брезент и знает,  как он его боится. Гордон пошарил вокруг себя
в  поисках фонарика,  с  которым никогда не расставался  в походе.  Мальчик,
спавший  поблизости, беспокойно зашевелился,  когда Гордон нечаянно коснулся
его  спального  мешка. Вскоре  он все-таки  наткнулся на металлическую ручку
фонаря. Отползая от  стенки.  Гордон  сам толкнул его ближе  к  мальчику, но
теперь  он  крепко  зажал его  в  руке.  И  вновь похолодел,  услышав  тихое
царапанье.
     Подавив в себе крик, он ударил фонарем по тому месту в  стенке, которое
опять начало выпячиваться, и зверь отскочил от  палатки. Ему показалось, что
он услышал пронзительный визг, когда ударил, но не был в этом уверен. Вполне
возможно, этот визг прозвучал в его голове.
     Гордон  включил   фонарь  и  держал  его,   загораживая   от  остальных
собственным телом, пристально  вглядываясь  в  желтый  блестящий  круг перед
собой. Он опять забрался в спальный мешок, но не выключил фонарь, размышляя,
сможет ли зверь прогрызть  брезент. Пока еще он был цел. Да нет, лисе тут не
справиться.  Он  понемногу  расслабился, задышал  спокойнее и уже  потянулся
большим пальцем выключить фонарь, как что-то тяжелое обрушилось на стенку, и
она выпятилась прямо в середине освещенного круга.
     Царапанье    возобновилось   с    новой    силой,    и    Гордон,   как
загипнотизированный,  смотрел:  сначала  он увидел маленькую дырочку,  в нее
просунулся  большой загнутый  коготь, прорвал брезент до  земли и  исчез,  а
вместо  него  появились крошечные скребущиеся выпуклости  по  обеим сторонам
дыры. Гордон не удержался от крика, когда увидал две когтистые лапы, рвавшие
брезент  в клочки прямо  перед его лицом.  Черное блестящее туловище  влезло
внутрь  и  бросилось  на открытое  лицо  Гордона, впилось ему  в подбородок,
толкнуло сильно,  и они вместе покатились на ничего не понимавших мальчишек,
к тому же совершенно беспомощных в своих спальных мешках.
     Они закричали от страха, еще не видя, что случилось с  их воспитателем.
Фонарь  остался  в мешке, где  светил без пользы для детей,  а ночника  было
совсем недостаточно, чтобы разобраться в непонятной свалке. Мальчик, который
спал рядом  с Гордоном, высвободил  руку и,  взяв  фонарь,  направил  его на
кричащего человека, но никто из мальчиков все  равно не понял,  кто  терзает
окровавленное лицо воспитателя. Другой мальчик, что лежал возле стенки, тоже
закричал, увидав, как  что-то черное вползает в дыру в брезенте, и мальчик с
фонарем направил свет в ту сторону.
     Гордон захлебывался собственной кровью, но как он ни  старался оторвать
от себя зверя, тот все сильнее  вгрызался в него. Он сомкнул  челюсти на его
подбородке, и развести их у Гордона не хватало мочи.  Он  знал, что  зверь в
силах  убить его,  но  то, что он  увидел, заставило  его  действовать почти
автоматически, словно он  опять видел жизнь через стекло окна. Но на сей раз
он был внутри, в гуще  жизни, а враги, черные звери, разбивали стекло, чтобы
добраться до этой жизни. Он знал, что должен остановить их.
     Он едва не  терял сознание от боли, но  это не имело значения, когда он
старался  докатиться до  дыры, таща  за собой  зверя. У него трещали  кости,
кровь заливала горло,  мешала дышать, но мысли у него были ясные, словно все
это происходило не с ним. ОСТАНОВИ ИХ, ЗАКРОЙ ДЫРУ СВОИМ ТЕЛОМ.
     Все-таки он добрался до цели, закрыл спиной дыру, стал у них на дороге.
Он знал, что они терзают его спину, вгрызаются в нее зубами,  рвут в клочья.
Он знал, что зверь, вцепившийся в него, сам поймал  себя в ловушку, хотя пил
и пил  кровь, иссушая его тело. Он не знал только, что другие звери окружили
палатку, и  царапающие звуки мешались с  криками мальчишек, а  на палатке то
тут, то там появлялись новые дыры.

     Наступил рассвет,  и солнце, прорываясь сквозь туман, золотило верхушки
деревьев. Ничего необычного не было в том, что преподобный Джонатан  Мэттьюз
шел от своего дома в церковь в столь ранний час, ибо в последние годы сон не
играл сколько-нибудь значительной  роли в  его  жизни.  Первые  лучи солнца,
прихотливо  разрисовав стену в его  спальне,  словно  приветствовали  его, и
приближающийся день приносил с собой отдых от ночного одиночества. За восемь
лет, прошедшие после безвременной  кончины жены, викарий не  нашел никого, с
кем бы он мог быть откровенным, кто бы утешил его  в его печалях.  Частенько
он  подумывал  поговорить  о своих сомнениях  с  епископом,  обсудить с  ним
духовно ослабляющий  его страх  смерти, но в конце концов  решил бороться  в
одиночку.  Господь поможет ему преодолеть  недостаток веры. Он  затянул шарф
потуже. Его слабое тело  стало слишком  чувствительным к  утренней  сырости.
Снова  и снова он задавался вопросом, почему  смута в  мыслях настигла его в
старости, в то время как в молодости  вера его была крепка? И ему  казалось,
что каким-то  образом  это  связано с  лесом.  В его воображении  постоянная
угроза,  исходящая от леса,  говорила о столь же постоянном присутствии  тут
смерти,  которая, невидимая, следила  и ждала  удобного  момента  обнаружить
себя. Когда-то для него лес был местом любви, а теперь  он стал символом его
тревожного состояния.
     Викарий вошел в ворота и  остановился посмотреть на древнюю колокольню.
Высокой она не  была, едва  достигала вершин старых  деревьев,  но воспаряла
ввысь  вопреки земному  притяжению, словно могла  прорваться в небо  и через
воронку, в  виде которой  она сконструирована, накормить  души верующих.  Он
ощутил на себе влияние ее  духовной дерзости  и воспрял сердцем. Сомнения --
это часть служения, и если бы не было сомнений, то  никто бы не искал ответы
на  свои вопросы, не преодолевал бы препятствия,  а это те тесты, по которым
судят людей. Пришло время испытаний, и, когда они закончатся, он укрепится в
вере, окончательно приемлет Бога.
     Маленькая церковь  всегда  внушала ему оптимизм,  и  именно поэтому  он
приходил  сюда  ранними  утрами.  Ему необходимо  было  избавиться от дурных
ночных мыслей, если  он хотел прожить  еще  один день, а час, проведенный  у
алтаря, помогал  ему воздвигнуть  ограждение  вокруг себя.  Он шел по узкой,
посыпанной  гравием  тропинке  между   надгробиями,   избегая  смотреть   на
затененные участки, и только когда он  дотронулся  до металлической  дверной
ручки, услышал, будто кто-то скребется неподалеку.
     Медленно он повернул голову в том направлении, откуда доносились звуки,
и холодок любопытства пробежал по его спине. Похоже было, что скребли землю,
что кто-то рыл ее. Это мог быть  только зверь, потому что эти звуки не имели
ничего  общего с уже давно  ставшим привычным шумом лопаты,  роющей землю, и
глухим стуком падающих  комьев земли в  могилу.  Перекопанная  грязь служила
вечной преградой. Он едва не подпрыгнул, услыхав треск сучьев.
     Его охватил страх.  Он сошел  с  крыльца и  пошел по дорожке,  стараясь
ступать громче,  чтобы предупредить того, кто  прятался за церковью, о своем
приближении, чтобы у него было время сбежать, пока он не нашел его.
     --  Кто здесь?  --  крикнул  он, и на  несколько  мгновений  воцарилась
тишина. Потом шум возобновился.
     Викарий дошел до угла. Здесь уровень  земли резко понижался, и каменные
ступени вели на заросшее травой кладбище. Отсюда он увидел разрытую могилу.
     Всего  день назад  похоронили миссис  Уилкинсон, а  теперь в  могильном
холме зияла  круглая дыра, вокруг которой как  попало была разбросана земля.
Скрип дерева заставил его предположить худшее.
     В ярости он сбежал по ступенькам. Какой зверь посмел залезть в могилу в
поисках  пищи? Когда он очутился у края дыры и  заглянул внутрь, то закричал
от ужаса.
     Перед ним была широкая глубокая  нора с  крутым спуском, на дне которой
он увидел множество извивающихся, покрытых черной шерстью зверей. Сначала он
их не  узнал, потому  что  в  норе было темно,  солнце  еще не  вышло  из-за
деревьев, но постепенно он стал различать отдельных зверей. Но и тут он  еще
не вполне удостоверился. Один зверь  отделился  от остальных. Его пасть была
забита сухим  мясом, и он  стал  карабкаться по  спинам других  подальше  от
середины ямы. Но  в то мгновение, пока дыру  еще не закрыли, викарию удалось
заглянуть в гроб.  Увидя белые кости, торчащие во все стороны, вылезающие из
разодранной плоти, он упал  на  колени,  и его вырвало желчью на копошащуюся
массу внизу. Ему хотелось бежать от этого ужаса, но все его тело содрогалось
в  жестоких  конвульсиях, и он  не мог подняться и  цеплялся за  взрыхленную
землю. Теперь он их узнал --  это  были  гарпии его совести, которые явились
мучить его,  чтобы он знал:  смерть не  может быть священной, а  тело  может
подвергнуться осквернению и после смерти.
     Преподобный  Мэттьюз  не  обратил  внимания  на  других  крыс,  которые
прятались в густой траве, за  деревьями, за могилами и, не издавая ни звука,
черными  злыми  глазами  следили,  как  он  вошел  на  церковный  двор,  как
направился дальше по тропинке, и они окружали его ползком, не высовываясь из
травы. Он не знал, что они все ближе  и  дрожь нетерпения сотрясает их тела.
Прошли долгие  секунды, пока он  сообразил,  что происходит, после  того как
первый зверь укусил его за лодыжку и принялся неторопливо и деловито терзать
его плоть.
     К  тому времени, как  он закричал и  замахал руками,  чтобы  оттолкнуть
крысу, было  слишком поздно,  ибо другие  крысы уже бросились на него, рвали
когтями  и  зубами  его  тело,  потом  повалили и сбросили  в  яму  к  своим
собратьям, обрадовавшимся свежему теплому мясу и потокам живой крови.
     В  последнем  усилии,  внушенном ему ужасом  и  пересилившем  боль,  он
сбросил крыс  с ног  и  попытался выползти  наружу,  но длинные черные  тела
навалились на него и стали заталкивать  обратно, а наверху  его ждала  точно
такая  же стая, может, еще больше числом. Он судорожно цеплялся  за траву, и
крысы  без особых усилий откусывали ему  палец за пальцем своими острыми как
бритва зубами. И он соскользнул обратно, попал ногой в гроб, осел на останки
старухи.
     Одна из крыс спрыгнула за ним вниз, и несколько мгновений он  смотрел в
черные глаза и  на розовый подвижный  нос всего в нескольких дюймах  от  его
лица. Крыса уселась на него, вцепилась в него когтями, потом рядом оказалась
другая,  вся яма заполнилась извивающимися дерущимися  тварями, в чьем визге
потонули его стоны. Он не понимал, почему так долго не  умирает, ведь он уже
чувствовал, как крысы поедают его внутренности, а одна, проложив себе дорогу
под ребрами, пировала на  его сердце. Почему он  еще не умер?  Боли не было.
Или она была слишком сильной,  и он перестал ее чувствовать? Почему  он  еще
удивляется, задается вопросами,  мучается  сомнениями? Сейчас он обязательно
узнает ответ.  Однако  никаких открытий  не последовало. Он только знал, что
его едят. Потом понял, что его тело умерло, и только  его мысли еще живут, а
потом...
     Крыса ела  его  мозг, она  засунула  острую  морду в череп и откусывала
куски, которые больше не  функционировали, больше не оставалось  рецепторов,
которые воспринимали бы импульсы, и они угасали сами собой.
     Солнце, вставшее над деревьями, залило светом церковь, двор и кладбище,
но ни одна  птица  не запела, приветствуя его. Лишь откуда-то из-под старого
здания доносился тихий шорох. Но вскоре и он затих.
        "Глава 7"
     Пендер устал. Вместе с главным лесничим Денисоном они объездили сегодня
утром   весь  Эппинг-форест,  побывали  на   фермах,   в   частных  домах  и
государственных  учреждениях.  Они  искали  следы,  оставленные  крысами,  и
расспрашивали местных жителей. Большинство имело дело  с грызунами в  разное
время, но ничего серьезного обнаружить не удалось.
     Лег он поздно,  встал рано и, обдумывая результаты вчерашнего совещания
в заповеднике,  от разочарования чуть не прокусил  нижнюю губу. Он знал, что
Стивен  Говард  уже давно больше  бизнесмен, чем ученый,  но не понимал,  до
какой  степени.  Заведующий научной  частью "Крысолова" терпеливо выслушивал
разгоряченных спором Пендера и  Уитни-Эванса и,  не  меняя  выражения  лица,
время  от  времени  кивал  то  одному,  то  другому,  почти  не   высказывая
собственного мнения. Очень  скоро Пендер сообразил, что Говард  ждет, как на
все это  будет реагировать Торнтон, и не  желает  выдавать свои мысли раньше
личного секретаря. Ему уже приходилось наблюдать  такое поведение Говарда на
совещаниях в присутствии  начальства, и  оно всегда его забавляло, но сейчас
речь шла  о гораздо большем, чем личные амбиции, и Пендер выходил из себя от
злости. То, что  Уитни-Эванс и Торнтон  все обсудили еще до совещания, стало
очевидно, когда личный  секретарь  предложил  не пороть горячку  и  запретил
широкомасштабные операции до получения убедительных доказательств  наличия в
лесу черных крыс.
     Стивен  Говард тут  же  поддержал его,  сказав,  что, несомненно, нужны
дополнительные  доказательства, к  тому же до сих пор черная крыса, если она
вообще  существует,  была на редкость пассивна,  так что можно с достаточной
уверенностью  предположить,  что она  такой и  останется  в  ближайшие  дни,
которые потребуются для сбора информации. И  нечего, мол, звонить в колокола
раньше времени.
     Дженни была  в ярости.  Ее  отчет попросту проигнорировали,  зато  было
развито ее же собственное предположение, что она видела нутрий, выходящих из
пруда, и обращено против нее. Сидевший с ней рядом в библиотеке, занятой под
совещание, Пендер схватил ее под столом за руку и попытался успокоить, зная,
что она совершенно впустую изольет  свои чувства на Уитни-Эванса, Торнтона и
Говарда.  Он тоже  едва  сдерживался от злости, но за долгие годы  приучился
контролировать себя и пользоваться ею с умом. Начал  он  свое  выступление с
опасности, которой  чревато любое  промедление. Потом в деталях  восстановил
картину лондонского Нашествия и напомнил присутствующим  о допущенных  тогда
ошибках, о недооценке крыс, которая обошлась в сотни жизней,  и неадекватных
мерах,  принимавшихся  поначалу  в борьбе  с ними,  и проигнорированных  без
всяких оснований предупреждениях. Возьмут ли господа на себя ответственность
за новое нашествие?
     Инспектор безопасности  Эрик Дагдейл  согласился с Пендером в том,  что
риск слишком велик. Главный  лесничий Денисон пребывал в  сомнении. Никто из
его подчиненных не докладывал  ни о каких чрезвычайных происшествиях в лесу,
хотя он  замечал в последнее время, что с  ними творится что-то странное.  К
тому же он сам видел  белого  оленя, а  это  плохой знак,  и  он  был  очень
расстроен. Торнтон и  Говард  открыто смеялись над  ним,  однако Уитни-Эванс
прореагировал  иначе.  Уж он-то знал,  что не  стоит смеяться  над  местными
легендами.  Тем  не менее  ему  тоже нужно было убедительное доказательство,
прежде чем принять окончательное решение. Молчавший  до этого Алекс Милтон с
видимой неохотой согласился с ним. Торнтон кивнул. Говард подался вперед и с
полной  серьезностью  проговорил  десять  минут,  рассказывая  собравшимся о
предполагаемом плане действий, о том, как  его команда  под началом главного
биолога  Майкла  Леманна и Пендера  со  всей  тщательностью  прочешет каждый
квадратный  дюйм леса,  пока не  удостоверится,  что черной крысы  нет и  не
бывало в Эппинг-форест. Но при малейшем подозрении, что крыса есть, если это
подозрение окажется  достаточно подтвержденным, кнопка тревоги  будет нажата
без всякого промедления. Все они понимают, сколь серьезна ситуация, но также
понимают, что преждевременная эвакуация приведет  к панике. Он  поглядел  на
Торнтона  в ожидании  одобрения и получил его в последовавшей лекции личного
секретаря о мерах осторожности.
     Пендер  знал,  что  проиграл   и  бессмысленно  лезть  с  возражениями.
Следующие два часа были посвящены обсуждению, как следует организовать поиск
и как скоординировать  действия  местного  штата  с  людьми из  "Крысолова".
Конечно,  все должно проходить  в полной секретности,  и  Торнтон  сам лично
информирует министра внутренних дел. Было решено, что Пендер и Денисон прямо
с утра возьмутся за  дело, при этом Денисон должен был служить гидом Пендеру
в  этом густонаселенном  лесу. Вопросы должны задаваться вообще  о грызунах,
потому что о серьезных происшествиях местные  жители наверняка расскажут без
наводящих вопросов.  Тогда Пендер сможет организовать более тщательный поиск
в том или ином районе,  которые покажутся ему  подозрительными, а затем даже
расширить зону поиска.
     Дженни за все время не проронила ни одного слова, но Пендер чувствовал,
что  она  в  нем  разочарована. Когда  они  выпивали  в  баре  незадолго  до
совещания, то оба немножко расслабились. Им было приятно друг с другом, и на
совещание они  ехали с большой неохотой. Вскоре Пендер втянулся в обсуждение
достаточно  формальных,  но  все-таки  необходимых поисков  и несколько  раз
натыкался на ее взгляд,  из  которого,  как ему  показалось,  исчезло всякое
дружелюбие. Понимая ее негодование, он  не понимал, при чем тут  он, поэтому
мысленно пожал плечами и сконцентрировал внимание на том, что ему предстояло
сделать завтра.  Едва закончилось совещание, она выскользнула из библиотеки,
не дав ему возможности объясниться.
     Пендер отправился к себе домой в  Лондон, поставил  будильник  на  пять
тридцать и устало повалился на кровать.
     Утром  он  опять  был в  лесу и встретился с Денисоном в Центре. Дженни
нигде не было  видно. Они переговорили коротко с  Алексом Милтоном и старшим
учителем Виком  Уиттейкером,  сказали  им, куда поедут и в каком порядке, на
тот случай, если Центру потребуется срочно с ними связаться. Обжигаясь кофе,
поданным Джен Уимбуш, Пендер  и Денисон отказались от завтрака и отправились
в путь.
     Около  полудня они почувствовали легкую усталость от повторения одних и
тех  же  вопросов,  к  тому  же  мрачное  предчувствие,  порожденное  весьма
поверхностным осмотром безлюдных участков леса, притом, что они знали, какая
опасность может угрожать населению, держало их на грани нервного срыва.
     Пока Денисон на самой малой скорости ехал по  дороге, Пендер осматривал
прилегающий  лес  с  обеих  сторон. Начинался еще  один прекрасный солнечный
день, тумана как не бывало, и солнце стояло уже высоко в небе, когда Пендеру
показалось, что  в  такой  день не  может  случиться ничего ужасного.  Он  с
удивлением посмотрел на  Денисона, когда тот  свернул  с главной  дороги  на
боковую,  широкую, но  расползшуюся от дождей и упиравшуюся  в проржавленные
железные ворота. Ворота держались на кирпичной кладке с  обеих сторон, и там
было еще по  калитке для пеших визитеров.  Похоже  на  въезд в поместье. Обе
сторожки   напротив   друг    друга   были   заселены,   вероятно,   людьми,
приглядывавшими за лесом. А дорога шла дальше между двумя рядами сосен.
     -- Что это? -- спросил Пендер, когда Денисон остановил машину.
     --  Поместье  Сеймур-холл, -- ответил  Денисон, ставя  машину на ручной
тормоз. -- Здесь никто не живет, по крайней мере после пожара лет шестьдесят
назад. Но здесь  ведутся лесоразработки,  а  поля сдаются в аренду фермерам.
Большое поместье.
     Не выключая  мотора, Денисон  вылез на дорогу. Открыть ворота оказалось
делом нелегким.
     --  Если  вы хотите  пройти  по  дороге подальше,  я пока поспрашиваю в
сторожке, -- предложил Денисон, возвращаясь "к машине.
     -- Ладно, -- согласился Пендер. Денисон сел обратно в машину и въехал в
ворота. -- А кто здесь живет? Лесничие?
     -- Нет, они сами по себе, а поместье само по себе. -- Денисон остановил
машину,  выключил двигатель  и  выскочил  наружу.  Пендер  подошел к  нему и
огляделся.
     -- Тихо здесь.
     Денисон кивнул.
     --  Частное владение. Здесь  можно ходить, но не все  это  знают. Видят
ворота  и  поворачивают  назад.  --  Он  направился  к  одному  из  домов  с
крошащимися  и  вываливающимися  кирпичами.