дадут на сторону ни грамма любви.
   Мама грела губами его  лицо.  Ее  любовь  перетекала  в  Дюка,  и  он
чувствовал себя защищенным, как зверек в норке возле теплого материнско-
го живота.
   - Ну что? - настаивала мама.
   - А ты никому не скажешь?
   - Нет. Никому.
   - Поклянись.
   - Клянусь.
   - Чем?
   - А я не знаю, чем клянутся?
   - Поклянись моим здоровьем, - предложил Дюк.
   - Еще чего... - не согласилась мама.
   - Тогда я тебе ничего не скажу.
   - Не говори, - согласилась мама, и это было обиднее всего. Он не ожи-
дал такого хода с маминой стороны.
   Потребность рассказать распирала его изнутри, и он почувствовал,  что
лопнет, если не расскажет. Дюк полежал еще несколько секунд, потом  стал
рассказывать - с самого начала, с того классного часа, до самого конца -
совершения государственного преступления.
   Но мама почему-то не испугалась.
   - Идиотка, - сказала она раздумчиво.
   - Кто? - не понял Дюк.
   - Твоя Нина Георгиевна, кто же еще? Кто  это  воспитывает  унижением?
Хочешь, я ей скажу?
   - Что? - испугался Дюк.
   - Что она идиотка?
   - Да ты что! У меня и так общий балл по аттестату будет три и три де-
сятых. Куда я с ним поступлю?
   - Хочешь, я тебя в другую школу переведу?
   - Мама! Я тебя умоляю! Если ты будешь грубо вмешиваться, я ничего  не
буду тебе рассказывать, - расстроился Дюк.
   - Хорошо, - пообещала мама. - Я не буду грубо вмешиваться.
   Дюк лежал в теплой, уютной темноте и думал о том, что другая школа  -
это другие друзья. Другие враги. А он хотел, чтобы друзья и  даже  враги
были прежними. Он к ним привык. Он в них вложился, в конце концов.  Машу
Архангельскую он сделал счастливой. Марееву - стройной. Тете Зине  выра-
зил свой протест. Лариске обеспечил летний отдых в Прибалтике с садом  и
огородом.
   - Знаешь, в чем твоя ошибка? - спросила мама. - В том, что ты  живешь
не своей жизнью. Ты ведь не талисман.
   - Не известно, - слабо возразил Дюк.
   - Известно, известно, - мама поцеловала его, как бы скрашивая развен-
чание нежностью. - Ты не талисман. А живешь как талисман. Значит, ты жи-
вешь не своей жизнью. Поэтому ты воруешь, врешь, блюешь и воешь.
   Дюк внимательно слушал и даже дышать старался потише.
   - Знаешь, почему я развелась с твоим отцом? Он хотел,  чтобы  я  жила
его жизнью. А я не могла. И ты не можешь.
   - А это хорошо или плохо? - не понял Дюк.
   - В библии сказано: "Ни сыну, ни жене, ни брату, ни  другу  не  давай
власти над тобой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не за-
меняй себя никем..." Надо быть тем, кто ты есть. Самое главное в жизни -
найти себя и полностью реализовать.
   - А как я себя найду, если меня нет?
   - Кто сказал?
   - Нина Георгиевна. Она сказала, что я безынициативный,  как  баран  в
стаде.
   - Ну и что? Даже если так. Не всем же быть лидерами... Есть лидеры, а
есть ведомые. Жанна Д'Арк, например, вела войско, чтобы спасти Орлеан, а
за ней шел солдат. И так же боролся и погибал, когда надо было. Дело  не
в том, кто ведет, а кто ведомый. Дело в том, куда они  идут  и  с  какой
целью. Ты меня понял?
   - Не очень, - сознался Дюк.
   - Будь порядочным человеком. Будь мужчиной. И хватит с меня.
   - Почему с тебя? - не понял Дюк.
   - Потому что ты - моя реализация.
   - И это все?
   - Нет, - сказала мама. - Не все.
   - А как ты себя реализовала?
   - В любви.
   - К кому? - насторожился Дюк.
   - Ко всему. Я даже этот стул люблю, на котором сижу. И кошку  соседс-
кую. Я никого не презираю. Не считаю хуже себя.
   Дюк перевел глаза на стул. В темноте он выглядел иначе, чем при  све-
те, - как бы обрел таинственный дополнительный смысл.
   - А без отца тебе лучше? - спросил Дюк, проникая в мамину жизнь.
   Они впервые говорили об этом. И так. Дюку всегда казалось, что мама -
это его мама. И все. А оказывается, она еще и женщина, и отдельный чело-
век со своей реализацией.
   - Он хотел, чтобы я осуществляла его существо. Была при нем.
   - А может быть, не так плохо осуществлять другого человека,  если  он
стоит того, - предположил Дюк. - Чехова, например...
   - Нет, - решительно сказала мама. - Каждый человек неповторим. Поэто-
му надо быть собой и больше никем. Дай слово, что  перестанешь  талисма-
нить.
   - Даю слово, - пообещал Дюк.
   - Это талисманство - замкнутый порочный круг. Все, кого ты  облагоде-
тельствовал, придут к тебе завтра и снова станут в очередь. И если ты им
откажешь, они тебя же и возненавидят, и будут помнить не то, что ты  для
них сделал, а то, что ты для них не  сделал.  Благодарность  -  аморфное
чувство.
   Дюк представил себе, как к нему снова пришли.
   Аэлита - за новым ребенком в новой семье. Тетя Зина - за ковром,  Ви-
талька Резников - за институтом, Маша -  за  Виталькой.  Кияшко  захочет
вернуть все, что когда-то раздарила.
   - Даю слово, - поклялся Дюк.
   - А теперь иди к себе и спи. И не бойся. Ничего с тобой не будет.
   - А с Аэлитой?
   - И с ней тоже ничего не случится. Просто будет жить не в своем  воз-
расте. Пока не устанет. И все. Иди, а то я не высплюсь.
   Дюк побежал трусцой к себе в комнату, обгоняя холод. Влез под одеяло.
Положил голову на подушку. И в эту же  секунду  устремился  по  какой-то
незнакомой лестнице. Подпрыгнул, напружинился  и  полетел  в  прыжке.  И
знал, что, если напружинится изо всех сил, может лететь выше  и  дальше.
Но не позволял себе этого. Побаивался. Такое чувство бывает, наверное, у
собаки, играющей с хозяином, когда она легко покусывает его руку и у нее
даже зубы чешутся - так хочется хватит посильнее. Но нельзя. И Дюк,  как
собака, чувствует нетерпение. И вот не выдерживает-напрягается до  того,
что весь дрожит. И летит к небу. К розовым облакам. Счастье! Вот оно!  И
вдруг пугается: а как обратно?
   И в этот момент взвенел телефон.
   Дюк оторвал голову от подушки, обалдело смотрел на телефон, переживая
одновременно сон, и явь, и ощущение тревоги, звенящей вокруг телефона.
   Он снял трубку. Хрипло отозвался:
   - Я слушаю...
   Там молчали. Но за молчанием чувствовалась не пустота, а человек. Кто
это? Аэлита? Зомби? Маша Архангельская? Кому он понадобился...
   - Я слушаю, - окрепшим голосом потребовал Дюк.
   - Саша... Это ты? Извини, пожалуйста, что я тебя разбудила...
   Дюк с величайшим недоумением узнал голос воспитательницы Нины Георги-
евны. И представил себе ее лицо с часто и нервно мигающими глазами.
   - Мне только что позвонили из больницы и сказали, что мама плохо себя
чувствует. И чтобы я пришла. Я очень боюсь.
   Дюк молчал.
   - Ты понимаешь, они так подготавливают родственников,  когда  больной
умирает. Они ведь прямо не могут сказать. Это антигуманно...
   Волнение Нины Георгиевны перекинулось на Дюка, как пожар в лесу.
   - Я тебя очень прошу. Сходи со мной в больницу. Пожалуйста.
   - Сейчас? - спросил Дюк.
   - Да. Прямо сейчас. Я, конечно, понимаю, что ты должен спать. Но...
   - А какая больница? - спросил Дюк.
   - Шестьдесят вторая. Это недалеко.
   - А как зовут вашу маму?
   - Сидорова Анна Михайловна. А зачем тебе?
   - Перезвоните мне через пятнадцать минут, - попросил Дюк.
   - Хорошо, - согласилась Нина Георгиевна убитым голосом.
   Дюк положил трубку. Набрал 09. Там сразу отозвались, и слышимость бы-
ла замечательная, поскольку линия не перегружена. Дюку сразу дали  теле-
фон шестьдесят второй больницы. И в шестьдесят второй отозвались  сразу,
и чувствовалось, что больница рядом,  потому  что  голос  звучал  совсем
близко.
   - Рабочий день кончился, - сказал голос. - Звоните  завтра  с  девяти
утра.
   - Я не могу завтра! - вскричал Дюк. - Мне надо сейчас!  Я  вас  очень
прошу...
   - А ты кто? - спросил голос. - Мальчик или девочка?
   - Мальчик.
   - Как фамилия? - спросил голос.
   - Моя?
   - Да нет. При чем тут ты? Фамилия больного: Про кого ты спрашиваешь?
   - Сидорова Анна Михайловна.
   Голос куда-то канул. Дюк даже подумал, что телефон отключили.
   - Алло! - крикнул он.
   - Не кричи, - попросил голос. - Я ищу.
   - А вы мужчина или женщина? - полюбопытствовал Дюк, потому что  голос
был низкий и мог принадлежать представителю того и другого пола.
   - Я старуха, - сказал голос. И снова канул.
   Потом снова возник и спросил:
   - А она тебе кто? Бабушка?
   - Не моя, - уклончиво ответил Дюк.
   - Скончалась... - не сразу сказал голос.
   Дюк был поражен словом "скончалась". Значит, была, была и скончалась.
   - Спасибо... - прошептал он.
   Там вздохнули и положили трубку.
   И этот вздох как бы остался в его комнате. Дюк с ужасом  всматривался
в черное окно, как будто там могло возникнуть мертвое лицо. Он сидел без
единой конкретной мысли. Существовал как бы на верхушке вздоха.
   Потом мысли стали просачиваться в его голову одна за другой.
   Первая мысль была та, что сейчас  позвонит  Нина  Георгиевна  и  надо
что-то придумать и не ходить. Потому что пойти с ней в больницу - значит
провалиться, порушить конструкцию талисмана, выстроенную такими  усилия-
ми. Нина Георгиевна увидит, что Дюк не просто нуль. Это было бы еще  ни-
чего. Нуль, в конце концов, нейтрален и никому не  мешает.  Она  увидит,
что он - минус единица. Врун и самозванец, с преступным  потенциалом.  И
если он таков в пятнадцать лет, то что же выйдет из него дальше?  И  на-
верняка следующее классное собрание будет посвящено именно этой теме.
   Вторая мысль, следующая за первой и вытекающая из нее, была  та,  что
если Дюк не пойдет с Ниной Георгиевной, то она пойдет одна,  потому  что
сопровождать ее некому. Она жила со старой матерью и  маленькой  дочкой.
Он представил, как она поплетется в ночи, слепая, как кура в очках,  как
бинокли. Потом одна встретит это известие. И одна  пойдет  обратно.  Как
она будет возвращаться?
   Зазвенел телефон. Дюк снял трубку и сказал:
   - Я выхожу. Встретимся возле автобусной остановки.
   - А зачем? - удивилась Нина Георгиевна. - Ведь  автобусы  же  не  хо-
дят...
   - Для ориентиру, - объяснил Дюк.
   Он положил трубку и стал одеваться.
   Конечно, жаль было проваливаться после стольких трудов. Да и  чем  он
мог ей помочь? Только тем, что быть рядом... Но ведь он - мужчина. А это
есть его сущность.
   Замысел природы.
   Автобусы начинают ходить в шесть утра, а сейчас была половина  второ-
го.
   Дюк и Нина Георгиевна шли пешком и все время оборачивались - не пока-
жется ли такси со светящимся зеленым огоньком? И такси действительно по-
казалось, но уже возле самой больницы, когда они дошли  и  брать  машину
уже было бессмысленно.
   У Дюка всегда было в жизни именно так: все, что  он  хотел  получить,
приходило к нему в конце концов. Но приходило поздно. Когда ему уже  это
было не нужно. Так было с велосипедом. Так, наверное, будет с Машей  Ар-
хангельской.
   Больница была выкрашена в белую краску, как больничный халат, и  даже
в темноте светилась белизной, и, казалось, что возле нее начало светать.
Где-то за стенами, может быть в подвале, лежало мертвое тело.
   - Я вас здесь подожду, - сказал Дюк.
   Нина Георгиевна кивнула и пошла к широкой стеклянной двери, ведущей в
стационар. Обернулась, спросила:
   - Ты не уйдешь?
   - Ну что вы, - смутился Дюк, поражаясь беспомощности и детству взрос-
лого человека.
   - Я никогда ее не понимала, - вдруг сказала Нина Георгиевна. - Не хо-
тела понять...
   Она как бы переложила на Дюка немножко своего отчаянья, и  он  принял
его. И поник.
   - Ну ладно, - сказала Нина Георгиевна и пошла,  неловко  ступая,  как
кенгуру, с мелкой головой и развитым низом.
   Дюк остался ждать.
   Перед больницей, по другую сторону дороги, был брошен островок  леса.
К островку примыкали шикарные кирпичные дома. Возле них много  машин.  И
казалось, что в этих домах живут люди, которые не болеют, не  умирают  и
не плачут. Чтобы достать мебель или пластинку, им не  надо  обзаводиться
талисманом. Иди и покупай. Однако Дюк  не  завидовал  им.  У  него  было
свойство натуры, как у мамы. Любить то, что мое. Моя шапка с  кисточкой.
Моя страна. Моя жизнь. И даже эта ночь - тоже моя.
   За стационаром строился новый корпус. Стройка неприятно хламно темне-
ла, и, казалось, что оттуда может прибежать крыса. Дюк мистически боялся
этого зверя с низкой посадкой и голым, бесстыжим хвостом. Он  был  убеж-
ден, что у крыс - ни стыда, ни совести. А ум есть-значит,  крыса  созна-
тельно бесстыжая и бессовестная. Она сообразит, что Дюк - один  в  ночи,
взбежит по нему и выкусит кусок лица.
   Дюку стало зябко и захотелось громко позвать Нину Георгиевну. В  этот
момент отворилась стеклянная дверь, и она выбежала - нелепая  и  радост-
ная, как кенгуру на соревнованиях. Дюк заметил, что  такое  случается  с
ним часто. Стоит ему о человеке подумать, внутренне позвать, и он  появ-
ляется. Встречается на улице либо звонит по телефону.
   Нина Георгиевна радостно обхватила Дюка и даже приподняла его на сво-
ем сумчатом животе. Потом поставила на место и сообщила, запыхавшись  от
чувств:
   - В понедельник можно забирать...
   - В каком виде? - растерялся Дюк.
   - В удовлетворительном,  -  ответила  Нина  Георгиевна.  И  пошла  по
больничной дорожке.
   Дюк двинулся следом, недоумевая - что же случилось? Может быть,  Нине
Георгиевне дали неправильную справку?  Не  захотели  огорчать?  А  может
быть, это ему по телефону неправильно  сказали,  что-нибудь  перепутали?
Или пошутили. Хотя вряд ли кто захочет шутить  такими  вещами.  А  может
быть, все правильно? Просто Ивановых в Москве две тысячи, а Сидоровых  -
человек триста, и почему бы двум Сидоровым не оказаться в одной шестьде-
сят второй больнице.
   - А зачем вам звонили? - перепроверил Дюк.
   - Мама потребовала. Заставила дежурную сестру, -  недовольно  сказала
Нина Георгиевна. - Все-таки она эгоистка. Никогда не умела думать о дру-
гих. А в старости и вовсе как маленькая.
   Сейчас, когда миновала Смерть, на сцену выступила сама Жизнь с ее жи-
тейскими делами и житейскими претензиями.
   Обратная дорога показалась в три раза короче. Вопервых, они больше не
оборачивались, а шли только вперед в обнимку с большой удачей. Нина  Ге-
оргиевна возвращалась обратно дочкой, а не сироткой. А Дюк - в последний
раз блестяще выиграл партию талисмана. Уходить надо непобежденным. Как в
спорте. В последний раз выиграть - и уйти.
   Подошли к автобусной остановке, откуда начали свой путь, полный  тре-
вог.
   - Спасибо, Саша, - сказала Нина Георгиевна и посмотрела Дюку в  глаза
- не как учитель ученику, а как равный равному.
   - Не за что, - смутился Дюк.
   - Есть за что, - серьезно возразила Нина Георгиевна.
   - Учить уроки, участвовать во внеклассной работе и  хулиганить  могут
все. А быть талисманом, давать людям счастье - редкий  дар.  Я  поставлю
тебе по литературе пятерку и договорюсь с Львом Семеновичем,  у  меня  с
ним хорошие отношения. Он тоже поставит тебе пятерку. И поговорит с  Ин-
несой Даниловной. Максимальный балл - пять и ноль десятых - мы тебе, ко-
нечно, не сделаем. Но четыре и семь десятых  можно  натянуть.  Это  тоже
неплохо. С четырьмя и семью десятыми ты сумеешь поступить  куда  угодно.
Даже в МГУ.
   - Да что вы, - смутился Дюк. - Не надо.
   - Надо, - с убеждением сказала Нина Георгиевна. - Людей надо  беречь.
А ты - человек.
   Дюк не стал поддерживать это новое мнение. И не стал против него воз-
ражать. Он вдруг почувствовал, что хочет спать, и это желание  оказалось
сильнее всех других желаний. Голову тянуло книзу, будто  кто-то  положил
на затылок тяжелую ладонь.
   - Ну, до завтра, - попрощалась Нина Георгиевна. -  Хотя  уже  завтра.
Если проспишь, можешь прийти к третьему уроку, - разрешила она.
   И пошла от остановки к своему дому. А Дюк - к своему. Короткой  доро-
гой. Через садик.
   Садик смотрелся ночью совершенно иначе - как дальний родственник нас-
тоящего леса. И лавочка выглядела более самостоятельной. Не зависимой от
людей.
   Дюк сел на лавочку в привычной позе - лицом к небу.
   Темное небо с проколотыми в нем золотыми дырками звезд было похоже на
перфокарту. А может, это и есть господня перфокарта, и люди из поколения
в поколение пытаются ее расшифровать. Хорошо было бы заложить ее в счет-
ную машину и получить судьбу.
   Дюк всматривался в звездный шифр, стараясь прочитать свою судьбу.  Но
ничего нельзя знать наперед.
   И в этом спасение. Какой был бы ужас, если бы человек все знал о себе
заранее. Кого полюбит. Когда умрет. Знание убивает надежду.
   А если не знать, то кажется: не окончишься никогда. Будешь  вечно.  И
тогда есть смысл искать себя, и найти, и полностью реализовать. Осущест-
вить свое существо. Рыть в себе колодец до родниковых  пластов  и  поить
окружающих. Пейте, пожалуйста. И ничего мне не надо взамен, кроме: "Спа-
сибо, Дюк." Или: "Спасибо, Саша". Можно просто "спасибо".
   Благодарность - не аморфное чувство, как говорит мама. Оно  такое  же
реальное, как, скажем, бензин. Благодарностью  можно  заправить  душу  и
двигаться по жизни дальше, как угодно высоко, - до самых звезд,  господ-
ней перфокарты.
   Мама спала. Дюк неслышно разделся. Просочился в свою комнату.
   Расстеленная кровать манила, но Дюк почему-то включил настольную лам-
пу, сел за письменный стол. Раскрыл "Что делать?". Вспомнилось, как мама
время от времени устраивала себе разгрузку, садилась на диету и три  дня
подряд ела несоленый рис. И, чтобы как-то протолкнуть эту еду,  уговари-
вала себя: "А что? Очень вкусно. Вполне можно есть". Дюк  давился  снами
Веры Павловны и уговаривал себя: "А что? Очень интересно..." Но ему было
не интересно. Ему было скучно, как и раньше. Просто он не мог себе  поз-
волить брать пятерки даром. Как говорил Сережка, "на халяву".
   Даром он мог брать только двойки.


   ЗВЕЗДА В ТУМАНЕ

   Это произошло тринадцатого января. В старый Новый год. Вернее,  прои-
зошло это раньше, но я ни о чем не подозревала. Как говорит в таких слу-
чаях моя дочь: ни ухом, ни рылом... Все стало известно тринадцатого  ян-
варя. Вас, наверное, интересует: что именно стало известно? То, что  моя
Подруга увела моего Мужа и я осталась без Мужа и без Подруги. Без  друж-
бы, без любви и без семьи. Единомоментно.
   Вы спросите: как я узнала? Очень просто. По телефону. В наш  век  все
можно спросить и узнать по телефону. Мне позвонила моя  Другая  Подруга,
которая, поздравила меня со старым Новым годом, и сообщила эту  новость.
Оказывается, все это время она дружила и с ней и со мной и все знала.
   Официальная версия состояла в том, что мой Муж улетел в командировку.
Оказывается, он ушел из семьи навсегда, но почему-то постеснялся об этом
сказать... И не "почему-то", а по вполне  понятным  причинам.  Любой  бы
постеснялся на его месте. Только некоторые стесняются и не делают. А  он
постеснялся и предел.
   Я задохнулась в первое мгновение, как будто меня столкнули с моста  в
холодную речку в октябре месяце.
   Второе чувство:  полная  мешанина  в  голове.  Мои  мозги  перемешали
большой ложкой. Или маленькой. Неважно.
   А третье чувство - космическое. В грудь влетела шаровая молния и  все
там пережгла.
   Хотите знать, что чувствует человек,  когда  его  пережигают  шаровой
молнией. Это очень больно. И прежде всего думаешь: как бы  сделать  так,
чтобы не было больно?
   И очень хочется выскочить в окно. Это самое простое.
   Окно рядом, этаж высокий. И  никаких  предварительных  приготовлений.
Все остальные случаи нуждаются в подготовке.
   Я подошла к окну. На балкон намело снегу. Из снега торчали трехлитро-
вые банки, который я берегла неизвестно зачем. Все-таки банка - полезная
вещь. Там же, на балконе, одно на другом стояли два старых кресла, кото-
рые тоже было жаль выкидывать. А вдруг пригодятся на даче, хотя  дачи  у
меня не было и не предвиделось.
   Балкон был маленький, заснеженный, весь заставлен хламом. Я подумала,
что по нему будет холодно и тесно передвигаться босыми ногами и  небезо-
пасно. Можно раздавить банку, и осколок поранит