убашки, кинулись следом. Идиоты. Когда лифт поднимется на девятый этаж, все
уже будет кончено. Да и по лестнице им далеко не уйти.
     Наконец  сирены  смолкли.  Они  пугали больше,  чем  мысль  о  грядущем
забвении.  Дженет  глубоко  затянулась   и  испытала  глубокое  наслаждение,
чувствуя,  как  дым заполняет  легкие. Ей  уже  было сорок, но теперь это не
имело  никакого  значения.  Она коротко  и резко рассмеялась.  Наплевать  на
возраст --  теперь  она никогда не  состарится.  Она  обвела взглядом пустую
комнату и в последний раз с отвращением  подумала об арабах:  они жили,  как
свиньи,  совокуплялись,  как   свиньи,  едва  ли  их  смерть  будет  намного
пристойнее.
     Но  все  же  даже  и  на  Парк-лейн  встречались  ей  иногда  настоящие
джентльмены,  которые  относились  к  ней  не  только  с  уважением, но  и с
некоторой долей  нежности.  Такие  дни  были  для  нее  праздниками,  это ей
помогало какое-то  время  не  обращать внимания на  отвратительных и  гадких
клиентов. Свои лучшие годы, хотя они и не оправдали ее  надежд, она называла
"качелями", имея в виду чередующиеся взлеты и падения. Она не сама придумала
это  название. Автором была ее  знакомая  актриса,  знаменитая  и  абсолютно
бездарная: она была знаменита лишь тем, что спала со знаменитостями. И, надо
сказать,  эта  практика  увенчалась успехом  -- эта  леди заполучила в мужья
миллионера,  который вскоре развелся с ней, что лишь  подчеркнуло выгодность
этого   предприятия.   А  бесконечные  связи  с  известными  поп-звездами  и
фотографами  увеличивали не  только ее скандальную  славу,  но и  банковский
счет.
     Практически  все  это   делалось  довольно  просто,  хотя  и  требовало
определенных затрат. Отель, который использовала для своих целей Дженет (так
же как и  ее  подруга -- актриса), был расположен тоже на Парк-лейн. Это был
отель  более  в  английском духе, чем  "Хилтон". Она снимала  самый  дешевый
номер, который был  вовсе  не  так  уж  дешев, и большую часть дня и  вечера
проводила в лифтах. Она спускалась с верхнего этажа вниз,  проходила по фойе
к служебным лифтам, снова поднималась наверх для того, чтобы спуститься вниз
в лифте для  гостей, и,  если здесь  оказывались мужчины,  ей  почти  всегда
удавалось подцепить кого-нибудь из них. Легкая застенчивая улыбка, несколько
слов о  погоде,  приглашение  к чаю, в  бар или на обед  -- и дело  сделано.
Дженет  чувствовала  себя здесь  уверенно и  спокойно,  как  дома.  Конечно,
служащие прекрасно все понимали. Но в любом отеле, какого бы высокого класса
он ни был, допускается некоторая свобода в такого рода деятельности. Главное
--  избегать каких  бы  то  ни  было эксцессов, стараясь,  чтобы  стремление
поймать клиента не было  столь уж откровенным  -- тогда администрация делает
вид, что не замечает этого, хотя на самом деле непрерывно следит за ней.
     Дженет  всегда  везло:  она  ни  разу  не влипла  ни в одну скандальную
историю, хотя частенько оказывалась  на грани.  Но все обходилось. Сейчас ей
было  труднее во всех отношениях. Главной помехой  был возраст. Она была уже
не столь  соблазнительна,  как прежде. Раньше она никогда  не сомневалась  в
успехе, а  теперь  прекрасно понимала, что шансы ее  резко упали. Поэтому  и
стала  работать  в этом  районе,  да  и  то частенько назначала свидания  по
телефону. И все же ей следовало избегать свиданий с тремя и  более клиентами
одновременно -- это было слишком утомительно.
     Она прижалась  лбом к  холодному стеклу. Там  внизу  все еще  в  панике
суетились люди. До нее доносились их отчаянные крики. Значит, таков конец ее
жизни: гостиничная спальня на девятом этаже, она  голая, как в момент своего
появления  на  свет,  только  все  тело  болит  после  этих   отвратительных
упражнений  с тремя арабами. Дженет  заплакала. Вот, значит,  та вершина, на
которую она карабкалась всю жизнь. Или все это чья-то злая шутка?
     Дженет  спрыгнула с подоконника, прилепив  сигарету  к оконному стеклу.
Может быть, ее еще ждет что-то хорошее, а может быть, ничего. И пожалуй, это
даже лучше.
     В этот момент ее ослепила ярчайшая  вспышка. Здание отеля разваливалось
на куски, но она  уже  этого не  чувствовала.  Ее тело расплавилось вместе с
оконным стеклом и прилипшей к нему сигаретой.

     Жар,   распространяющийся  от   поднимающегося  вверх  огненного  шара,
буквально испепелял  все на  своем пути. Он  несся  по улицам,  как огненный
смерч, мгновенно воспламеняя все горючие материалы, расплавляя твердые тела,
превращая  людей в  обугленные  рассыпающиеся  скелеты,  убивая все  живое в
радиусе трех миль  вокруг.  Последовавшая  через несколько  секунд  взрывная
волна  сопровождалась  мощным  потоком воздуха, несущимся  со  скоростью  до
двухсот миль в час.
     Здания разваливались, обломки летели  во все  стороны, как смертоносные
ракеты, сопровождаемые  стеклянными осколками, будто  миллионами губительных
стрел. Машины и автобусы летали в воздухе, как сорванные  ветром листья, но,
падая  на  землю,  с оглушительным  грохотом  разбивались  вдребезги.  Людей
отрывало  от  земли и швыряло на стены рушащихся зданий.  Огромное давление,
возникшее  при   взрыве,  разрывало  легкие,   барабанные  перепонки  и  все
внутренние  органы. Фонарные  столбы  превратились  в  причудливо  изогнутые
прутья из бетона и металла.  Оборванные и оплавленные электрические  провода
напоминали извивающихся змей. Взрывающийся то тут,  то  там водопровод делал
город похожим на долину гейзеров. Газопроводы тоже внесли свою лепту в общий
взрыв,  хотя сила  их была несоизмерима. Все  стало частью  обрушившегося на
город разнузданного, не знающего пощады безумия.
     У любого человека,  застигнутого врасплох на  улице,  мгновенно сгорала
одежда,  и  он  получал  смертельные ожоги,  от  которых  ему никогда уже не
суждено  было излечиться.  Многие  оказывались  погребенными  под  обломками
зданий.  При этом  некоторых  "счастливчиков" смерть настигала мгновенно,  а
другие медленно и мучительно умирали от ран и удушья.
     Пожары, вспыхнувшие  в разных концах города, слились в один грандиозный
пожар.

     Констебль Джон Мэпстоун  запомнил пятый день своей  службы в полиции на
всю жизнь. Правда, ему  оставалось жить всего несколько минут. Иначе его как
всегда  подвела бы плохая память,  которая, однако, не  помешала  ему  стать
полицейским  по  той  простой  причине, что требования  к  интеллектуальному
уровню сотрудников полиции с каждым годом снижались.
     Как только он услышал непрерывный вой  сирены, он  сразу же понял, куда
хлынет основная масса людей. Тут  же  позабыв о  двух подозрительных  типах,
крутившихся возле выставленного на улице прилавка с  джинсами, он поспешил к
станции метро "Оксфорд Серкас". На ходу оглянувшись, Джон увидел, что парни,
за которыми  он  следил  в  течение часа, ухватили-таки свою добычу --  пару
джинсов и матерчатую сумку.  "Удачи вам, ребята, -- мрачно пошутил  про себя
Джон. -- Желаю, чтобы эти вещи послужили вам как можно дольше".
     Он старался сохранять спокойствие  и не поддаваться общей  панике,  шел
быстро, но не бежал вместе со всеми, поэтому в общей суматохе  его все время
толкали. А он мечтал только об одном, чтобы наконец  выключили эти проклятые
сирены,  которые  лишь  усиливали  безумие  толпы.  Джон  уже  поравнялся  с
красно-синими  знаками лондонского  метро, и здесь толпа  настолько затянула
его, что он  уже как бы стал ее частицей. Тем не менее он еще пытался помочь
людям.
     -- Осторожно,  --  говорил он, -- не  волнуйтесь,  у нас еще достаточно
времени, чтобы спуститься вниз.
     Но никто не обращал  на него  никакого  внимания. Может  быть,  он  еще
слишком молод, чтобы как-то  воздействовать  на  толпу.  Джон вспоминал, что
говорил  им сержант, когда он еще был курсантом:  синяя униформа -- это знак
власти, в критической ситуации  люди  ждут от  человека  в  форме поддержки,
помощи, а  может быть, и спасения. Но люди  в толпе наверняка не слышали  ни
одной лекции сержанта.
     Констебль Мэпстоун пытался говорить  ровным голосом, но  все же в конце
каждой фразы срывался на крик. Однако он сделал еще одну попытку:
     -- Не  торопитесь, пожалуйста. Все будет нормально, если  вы  не будете
так спешить.
     Лестница,  ведущая  на  станцию метро, буквально  заглатывала  толпу, и
констеблю  не удалось избежать общей участи.  Снизу доносился ужасающий шум:
вопли,  крики,  стоны.  Джон  с  отчаянии  поискал  глазами   в  толпе  хоть
кого-нибудь из  коллег. Но  народу было так много,  что различить  кого-то в
этой  массе  было  невозможно.  Перед   входными   турникетами  толпа  резко
затормозила: многие пытались перелезть через турникеты или как-то обойти их,
другие  просачивались  через  выход.  Все  стремились  к  эскалатору,  чтобы
побыстрее оказаться в глубине, подальше от улицы до того, как  произойдет то
невозможное,        что        не        должно        было       произойти:
"Никто-не-сможет-настолько-сойти-с-ума-чтобы-нажать-кнопку".
     Констебль Мэпстоун сделал последнюю попытку:  резко развернулся лицом к
толпе и поднял вверх руки,  как Лир, взывающий к стихии. Теперь он  двигался
задом наперед, увлекаемый толпой. Причем его ботинки едва касались земли. Он
еще пытался успокоить себя: "Главное, не поддаваться панике. Главное,  вести
себя  разумно".  Однако  страх  охватил  всех,  как  эпидемия,  и  констебль
почувствовал,  что хрупкая  броня его спокойствия не  выдержала  и  он  стал
частью  этого стада.  Ударившись спиной обо что-то твердое,  Джон понял, что
добрался до турникетов, ограничители были уже давно выворочены под давлением
толпы, и ему вместе с другими  удалось преодолеть этот рубеж и развернуться.
Он начал энергично прокладывать дорогу к эскалаторам, размахивая руками, как
пловец, плывущий в густой, вязкой жидкости. Эскалатор, поднимающийся  вверх,
остановился, и по  нему летела вниз обезумевшая толпа. Эскалатор, движущийся
вниз,  пока  работал, но  тоже  был  битком  забит  людьми.  Джон  попытался
схватиться за резиновый поручень, чтобы  удержаться на  ногах, но ему это не
удалось.  По  поверхности, разделяющей  эскалаторы, мимо  констебля пролетел
вниз  какой-то человек, видимо сообразив, что это самый быстрый путь к цели.
Его примеру последовал еще кто-то, потом еще, еще и еще...
     И  вот уже  люди кубарем неслись  вниз,  сталкиваясь  друг с  другом  и
пытаясь ухватиться за все, что попадалось им под руки, в том числе и за тех,
кто стоял на эскалаторе. В результате произошла  свалка. Один из пролетавших
мимо протащил за собой человека с лестницы, тот упал, подминая под себя тех,
кто стоял впереди. Стоящие сзади пытались удержаться на ногах. Среди них был
констебль  Мэпстоун.  В  этот  момент двигатель  не  выдержал перегрузки,  и
эскалатор  резко остановился,  что  лишь усилило  царящую  вокруг  сумятицу.
Началась полная неразбериха.
     Молодой и сильный Мэпстоун уже  не  пытался спасти никого, кроме самого
себя. Всеми силами стараясь  удержаться на ногах, он упирался руками в спины
людей,  хватался  за  поручни эскалатора.  Однако все  было тщетно. Едва ему
удалось уцепиться за широкую резиновую ленту  перил,  как у  него тут же под
напором толпы оказалась  сломана кисть руки. Он закричал от  боли, но сам не
услышал своего голоса, потому что вопли и стоны  раздавались со всех сторон.
У него искры посыпались из глаз, затем все потемнело, и он почувствовал, что
теряет сознание.
     Но  перед  тем,  как  погрузиться  в вечную  темноту,  перед  тем,  как
раздробленные ребра вонзились в легкие,  перед тем, как его  горло придавило
чье-то  колено,  перекрывая  последний  глоток  воздуха,  перед  тем как  он
перестал что-либо  чувствовать,  его меркнущее  сознание уловило  чудовищный
грохот, который не шел ни в какое сравнение с шумом и гамом, сопровождавшими
последние  минуты его жизни. Звук этот, казалось, поднимался из самых земных
глубин. "Ах да, -- подумал Джон, -- это, должно быть, бомба. Наконец-то".

     У  Эрика  Стэнмора подкосились  колени, он медленно опустился на пол  и
прислонился спиной к стене.
     -- Ненормальные ублюдки, -- выкрикнул  он,  все  еще не  веря в то, что
случилось.
     Однако  его слов никто не  слышал, потому что  он был один. Над ним, на
высоте  шестисот  футов   над  Тотенхем-Корт-роуд,  параболические  локаторы
антенны  ловили ультразвуковые  радиоволны, посылаемые  другими  локаторами,
каждый  из  которых  был  связующим  звеном  в  цепи  микроволновых станций,
расположенных в стратегически важных пунктах по всей стране.
     Он закрыл глаза руками, пытаясь понять, что же все-таки произошло. Быть
может,   именно   это   было   причиной   усиленного   контроля   за   всеми
правительственными  системами связи. Это происходило всегда, когда возникали
очаги  напряжения  или локальные  войны. Они,  связисты,  узнавали  об  этом
раньше, чем мировая общественность. И хотя ситуация на Ближнем  Востоке была
достаточно  серьезной,   Стэнмор  считал  последнюю  директиву  об  усилении
контроля  за  системами  связи  обычной  мерой предосторожности,  к  которой
прибегают при любой кризисной ситуации.  Он знал,  что микроволновые системы
будут играть важную роль в британской системе защиты во время войны, так как
было известно, что  после  нападения в  любом  случае сильно пострадают  все
другие системы дальней связи -- подземные кабели и линии воздушной передачи.
В  этих условиях микроволновая система, в которой  радиоволны передаются  от
одной станции к другой, окажется незаменимой. Ведь даже если опоры локаторов
будут разрушены,  волны  все равно можно  будет передавать дальше по  линии.
Официальным   объяснением   разработки  и  сооружения   этой   системы  было
обеспечение  непрерывной и экономичной связи  между тремя главными городами:
Лондоном,   Бирмингемом   и   Манчестером.   Однако   Стэнмор   знал,  сколь
дорогостоящим на  самом деле  был этот  проект,  работы по которому велись с
1953 года  под  кодовым  названием  "Опора",  и что в  конце  концов систему
приспособили  для обслуживания различных правительственных учреждений. Кроме
того,  Стэнмору было прекрасно известно, что одна  из основных задач системы
--   обеспечение  безупречной   связи   между   контрольными   центрами   --
региональными штабами и штабом  национального правительства. Именно  по этой
связи  передавались  наиболее  важные,  срочные  приказы.  Башня  "Телеком",
которую он обслуживал, больше использовалась в мирное  время, и  потому  она
была наиболее уязвима.
     Сирены неожиданно  смолкли, и Стэнмор понял, что не успеет добраться до
убежища, оборудованного в основании башни.  Он печально улыбнулся, подумав о
том,  что убежище,  которое  должно  было  стать  спасением  именно  в  этой
ситуации, находится  совсем близко, но у  него  все  равно уже нет  времени,
чтобы  добраться  туда.  Его  лицо  свело судорогой  от  страха  --  он ясно
осознавал, что будущее измерялось несколькими мгновениями. Он  разрыдался, и
рыдания сотрясали все его тело. Стэнмор оплакивал не себя, а свою жену Пенни
и двух своих маленьких  дочек -- Трейси и Белинду. Они  жили в Уондсворте, и
школа, в  которой  учились  девочки,  была  совсем  рядом  с  их  домом.  Он
представил себе, как,  едва заслышав  вой  сирены. Пенни бросится в школу за
дочками.  Но добраться туда она не успеет, ей  не  удастся  погибнуть, обняв
своих  детей. Девочки,  услышав вой сирен,  будут  напуганы,  но  не  поймут
непоправимости  происшедшего. Их  больше  испугает  паника  вокруг, и они не
будут знать,  что делать.  А Пенни  в это время  будет в  ужасе  метаться по
улицам, не  думая о собственном спасении,  а только о том,  как добраться до
школы  и  разыскать девочек.  Он вспомнил, что  они с Пенни, когда  возникал
разговор  о возможной  катастрофе,  придумали,  как  им  казалось,  довольно
простой  и  надежный план  спасения:  они  забаррикадируются в  своем  доме,
устроят  под  лестницей,  в  прихожей, убежище из  подушек и постараются как
можно точнее следовать правилам,  разработанным местным отделением  Общества
защиты  и  выживания.  Во всяком случае, они все вместе не выйдут  из  дома,
спрятавшись там, как в коконе, пока самое страшное не окажется позади.
     Никому из них  не приходило  в голову, а точнее, никто даже подумать не
смел о том, что в  момент катастрофы они все окажутся  в разных местах, хотя
это было самым вероятным и нужно было разрабатывать  план спасения именно на
этот случай. Но теперь даже думать об этом было поздно. Им оставалось только
молиться друг за  друга и за своих детей, а весь остальной мир пусть молится
сам за  себя. Он опустился на колени, затем припал всем телом к полу, закрыв
лицо руками. "Господи, -- истово молил  он, -- пусть это будет неправдой! Не
дай этому случиться!"
     Но это случилось.  От мощного  взрыва огромная башня,  как  игрушечная,
разлетелась  на  куски.  Верхняя ее часть, где только  что  молился Стэнмор,
пролетела почти четверть мили, прежде  чем рухнуть на землю и превратиться в
груду  обломков. Последним неясным  ощущением  Эрика  Стэнмора было ощущение
полета. Но уже через несколько мгновений его тело оказалось расплющенным под
обломками башни.

     Алекс Дили  бежал,  тяжело дыша. Его белая рубашка  под  серым костюмом
взмокла  от  пота,  а  в руках  он судорожно  сжимал  портфель  с секретными
правительственными документами, как  будто сейчас это все еще имело какое-то
значение. Конечно, ему следовало бы, как  обычно, взять такси или поехать на
автобусе. Тогда  он уже давно добрался бы до места, а стало  быть, жизнь его
была бы в безопасности. Но сегодня было такое чудесное теплое июньское утро,
что ему захотелось неторопливо прогуляться по улицам города. Сейчас день уже
не казался таким чудесным, хотя по-прежнему ярко и ласково светило солнце.
     Он подавил соблазн нырнуть в одно из многочисленных конторских  зданий,
возвышавшихся по  обеим сторонам  Хай-Холборн,  или  поскорее  спуститься  в
прохладу  какого-нибудь спасительного подвала.  Дили вполне мог это сделать.
Но ему казалось, что он будет в гораздо большей безопасности, если доберется
до  своей  цели.  Кроме того, это  был его долг  -- находиться там  в  такой
катастрофический и, конечно  же, исторический момент. О Господи, неужели  он
обюрократился до  такой  степени,  что даже  мысленно  называет этот  момент
историческим? Разумеется, он был баловнем судьбы, ее избранником. Но  до сих
пор не предполагал, что его образ мыслей до такой степени подчинен жесткой и
холодной логике, преобладающей  в правящих  кругах. Он почему-то осознал это
только  сейчас.  Да  и   что  значит  баловнем?  Разумеется,  служба  его  в
департаменте  предполагала  различные  привилегии,  и  он принимал  это  как
должное,  наслаждаясь всеми благами, которые дарила ему  жизнь. Но сейчас он
понял,  что главной привилегией, которая  была одной из составных частей его
благополучия, но о  которой он никогда всерьез не думал, ему воспользоваться
не удастся. Он попросту не успеет это сделать.
     Бежавшая  впереди женщина  споткнулась и упала. Дили,  не  успев  никак
отреагировать,  с  разбегу  упал  на  нее.  Он  неожиданности  он  несколько
мгновений  не  мог подняться,  только  заслонил руками лицо, прикрыв его  от
множества несущихся  в  разные  стороны  ног.  Шум  был  невероятный.  Люди,
застигнутые на улице ревом сирен, в смятении и страхе кричали  что-то, звали
друг друга, громко рыдали, молились. И вес это сливалось в один  раздирающий
душу нечеловеческий вопль, сопровождаемый воем  автомобильных гудков и ревом
незаглушенных двигателей  брошенных хозяевами посреди  улицы машин. Вся  эта
какофония  перекрывалась жуткими  звуками  сирены, напоминающими стоны духа,
предвестника смерти. Все вместе парализующе действовало на мозг и заставляло
замирать сердце, переполненное предчувствием неотвратимого конца.
     И  вдруг  все стихло. Сир