тон пошевелил  ногами и  застонал от боли.  В  этом подвале он мог
спать только стоя. Во всяком  случае,  если  другие  члены семьи лежали, ему
попросту не хватало места.  Он сидел скрючившись, все тело  ныло от боли, и,
конечно, ни о каком сне даже речи быть не могло.
     Им предстояло  прожить  в убежище по меньшей мере  две  недели, а может
быть,  и больше, до повторного сигнала  сирен, который  будет означать,  что
опасность  миновала  и  можно выйти на  улицу. Климптон, правда,  готов  был
рискнуть и выйти сейчас же. По его подсчетам, они провели здесь, в  подвале,
не меньше  недели, а значит, вероятность облучения не столь велика. Зато они
скоро задохнутся от вони, исходящей от пластмассового ведра, несмотря на то,
что оно закрыто крышкой и в него добавлен дезодорант.
     Он  может лишь слегка приоткрыть дверь, протиснуться с ведром  в  узкую
щель,  вылить помои  и  заодно  проверить, живали  собака.  Климптон сбросил
покрывало и нащупал большой  фонарь. При этом его рука задела костлявую ногу
бабушки, но та даже не шелохнулась.  Нога была холодная, хотя в подвале было
не  просто  тепло  -- душно. Бабушка наотрез  отказывалась спать  в спальном
мешке, заявляя, что он напоминает ей  смирительную рубашку. Она использовала
мешок как матрац, а накрывалась тонким покрывалом.
     Климптон нашел  фонарь, затем осторожно, стараясь никого  не разбудить,
нащупал пластмассовое  ведро. Пожалуй,  это было самым  трудным моментом для
каждого из них: пользоваться ведром вместо туалета. Это было ужасно неловко,
и,  хотя  они выключали свет, темнота все равно не могла заглушить ни звуки,
ни запахи. Эта процедура шокировала всю семью, но Климптон не поддался ни на
уговоры,  ни  на протесты и  не позволил никому  выходить из  убежища. Ведро
нетрудно  было  найти  в  темноте. Помещение было  так мало,  что здесь  все
находилось на расстоянии вытянутой руки. Он осторожно поднял ведро, и в  нос
ему ударил зловонный запах.
     Климптон толкнул плечом маленькую  дверцу  справа, но она не поддалась,
потому  что  с  той стороны  была придавлена  тяжелым матрацем.  Он  надавил
посильнее  -- дверь приоткрылась. В этот момент у него  за спиной беспокойно
заворочалась Сиан.
     -- Айан, -- позвала она встревоженным голосом, -- где ты?
     -- Все в порядке. Спи. А то разбудишь остальных.
     -- Что ты собираешься делать?
     -- Хочу избавиться от этого проклятого ведра, -- прошептал он.
     -- А это не опасно? Не слишком рано ты собрался выходить?
     --  Я постараюсь  управиться как можно  быстрее.  Думаю,  что ничего не
случится.
     -- Пожалуйста, будь осторожен.
     -- Хорошо, хорошо, спи.
     Он с трудом протиснулся сквозь узкую  щель, осторожно держа перед собой
ведро, чтобы не расплескать зловонную жижу. От матраца, прикрывавшего дверь,
пахло сыростью и еще чем-то специфически неприятным. И он подумал о том, что
за все  годы,  что  матрац  провалялся здесь,  в  нем,  наверное,  развелось
множество насекомых. Его чуть не вырвало от смеси этих  запахов: от ведра  и
от матраца. Но он с трудом сдержался, проглотил слюну и поспешил к лестнице,
ведущей в подвал.
     Интересно,  уцелел  ли  подвал?  Ведь  если  дом  рухнул,  то  и подвал
наверняка пострадал и сквозь  пробоины туда  попадает не только ветер,  но и
радиоактивные осадки. Вовремя  все же они  перебрались в кладовку. Хотя вряд
ли, конечно, дом  не выстоял.  В Аймингтоне почти все дома старые и крепкие.
Тогда  строили на  совесть.  Фундаменты были крепкими, и  стены  толстыми, и
раствор не  жалели,  и  кирпичная  кладка  получалась прочная.  Вероятно,  в
Лондоне  мало домов  уцелело, но  Климптон  подумал, что такие  дома, как  в
Аймингтоне,  могли  даже послужить  своего рода защитой --  все зависело  от
направления взрывной  волны. Во  всяком случае, его  большой дом с  верандой
стоял как раз в середине квартала, поэтому вполне возможно, что он уцелел.
     Наконец  он выбрался в  подвал.  Прежде чем зажечь фонарь,  он мысленно
представил страшную  картину  разрушения, которую, возможно,  сейчас увидит:
обрушившийся  потолок,  груды  обломков, осколки  стекла,  быть может,  даже
сквозь пробоины в потолке он увидит  ночное небо.  Климптон тряхнул головой,
отгоняя  это  наваждение, мысленно выругал себя за малодушие и зажег фонарь.
Одного  взгляда было достаточно, чтобы  понять,  что подвал  выдержал  удар.
Правда,  весь  пол  был  завален  кусками  штукатурки  и  осколками  стекла.
Подвальное окошко  было разворочено, рама выбита, и с улицы внутрь  набилось
столько разнородного мусора, что все отверстие окна было  плотно забито  им,
так что вряд ли сюда могла проникнуть радиоактивная пыль.
     Климптон почувствовал, что устал почти до изнеможения, и удивился,  что
столь незначительные усилия, которые он потратил на  то, чтобы  выбраться из
кладовки   в  подвал,  так  утомили  его.  Видимо,  сказались  долгие  часы,
проведенные  почти без движения в неудобной позе, в спертом воздухе, которым
им  приходилось дышать все эти  дни.  Климптон подумал о сыне, как  все  это
отразится на  его здоровье. И тут он снова услышал этот странный звук. Будто
кто-то скребется рядом. Он,  затаив дыхание, замер. Затем посветил фонарем в
дальний угол. Там ничего не  было. Потом -- вдоль  стены. Фонарь выхватил из
темноты старый трехколесный  велосипед  Кевина,  сломанное игрушечное ружье,
старую стиральную  машину,  которую отказались забрать  мусорщики,  разбитый
проигрыватель, затянутый паутиной. Другой  угол -- здесь тоже не было ничего
подозрительного.  Теперь  стена,  ведущая  к  лестнице.  Тоже  ничего,  даже
никакого хлама, никакой ненужной мебели.  Эта стена  была пуста.  Но все  же
что-то, что-то здесь было... Тень. Но откуда она? Он пристально всматривался
в  темноту,  пытаясь понять это.  И вдруг услышал  этот тревожащий его звук.
Сверху, прямо  у  себя  над головой.  Безумие какое-то!  Он ясно слышал, как
чьи-то  когти  скребут  по  дереву.  Направление  звука,  ему  казалось,  он
определил точно: он раздавался над лестницей.
     А потом вдруг послышалось хныканье, напоминающее плач ребенка. Климптон
понял, что это  собака, и как-то сразу успокоился.  Бедная  Кэсси  наверняка
почувствовала,  что он  рядом,  и пытается добраться  до  него.  Он посветил
фонарем  наверх, и звук стал ожесточеннее. Должно быть, она увидела свет под
дверью  и  разволновалась  еще сильнее.  Климптон решил, что  надо успокоить
собаку, чтобы  та  не  разбудила  всех. Он осторожно взобрался по деревянным
ступеням наверх,  одновременно обрадованный и  огорченный тем, что Кэсси еще
жива: они очень любили собаку, и было невыносимо думать, что она погибла. Но
живая она создавала большие  проблемы. Поднявшись  наверх, он  опустился  на
корточки  и заглянул  в щель  под  дверью.  Кэсси встретила  его приближение
взволнованным визгом.
     В  этот  момент  он  почувствовал  за  спиной  какое-то  едва  уловимое
движение.  Он  резко   оглянулся,  посветил  фонарем  вниз  и  снова  увидел
скользящую  по   стене   непонятную  тень,  которая  несколько  минут  назад
насторожила его. Он снова обернулся к двери и ласково позвал:
     -- Кэсси.
     В ответ раздался короткий радостный визг.
     --  Кэсси,  хорошая девочка,  -- пытался он успокоить  собаку.  --  Все
хорошо, Кэсси. Ты хорошая собака.
     Однако собака продолжала повизгивать, как бы уже не радуясь, а жалуясь.
     -- Я знаю, девочка, ты боишься,  ты хочешь  быть с нами. Но сейчас я не
могу тебя впустить. Понимаешь, я хочу, но не могу.
     Климптон пытался объяснить собаке то, что чувствовал на самом деле. Ему
было невероятно жалко бедную собаку, и он с трудом удерживал желание открыть
дверь и впустить Кэсси. Но нужно проявить максимальную выдержку и твердость.
Как бы он ни любил собаку, в конце концов, его семья для него важнее. Собака
лишь  усугубит их и без  того тяжелое  положение.  Помимо всего прочего, это
будет  слишком негигиенично. Пока он раздумывал, Кэсси разволновалась  не на
шутку.  По-видимому,  она не сомневалась, что он вот-вот откроет дверь и она
бросится на грудь своему хозяину.
     Боковым зрением он  снова уловил какое-то движение внизу под лестницей.
Это была не тень, а что-то живое, черное, сливающееся с окружающей темнотой.
Присмотревшись, Климптон увидел, что их несколько и все они крадутся друг за
другом вдоль стены.
     Собака  за  дверью,  похоже,  совсем обезумела. Она скребла когтями  по
дереву, непрерывно визжала и выла. Климптон подумал, не открыть ли ему дверь
хотя бы ненадолго, чтобы успокоить Кэсси. Но понял, что это бессмысленно. Он
еще какое-то время говорил ласковые слова:
     -- Замолчи, девочка. Успокойся. Ну успокойся. Все будет хорошо.
     Он думал, что его голос приведет ее в чувство. Но она выла еще сильнее.
И он наконец не выдержал:
     -- Прекрати сейчас же!
     Он стукнул кулаком по двери.
     -- Да заткнись же ты, Кэсси, ради Бога!
     Но собака продолжала лаять и выть  все неистовее. Затем она начала дико
рычать,  и  Климптон  с  горечью  подумал,  что  Кэсси  не  выдержала  всего
случившегося и просто сошла с ума.
     Он все еще стоял на лестнице, не замечая черных ощетинившихся животных,
окружавших  его со всех сторон. Казалось, они выползали из глубокой тени, но
это  была не тень, а  трещина между стеной и полом,  переходившая в глубокую
расщелину,  образовавшуюся  от  сдвига  почвы  при  взрыве.  Черные существа
выползали  из этой расщелины. Их  было так много,  что можно  было подумать,
будто оттуда  вытекает черная вязкая жидкость.  Снизу до  Климптона  донесся
тревожный голос Сиан:
     -- Айан, что там происходит? Ты нас всех разбудил.
     -- Папа, это Кэсси? --  послышался голос  Кевина. -- Пожалуйста, впусти
ее. Приведи ее сюда, пожалуйста!
     --  Ты  знаешь,  что этого делать нельзя, -- громко, чтобы  сын услышал
его, сказал Климптон.
     Он знал, что мальчик сейчас  горько плачет,  и ни матери, ни бабушке не
удастся  его успокоить.  Проклятая собака!  Можно  подумать,  что у них  нет
других проблем.
     Климптон отпрянул назад. Господи, собака в отчаянии бросалась на дверь.
Зачем  он только поднялся сюда?  Все эти  дни она вела себя так тихо что они
уже  мысленно  оплакали  ее. Ему,  конечно,  следовало что-нибудь  сделать с
собакой  перед  тем, как они спустились в  убежище.  Но  что? Перерезать  ей
горло? О нет, этого  он бы не  смог  сделать никогда.  Запереть ее в  шкафу?
Отравить?  Но у него не было  времени, не  было времени  думать  и принимать
решения.
     Глухой удар в дверь. Затем еще один, и снова. Собака, будто в припадке,
билась о дверь.
     --  Прекрати!  -- закричал  Климптон,  выходя  из  себя.  -- Ты  глупая
проклятая надоеда!
     Он забарабанил кулаками в дверь, пытаясь привести ее в чувство.
     У подножия лестницы, замерев и задрав голову вверх, стояло таинственное
черное, существо. В его темных глазах отражался свет фонаря. Лапы с длинными
когтями опирались на нижнюю ступеньку лестницы, а изогнутая спина напоминала
горб. Животное, замерев на  месте, внимательно наблюдало за человеком. Затем
оно  стало  принюхиваться.  И,   отойдя  от  лестницы,   покрутилось  вокруг
пластмассового ведра, привлеченное  резким запахом.  Его  чуткие уши уловили
какие-то  звуки,  а  глаза,  обладающие   способностью,  видеть  в  темноте,
различили  вход  в  темный  туннель.  И звуки,  и  какие-то волнующие запахи
доносились  оттуда.  Животное подкралось поближе,  сунуло  длинную  морду  в
отверстие туннеля  и возбужденно заскребло лапами. Это  были звуки и запахи,
издаваемые живыми существами, причем; какой-то врожденный инстинкт подсказал
крысе, что эти живые существа  беззащитны. Она раздвинула  челюсти,  обнажив
длинные острые зубы, с которых капала слюна, и вошла в туннель.
     Ее тело с  сильными задними лапами и горбатой спиной свободно двигалось
в этом пространстве.  За ней  последовала  другая  крыса, потом  еще одна...
Розовый  длинный хвост  последней крысы,  по-змеиному извиваясь,  прополз по
пыльному полу подвала и исчез в темном проходе.
     Наверху Кэсси заливалась неистовым лаем и в каком-то безумном  припадке
изо всех  сил билась  в дверь, которая содрогалась и  трещала от  ее ударов.
Климптон уже не сомневался, что собака взбесилась и что ей наверняка удастся
выбить  дверь.  Он думал только  об одном: как сделать  так,  чтобы  бешеная
собака  не  попала в  их убежище. В таких  условиях  даже подумать страшно о
последствиях укуса бешеной собаки. Черт побери, что же делать? Как успокоить
ее, как остановить это безумие? Разве им мало того кошмара, который  они уже
пережили? Зачем он вообще вышел из убежища?!
     Дикие  крики  раздались  снизу. Это  кричали  Сиан  и  Кевин!  Он резко
повернулся, и  луч фонаря  скользнул вниз. От ужаса  Климптон чуть не рухнул
вниз. Если бы  это произошло, он свалился бы прямо  на них. Потому что  весь
подвал  был забит  толстыми, покрытыми шерстью телами, будто устлан сплошным
живым черным ковром.
     Они извивались, перепрыгивали  друг через друга, принюхивались, двигали
длинными острыми носами из стороны в сторону.  Их желтые  глаза  сверкали  в
темноте  множеством  алчных  огней.  Чудовищная, зловещая  масса копошащихся
крыс. Таких огромных, каких он  никогда в жизни не видел и даже  представить
себе не мог. Настоящие чудовища!
     --  Не-е-ет! -- закричал  он в  отчаянии, услышав душераздирающие крики
жены и сына.
     Перегнувшись через перила, он увидел, как крысы одна за другой исчезают
в туннеле, ведущем в убежище.
     Климптон бросился вниз, перепрыгивая через ступени, и  оказался в самой
гуще копошащейся крысиной массы. Спотыкаясь, падая на  колени, он размахивал
фонарем, пробираясь  к входу  в  убежище.  Свет фонаря  отпугивал  крыс: они
разбегались  в стороны. Стараясь устоять, он бил их ногами, кричал  на  них,
кидал в них старые вещи, которые попадались под руку. Не обращая внимание на
острые  зубы, впившиеся в  икры ног, он дотянулся  до матраца,  закрывавшего
вход  в  убежище,  и  изо  всех  сил  потянул  его  на  себя.  Дверь  широко
распахнулась, и он тут же понял бессмысленность своих усилий.
     То,  что он  увидел в свете  фонаря, было диким, безумным,  невыносимым
кошмаром: черная куча дерущихся крыс,  вырывающих друг у друга куски чего-то
бело-красно-розового...  Он понял -- это все, что осталось  от его семьи. По
полу растекалась красная лужа. Это была их кровь.
     Что-то навалилось на него сзади,  но он не чувствовал острых как бритва
зубов,  вонзившихся в его тело, рвущих на куски его плоть. Он не чувствовал,
как  жадные челюсти  пьют  его  кровь. Ничего этого он не чувствовал.  В нем
только билась последним всплеском жизни боль его сына, жены, матери. Потеряв
сознание, он упал в  это  жидкое липкое месиво,  чтобы  навсегда  остаться с
ними.
     А  дверь  под лестницей все еще  содрогалась  от  ударов  Кэсси.  Удары
становились  все чаще и  сильнее,  словно  подстегиваемые  визгом, криком  и
воплями,  доносившимися  снизу.  Когда   эти  звуки  смолкли  и  снизу  лишь
раздавалось жадное чавканье челюстей  и  хруст, собака затихла, и можно было
уловить ее еле слышное жалобное повизгивание.
        "Глава 8"
     -- Как он себя чувствует? -- спросила Кэт, как только доктор  Рейнольдс
появилась в дверях лазарета.
     Клер был погружена в свои мысли и, казалось, не сразу поняла обращенный
к  ней  вопрос.  Она  выглядела очень усталой и озабоченной. Тем  не  менее,
прислонившись к двери и привычным жестом засунув руки в карманы  халата, она
слабо улыбнулась.
     -- Не волнуйтесь. Он выкарабкается.
     Кэт подумала, как же должно быть тяжело этой женщине: ведь она отвечает
за них за всех и старается помочь каждому.
     --  Калвер  получил совсем небольшую дозу. Полагаю, что  это  никак  не
отразится на его здоровье.
     Клер вынула из кармана пачку сигарет и протянула Кэт.
     -- Я что-то не заметила, вы курите?
     Кэт отрицательно покачала головой.
     -- Весьма  похвально,  --  сказала  доктор  Рейнольдс, сделав  глубокую
затяжку.
     Было  совершенно   очевидно,   что   курение   доставляет   ей  большое
наслаждение.  Она даже  прикрыла  глаза от удовольствия. Кэт заметила,  что,
несмотря  на  усталость,  нервозность  и  даже  резкость,  доктор  Рейнольдс
держится  довольно элегантно, ее жесты не лишены изящества --  и то, как она
вынула сигарету из пачки, и как протянула  пачку Кэт, и как выдохнула тонкую
струйку дыма.
     -- Спасибо вам, Кэт, вы очень помогли мне в эти дни.
     -- Что вы,  доктор!  Это вам спасибо. Если бы я  сидела  без  дела, то,
наверное, сошла бы с ума.
     --  Да, вы  правы. Это большая  проблема для  всех. Почти весь персонал
станции  ничем не занят.  Это  очень  плохо действует  на  людей.  Некоторые
впадают  в состояние  глубокой  апатии.  Другие,  наоборот, сходят с ума  от
беспокойства. Конечно, люди не могут все  время думать  о смерти  близких, о
свершившейся  катастрофе, о своем собственном конце. Долго этого не выдержит
никто.
     -- Мистер Фарадей пытается всех хоть чем-нибудь занять.
     -- А что со связью? Есть ли какие-то изменения?
     --  Насколько мне известно,  нет. Может быть, вообще выжили  только  мы
одни.
     Во время разговора доктор Рейнольдс внимательно наблюдала  за девушкой.
Безусловно, сейчас она выглядела  лучше,  чем в  тот день, когда появилась в
убежище. Конечно, страх  и тревога не покинули  ее, хотя внешне она казалась
немного  спокойнее.  Но  доктор  Рейнольдс  понимала,  что  это  было  такое
неустойчивое равновесие, из которого  выбить  ее могло любое  незначительное
волнение, да и в глубине ее глаз все еще таилось смятение.
     У Кэт были длинные светлые волосы. Свою разорванную блузку она поменяла
на мужскую рубашку, к карману которой, как  и у всех обитателей убежища, был
приколот  дозиметр. В подземном комплексе  был свои  радиологический  отдел,
который занимался обработкой показании дозиметров. Доктор Рейнольдс, правда,
не  совсем  понимала необходимость этой процедуры, потому что  как  в  самом
убежище,   так  и   вокруг   него   было  размещено   достаточно   приборов,
регистрирующих  радиационное  излучение,  они   должны  были  срабатывать  в
критической  ситуации. Она  считала,  что  дозиметры оказывают  на  человека
скорее психологическое воздействие, как успокоительные таблетки.
     Правда,  дозиметр  может сработать  и с прямо противоположным эффектом,
это  своего  рода   мина  замедленного   действия:  если  они  вдруг  начнут
зашкаливать, то  после той информации, которую люди получили от нее, Клер не
берется предсказать их поведение.
     -- Хотите кофе, Кэт? -- спросила Клер.  -- Я бы с удовольствием выпила,
и тогда мы с вами могли бы поговорить немножко.
     Кэт согласно кивнула, и они пошли в столовую.
     -- Со  Стивом все  будет в порядке? -- снова спросила Кэт, по-видимому,
неудовлетворенная предыдущим ответом доктора.
     Один из  сотрудников станции  вынужден был прижаться к стене чтобы  они
могли  разойтись в узком коридоре, и доктор Рейнольдс  благодарно улыбнулась
ему.
     --  Не  беспокойтесь,  Кэт. Я думаю,  у  Калвера  все  будет нормально.
Радиационная  доза,  как  я  уже  говорила,  была столь невелика, что  самым
тяжелым последствием, кроме тошноты и головокружений, может оказаться потеря
потенции на короткое время. Но думаю, что  в его положении вряд ли это имеет
такое  большое значение.  Лично  меня беспокоит,  что  воздействие  радиации
снизило сопротивляемость  организма. Я имею в виду крысиный укус. К счастью,
у нас есть противоядие от этой болезни.
     Кэт остановилась.
     -- Болезни?
     Доктор Рейнольдс взяла ее под руку и повела дальше.
     --  Несколько  лет назад, когда  появились  эти  крысы-мутанты,  каждый
укушенный  заболевал  тяжелой  формой  лептоспироза.  Лечение  было  найдено
довольно  быстро,  но  все-таки  специалисты не были  до конца уверены в его
полной э