над ним сидел,  только
про него и говорил. Всю голову своим чертежом заморочил. А вы потеряли.
   - Я?
   - Ну, не вы. Кто-то из ваших. Тоже начальник.
   - Как же так?
   - А я откуда знаю? Наверное, положил куда-то, а куда - забыл.  Может,
в такси оставил, пьяный был...