отрел пиджак. На нем горе-
ли размытые, почти черные пятна, похожие очертаниями на контуры Каспийс-
кого моря.
   - Все равно видно, - огорчился Никитин.
   - Не высохло еще, - успокоил Федя. - Высохнет, ни фига не  будет  за-
метно.
   - Знаете что, Федя, а может быть, вы отнесете? - попросил Никитин.  -
А то мне как-то... Вы скажите, что я заболел. А это  обязательно  высох-
нет. И поблагодарите. А? - Лицо Никитина приняло мучительное выражение.
   - Давай, - легко согласился Федя. - А куда нести?
   - Третий этаж, возле лифта. Справа.
   Федя взял пиджак и пошел в подъезд.
   Лифт не работал, и Федя отправился пешком. Он шел и считал лестничные
пролеты за этажи. Третьим этажом у него оказался второй.
   Федя позвонил в дверь возле лифта. Открыла бабушка  в  платочке,  ма-
ленькая и уютная, похожая на лесного человечка.
   - Академик дома? - спросил Федя.
   - Какой академик? - не поняла бабушка.
   - Ну, мужик твой.
   - Нету.
   - На. Держи. - Федя протянул пиджак. - Женька прислал.
   - Ча во это?
   - "Чаво", - передразнил Федя. - Слепая, что ли? Пинжак. Высохнет,  ни
фига не будет заметно. Премного благодарны. - Федя сунул ей в руки  пид-
жак. - А Женька гриппом заболел. На больничном сидит. Так что спасибо...
   Никитин стоял на том же самом месте, где он только  что  расстался  с
Федей, и смотрел на Наташино окно.  Окно  светилось  золотисто-оранжевым
светом, как спелая виноградина на солнце, и казалось, что там течет сов-
сем другая жизнь - чистая, невинная, исполненная высокого смысла.  Ники-
тин смотрел на окно и испытывал острое чувство - торжественное и щемящее
одновременно. Он никогда прежде не знал в себе такого чувства. Правда, и
таким пьяным он тоже никогда не был.
   Появился Федя.
   - Все! - с удовлетворением сказал он. - Отдал!
   - А он чего?
   - А его нету. Я его бабе отдал. Ну и дуру же он себе нашел! А где бу-
тылка? Выпил?
   - Ну что вы! Вот она, - бутылка стояла на асфальте возле ног  Никити-
на. - А вон Наташа!
   Никитин показал на окно. Федя из вежливости посмотрел по  направлению
пальца.
   - Слушай, а может, Нюрку позовем? - обрадовано предложил Федя. -  По-
сидим, попоем, твоя поиграет, а моя попоет.
   - Давайте в следующий раз. А сейчас... вы понимаете...
   Я с Наташей не совсем знаком и приведу с собой  еще  двух  совершенно
посторонних людей. Это неудобно...
   - Можно и без Нюрки, - не обиделся Федя.
   - Нет, Федя. Все равно неудобно, - мягко и настойчиво возразил  Ники-
тин. - Большое вам спасибо за все. До свидания.
   Никитин повернулся и пошел.
   - Жень, постой! - Федя подбежал к нему и стал на его пути.
   Никитин остановился.
   - Жень, я тебе друг?
   - Друг.
   - Так вот, слушай меня. Не ходи. Она тебя обженит. Вот зуб даю -  об-
женит.
   - И очень хорошо.
   - Женя! - Федя приложил руку к  сердцу.  -  Я  старше  тебя,  у  меня
опыт... Я уже про эту бабу все понял. Я тебе все  про  твою  жизнь  могу
рассказать; ты с работы вернешься, устал как черт, так она тебя домой не
пустит. Приведешь товарища, сядешь поговорить, так она нос воротит!  Де-
тей от тебя будет прятать, будто ты Гитлер... А еще я тебе скажу: она на
тебя в прокуратуру на принудлечение подаст. Не ходи, Женя! Мой тебе  со-
вет - не ходи!
   - Она не такая, - возразил Никитин. - Она нам обрадуется.  Мы  сейчас
придем и скажем: "Здравствуйте, нам без вас одиноко". Она скажет: "А мне
без вас". Мы скажем: "А мы вам духи принесли. Подарок из Франции".
   - Фига мы ей принесем, - отредактировал Федя. - Духи-то в пинжаке ос-
тались. Ты же их в пинжак засунул. На сей раз Федя звонил в квартиру Гу-
саковых, и на сей раз ему отворила Изабелла  -  в  вельветовых  брючках.
Изабелла серьезно отличалась от бабушки в платочке, она текла  в  совер-
шенно другом возрастном коридоре и совершенно другого хотела  от  жизни.
Но Федя не заметил никакой разницы.
   - Опять я, - сказал он. - Там в пинжаке Женька духи  забыл.  Принеси,
пожалуйста.
   - Какие духи? Какой Женька? - Изабелла с недоумением глядела на Федю.
   - Ну, который гриппом заболел. Я ж тебе говорил.  Давай  неси,  пожа-
луйста. А то нас там баба ждет.
   - Ничего не понимаю, - созналась Изабелла. - Я вас первый раз вижу.
   - Может, скажешь, что я тебе пинжак не давал?
   - Не давали.
   - Ясно, - мрачно сказал Федя, повернулся и побежал вниз по лестнице.
   Изабелла пожала плечом, закрыла дверь и прошла в комнату.
   Гусаков сидел за столом и печатал на иностранной машинке.
   - Кто там? - спросил он, не отрываясь от дела.
   - То ли пьяный, то ли ненормальный.
   В дверь снова позвонили.
   - Опять, - сказала Изабелла. - Иди сам открывай. Я его боюсь.
   Гусаков снял очки, положил их на стол и неторопливо  пошел  навстречу
незваному гостю.
   Отворил дверь.
   В дверях стоял Никитин, всклокоченный и без пиджака.
   Галстук был круто сдвинут набок, рубашка вылезла из штанов. Из-за его
плеча выглядывал плюгавый мужичок, были видны только его  кепка  и  один
глаз.
   - Женя? - удивился Гусаков.
   - А говорила: нет дома, - уличил Федя Изабеллу. - Все время врет.
   - У меня к вам серьезный разговор. Разрешите? - спросил Никитин.
   - Ну... вообще-то я занят.
   - Мы на секундочку, - пообещал Никитин. - Пошли, Федя!
   Все вошли в комнату.
   Диковинные ключи не произвели на Федю никакого впечатления.
   - Ну, так слушаю вас, - сказал Гусаков,  садясь  в  глубокое  кожаное
кресло.
   - Товарищ академик, - начал Федя, - я вашей супруге отдал пинжак, вот
он свидетель, - показал на Никитина. - А она говорит, что я ей ничего не
отдавал.
   - Не понял, - Гусаков нахмурился. - Какой пиджак?
   - Ваш, ваш, Валерий Феликсович! - вмешался Никитин. - Замшевый.  Тот,
что вы мне дали. Там в кармане мы забыли духи, а нам  сейчас  без  духов
нельзя.
   - Господи! Ну какой пиджак! Какие духи! - возмутилась Изабелла. - Что
ты их слушаешь? Неужели ты не видишь, что они оба пьяны в зюзю.
   - Видал? - в свою очередь, возмутился Федя. - Значит,  я,  по-твоему,
пинжак этот себе взял? А куда я его дел?
   Съел? В карман положил?
   Федя вывернул карман. Оттуда вылетел полтинник, который Федя  выручил
за стакан.
   Федя нагнулся, стал искать деньги.
   - Подними ногу! - велел он Гусакову.
   - Зачем?
   - Жень! Скажи ему, чтоб поднял! Он на деньги наступил.
   - Вот ваши деньги! - Изабелла подобрала с  пола  монету  и  брезгливо
швырнула Феде.
   - Тоже зажать хотели, - заподозрил Федя, пряча  полтинник  обратно  в
карман.
   - А ну-ка давай убирайся отсюда! - велел Гусаков Феде. - Не то я сей-
час милицию вызову!
   - Вызывай! Давай разберемся! - самолюбиво согласился Федя.  Обернулся
к Никитину. - Видал? Дело шьют!
   - Валерий Феликсович! Изабелла Петровна! - строго сказал  Никитин.  -
Вы меня извините, конечно, но вы оскорбляете достоинство человека.  Дос-
тоинство моего друга. И я протестую!
   - Женя! Иди домой и проспись! А завтра поговорим, - посоветовал Гуса-
ков.
   - Валерий Феликсович! Когда мне спать и где мне спать - это мое  лич-
ное дело. И если ты мой начальник, то это не дает тебе право вмешиваться
в мою личную жизнь.
   Понятно, Валя?
   - Так я сейчас вышвырну вас обоих! - Гусаков встал.
   - А вот они! - беспечно заметил Федя  и  ткнул  пальцем  в  раскрытую
дверь. - Ну-ка иди сюда, - он поманил Изабеллу.
   Изабелла, растерявшись, пошла за Федей, Гусаков за женой, Никитин  за
Гусаковым. Все вошли в спальню.
   На трюмо среди косметики стояла изумрудная коробочка "Клема".
   - Наша? - спросил Федя.
   - Наша, - опознал Никитин.
   - А говорила "не брала", бесстыжие твои глаза! - упрекнул Федя,  отк-
рывая коробочку. Флакон был начат. - О! Отпила  уже.  Ну  ничего.  Водой
дольем. Пошли!
   Федя конфисковал духи и пошел из дома Гусаковых. В дверях он обернул-
ся и сказал Изабелле с беззлобной укоризной:
   - Старуха уже, а врешь как сивый мерин.
   - До свидания, - великодушно попрощался Никитин.
   Они вышли и закрыли за собой дверь.
   Гусаковы стояли некоторое время в растерянности и  просто  не  знали,
как себя вести.
   - Так... - проговорил Гусаков. - Что ты на это скажешь?
   - Все нормально, - спокойно проговорила Изабелла.
   - Что именно ты считаешь нормальным? - не понял Гусаков.
   - Никогда не надо делать добрые дела. Еще ни одно доброе дело не  ос-
талось безнаказанным.
   Друзья вышли из подъезда и решительно зашагали к дому напротив.
   - Жлоб он и есть, - подтвердил Федя свои предположения.
   - Ничего, завтра я с ним поговорю, - пообещал Никитин и вдруг на ров-
ном месте всем телом грохнулся в лужу. И в это же самое время  испуганно
завизжала маленькая косматая собачонка. Дело в том, что Никитин запутал-
ся в поводке, невидимом в глубоких сумерках.
   - Смотреть надо, - строго сказал хозяин, обидевшись за собаку. - Пой-
дем, Джек!
   Джек затрусил за хозяином, потом оглянулся.
   - Мяу, - сказал Никитин Джеку.
   Джек ничего не понял и с удивлением посмотрел на своего хозяина.
   Хозяин недоуменно пожал плечами.
   Никитин поднялся и провел рукой по рубашке, пытаясь стереть грязь.
   - Упал... - растерянно сказал он. - А как же я теперь пойду?
   - Замыть надо, - посоветовал Федя. Пойдем к Витьку! Он  тут  рядом  в
котельной работает.
   Наташа стояла и смотрела в окно напротив. Окно  было  темным.  Наташе
казалось, будто в ней самой тоже выключили свет.
   Сосед напротив не пришел, как она полагала, потому  что  отвлекся  на
более высокую идею и забыл про такое незначительное событие, как Наташа.
   Сосед напротив, как ей казалось, был молодой Циолковский или  молодой
Ломоносов, только без парика с косичкой и тощий. Он,  наверное,  изобрел
ракету или готовил открытие, которое со временем должно было перевернуть
все человеческие возможности. Но это со временем.
   А сейчас он был молод, жил в однокомнатной квартире, пил по утрам мо-
локо из пакета, а по вечерам сидел, подпершись, и смотрел на звезды.
   Все знакомые молодые люди, которых она встречала, и знакомые ее  зна-
комых были направлены на какие-то разовые радости. Они пили водку, неза-
мысловато веселились и, казалось, не думали о том, что  будет  завтра  и
послезавтра. Их жизнь не была освещена перспективой  дела,  перспективой
любви. День прошел - и ладно.
   Наташа этого не понимала. Она постоянно к чему-то  готовилась:  то  к
вступительным экзаменам, то к выпускным. Сейчас она готовилась к конкур-
су, и от этого зависела вся ее будущая жизнь. Во всяком случае, половина
ее будущей жизни. А другая половина зависела не от нее, и это было очень
тревожно.
   Наташа подошла к телефону. Набрала "100". Равнодушный  женский  голос
проговорил: "Двенадцать часов.
   Ровно". Этот голос был совершенно равнодушен ко второй половине Ната-
шиной жизни.
   Она вздохнула, подошла к дивану и сняла с него поролоновые подушки. И
в этот момент раздался долгий, торжествующий звонок в дверь.
   Наташа вздрогнула. Торопливо поставила подушки на место и побежала  в
прихожую.
   Отворила дверь.
   Перед ней стояли трое: Никитин, Федя и Витек, друг Феди из котельной.
   - Ребята! А вот это есть Наташа, громко представил Никитин.
   - Очень приятно. Витек, - друг Феди степенно протянул руку.
   Надо отметить, что Витьку было лет под шестьдесят.
   - Федя, - познакомился Федя.
   - Пошли, ребята! - пригласил Никитин и первым пошел в квартиру. - На-
таша! А где тут у нас кухня?
   Наташа стояла в прихожей и с недоумением оглядывала пришельцев.
   Никитин сам набрел на кухню, подошел к раковине, открутил кран. Потом
подставил под кран "Клема", налил туда воды. Закрыл крышку. Отнес  Ната-
ше.
   - Это вам! - галантно преподнес Никитин. - Подарок из Франции.
   Наташа растерянно взяла подношение.
   - Проходите, - пригласил ее Федя.
   Наташа прошла в свою комнату.
   Мужчины уселись за стол. Федя поставил бутылку и кильки. Витек  выта-
щил нож и стал открывать консервы.
   - Наташенька, рюмочки, пожалуйста! - семейным голосом попросил  Ники-
тин.
   Наташа стала доставать из серванта хрусталь.
   - Маленькие, - недовольно заметил Федя. - Чашки давай.
   Наташа поставила на стол рюмки и чашки.
   - Садись! - велел ей Никитин.
   Наташа присела на краешек стула.
   - Ты любишь кильки? - спросил Никитин.
   Наташа неуверенно кивнула.
   - Видишь? - Никитин  обернулся  к  Феде.  -  А  ты  говорил  "икра...
брильянты...". Друзья, - он поднял чашку.
   - Я хочу выпить за Наташу! Этот человек никогда не будет  прятать  от
меня моих детей и воротить нос от моих друзей!
   Мужчины дружно выпили.
   - Разлилось! - с удовольствием отметил Федя. - Наташ, сыграй  что-ни-
будь!
   - Вот эту... - предложил Витек и сам запел: - "Все друзья смеются на-
до мною, разлучить хотят меня с тобою, ради счастья своего,  возле  дома
твоего целый день, родная, ошиваюсь..."
   - Люблю музыку! - растрогался Федя. - Сыграй, Наташка! Сыграй!
   - Протестую! - заявил Никитин. - Наташенька! Не подходи к арфе! Я те-
бя к ней ревную! Я ее разобью! Выкину в окно! Лучше вы, ребята,  спойте,
а мы потанцуем.
   Федя и Витек глубоко вздохнули и закричали песню, трогавшую их  души:
"Для тебя теперь пойду учиться, стану я районным фельшерицем, будь же ты
уверена в искренней любви моей, жизнь моя заглублена тобою..."
   Никитин поднялся и галантно склонился перед Наташей:
   - Разрешите...
   Светило солнышко. За окном пели птички. Чуть  колыхались  под  легким
ветерком тюлевые занавески.
   Никитин открыл глаза. Увидел и солнышко, и занавески, и голую  ступню
перед собой. Сбоку, к щиколотке, был  привязан  номерок.  Это  была  его
собственная нога.
   Никитин сел. Потряс головой. Увидел против себя еще одну ногу с номе-
ром. Она принадлежала Феде. Кроме них, в комнате было еще  человек  две-
надцать, и все с номерками.
   - Где я? - тихо спросил Никитин.
   - В санатории, - хмуро отозвался Федя, с неодобрением глядя на  Ники-
тина.
   - В каком санатории?
   - В вытрезвителе. Слепой, что ли...
   Федя был явно чем-то недоволен. Никитин узнавал его с трудом. Он поч-
ти не запомнил Федю и сейчас воспринимал его как незнакомого человека. И
было непонятно, почему этот незнакомец так невежлив.
   - А зачем? - спросил Никитин.
   - А затем! - огрызнулся Федя. - На фига ты арфу в окно выкидывал! Это
ж тебе не балалайка! Она десять тыщ стоит!
   - Кто выкидывал? Я?
   - А кто ж? Я, что ли... Теперь мне на работу напишут.
   Общественность прорабатывать будет. Имя трепать! Не умеешь пить,  так
не пей! От! Не люблю я таких людей! Не уважаю!
   Прошел год.
   У Никитина с Наташей родился мальчик, и в этой связи к  ним  приехала
жить теща.
   Никитины обменяли две своих однокомнатных квартиры на  одну  трехком-
натную и поселились в Наташином доме, двумя этажами выше.
   Арфу починили, но играть было некогда. Ее разобрали и сунули на  ант-
ресоли.
   Мальчик рос кудрявым и толстеньким, как амурчик. Теща оказалась тихая
и услужливая.
   Никитина повысили, он получил место Кошелева, и вокруг него даже  об-
разовались свои подхалимы. Все складывалось замечательно - куда лучше. С
прежним не сравнишь. Но время от времени, когда все ложились спать,  Ни-
китин выходил на кухню и оттуда глядел на свое окно. В его прежнюю квар-
тиру переселился фотограф-любитель. Все стены были завешены  фотография-
ми, а на полу сохли свежие снимки. Некуда ногу поставить. Возле окна  на
столе стоял увеличитель, в нем горел красный свет.
   Никитин садился на табуретку, клал руки на подоконник, голову на руки
и подолгу, не отрываясь, смотрел на теплый красный огонек,  который  ми-
гал, как маленький маяк в ночи.
   Входила Наташа и спрашивала:
   - Ты чего?
   Никитин вздрагивал и отвечал:
   - Ничего. Просто так.
   И в самом деле: ничего. Просто так.


   КОШКА НА ДОРОГЕ

   На завтрак давали: сосиски с тушеной капустой, пшенную кашу,  пончики
с повидлом, кофе с молоком и кусочек масла на  блюдце.  Официантка  Лида
составила с подноса все сразу, чтобы не заставлять ждать. Ласково  улыб-
нулась и ушла.
   Климов оглядел тарелки и оценил ситуацию: перед ним  на  столе  стоял
его дневной рацион. Кашу следовало бы съесть утром, сосиски с капустой -
днем, а пончики - вечером. И этого вполне достаточно сорокалетнему чело-
веку с избыточным весом, ведущему малоподвижный образ жизни. Но у Климо-
ва с детства установилась привычка - раз плачено,  надо  есть.  Привычка
осталась от голодного послевоенного детства, от нужды в семье, когда ед-
ва сводились концы с концами. Но детство и нужда давно кончились. Климов
пребывал в среднем возрасте и полном достатке. От возраста и достатка он
располнел и когда надевал модные вельветовые джинсы, то приходилось под-
тягивать живот, и только после этого застегивать "молнию".  Живот  полу-
чался плоский, но зато выпирал желудок, пуговицы на рубашке едва  сходи-
лись, и получалось, что рубашка была плотно набита Климовым.
   Отправляясь в санаторий, Климов поклялся себе, что будет худеть - ма-
ло есть и много двигаться. И сейчас, поглощая пончик, он испытывал  про-
тиворечивые чувства: с одной стороны - неужели у него, мужчины с высоким
интеллектом, публикующего научные статьи в научных журналах, не  хватает
силы воли отодвинуть пончик? Встать и уйти. А с другой стороны - что та-
кое пончик? Сначала люди сеют хлеб. Это называется посевная. Потом  люди
убирают хлеб. Это называется уборочная.  Потом  свозят  зерно  на  муко-
мольный завод и там производят муку. Но это полдела. Люди собирают ябло-
ки, круглый плод земли и солнца, грузят их в ящики и везут на консервный
завод, где из яблок делают повидло и сортируют его в банки. Далее мука и
повидло попадают к повару, и он все сегодняшнее утро лепил пончики с по-
видлом и кипятил их в растительном масле. Если разобраться, какое огром-
ное количество труда, и стоит ли пренебречь этим? И ради  чего?  Ну  что
изменится, если Климов, скажем, похудеет за срок на три килограмма?  Ни-
чего не изменится. Это будет тот же самый Климов, только без трех килог-
раммов. Никто даже не заметит. А если даже  кто-то  заметит  и  спросит:
"Толя, ты что похудел"?" - а он ответит: "Да, я был на диете, не ел муч-
ного и сладкого". Вот и все. Стоит ли затрачивать такое  огромное  коли-
чество труда во имя одной реплики одного полудурка. Или даже  уважаемого
человека.
   Пока Климов ел и размышлял, в столовую вошли его соседи по столу. Со-
седка справа была деликатная старушка, похожая на засушенного кузнечика.
Говорили, что в прошлом это была важная персона, не то знаменитая  бале-
рина, не то жена какого-то крупного мыслителя. А может  быть,  и  то,  и
другое. И балерина, и жена. Но старушка сама ничего не  рассказывала,  а
Климов не спрашивал. Его не интересовала чужая жизнь, если она не  могла
иметь к нему отношения. Старушка о себе ничего  не  рассказывала,  хотя,
может быть, ей и хотелось бы рассказать.
   Напротив и слева сидели Олег и Лена. Они  были  счастливы  и  поэтому
всегда опаздывали и к завтраку, и к обеду, и к ужину. Олег был здоровен-
ный, как бурый медведь, и такой же сутулый. У него была манера постоянно
острить и разговаривать форсированным звуком, как волк из  "Ну  погоди".
И, глядя на Олега, Климов спрашивал себя: неужели так трудно заинтересо-
вать просто собой? Неужели, для того чтобы вызвать к себе интерес,  надо
говорить не своим голосом? Разве недостаточно быть только  тем,  что  ты
есть? А может быть, Климов просто завидовал, но не отдавал себе отчета.
   Лена была молодая, но не первой, а, пожалуй, второй молодостью, когда
все, что должно было расцвести, - расцвело, а кое-что даже чуть-чуть по-
вяло. Это было не майское, а июльское цветение красоты. На  ее  открытой
шее висели бусы, цепи и цепочки. Вообще это было некрасиво,  но  на  ней
красиво. Лицо ее чуть поблескивало от крема. Было видно, что она бережет
кожу, а на Климова, скажем, ей плевать с высокой колокольни. И, глядя на
ее лицо без косметики, Климов представлял себе, что она - его жена и они