ца,  казалось,  содрогнулась  от  этого  раската. Инженер  еще плотнее
прижался к стене. Гром стих, но тут новый шум привлек его внимание. Какой-то
скрежещущий звук.
     Рядом с  ним в стене была прямоугольная  ниша, забранная  металлической
решеткой.  Это  был воздухопровод. Инженер  еще  подумал,  что  за решеткой,
наверное, находятся фильтры для очистки  воздуха всасываемого снаружи. В это
время вновь  раздался  скрежещущий  звук. Похоже,  он шел из  ниши.  Инженер
всмотрелся повнимательнее.  Он боялся глядеть туда, но еще больше  боялся не
глядеть. За решеткой почудилось какое-то движение. Благодаря Бога за то, что
ниша  забрана металлической  решеткой,  он прищурил глаза и стал внимательно
вглядываться в другие маленькие, сделанные по стандарту ниши.
     В шахту вновь ворвался блеск молнии. Он не дотянулся до всех ее глубин,
но создал  достаточно отраженного света, так что инженер смог разглядеть то,
что хотел. Из-за решетки таращились на него поблескивающие желтоватые глаза.
Их было  десятки пар.  А  позади них черные, горбатые  тела  втискивались  и
втискивались  в крохотное  пространство ниши.  В едином порыве  они ринулись
вперед и  с  треском ударились о  решетку.  Металл, которым была  окантована
решетка, задребезжал.
     Инженер  взвыл   от  ужаса,   инстинктивно  отпрянув  назад.  Нога  его
соскользнула  со ступеньки, руки разжались, и  он обрушился  вниз. Вопль его
оборвался на самой  высокой ноте лишь тогда, когда его  тело  ушло в мрачные
воды подземелья.
     Стрэчен скорее почувствовал, чем  увидел падающее  тело.  Он  буквально
вжался  в  лестницу,  плечи  его  согнулись, все тело  напряглось. Во  время
падения инженер мощно ударил его ногой по голове, и Стрэчен едва не свалился
вниз. Спасло его только  то, что он цепко держался за ступеньку. Внезапно он
почувствовал  какое-то движение  у своих ног. О них  бились какие-то гладкие
тела.  Тесное помещение шахты  будто взорвалось,  превратившись в неистовый,
бурлящий  котел  движений  и звуков. Пронзительные вопли  упавшего инженера,
тяжелый всплеск воды утонули в визге крыс.
     Стрэчен  попытался было подтянуться вверх,  но что-то цепко держало его
за ногу. Острые зубы впились ему в  бедро.  Собрав остаток сил  он попытался
вырваться. Рот  его  широко  открылся, но  только  слабый, жалостливый  звук
вырвался  из него. Стрэчен все же немного приподнялся  вверх,  но тут  новая
тяжесть  прицепилась к нижней части его тела. Острые  зубы защелкнулись и на
других незащищенных местах,  чуть  ниже паха... И  по мере  того как Стрэчен
поднимался, с трудом преодолевая дюйм за дюймом, он чувствовал, что его рвут
на части и с каждым  укусом отхватывают новый кусок. Сухожилия и кровеносные
сосуды  натягивались,  рвались, кровоточили. Стрэчен  жалобно  стонал,  моля
людей наверху о помощи.
     Фэрбенк выронил  свой  драгоценный  нож в  тот миг, когда прямо над ним
сорвался вниз инженер. Он пытался схватить  инженера на лету  и выронил нож.
Теперь Фэрбенк в  каком-то оцепенении наблюдал за бурлившей внизу пеной,  за
кровью, вырывавшейся из нее алыми гейзерами.
     Калвер смотрел вниз, в широко  раскрытые, молящие глаза Стрэчена. Одной
рукой  Стрэчен крепко  вцепился  в ступеньку,  а  другой тянулся к  Калверу.
Пальцы руки  вытягивались и  изгибались в  молящем  жесте.  И  Калвер  начал
спускаться, не обращая внимания на предостерегающие крики Фэрбенка.
     Стрэчен ушел в воду еще глубже, и  Калвер  вынужден  был спуститься еще
ниже. Он наклонился с  лестницы, цепко держась за ступеньку  одной рукой,  и
другой  все-таки дотянулся до Стрэчена.  Кончики их пальцев соприкоснулись и
проскользнули в ладони друг друга. Две руки сцепились в крепкий замок!
     И  тут крыса, с какой-то ухмылкой появившаяся  из воды прямо за  плечом
инженера, стремительно прыгнула на руку Стрэчена  -- и на руку Калвера тоже,
-- как  будто их  сцепленные руки были не чем иным,  как корабельной якорной
цепью. Она  оказалась на плече  Кал-вера раньше, чем он успел отреагировать.
Но едва  тварь коснулась его, Калвер инстинктивно дернул головой  в сторону,
крысиные зубы резанули  его по уху и вцепились в висок. Калвер закричал. Это
был  крик  отчаяния, потому что ему пришлось отпустить руку Стрэчена. Он что
есть силы  ударил крысу  в  подбрюшье,  оторвал  ее от  себя  и,  приподняв,
отшвырнул прочь. Изгибаясь в воздухе,  крыса испустила странный младенческий
крик и плюхнулась опять в бурлящий колодец.
     Плечи  Стрэчена уже почти  скрылись  под водой, но он, сделав последнее
усилие, снова приподнялся над поверхностью. Калвер едва не потерял сознание,
увидев массу  черных  тварей,  покрывавших спину,  туловище и ноги инженера.
Вода вокруг него была совершенно красной.
     Казалось,  Стрэчен  почти  улыбался, когда  он с  усилием втягивал себя
наверх.  Но это была застывшая улыбка, а в глазах инженера метались испуг  и
изумление: инженер понял, что у него не осталось никакой надежды.  Он  снова
начал  скользить  вниз,  тяжесть повисших на нем  тварей тянула его назад, в
этот липкий буйный водоворот.
     Вот под  водой  скрылись его плечи.  Его подбородок. Но  прежде, чем он
ушел под  воду, лицо его обратилось вверх. Его глаза оставались открытыми до
тех  пор,  пока  и  лицо не  поглотила вода.  Не закрылся и  рот, когда вода
хлынула  в него. Лицо  Стрэчена, скрывшееся  под водой, превратилось в белое
расплывчатое пятно. Но и оно угасло в яркой и густой киновари.
     Чья-то рука сжала плечо Калвера. Вздрогнув, он резко повернул голову.
     -- Ты ничего не мог поделать, -- сказал Фэрбенк. --  Давай подниматься.
Пока они не бросились и на нас.
     После  кратчайшей из всех  пауз Калвер  кивнул, и  оба они  возобновили
подъем.  Их  насквозь промокшие ботинки то и дело  соскальзывали с  успевших
высохнуть   железных   ступенек.   Поднимаясь  мимо   вделанного   в   стену
трубопровода, они  услышали  доносившиеся  оттуда  шаркающие  звуки.  Что-то
колотилось с  внутренней стороны решетки, яростно скреблось об нее, стремясь
добраться до карабкающихся по лестнице людей. Фэрбенк с отвращением плюнул в
отверстие, а Калвер  не  мог  отвести от ниши  глаза.  И все же он продолжал
подъем.
     В  тот момент, когда Калвер просунул плечи в люк  наверху  шахты, опять
ярко блеснула молния. Калвер глянул вниз, в глубокий колодец, откуда все еще
доносились визгливые звуки крысиной потасовки.
     Калвер  закрыл  за  собой  дверцу.  Казалось,  будто   сами  врата  ада
затворились за ним.  Конечно, эти твари смогут взобраться  и по лестнице, но
не  раньше,  чем  закончат свой страшный пир. Снова  прогремел гром.  Калвер
дополз до узкого отверстия, пробитого в башне, где  его поджидал  Фэрбенк, и
выглянул наружу. Из-за проливного дождя ничего не было видно.
     Опять  сверкнула  молния. Калверу удалось  разглядеть,  что все  здания
вокруг вентиляционной шахты обрушились. Это их  массивные развалины защитили
башню  шахты   от  взрывной  волны.  А  сама  башня  была   окружена  теперь
своеобразным частоколом -- остатками зданий.
     Калвер   выглянул  наружу.  Под  ним  была  куча  булыжников.  Всего  в
двенадцати  --  тринадцати футах  под  ними.  Пустяковое  расстояние. Калвер
кивнул Фэрбенку, чтобы тот шел  первым. Снова грянули раскаты грома. Механик
ухмыльнулся. Ухмылку эту высветила вспышка молнии. Прежде чем  разжать руки,
Фэрбенк на  мгновение прилип  к  краю  проема. А Калвер смотрел, как  молния
зигзагом пронизывает небо. Он никогда в жизни не видел подобной  молнии. Она
вспорола  черноту  ночи  в  пяти  разных  местах  одновременно   и  как   бы
зафиксировала мрачную картину разрушений. Воздух наполнился электричеством.
     Калвер соскользнул с края отверстия и спрыгнул в темную, залитую дождем
ночь.
        "Часть третья"
        "ВТОРЖЕНИЕ"
     Черные твари легко двигались по руинам, разыскивая самую лакомую добычу
-- людей.  По  их  рядам  пробегало  острое,  лихорадочное возбуждение:  они
понимали, что их  ждала  изобильная, легко доступная пища. Чувствуя, что  их
жертвы  беспомощны,  крысы не  знали  пощады:  добычей  их  лязгающих  зубов
становились мужчины и  женщины, старики и дети, в  ослабевших  телах которых
почти  не  оставалось сил, чтобы  сопротивляться зловещей  мощи новоявленных
хищников. И даже недавно образовавшиеся общины  не стали для уцелевших людей
какой-то  защитой от внезапных атак,  потому что  крысы  инстинктивно  чуяли
необходимость перегруппировки сил и соотношение этих сил всякий раз менялось
в их пользу, резко и внезапно.
     Они обнаружили гигантский источник пищи неподалеку от гнезда Матушки --
теплые, живые припасы. Они подкреплялись ими  уже много  дней и ночей. Но по
мере того как это сырое  мясо разлагалось, твари начали  искать более свежее
лакомство -- плоть, которая была еще влажной, источавшей соки, полной еще не
запекшейся,  еще  не  застывшей  крови.  И  еще  там,  внутри  черепов,  это
вкусненькое. Правда,  до тех  пор,  пока  оно не  превращалось в  результате
гниения  хозяина  в  водянистую, слизистую  кашицу. В  своих поисках хищники
становились  все  наглее, бесшабашнее, ненасытнее. Пока они еще предпочитали
ночь, но уже все меньше и меньше робели при свете дня. Они управляли мелкими
своими сородичами, потому что силы и коварства у них было куда больше, чем у
меньших  собратьев. А  ими  самими,  в  свою  очередь,  управляли  другие --
странные, омерзительные  существа. Они  выходили на  поверхность  только под
покровом темноты, скользя своими разбухшими уродливыми телами среди костей и
полусгнивших трупов, перекликаясь каким-то пронзительным мяуканьем.  Мутанты
среди  мутантов,  гротеск  среди  отвратительного  кошмара.  Их  охраняли  и
выкармливали   гигантские   черные  крысы.   Оставаясь  пока  слабее   своей
прилизанной  Черной   армии,  но  уже  господствуя  над  ней,  испуганные  и
преуспевающие, покорные и властные,  как бы скрывающие в своих  бесформенных
очертаниях некую одним им ведомую тайну, эти монстры  каждый раз трепетали в
предвкушении нового возбуждения. Их медлительные тела передвигались, не зная
покоя и отдыха, их уродливые  конечности и морды время от времени зарывались
в загаженную землю, которую они  населяли, зловещая симфония их  мяуканья по
ночам,  дойдя до неистовой  кульминации,  медленно угасала и наконец утихала
совсем.
     Сейчас   взоры  монстров  устремились  к  дальнему   углу  центрального
помещения  их темного  подземного мира, хотя у многих из них глаза, если они
вообще были,  не  видели ничего.  Страсть,  испепелявшая их в течение долгих
часов, понемногу слабела, но все же не исчезала до конца.
     Они ждали, и  к ним приходили думы  Матушки-Крысы. Они ощущали ее муки,
чувствовали ее боль. Они ждали и радовались, насколько умели.
        "Глава 20"
     Тоненькая струйка холодной  воды  вдруг  прекратилась совсем.  Женщина,
чертыхнувшись, закрутила кран и поставила едва наполненный чайник  на плиту.
Потом в прихожей она  сняла с аппарата телефонную  трубку и,  быстро отыскав
нужный номер в лежавшем здесь же справочнике, набрала его.
     -- Я  вам уже дважды жаловалась, --  сказала  она. -- А теперь вот вода
вообще не идет. Какого же черта я должна платить за эту проклятую воду, если
у меня ее нет?
     Женщина покраснела, рассердившись и на себя, и на то, что ей ничего  не
ответили.
     -- Вы  меня даже ругаться заставили, -- продолжала она, --  вот до чего
вы  меня довели. И  я  не желаю  больше слушать  от  вас никаких  извинений!
Пусть-ка  лучше кто-нибудь прямо сегодня заглянет ко мне и все наладит! А не
то мне придется обратиться к вашему начальству.
     Молчание.
     --  Ну, так что  же  вы мне скажете? Говорите  же!  Телефон по-прежнему
молчал.
     --  Ну  хорошо,  пусть  так.  И  все-таки  должна  вам  напомнить,  что
вежливость ничего не стоит. Так я жду вашего человека сегодня утром, хорошо?
     Шорох в трубке чем-то напоминал звуки из морской раковины.
     --  Хорошо,  благодарю вас  и  надеюсь,  что  еще  раз  звонить мне  не
придется.
     Удовлетворенно хмыкнув, женщина повесила трубку.
     -- Не понимаю, куда катится эта  страна, -- пробормотала она, запахивая
свой поношенный кардиган потуже: от входа подул ветерок, хотя и теплый.
     Вернувшись на  кухню и наполняя заварочный  чайник так и не согревшейся
водой, женщина принялась  жаловаться  мужу.  Он сидел за  сосновым столом  с
газетой, прислонив ее к пустой молочной бутылке. Жирная черная муха размером
с  пчелу  приземлилась  на его щеку  и  медленно  ползла  по этому  бледному
ландшафту. Мужчина не обращал на нее внимания.
     --  ...пусть даже вода сегодня  и дешева, -- жужжала  тем  временем его
жена. -- Но нам приходится платить за нее, даже когда ее нет! И ведь никогда
не разрешат платить меньше положенного! Да это  же просто повышение цен, вот
что это  такое! И так во  всем. Деньги,  денежки -- они  всем  управляют.  О
закупках на неделю даже подумать страшно! Один Бог знает, как все вздорожало
за последнее время. Боюсь Барри, что вскоре тебе придется отстегивать мне на
хозяйство побольше денег. Да-да, все понимаю, но уж извини. Если хочешь есть
так, как привык, то изволь давать мне больше.
     Размешивая  чай, она  обрызгала  палец  и быстро  облизала  его.  Потом
закрыла заварочный чайник, поставила его на стол и уселась напротив мужа.
     -- Ну а  ты, Тина,  -- обратилась она к дочери, -- собираешься  наконец
съесть кукурузные хлопья или  так и  будешь сидеть и любоваться на них целый
день?
     Дочка даже не пошевелилась.
     -- Ты опять опоздаешь в школу, если не  поторопишься! И сколько еще раз
тебе надо напоминать, что я не разрешаю брать с собой  за  стол Синди? Ты же
больше болтаешь со своей куклой, чем ешь!
     И женщина, подхватив куклу с коленей дочери, -- забыв, кстати, что сама
же туда  ее и положила  несколько минут назад, -- посадила  куклу на  пол, к
ножке стола. Тина вдруг стала сползать со стула. Мать вскочила и, недовольно
бормоча,   попыталась  снова  усадить  девочку  прямо.  Но  сколько  она  ни
старалась, подбородок Тины так и остался свесившимся на грудь.
     -- Ну ладно,  можешь  дуться  и  дальше,  посмотрим,  к  чему  это  все
приведет.
     Между  тем маленькая  тварь с  множеством  похожих  на  реснички  ножек
выглянула  из  гнездышка,  свитого  в  ухе девочки, потом  выползла оттуда и
юркнула в светлые волосы Тины.
     Женщина разливала по чашкам почти бесцветный  чай с черными  крапинками
незаварившихся   чаинок,   масса   которых   застыла   в   ситечке   мокрым,
заплесневевшим комком. Крохотные  серебристые насекомые бросились врассыпную
из-под молочника, когда  она подняла его и  попыталась, правда,  безуспешно,
извлечь оттуда засохшую сметану.
     -- Сэмми,  -- обратилась  она к сыну,  --  перестань  наконец  бренчать
ложкой и доедай хлеб. И будь любезен, поправь свой  галстук! Сколько раз мне
еще тебе это повторять? В твои десять лет ты уже вполне мог бы и сам одеться
как положено.
     Но сын молча  уставился  на  позеленевший хлеб, валявшийся рядом с  его
чашкой, наполненной  кукурузными хлопьями.  Эта кашица тихонько  шевелилась:
крохотные  твари  принялись  завтракать. Губы мальчика замерли  в  оскале --
совсем как  у  манекенов, которыми  пользуются чревовещатели. Глаза  его уже
заволокла туманная  пленка, и выпущенная на волю ложка еще  каким-то образом
удерживалась  в  скрюченной  руке.  Обрывок веревки,  идущий поперек  груди,
прочно привязывал его к стулу.
     Женщина вдруг резко наклонилась вперед, изогнувшись на стуле так, чтобы
исторгнутая ею рвота не забрызгала засохшие продукты на столе. Ее вырвало, и
ей  показалось,  что  боль пронзает  все ее внутренности. Желудок дергался в
отчаянных спазмах, будто пытаясь вышвырнуть все свое содержимое. Невыносимая
боль пронизывала и голову, и на какое-то мгновение это  даже вызвало вспышку
прояснения.  Секунда всепоглощающего  грома, а  потом --  тишина. И тошнота,
доводящая до содроганий.
     Но вот это прошло, наступило просветление, и темные тучи, омрачавшие ее
сознание,  развеялись.   Женщина  вытерла  рот  тыльной  стороной  ладони  и
выпрямилась. Боль  утихла,  но  она  знала, что это уже никуда  не  денется,
только затаится где-то  глубоко внутри, ожидая случая  для новой атаки.  Так
было и со слугой-китайцем инспектора Клоса. При воспоминании о старых добрых
временах ей почти удалось улыбнуться, но настоящее -- во всяком случае, в ее
представлении -- слишком уж подавляло ее.
     Она  отхлебнула безвкусного чая  и  с раздражением попыталась  отогнать
мух,  жужжащих вокруг  головы Тины. Потом ее встревожил слишком  пристальный
взгляд  мужа,  смотревшего  куда-то  мимо  газеты.  Белки  его  глаз  из-под
полуприкрытых  век  выдавали  дурашливое  притворство:   он,   видно,  решил
подразнить ее. Но шутка зашла слишком уж далеко.
     -- Ну и что же мы все собираемся делать сегодня утром? -- спросила она,
забыв,  что день  был  рабочим,  да  и детям  нужно было идти  в  школу.  --
Прогуляемся в  парк? Дождь, как видите, наконец-то кончился.  Господи, я  уж
думала, что он никогда не остановится! А ты, Барри? Попозже мне надо сделать
кое-какие покупки, но, думаю, сначала нам все-таки удастся немного погулять.
Уж такую-то отличную погоду  мы  не упустим, а? Ну, а ты что скажешь, Сэмми?
Ты, кстати,  можешь захватить свои ролики. Ну  и ты,  конечно. Тина, тоже. Я
про тебя не забыла. А  потом, может быть, в кино, а? Нет-нет, не волнуйтесь,
сначала кончайте с завтраком.
     Она перегнулась  через  стол  и слегка  похлопала по стиснутому кулачку
дочери.
     --  Это  будет совсем как в прежние  времена, не так  ли?  --  Голос ее
превратился в шепот. -- Совсем как в прежние времена.
     Тина снова сползла со стула, на этот раз совсем скрывшись под столом.
     -- Правильно, дорогая, поищи Синди. Она тоже может пойти с нами в парк.
Ну, Барри,  есть там какие-нибудь интересные  новости в газете? Ах, Господи,
люди,  что  же, и в самом деле  веселятся? Ну, если тебе  неинтересно,  куда
катится  этот мир, то какого же черта тебе читать дальше?  Манеры,  Сэмюэль,
самое главное в жизни.
     Она соскребла плесень с засохшего ломтика хлеба и вгрызлась в него.
     -- Смотри, милый: твой чай остынет, -- слегка упрекнула она мужа. -- Ты
так  ведь  целый день и просидишь за этой  газетой. Ну, а я пожалуй, прилягу
ненадолго, мне что-то  сегодня нездоровится. Боюсь, что  я где-то  подцепила
грипп.
     Женщина посмотрела на разбитое окно. Теплый ветерок взъерошил ее редкие
волосы, разбросав их  по  лбу. Она видела, но не  воспринимала  опустошенный
ядерным оружием город за  окном. Ее внимание вновь обратилось к семье, и она
заметила  черную  муху.  Муха, обследовав лицо  ее  мужа, теперь вползала  в
зияющее отверстие его рта. Нахмурившись, женщина вздохнула.
     -- О, Барри, -- сказала она,  -- ты ведь, надеюсь, не собираешься снова
проторчать здесь весь день напролет?
     Крохотные  блестящие капельки слез появились в  уголках ее глаз, и одна
из них перекатилась  через край, оставляя прерывистый серебристый след на ее
щеке и подбородке. Ее семья даже не заметила этого.

     Они  смеялись над ним. А кто смеется последним теперь?  Те, кто  выжил,
кто живет с комфортом, пусть и с некоторыми  ограничениями,  в то  время как
другие погибли в мучениях. Может быть, те, кто предвидел эти годы катастрофы
еще  до той ситуации на Ближнем Востоке, которая, в конце концов, взорвалась
всемирным конфликтом? Морис Джозеф Келп, вот кто!
     Морис  Дж.Келп, страховой агент. Ну,  кто  лучше него знал  о возможном
риске?
     Морис Келп, разведенный. А кому какое дело до этого?
     Морис холостяк. И ни у кого не было такой милой компании, как у него.
     Он  ведь вырыл себе нору на задворках своего огорода в Пекхэме еще пять
лет назад. И это сделало его посмешищем  среди соседей. Ну, и кто же смеется
теперь, а? А? Нора была достаточно большой,  чтобы обустроить в ней