ь она.
   - Я думаю, что жить без вранья лучше, чем врать.
   Нина пожала плечами.
   - Это и дураку ясно.
   Оказывается, дураку ясно, а мне нет. Мне вообще многое неясно из  то-
го, что очевидно Санде, Нининой маме.
   Но где-то я недобрал того, что очевидно Леньке.
   Ленька закончил институт вместе со мной и тоже  нужен  был  в  Москве
двум женщинам. Однако он поехал в свою степь, а я нет. Я только хотел.
   Пройдет несколько лет, и я превращусь в человека, "который хотел".  И
Нина уже не скажет, что я тонкая натура, а скажет, что я неудачник.
   - Ты что собираешься завтра делать?
   - Ломать всю свою жизнь.
   Нина было засмеялась, но вдруг покраснела,  опустила  голову,  быстро
понесла из комнаты чашки. Наверное, подумала,  что  завтра  я  собираюсь
сделать ей предложение.


   САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ (Рассказ акселератки)

   Нам задали классное сочинение на тему: "Самый счастливый день в  моей
жизни".
   Я раскрыла тетрадь и стала думать - какой у меня был  в  жизни  самый
счастливый день? Я выбрала воскресенье - четыре месяца назад, когда мы с
папой утром пошли в кино, а после этого сразу поехали к бабушке. Получи-
лось двойное развлечение. Но наша учительница Марья  Ефремовна  говорит:
человек бывает по-настоящему счастлив только в том случае, когда  прино-
сит людям пользу. А какая польза людям от того, что я была в кино, а по-
том поехала к бабушке? Я могла бы не учитывать мнения  Марьи  Ефремовны,
но мне надо исправить оценку в четверти. Я могла бы  иметь  и  тройку  в
четверти, но тогда меня не переведут в девятый класс, а отправят в  ПТУ.
Марья Ефремовна предупредила, что сейчас в стране переизбыток интеллиге-
нции и дефицит в рабочем классе, так что из  нас  будут  создавать  фонд
квалифицированной рабочей силы.
   Я заглянула в тетрадь своей соседки Ленки Коноваловой. Ленка строчила
с невероятной скоростью и страстью. Ее самый счастливый  день  был  тот,
когда ее принимали в пионеры.
   Я стала вспоминать, как нас принимали в пионеры в Музее  погранвойск,
и мне не хватило пионерского значка. Шефы и вожатые забегали, но  значка
так и не нашли. Я сказала: "Да ладно, ничего..." Однако настроение у ме-
ня испортилось, и я потом была невнимательна. Нас повели по музею и ста-
ли рассказывать его историю, ноя ничего не запомнила, кроме того, что мы
когда-то делили с японцами какую-то речку и даже разодрались. Однако  до
войны дело не дошло. А может, я что-то путаю. Я такие вещи вообще не за-
поминаю. Мне это совершенно не интересно.
   Однажды мы с мамой отвели домой пьяного ханурика. Он потерял  ботинок
и сидел на снегу в одном носке. Мама сказала: нельзя его бросать на ули-
це, может, у него несчастье. Мы спросили, где он живет, и отвели его  по
адресу. От этого поступка была наверняка большая польза, потому что  че-
ловек спал не на сугробе, а у себя дома и семья не волновалась. Но самым
счастливым днем это не назовешь: ну отвели и отвели...
   Я перегнулась вправо и заглянула в тетрадь Машки Гвоздевой. Она сидит
впереди меня. Я там ничего не разобрала, но Машка наверняка  пишет,  что
самый счастливый день был тот, когда у них взорвался испорченный синхро-
фазотрон и им дали новый. Эта Машка просто помешана на схемах  и  форму-
лах. У нее выдающиеся математические способности, и она уже знает,  куда
будет поступать. У нее есть смысл жизни.  А  у  меня  единственное,  что
есть, как говорит Марья Ефремовна, - это большой словарный  запас,  и  я
легко им орудую. Поэтому мне в музыкальной школе поручают доклады о жиз-
ни и творчестве композиторов. Доклад пишет учитель по музыке,  а  я  его
зачитываю по бумажке. Например: "Бетховен - плебей, но все, что он  дос-
тиг в жизни, он достиг своим трудом..." И еще я объявляю  на  концертах,
например: "Сонатина Клементи, играет Катя Шубина, класс педагога  Россо-
ловского". И это звучит убедительно, потому что у меня рост, цвет лица и
фирменные вещи. Цвет лица и фирма мне перешли от мамаши, а рост -  непо-
нятно откуда. Я где-то читала, что в современных панельно-блочных домах,
не пропускающих воздух, созданы условия, близкие к парниковым, и поэтому
дети растут, как парниковые огурцы.
   Машка Гвоздева безусловно попадет в интеллигенцию, потому что  от  ее
мозгов гораздо больше пользы, чем от ее рук. А у меня ни рук, ни  мозгов
- один словарный запас. Это даже не литературные способности,  просто  я
много знаю слов, потому что я много читаю. Это у меня от папы. Но  знать
много слов совершенно не обязательно. Мальчишки в  нашем  классе  вполне
обходятся шестью словами: точняк, нормалек, спокуха,  не  кисло,  резко,
структура момента. А Ленка Коновалова любую  беседу  поддерживает  двумя
предложениями: "Ну да, в общем-то..." и "Ну да, в общем-то,  конечно..."
И этого оказывается вполне достаточно: во-первых, дает возможность гово-
рить собеседнику, а это всегда приятно. Во-вторых, поддерживает его сом-
нения. "Ну да, в общем-то...", "Ну, в общем, конечно".
   Неделю назад я слышала по радио  передачу  о  счастье.  Там  сказали:
счастье - это когда что-то хочешь и добиваешься. А очень большое счастье
- это когда что-то очень хочешь  и  добиваешься.  Правда,  потом,  когда
добьешься, - счастье кончается, потому что счастье - это дорога  к  осу-
ществлению, а не само осуществление.
   Что я хочу? Я хочу перейти в девятый класс  и  хочу  дубленку  вместо
своей шубы. Она мне велика, и я в ней как в деревянном квадратном ящике.
Хотя мальчишки у нас в раздевалке режут бритвой рукава и срезают пугови-
цы. Так что дубленку носить в школу рискованно, а больше я никуда не хо-
жу.
   А что я очень хочу? Я очень хочу перейти в девятый класс, поступить в
МГУ на филологический и познакомиться с артистом К.К. Мама говорит,  что
в моем возрасте свойственно влюбляться в артистов.  Двадцать  лет  назад
она тоже была влюблена в одного артиста до  потери  пульса,  и  весь  их
класс сходил с ума. А сейчас этот артист разжирел как свинья,  и  просто
диву даешься, что время делает с людьми.
   Но мама меня не понимает, я вовсе не влюблена в К.К.
   Просто он играет Д'Артаньяна, и так он замечательно играет,  что  ка-
жется, будто К.К. - это и есть сам Д'Артаньян -  талантливый,  неожидан-
ный, романтический. Не то что наши мальчишки: "точняк", "нормалек" и ни-
же меня на два сантиметра.
   Я смотрела "Мушкетеров" шесть раз. А Рита Погосян -  десять  раз.  Ее
мама работает при гостинице "Минск" и может доставать билеты куда  угод-
но, не то что мои родители - ничего достать не могут, живут на общих ос-
нованиях.
   Однажды мы с Ритой дождались К.К. после спектакля, отправились за ним
следом, сели в один вагон метро и стали его  разглядывать.  А  когда  он
смотрел в нашу сторону, мы тут же отводили глаза и фыркали.  Рита  через
знакомых выяснила: К.К. женат и у него есть маленький сын.  Хорошо,  что
сын, а не дочка, потому что девочек любят больше, а на мальчишек тратит-
ся меньше нежности, и, значит, часть души остается свободной  для  новой
любви.
   У нас с К.К., правда, большая разница в возрасте - двадцать лет.  Че-
рез пять лет мне будет восемнадцать, а ему тридцать восемь. На пусть это
будет его проблемой. А молодость еще никогда и никому не мешала.
   Рита сказала, что К.К. - карьерист. В Америке из-за карьеры  стреляют
в президентов. И ничего. То есть, конечно, "чего", но еще не такие  дела
делаются из-за карьеры.
   Неизвестно - отрицательная это черта  или  положительная.  Мой  папа,
например, не карьерист, но что-то большого счастья на его лице я не  ви-
жу. У него нет жизненного стимула и маленькая  зарплата.  Недавно  я  на
классном часе докладывала о политической обстановке в Гондурасе.
   Честно сказать, какое мне дело до Гондураса, а ему до меня, но  Марья
Ефремовна сказала, что аполитичных не будут переводить в девятый  класс.
Я подготовилась как миленькая и провела политинформацию. Буду  я  риско-
вать из-за Гондураса.
   Ленка Коновалова перевернула страницу - исписала уже половину  тетра-
ди. А я все сижу и шарю в памяти своей самый счастливый день.
   В передаче о счастье я запомнила такую фразу: "Перспектива  бессонных
ночей  за  штурвалом  комбайна..."  Может  быть,  комбайнер   тоже   был
карьерист.
   Вообще, если честно, мои самые счастливые дни - это когда я возвраща-
юсь из школы и никого нет дома. Я люблю свою маму. Она на меня не давит,
не заставляет заниматься музыкой и есть с хлебом. При ней я могу  делать
то же самое, что и без нее. Но все-таки это - не то.
   Она, например, ужасно неаккуратно ставит иглу на пластинку,  и  через
динамики раздается оглушительный треск, и мне кажется, что иголка  цара-
пает мое сердце. Я спрашиваю: "Нормально ставить ты не можешь?" Она  от-
вечает:
   "Я нормально ставлю". И так каждый раз.
   Когда ее нет дома, в дверях записка: "Ключи под ковриком. Еда на пли-
те. Буду в шесть. Ты дура. Целую, мама".
   Я читала в газете, что Москва занимает последнее место в мире по про-
центу преступности. То есть Москва - самая спокойная столица в  мире.  И
это правда. Я убедилась на собственном опыте. Если бы  самый  плохонький
воришка-дилетант и даже просто любопытный, с дурными наклонностями чело-
век прошел по нашей лестнице и прочитал мамину записку,  то  получил  бы
точную инструкцию: ключи под ковриком. Открывай дверь и заходи.  Еда  на
плите - разогревай и обедай. А хозяева явятся в шесть.
   Так что можно не торопиться и даже отдохнуть в кресле  с  газетой,  а
около шести - уйти, прихватив папины джинсы,  кожаный  пиджак  и  мамину
дубленку, отделанную аляскинским волком. Больше ничего ценного  в  нашем
доме нет, потому что мы - интеллигенция и живем только на то, что  зара-
батываем.
   Мама говорит: когда человек боится, что его обворуют, его обязательно
обворуют. В жизни всегда случается именно то, чего человек боится.  Поэ-
тому никогда не надо бояться. И это точно. Если я боюсь, что меня  спро-
сят, - меня обязательно спрашивают.
   Когда я выхожу из лифта и вижу записку, я  радуюсь  возможности  жить
как хочу и ни к кому не приспосабливаться. Я вхожу в дом. Ничего не  ра-
зогреваю, а ем прямо со сковороды, руками и в шубе. И стоя.  Холодное  -
гораздо вкуснее. Горячее - отбивает вкус.
   Потом я включаю проигрыватель на полную мощность и зову в гости Ленку
Коновалову. Мы с ней вырываем из шкафа все мамины платья,  начинаем  ме-
рить их и танцевать. Мы танцуем в длинных  платьях,  а  ансамбль  "Синяя
птица" надрывается: "Не о-би-жайся на меня, не обижаа-а-йся, и не жалей,
и не зови, не достучишься до любви". А в окно хлещет солнце.
   Потом Ленка уходит. Я сажусь в кресло, закутываюсь в  плед  и  читаю.
Сейчас я читаю две книги: рассказы Хулио Кортасара  и  пьесы  Александра
Вампилова. Эти книги маме подарили ее подхалимы.
   У Вампилова мне очень нравится: "Папа,  к  нам  пришел  гость  и  еще
один". А папа отвечает: "Васенька, гость и еще один - это два  гостя..."
Я читаю и вижу перед глазами К.К., и мне бывает грустно, что все-таки он
женат и у нас большая разница в возрасте.
   А у Кортасара в рассказе "Конец игры" есть слова "невыразимо прекрас-
но". Они так действуют на меня, что я поднимаю глаза и думаю. Иногда мне
кажется, что жить - невыразимо прекрасно. А иногда  мне  становится  все
неинтересно, и я спрашиваю у мамы: "А зачем люди  живут?"  Она  говорит:
"Для страданий. Страдания - это норма". А папа говорит: "Это  норма  для
дураков. Человек создан для счастья". Мама говорит: "Ты забыл добавить -
как птица для полета. И еще можешь сказать - жалость унижает  человека".
Папа говорит: "Конечно, унижает,  потому  что  на  жалость  рассчитывают
только дураки и дуры.
   Умные рассчитывают на себя". А мама говорит, что жалость - это  сост-
радание, соучастие в страдании, и на нем держится мир, и  это  тоже  та-
лант, который доступен не многим, даже умным.
   Но спорят они редко, потому что редко видятся.  Когда  папа  вечерами
дома - мамы нет. И наоборот. Если мамы нет - папа читает газеты и  смот-
рит по телевизору хоккей. (У нас  была  няня,  которая  не  выговаривала
"хоккей" и произносила "фокея"). Посмотрев "фокею", прочитав газеты, па-
па требует мой дневник и начинает орать на меня так, будто я глухая  или
нахожусь в соседней квартире, а он хочет, чтобы  я  услышала  его  через
стенку. Когда папа кричит, я почему-то не боюсь, а просто хуже  понимаю.
Мне хочется попросить: "Не кричи, пожалуйста,  говори  спокойно".  Но  я
молчу и только моргаю.
   Иногда мама приходит довольно поздно, однако раньше отца. Она  видит,
что его дубленки нет на вешалке, ужасно радуется. Быстро переодевается в
пижаму, и мы с ней начинаем танцевать на ковре посреди комнаты,  вскиды-
вая ноги, как ненормальные, обе в пижамах и босиком.  У  мамы  пижама  в
ромбик, а у меня в горошек. Мы ликуем, но шепотом, сильно разевая рты, и
нам бывает невыразимо прекрасно.
   А когда у мамы библиотечные дни и она целый день дома, готовит еду на
несколько дней, а отца нет до позднего вечера, - вот тут-то она  появля-
ется у меня в комнате, не учитывая, что мне надо спать, а не  разговари-
вать, и начинает из меня варить воду.
   Она говорит:
   - По-моему, он от нас ушел.
   Я говорю:
   - А как же кожаный пиджак и джинсы? Без них он не уйдет.
   - Но он может прийти за ними позже.
   - Глупости, - говорю я. - От меня он никуда не денется.
   Однако я пугаюсь, и у меня начинает гудеть под ложечкой  и  щипать  в
носу. Я не представляю своей жизни без отца. Я скачусь на одни тройки  и
двойки. Я вообще брошу школу и разложусь на элементы. Я получаю  хорошие
оценки исключительно ради отца, чтобы ему было приятно. А мне самой хва-
тило бы и троек. И маме тоже хватило бы. Она рассуждает так: "Три -  это
удовлетворительно. Значит, государство удовлетворено".
   - Я с ним разведусь, - говорит мама.
   - Причина?
   - Он мне не помогает. Я сама зарабатываю деньги. Сама стою в очередях
и сама таскаю кошелки.
   - А раньше было по-другому?
   - Нет. Так было всегда.
   - Тогда почему ты не развелась с ним раньше, десять лет назад?
   - Я хотела обеспечить тебе детство.
   - Значит, когда я была маленькая и ничего не понимала, ты обеспечива-
ла мне детство. А сейчас, когда я выросла, ты хочешь лишить меня близко-
го человека. Это предательство с твоей стороны.
   - Ну и пусть.
   - Нет, не пусть. Тогда я тоже не буду с тобой считаться.
   - У тебя впереди вся жизнь. А мне тоже хочется счастья.
   Я не понимаю, как можно в тридцать пять лет, имея ребенка, хотеть ка-
кого-то еще счастья для себя. Но сказать так - не тактично. И я говорю:
   - А где ты видела счастливых на вое сто процентов? Вон тетя Нина  мо-
ложе тебя на пять лет, худее на десять килограмм, однако без мужа  живет
и ездит каждый день на работу на двух видах транспорта, полтора  часа  в
один конец. И занимается каким-то химическим машиностроением, чтобы  за-
работать на кусок хлеба. А ты - работаешь через дорогу, любишь свою  ра-
боту, все тебя уважают.
   Занимаешь свое место в жизни. Вот уже пятьдесят процентов. Я -  удач-
ный ребенок. Здоровый и развитый. Еще сорок пять.  Ничем  не  болеешь  -
один процент. Вот тебе уже девяносто шесть процентов  счастья,  остается
четыре процента... Но где ты видела счастливых на сто процентов?
   Назови хоть кого-нибудь.
   Мама молчит, раздумывает - кого назвать. И в самом деле  -  никто  не
счастлив на все сто процентов. "В каждой избушке свои  погремушки".  Или
как я где-то вычитала: "У каждого в шкафу свой труп". Но маму не утешает
чужое недосчастье. Она хочет свои  недостающие  четыре  процента  вместо
первых пятидесяти. Сидит на моей постели и дрожит, как сирота. Я говорю:
   - Ложись со мной. Я тебя присплю.
   Она ложится ко мне под одеяло. Ступни у нее холодные, и она  сует  их
мне в ноги, как эгоистка. Но я терплю.
   На мой глаз капает ее слеза. Я опять терплю. Я ее очень люблю. У меня
даже все болит внутри от любви. Но я понимаю, что, если  начать  ее  жа-
леть, она раскиснет еще больше. И я говорю:
   - Поди посмотри на себя в зеркало при свете дня. Ну  кому  ты  нужна,
кроме нас с папой? Ты должна жить для нас.
   Но вообще, честно сказать, я считаю: человек  должен  быть  эгоистом.
Карьерист и эгоист. Чтобы ему было хорошо. А если одному  хорошо,  то  и
другим вокруг него тоже хорошо. А если одному плохо, то и остальным пас-
мурно.
   Так ведь не бывает, чтобы человек горел  на  костре,  а  вокруг  него
ближние водили хороводы.
   Тихо скрипит ключ, это папа осторожно вводит ключ в замок, чтобы  нас
не разбудить. Потом он на цыпочках входит  в  прихожую,  стоит  какое-то
время, видимо, раздевается. И так же на цыпочках идет в свою комнату,  и
половицы виновато поскрипывают. Как-то бабушка сказала, что папа себя не
нашел. И когда он ступает на цыпочках, мне кажется - он ходит и ищет се-
бя, не зажигая свет, заглядывая во все углы. И мне его ужасно  жалко.  А
вдруг и я не найду себя до сорока лет и не буду знать, куда себя девать.
   Заслышав папины шаги, мама успокаивается, и засыпает на моем плече, и
дышит мне в щеку. Я обнимаю ее и держу как драгоценность. Я лежу  и  ду-
маю: хоть бы она скорее растолстела, что ли... Я мечтаю, чтобы мои роди-
тели постарели и растолстели, тогда - кому они будут  нужны,  толстые  и
старые? Только друг другу. И мне.
   А сейчас они носятся колбасой, худые и в джинсах. Мне иногда кажется,
что одна нога каждого из них зарыта, а другой они бегут в разные  сторо-
ны. Но куда убежишь с зарытой ногой?
   Между прочим, у Ленкиной мамаши вообще нет мужа, трое детей - все  от
разных отцов, слепая бабка, две кошки и щенок. Однако у  них  в  доме  -
шумно, хламно и весело. Может быть, потому, что Ленкиной мамаше  некогда
в гору глянуть. Когда у человека остается свободное время,  он  начинает
думать. А если начать думать, обязательно до чего-нибудь додумаешься.
   Однажды, год назад, на нашей улице маленький мальчишка попал под  ма-
шину. Все побежали смотреть, а я побежала домой. Я тогда ужасно  испуга-
лась, но не за себя, а за моих родителей. Я и  сейчас  боюсь:  вдруг  со
мной чтонибудь случится, попаду под машину или вырасту и выйду замуж? На
кого я их оставлю? И что они будут делать без меня?..
   Загоруйко подошел к Марье Ефремовне и сдал тетрадь. Наверное, для не-
го самый счастливый день будет тот, когда "битлсы" снова  объединятся  в
ансамбль. Загоруйко знает все современные зарубежные ансамбли:
   "Кисеи", "Квины", "Бони М". А я только  знаю:  "Бетховен  плебей...",
серенаду Шумана по нотам и кое-что по слуху.
   Я посмотрела на часы. Осталось шестнадцать минут.
   Раздумывать больше некогда, иначе мне поставят двойку, не переведут в
девятый класс, и я буду токарь-наладчик или буду швея-мотористка. Швея с
большим словарным запасом.
   Я решила написать, как мы сажали вокруг школы деревья. Где-то я  про-
читала: каждый человек за свою жизнь должен посадить дерево, родить  ре-
бенка и написать книгу о времени, в котором он жил.
   Я вспоминала, как тащила полное ведро  чернозема,  чтобы  засыпать  в
лунку и дерево лучше прижилось. Подошел Загоруйко и предложил:
   - Давай помогу.
   - Обойдусь, - отказалась я и поволокла ведро дальше. Потом я высыпала
землю в лунку и разжала ладони.
   На ладонях был след от дужки ведра - глубокий и синий.
   Плечи ныли, и даже ныли кишки в животе.
   - Устала, - сообщила я окружающим с трагическим достоинством.
   - Так и знал! - ехидно обрадовался Загоруйко. - Сначала  пижонила,  а
теперь хвастаться будет.
   Противный этот Загоруйко. Что думает, то и говорит,  хотя  воспитание
дано человеку именно для того, чтобы скрывать свои истинные  чувства.  В
том случае, когда они неуместны.
   Но что бы там ни было, а дерево прижилось и останется будущим поколе-
ниям. И, значит, за содержание Марья Ефремовна поставит мне  пятерку,  а
ошибок у меня почти не бывает. У меня врожденная грамотность.
   Я снова посмотрела на часы. Осталось одиннадцать минут. Я  встряхнула
ручкой, она у