Еду разогрели прямо в банках на  маленькой плите, а Кэт, пока готовился
обед, обработала и перевязала раны скитальцев. Все были крайне благодарны за
аэрозоль  от насекомых: воздух буквально  кишел ими. Еду разложили поровну в
пластиковые миски, и, кажется,  никто не пожаловался на то, что мясо слишком
уж перемешалось  с овощами. Ели так, будто это был их  первый обед за многие
недели  до того  и он же будет последним  на  ближайшую  пару недель. Десерт
подали в новой посуде, ну  а кока-колу  пили прямо из банок. А Джексон почти
превзошел славу Фэрбенка с его виски, когда, подобно фокуснику, извлекающему
прямо из  воздуха очаровательных  крольчат,  вытащил из кармана брюк  четыре
пачки сигарет.
     Выпивка, сигареты и набитые желудки сделали свое дело --  всех охватило
беззаботное настроение, что, впрочем, было вполне естественным  противовесом
длительному  напряжению накануне.  Они  с  надеждой  говорили  о будущем,  и
гораздо больше,  чем о  минувшей  трагедии.  Каждый подсознательно стремился
вызвать  в себе радостные  порывы, какие только  можно  было  пробудить в их
вдребезги разбитых жизнях.
     Дили не участвовал в разговоре, но все же, хотя и с унылым видом, сидел
поблизости, пристально глядя на костер.
     Сумерки сгустились быстро  -- быстрее, чем обычно  бывало  в  это время
года. Испарения, медленно рассеивавшиеся в течение этого долгого дня,  вновь
опустились к земле, будто придавленные совершенно невероятным закатом. Встав
как  один беглецы в изумлении смотрели на запад. Их  поднятые  лица освещали
отблески странного и страшного заката.
     Гигантские,  медленно плывущие тучи  -- хаотическая  комбинация высоких
кучевых  и  слоисто-дождевых облаков -- были окрашены  в  неистовые красные,
оранжевые и  желтые  тона.  Дно  их  прочерчивали  ослепительные  золотистые
полосы, а их рваные верхушки были чистейшего  алого цвета. Тучи перемещались
по небу, яркие, могущественные, невероятно прекрасные, и людям, не сводившим
с них глаз, казалось, что сама земля вот-вот снова воспламенится, оказавшись
столь  близко  к  кипящему  неистовству  неба.  На  солнце  невозможно  было
смотреть, хотя его обжигающий  блеск смягчали тучи  и атмосферная пыль:  его
энергия  была  ослепляющей,  сияние  --  подавляло.  Солнце, казалось,  было
оскорблено поведением своей планеты-спутника, дерзнувшей попытаться  создать
мощь, равную его собственной.
     Сверкающие  прожилки  украшали  небо, подобно легким  и  быстрым мазкам
кисти. Это были не тучи, а скопления  пыли, втянутые и удерживаемые в вышине
теплыми,  восходящими  воздушными  потоками.  Некоторые  из   этих  прожилок
спускались  вертикально  вниз,  будто сброшенные  с  небес  копья. Не  менее
ошеломляющим выглядело небо  на востоке, хотя там  в его пламени было больше
малинового оттенка а тучи кое-где  светились густым янтарем. Тучи  двигались
куда-то туда, на восток, как будто их  засасывал некий гигантский водоворот,
скрытый за горизонтом. Зрелище было и грандиозным и устрашающим.
     Пока  все в ошеломлении  смотрели на небо, его  кровавый  бурлящий гнев
понемногу стих: солнце опустилось почти к линии горизонта, превратив сумерки
в  менее  неистовое  видение.  Теплое  богатство  красок  смягчило  яростную
суматоху  туч,  и бег  их вместо  стремительного  стал скорее  грациозным  и
плавным.
     Наконец,  солнце  совсем скрылось (и  закат его тоже был  неестественно
быстрым), оставив  после себя мерцающее сияние. Сияние это  снизу подсветило
тучи,  и они казались  наполненными кровью. В  наступление пошла темнота. Ее
отчетливая   дуга,  слегка   завивающаяся  виньеткой,  непреклонно,  хотя  и
осторожно, продвигалась  вперед, словно боясь  обжечься. Вместе  с  темнотой
появился  и  неясный,  будто  перепачканный  ржавчиной,  месяц.  Он  изредка
выглядывал  из-за туч, по-видимому, не проявляя особой охоты быть свидетелем
зрелища изуродованной земли.
     После  захода  солнца  стало  прохладно, но не  очень. Тем не менее все
подвинулись  ближе  к  огню,  а  Дили  сидел,  съежившись,  и размышлял,  не
возродилось  ли у  них  чувство  первобытного  страха. Некоторое  время  все
молчали. Каждого  пугало и в то же время как-то будоражило  то,  свидетелями
чего они  стали. Мало-помалу разговор возобновился, приготовили и  съели еще
кое-что из запасов. Разделались и со второй бутылкой виски.
     А вечер тем временем превратился в  ночь, звезды попрятались за тучами,
незаметной  стала  пыль, скопившаяся  слоями в воздухе, едва  заметный месяц
окрасился из желтовато-коричневых в  кроваво-красные тона. Дили подумал, что
это напоминает явление  с кровью из ран  Христовых,  когда  вдруг текущая  с
распятия струйка воды превращается в кровь. Наверное,  луна отражала обильно
пролитую на землю кровь. Дили пошел прочь от костра, он устал от отношения к
нему остальных и был возмущен их презрением. Они не понимали -- куда  им! --
то, что  он значил для них. Они забыли, как он -- и только он! -- помогал им
в этом  Ужаснейшем из  всех мыслимых бедствий, как он руководил ими в  самые
первые  дни, организуя, управляя, беря на себя ответственность, черт подери!
События  минувшего  дня, со всеми его открытиями, и облегчение, освобождение
от ужасов предыдущей ночи опьянило их больше, чем виски: ведь они обращались
с  ним  так, будто это он сам лично  нажал  кнопку, обрушив на их головы эту
третью и последнюю мировую войну. Это  было как  раз то самое  настроение, о
котором  предупреждали секретные правительственные циркуляры. В них подобная
ситуация  была  облечена  в  термин "предельная  конфронтация".  Гражданские
беспорядки,  нападения  на   авторитетные  органы  власти.   Ниспровержение,
анархия,  революция. События  в недрах убежища  на Кингсвей подтвердили  эти
предвидения.  И  ведь  даже  сейчас, когда  он  привел  эту жалкую  кучку  в
безопасное   место  (а  между   прочим,  исключительно  его  осведомленность
обеспечила им спасительный  маршрут!), они  обращались  с ним  без малейшего
намека на уважение.
     Дили пробрала дрожь,  хорошо хоть, что  есть одеяло -- теплая влажность
вечера  в  конце концов уступила  ночному  холоду. Он  видел,  как  Калвер и
девушка тоже  ушли от костра и тоже прихватили с собой одеяло. Только вот от
холода ли?  А  может, как ширму? В общем,  было ясно, для  чего  им хотелось
побыть вдвоем. Страх смерти оказался удивительно возбуждающим средством.
     Дили  под  одеялом  покачал  головой.  Калвер  мог  бы  стать  полезным
союзником,  однако  он  предпочел встать на  сторону этого... этого  -- Дили
запрещал этому слову возникнуть даже в своем сознании, однако мысль была уже
тут как тут, -- этого быдла.  Допрос, который  летчик устроил ему днем, был,
мягко выражаясь, неучтивым. Жесткий, и даже жестокий, этот допрос все же мог
бы быть и более соответствующим цели.
     -- Сколько  точно входов  в главную правительственную штаб-квартиру под
набережной?
     -- Могут ли хоть какие-нибудь из них все еще оставаться доступными?
     -- Может ли убежище оказаться затопленным?
     -- Расскажи об особенностях отдельных туннелей, ведущих туда.
     -- Когда было построено это убежище?
     -- Перед какой мировой войной: этой, предыдущей или самой первой?
     -- Было ли правительство готово к этой войне?
     -- За  сколько времени  до  бомбардировки  была  проведена  эвакуация в
убежище? За часы, дни, недели?
     -- За сколько дней точно?
     -- Сколько народу могло вместить убежище?
     -- Господи, да по какому принципу их всех отбирали?
     -- Не считая правительственных и военных кадров...
     -- На основании какого мастерства или профессии?
     -- Но почему именно  этих людей? Какое, черт подери, влияние  они имели
на правительство? За какие заслуги они удостоились этого?
     -- А планировщики? Какого черта они вообще могли планировать? Разве что
способ изготовления денег из золы?
     -- Как долго можно продержаться там, внизу?
     Пауза. Сердитая пауза, с жестоко сомкнутым ртом. А потом:
     -- Разрешат ли им, этой группе уцелевших, войти внутрь?
     Лили ответил на все вопросы. Вначале он говорил спокойно, но постепенно
его стали все  больше и больше оскорблять тон, манера, раздражение  Калвера.
Он,  Дили,  был всего лишь  пешкой, винтиком...  Что не он  устроил кровавое
представление,  да и не был  он посвящен в каждый правительственный документ
или решение.  Будь это не так, он бы тоже  сейчас  был там, в штаб-квартире,
своей собственной персоной, черт ее подери! Дили хотел, чтобы все они  вбили
в  свои  тупые  головы, что  он  был  только  инспектором по  строительству.
Досточтимым, проклятым, но только инспектором! И только поэтому у  него были
ключи  и кое-какие сведения  относительно  секретного характера. Ну, хорошо.
Да,  его   собирались  сделать  одним  из  членов  этого  привилегированного
меньшинства. Но потом не включили в  состав самой  ранней эвакуации. И,  как
оказалось,  ему  повезло, что  он вообще выжил!  И  должен же был кто-нибудь
взять на себя ответственность там, внизу, на бирже, иначе уцелевшие попросту
превратились бы в неуправляемую толпу пораженцев!
     Но его вспышка абсолютно не произвела впечатления на Калвера --  допрос
еще не был закончен. Летчик проявил странную заинтересованность во всем, что
касалось крыс.
     В отличие от  предыдущих допросов (а у Дили  уже допытывались в убежище
об этой особой породе грызунов), в этот раз он,  в конце концов (и как  было
ясно  Калверу,  без  малейшей неловкости  по поводу своей  предыдущей  лжи),
признал: да, ему  было известно,  что  их не  уничтожили полностью. Но  ведь
этого и нельзя было сделать до тех пор, пока вся сеть подземных коммуникаций
Лондона  --  канализация, каналы,  туннели метро и железные дороги -- и  все
подвальные помещения не будут  заполнены  ядовитыми газами и отравой. И даже
после  этого  не  было  бы  никакой  гарантии,  что  твари  будут  полностью
уничтожены.  Тем более что крысы вполне могли бы удрать в  окружающие Лондон
пригороды. Полагали, однако,  что если даже  не все крысы погибнут, число их
будет  столь  незначительным,  что  не составит реальной угрозы  обществу  в
целом. Наконец  массированная  атака  на  крыс  могла бы  вызвать  совсем уж
ненужную  панику  среди  населения   столицы.  Поэтому  целесообразнее  было
бдительно следить за положением  дел, и если количество крыс вдруг  стало бы
увеличиваться, действовать стремительно и не афишировать это.
     Калвер,  однако,  не  был  удовлетворен. Наверняка Дили знал больше, --
или, по крайней мере, подозревал больше, -- чем  сказал. Времена секретности
давным-давно канули,  и Калвер предупредил Дили,  что остальные из их группы
могут  оказаться не  такими терпимыми, как он, если заподозрят, что Дили все
еще утаивает какую-то информацию,  старик запротестовал,  говоря, что  ему в
самом деле больше ничего не известно. Кроме... кроме... Ну да... В различных
департаментах  ходил  некий  слушок. Ну,  такой  слушок,  который  не вызвал
особого любопытства и потому угас так же быстро, как и возник.
     Дили  не знал, что и думать об этой  истории,  поэтому  он  старался не
упоминать о  деталях.  Но  летчик все давил и давил на него,  глядя жестко и
испытующе. Что-то  говорили  насчет... дайте-ка  подумать... насчет  особого
вида крыс... Говорили, что этих  крыс поймали живьем... В сущности, всего-то
несколько  экземпляров... Вроде это какие-то мутанты. Ну, еще  говорили, что
все они  находились  под  наблюдением в правительственной  исследовательской
лаборатории и  что, возможно,  -- нет,  вероятно, --  им позволяли  выводить
потомство.  Единственной  интересной  частью этого  слуха было то,  что  эти
твари,  по  всей  видимости,  подвергались определенным  и весьма  необычным
генетическим   преобразованиям.   Дили   объяснил,   что   было   два   вида
тварей-мутантов:  вид, напоминавший  обычную черную крысу, и другой  вид  --
"гротеск".  Именно  этот-то "гротеск"  и  стал  предметом  крайнего интереса
ученых.
     Когда  Дили рассказывал это,  на  Калвера  страшно  было смотреть. Дили
показалось, что летчик вот-вот его  ударит.  Что-что? Почему он не рассказал
им  все это раньше?  Почему правительство держало в таком секрете информацию
об этих мутантах? Чего там  было бояться? Калвер  и  в  самом деле уже  было
замахнулся на него,  но Дили отшатнулся и, пытаясь  защититься, поднял руки.
Это  движение,  возможно, и  спасло его  от  ярости Калвера.  Гнев  в глазах
летчика  исчез, а  кулак  безвольно  опустился.  И ненависть  его  сменилась
отвращением.
     Никаких новых вопросов Калвер  больше не задавал. Просто повернулся  и,
прихрамывая, пошел прочь.  Не сказав  никому  ни слова, он молча сидел около
почерневшего дерева до  тех  пор, пока не вернулись с  хворостом  для костра
Эллисон и девушка.
     Дили  испытал  облегчение  (поскольку ненависти  в его адрес  было  уже
предостаточно) оттого, что летчик не рассказал об их разговоре остальным. Он
даже почувствовал некий приступ превосходства, вроде высокомерия. Ну так как
же, мистер Калвер, кто  из нас теперь  утаивает  информацию? Ах, вы,  видно,
считаете, что  у людей и  без того хватает причин, так сказать, предмета для
беспокойства?  НО РАЗВЕ  ЭТО  НЕ  ПРЕДМЕТ ОБЩЕСТВЕННОГО ИНТЕРЕСА? Да, мистер
Калвер,   видимо,  сегодня   вы   поняли,  что   привилегия  осведомленности
предполагает  и   ответственность.   Дили   даже  позволил   себе   украдкой
ухмыльнуться.
     Костер все еще ярко  горел:  сидевшие вокруг него люди время от времени
подкармливали  пламя подобранной растопкой.  Но жар огня не доходил до Дили,
свернувшегося калачиком у искалеченного дерева. Он закрылся с головой,  веки
его уже стали слипаться...
     Сон  охватил его медленно, ибо усталость отчаянно сражалась с  чувством
тревоги.  Да  к  тому  же  ночи  и  темноты  тоже  так  или иначе  следовало
остерегаться. И эта борьба перешла в его сны.
     Он опускался  по  крутой  винтовой  лестнице  с  каменными ступеньками,
стоптанными  так, будто  до  него по лестнице  спускались много-много веков.
Казалось, этот  спуск никогда не  кончится.  У него уже  кружилась голова от
этих постоянных спиралей, ноги немели,  болела спина от непрестанных  шагов.
Одной рукой  он дотянулся до ближайшей  стены, и пальцы тут же отпрянули  от
слизистой   влаги  каменной   кладки.  Эта   липкая   слизь   была  какой-то
желто-зеленой, цвета мокроты и вдруг он понял, что спускается прямо в глотку
какого-то  огромного  зверя,  а извилистые коридоры,  в  которых он  в конце
концов оказался, были его кишками. Кто-то  или что-то  ждало его где-то там,
впереди. Он не знал, произойдет ли  эта встреча в желудке чудовища или прямо
в его кишках. Ноги  его скользили по слизи извилистого туннеля, и  с  каждым
шагом  зловонное дыхание  мертвечины становилось  все  сильнее.  В  какой-то
момент  его охватила истерия, стремительно  выглянувшая  из  темноты язычком
ящерицы, и,  охваченный  ужасом, он  уже  повернулся, чтобы бежать прочь, но
коридор плоти  так  сократился  за  его спиной, что пути  назад не было. Его
затянуло во мрак, и не было никакой возможности даже пошевельнуться.
     А они ждали его в огромном подземном  зале --  не  то в пещере, не то в
склепе, и, когда он вошел, они осклабились, хотя  и не  произнесли ни звука.
Изабель тоже  была там.  На ней было платье с цветастым рисунком, которое он
так ненавидел,  забавно-нелепая соломенная шляпка  с вишнями на полях да еще
перчатки  с дырочками. Перчатки эти были  предназначены для  мытья посуды, а
отнюдь не для званого вечера в саду королевы, приглашения на который она все
еще  дожидалась, нет -- томилась  по нему. Были  здесь и его сыновья, и даже
старший, который вообще-то на чужой земле далеко за океаном уже был разорван
взрывом на  куски. Рядом с ними стояли их жены и дети. И все скалились, даже
младенец.  В этой толпе  он узнал и других: коллег, своего непосредственного
начальника по министерству,  соседей, а еще билетного контролера с ближайшей
к его дому  железнодорожной станции,  архиепископа, которого  он  как-то раз
видел на торжественном обеде, правда,  в тот раз на  нем не  было  всего его
церковного облачения.  Но большинство  присутствующих  были ему незнакомы. И
вот еще что: абсолютно  у всех  была  одна примечательная черта. Заметить ее
было  несложно, ну просто без проблем, но едва он что-то сказал им по  этому
поводу, как они хлынули  вперед и обступили его, скаля, обнажая свои зубы --
два  длинных спереди. Резцы сочились чем-то влажным,  поблескивали остротой.
Но  он же сказал правду:  головы-то у  них были крысиные. Даже  у  младенца,
повернувшего к нему оскаленную мордочку, пасть была перепачкана кровью, явно
высосанную из раздувшейся груди матери...
     Он  вырвал  руку  из  пасти  куснувшей ее  крысы,  но остальные  толпой
надвинулись на него и  плотно зажали.  Изабель наклонилась  к нему, будто бы
поцеловать, но  внезапно  губы  ее  раздвинулись и обнажились  острые  зубы,
готовые  вонзиться в  него. Не  обращая внимания  на его сопротивление,  она
принюхивалась к его щеке. Запах, исходивший от нее, был настолько удушающим,
что горло его  сжало спазмом и он едва мог  дышать. Она всасывала его кровь,
слизывала ее  языком,  прикосновение которого  напоминало жесткую  щетку для
волос. Она чавкала, жадно  глотала, и от этих  звуков  его затошнило. Одежда
его куда-то исчезла, и они радостно скалились над его наготой. Они ощупывали
его тучную, рыхлую плоть, довольно  шумели. Они откусывали от него кусочки и
смаковали  их,  как  деликатесы.  Но  порции  становились  все  больше,  все
существеннее,  и вскоре эти чудовищные  люди-крысы  уже глубоко  вгрызлись в
него, совершенно не обращая внимания на его  сопротивление. И когда его руки
вдруг  коснулись его собственного лица, он ощутил щетинистую шерсть, жесткие
усы.  И его зубы стали такими же, как у  них, --  острыми и смертоносными, а
руки превратились в когтистые лапы, царапавшие  его  же собственное тело! Но
даже превращение в одного из них  не спасло  Дили:  они уже ободрали  с него
мясо и  сражались за его сердце, пока он  наконец не  решил, что с  него уже
хватит, что это сон и пора из него  выходить,  пора просыпаться, а не то они
сожрут его целиком. Усилием воли Дили заставил себя проснуться. Нехотя, вяло
мозг  повиновался, протащив его прочь, обратно, через эти слизистые коридоры
вверх по винтовой лестнице. Семья, друзья и все прочие щелкали за его спиной
зубами.  Они  явно  наслаждались  этой игрой, -- вверх,  вверх, все  выше  и
выше... И вот он -- свет наверху. И он все ближе... Яркий свет...
     Пробуждение.
     Пробуждение к другому дурному сну.
        "Глава 23"
     Они виднелись сквозь туман, как серые призраки. Недвижимые, но каким-то
образом  колеблющиеся, похожие на тени, отброшенные на мелководье. Они молча
наблюдали  за спящими  людьми, распростершимися  вокруг все еще  раскаленных
угольков костра.
     Дили  нервно приподнялся и, стараясь  не шуметь, сел. Поначалу он  даже
засомневался -- уж не продолжается ли сон? Одеяло соскользнуло ему на плечи.
Он попробовал пересчитать  эти призрачные фигуры, но не  был уверен,  может,
это просто  силуэты обгоревших деревьев? Утренний туман -- впрочем, не такой
густой, как накануне, -- был способен и не на  такие проделки. Дили  страшно
хотелось  окликнуть  их,  как-то  поприветствовать  или,  по  крайней  мере,
предупредить своих попутчиков о  возможной опасности. Но крик застрял у него
в горле:  в этих смутных  силуэтах, в  их неподвижных, безмолвных позах было
что-то угрожающее. Дили прижался спиной к обуглившемуся стволу дерева.
     Какое-то насекомое зажужжало прямо  у него перед лицом, приземлилось на
бровь и тут же  стало сосать  выступившую среди бровинок влагу Дили замигал,
задергал  лицом,  чтобы  согнать муху, --  он  боялся  звучно  шлепнуть  ее.
Насекомое,  неустрашимое и большое,  упрямствовало,  и  человек, давший  ему
вр