ыт,  будто он
что-то кричал ей, но до нее доносилось лишь жужжание насекомых, роящихся над
этой дырой.
     Клер  уронила  очки,  и  они  упали  на  стол.  Люди,  сидевшие  рядом,
оглянулись и  удивленно посмотрели  на нее. Пожалуй, они никогда  не  видели
доктора в таком состоянии. Но всех волновали свои проблемы, и никому не было
никакого дела до нее.
     Клер надела очки, чтобы никто не заметил  ее слез, и глубоко затянулась
новой сигаретой. Все-таки курение помогало ей  сохранять самообладание, и не
хотелось думать о том, что она станет делать, когда выкурит весь свой запас.
     Если  Саймон  мертв,  уже  больше  ничего  не  имело для  нее  никакого
значения.  А  она не  сомневалась  в  том,  что  Саймон,  ее  верный друг  и
возлюбленный,  погиб.  И этот страшный, навязчивый сон, похожий на  видение,
лишь  подтверждал  ее  предчувствие. Горечь  потери разрывала  ее душу.  Она
знала,  что интуиция  не обманывает  ее  -- Саймона  больше  нет. Он работал
хирургом в больнице Святого Томаса, спасал людей, дарил им  надежду и жизнь,
боролся со злом и в тот день, когда на город сбросили бомбы, дежурил в своей
больнице. Клер  точно  знала, что у  Саймона не было никаких  шансов выжить,
здание  больницы  наверняка рухнуло от  первой  же взрывной волны. "Господи,
упокой твою душу, Саймон,  единственное,  о  чем  я молюсь, чтобы  это  была
мгновенная смерть", -- шептала Клер, и слезы текли по ее лицу.
     Впервые  увидев  этот  кошмарный  сон, она  проснулась  от собственного
крика.  Кэт  была  рядом и пыталась успокоить ее, обнимая, гладя по волосам,
шепча какие-то  слова. Наконец видение  исчезло, и Клер  перестала дрожать и
всхлипывать.  На  соседних  кроватях маленькой женской спальни  заворочались
другие  обитательницы  убежища,  растревоженные  ее  криком.  Однако  ночные
кошмары и выкрики были обычным  явлением, ее истерика  не  была исключением.
Никто не проснулся, погруженный в свое тяжелое забытье.
     Клер и Кэт пошли в столовую, где всегда горел свет, в отличие от других
помещений,  освещавшихся  ночником  в целях  экономии  электроэнергии. Кроме
того, в столовой была кофеварка.  Они пили кофе,  и Клер говорила, говорила,
не  в  силах  остановиться,  несколько  часов  подряд.  Ей  необходимо  было
выговориться, рассказать об этом кошмарном видении и обо  всем, что наболело
за  эти  долгие  дни  заточения.  Тогда  Клер  думала,  что,  если  во  всех
подробностях опишет Кэт свой ночной кошмар, он никогда больше не повторится.
Она не знала, что он будет неотвязно преследовать ее, повторяясь и во сне, и
наяву.
     Сочувствие  Кэт,  понимающий  взгляд,  ее  молчаливое  участие были так
необходимы Клер. Завтра она снова  войдет  в свою роль твердой, несгибаемой,
слегка  циничной  женщины, которой все нипочем, которая  все знает, ко всему
готова и  все может вытерпеть без нытья и  жалких эмоций.  Но этой ночью она
была  обыкновенной женщиной, испуганной,  одинокой,  потрясенной  горем,  ей
хотелось  прижаться  к  чьему-то  плечу  и  выплакаться.  И  пожаловаться, и
пожалеть себя, и выговориться -- раз и навсегда.
     Сколько это  уже  продолжалось? Четыре  недели? Четыре  недели  в  этом
проклятом убежище, как в капкане! Все  остановилось: жизнь и время. Миг стал
равен вечности.  Пустота  позади,  пустота впереди.  И  бесконечные  часы  и
минуты, наполненные никому не нужной суетой или бездельем. И мысли, мысли --
одна страшнее другой.
     Может быть, они и правы в своем стремлении вырваться отсюда.
     Вырваться  --  и будь что будет. Неужели жизнь наверху или  даже смерть
страшнее бессмысленного прозябания в этой преисподней?
     Она  знала имя  мужчины, сидящего за соседним столом, но, погруженная в
себя, сейчас ни за  что бы не вспомнила его, даже если  бы от этого зависела
ее жизнь.  Наклонившись  вперед, мужчина  гладил  руку  женщины,  сотрудницы
телефонной  станции. Женщина  не была ни  красивой,  ни хорошенькой, ни даже
хоть чуточку привлекательной, и  улыбка нисколько не красила ее. Наверное, в
прежние времена мужчины не обращали на нее внимания. Клер догадалась об этом
по неуместно радостной и одновременно жалкой  улыбке женщины. Но  сейчас все
изменилось, и любая женщина, даже немолодая и некрасивая, могла рассчитывать
на внимание и быть желанной, просто потому,  что у  мужчин не было выхода. А
сексуальные потребности все же давали о себе  знать, не задавленные до конца
гнетом  депрессий. И  уже не важно, каким было женское тело  -- стройным или
неуклюже  толстым,  гладким и  упругим или увядающим. В таких нечеловеческих
условиях оно было подарком судьбы. Может быть, последним подарком.
     В такой  ситуации пышно расцветали зависть, соперничество,  ревность  и
ненависть. Это, кстати, и спровоцировало  мятеж в убежище. Клер усмехнулась.
Мятеж?  Да нет, конечно, просто  элементарное  самоутверждение  масс.  Опять
смешно, теперь можно  смеяться над каждым словом: какие  массы,  когда  речь
идет о  жалкой кучке  людей, волею  случая  оказавшихся в одном месте в этот
страшный  момент  крушения  мира.  И  все-таки да --  самоутверждение  перед
властями, хоть  их, представителей власти, здесь,  по сути, вообще не  было.
Поэтому  весь гнев и  протест  обрушились в конечном  итоге  на одного Дили,
мелкую сошку в большой игре.
     Мужчина за соседним  столиком пробегал пальцами по руке  женщины,  едва
касаясь ее кожи, и в этом, казалось, невинном жесте было столько откровенной
чувственности, едва сдерживаемого желания,  что Клер отвернулась. Не потому,
что она осуждала их или завидовала, нет,  совсем наоборот -- эта  не имеющая
никакого  к  ней отношения, случайно подсмотренная ласка пробудила в  ней ее
собственную  сексуальность,  желания,  которые  она  всеми  силами  пыталась
подавить, усыпить.
     Она  снова вспомнила  Саймона. Их отношения  были гармоничными  во всех
смыслах:  и  в духовном, и  в  физическом.  Может быть, другая  женщина и не
считала бы его ни  идеальным любовником, ни суперменом, ни половым гигантом.
Да и  Клер так не думала.  Просто Саймон был ее мужчина, именно о  таком она
всегда мечтала -- нежном, внимательном, в меру настойчивом и эгоистичном. От
каждого из них  работа требовала полной  самоотдачи,  порой они уставали  до
изнеможения,  и оба отдавались работе  целиком, потому  что  у  них  не было
детей.  Но  у  них  бывали  чудесные   минуты,  когда,  отрекшись  от  всего
окружающего  мира,  они  принадлежали  только друг  другу. Тогда сексуальное
наслаждение было главным для каждого, и оба старались доставить максимальное
удовольствие  своему  партнеру.  Клер  очень  нравилось заниматься  любовью.
Работа и любовь -- пожалуй, это было самое приятное в ее жизни.
     Но долгие дни  и недели после катастрофы она даже не вспоминал о сексе.
Женщина в ней  словно умерла  под обломками рухнувшего  мира, остался робот,
машинально действовавший в ее оболочке.
     Ни разу во время долгих бессонных  одиноких ночей  она  не почувствовал
сексуальный  голод,  никаких  тайных  признаков неудовлетворенного  желания.
Будто ничего этого никогда  и не  было. А потом ей приснился этот  сон, этот
кошмар, который уже больше не оставлял Клер.
     Ее погибший муж, ее дорогой Саймон,  приходил  к  ней,  протягивая свою
костлявую  обугленную  руку.  Он  хотел  дотронуться  до  нее нет, он  хотел
обладать ею. Она чувствовала это. Она это видела. Его тело было изуродовано,
сожжено  или  изъедено  червями. Ничего не  осталось  от  прежнего  Саймона.
Ничего...
     Только член  горделиво торчал  из-под  опаленных лохмотьев одеж ды.  Он
жил, был по-прежнему силен и полон желания, в нем билась живая, пульсирующая
мужская мощь.  Клер все время гнала  от себя это видение,  оно  угнетало ее,
расслабляло, делало ранимой и  нерешительной.  Она боялась этих снов. И лишь
сейчас, случайно увидев чужую  ласку,  поняла,  чего больше всего боялась --
пробуждения  сексуальных  инстинктов,  которые,  вырвавшись  из-под  тяжкого
гнета, могут просто погубить ее. О нет.  Господи, это вовсе не так важно, не
так важно!  Без этого  можно жить, если то,  что сейчас происходит,  считать
жизнью.
     Она знала,  что  многие, пережившие катастрофу, испытывают безудержное,
изнурительное давление неудовлетворенного желания. Живая  плоть  бунтует, не
желая считаться с обстоятельствами. Люди пытаются подавить в себе похоть, но
природа  бывает   сильнее   разума.   А  неудовлетворенное  желание  рождает
напряжение, которое нужно снимать. И каждый ищет свой выход.
     Так что зря она стыдится своих извращенно-эротических  снов. Все вполне
объяснимо. По крайней  мере, теперь она  так думает.  Ей кажется что она все
поняла:  в  этом  сегодняшнем  мире  нет  ничего  запретного,   бесстыдного,
безнравственного.  Мир сам стал таким и  развращает  души  людей, пробуждает
низменные инстинкты. Все, что она  прежде  любила, чем  дорожила, разрушено,
исчезло или, случайно уцелев,  оказалось зараженным как проказой  ужасающими
последствиями катастрофы, в самых невероятных проявлениях.
     Можно  ли  уважать человека после  того,  как  он  погубил себя и  себе
подобных? После такого безумства что можно ценить в человеке? Можно ли будет
когда-нибудь снова  как ни  в чем  не  бывало  наслаждаться  искусством? Нет
больше  искусства, гениальных творений рук человеческих -- все обратилось  в
пепел.  И  наслаждения  тоже нет.  Можно ли  радоваться  прохладному  ветру,
несущему  успокоение,  если  он  радиоактивен?  Нет  больше  радости  и  нет
успокоения. И нельзя прижаться к любимому человеку, ища  защиты и тепла. Нет
этого человека, есть холодный, изуродованный, разлагающийся труп.
     Беда  в том, что еще  жива потребность  во  всем этом,  несуществующем,
уничтоженном.  Наверное, это неистребимо, пока  жив человек.  Она  вспомнила
рассказы о том,  что  евреи, которых  везли  в  печи  Освенцима,  занимались
любовью  в переполненных железнодорожных  вагонах, их  последнем пристанище.
Это   тоже   была  почти   бессознательная   попытка   обмануть  неотвратимо
надвигающуюся смерть.
     Любовь -- символ  жизни, пока человек любит, он живет.  В Древнем  Риме
гладиаторов поощряли к  любовным забавам в ночь  перед боем, считалось,  что
сексуальная энергия придаст им дополнительные силы, что только что пережитое
сексуальное неистовство перерастет в неистовство воина.  А  порнографические
фильмы,   последнее  изобретение  человечества  в  этой  области,  по  сути,
преследовали ту же цель.
     Клер стряхнула пепел и вспомнила, что однажды видела труп  с нормальной
эрекцией  члена, как  это ни парадоксально звучит. Она вдруг улыбнулась ни с
того  ни с сего -- ничего веселого в ее мыслях не было. Разве что ее  жалкие
попытки найти хоть  какое-то  оправдание своей так неожиданно и бессмысленно
пробудившейся  чувственности.  Видимо, никакое  горе  не  может  убить  этот
инстинкт навсегда. Наверное,  эти муки знакомы любой вдове. Но, к сожалению,
здесь,  в  убежище,  не  было  ни  одного  мужчины,  с  которым ей  хотелось
переспать. Ни одного. Дело в том, что ей нужен был не просто мужской член  в
самом примитивном, физиологическом  смысле,  ей  хотелось  теплоты, участия,
ласки. Одним словом, любви.
     Она испытала легкое замешательство  и какую-то неловкость, поняв вдруг,
что, пожалуй, единственный  человек  здесь, от  которого она приняла  бы  и,
может быть,  даже ждет  любви -- это Кэт Гарнер. Правда, это было всего лишь
замешательство, не более. Неожиданное  открытие  не  испугало ее. Раньше она
никогда  не  думала  о лесбиянстве, ни  в плохом, ни  в хорошем смысле,  эта
проблема не волновала  ее. У нее был Саймон,  и  ничего  другого  ей не было
нужно. Сейчас Клер  нуждалась в утешении, а ласки, которых она ждала, прежде
всего  нужны  были  ей  как  элемент  сочувствия  и  уж потом,  быть  может,
физического   удовлетворения.   Это  было  на  последнем  месте,   хотя  она
чувствовала все возрастающую чисто физиологическую потребность в  близости с
кем-то. Доктор Неистовость, так называли ее за глаза коллеги и пациенты, и в
этом  был  свой  довольно  точный  смысл  --  всего,  чего  она  хотела  или
добивалась, она желала  с неистовой страстью. Да, так  было всегда,  в  той,
прежней жизни, которой больше нет.
     Клер  не  обольщалась  насчет  Кэт.  Та,  безусловно,  и  утешит ее,  и
приласкает, и облегчит ее состояние, но это будет лишь духовная близость. Не
более  того. В  этом  Клер не  сомневалась. И  это было катастрофой, другого
объекта для любви в этом изувеченном мире у нее не было. И не будет.
     Она докурила очередную сигарету до  самого фильтра и энергично погасила
ее. Все, доктор Рейнольдс,  хватит думать о себе. Вы еще нужны людям. Сейчас
не время для углубленного самоанализа, и распускаться тоже ни к чему.  Ничто
так не расслабляет  человека, как жалость  к самому  себе. Еще  будет  время
побыть наедине с собой, даже слишком много времени.
     Надо проведать  беднягу Брайса, которому предстоят страшные мучения.  И
еще несколько человек нуждались в ее поддержке, им нужно дать успокоительное
лекарство.  И  пожалуй, этой ночью она  побалует  себя  -- тоже  примет  две
таблетки, чтобы избежать ночного  кошмара. А пока -- за дело. Она может лишь
поддерживать  раны  Брайса, поскольку ему удалось избежать во время  вылазки
наверх сильного облучения, а потом просто облегчит его уход  из жизни, чтобы
человек зря не мучился. Она пропишет ему  изобретенный ею коктейль Бромптона
--  эйфорическую смесь,  состоящую  из героина,  кокаина и  джина. Правда, в
аптеке  не  было  кокаина,  но  она  нашла  ингредиенты,  которые могут  его
заменить. Во всяком  случае, она твердо решила,  что  не допустит  страданий
Брайса, если этого не удастся избежать.
     И  еще  одна  задача,  с  которой ей пока  не  удалось  справиться,  --
переубедить этих глупых упрямцев, которые собираются покинуть убежи...
     Из коридора  донеслись  тревожные  крики и какой-то непонятный  шум.  В
столовой  мгновенно прекратились все разговоры, люди замерли, прислушиваясь,
пытаясь  понять,  что происходит.  Здесь было несколько человек,  страдающих
бессонницей,  которые  коротали ночи в  столовой, боясь одиночества в темных
спальнях, и дежурные, в обязанности которых  входила проверка систем связи и
других работающих приборов и агрегатов. Однако установленный с самого начала
порядок соблюдался теперь формально и весьма недобросовестно.
     Поток воды хлынул в  дверь прежде, чем кто-либо  успел  сообразить, что
происходит. Он смыл одним ударом столы и стулья, посуда плавала в воде, люди
кричали,  сбитые  с ног  сильной волной. Клер  тоже  отшвырнуло  к соседнему
столу, стол опрокинуло,  и  она  упала  вместе с  ним, ударившись обо что-то
головой. На миг у нее  перехватило дыхание,  и она почувствовала, что теряет
сознание. Вокруг  мелькали чьи-то  руки, люди не могли противостоять  такому
яростному напору воды.
     Первая мощная волна,  ударившись о  дальнюю стену  столовой, откатилась
назад,  утратив  часть  своей  бешеной  силы.  Те,  кому  удалось подняться,
поспешили  воспользоваться  этой короткой  передышкой.  Но  многие  потеряли
сознание  или лежали  с переломанными ногами  --  эти  несчастные  утонули в
потоке, глубина  которого не  превышала  трех-четырех футов. Всего несколько
человек удалось спасти.
     Клер  тоже поднялась, хотя  не слишком  уверенно  держалась на ногах  в
потоке, доходящем ей  до колен. Упав, она потеряла очки и теперь  видела все
происходящее  будто  через  пелену  тумана. Не заметив плывущий прямо на нее
перевернутый стол,  она лишь почувствовала боль в ноге, когда он врезался  в
нее. Ухватившись  за ножку стола. Клер  едва  устояла. Вода  поднималась все
выше и выше. Если ее  уровень повысится на пять-шесть футов, то никто уже не
сможет выбраться  отсюда, и  они  погибнут в этом заполненном водой капкане,
отрезанные от тех, кто находится в других помещениях.
     Из столовой было  два выхода: через дверь, в которую ворвался  поток, и
через  кухню.  Клер  пошла  вперед,  еще  не  поняв  окончательно, какой  из
вариантов предпочтительнее. Надо было решать это на ходу.  Она заметила, что
все,  кто  мог  двигаться, пошли  за  ней, помогая друг  Другу,  поддерживая
раненых.
     Неожиданно  в столовой почти  погас свет, и  женщина, та самая, которая
только что  кокетничала с инженером (во всяком случае.  Клер показалось, что
это она), пронзительно закричала. Все остановились, замерев от страха, но, к
счастью,  через  несколько  жутких  мгновений напряженного и неопределенного
ожидания свет вспыхнул вновь.
     Клер облегченно вздохнула и  пошла дальше, прижимаясь спиной к стене --
так легче  было бороться с  течением. За прилавком, отделяющим  столовую  от
кухни, никого не было. Клер никак не могла вспомнить, дежурил ли там кто-то,
когда  она наливала  кофе из кофеварки. Возможно, что никого и  не было, как
правило, ночью в столовой все обслуживали себя сами.
     Поток воды несся по  коридору,  со  всего  размаху врываясь в столовую.
Дверь, ведущая в кухню, была в другой стороне, скорее всего, там напор  воды
меньше. По-видимому, нужно выбираться через  тот выход, несмотря на то,  что
для этого придется пересечь поток в наиболее опасном месте.
     Клер оглянулась назад и, стараясь перекричать шум воды, сказала идущему
следом  за ней  мужчине о своем решении. Тот кивнул головой в знак согласия.
Клер  быстро пересчитала  тех, кто шел  сзади. Их  было одиннадцать человек,
если она всех разглядела. Несколько тел плавало  на поверхности  воды -- это
были те, кто погиб от удара первой волны.
     Остальные, хоть  и  выжили, выглядели  ужасно.  Казалось,  это была уже
последняя степень отчаяния. Люди не могли  больше бороться, они окончательно
растерялись. Мало кто понимал, что происходит и что же теперь делать.
     Клер подумала, что,  как  это  ни парадоксально,  погибшим  можно  было
сейчас  позавидовать,  во  всяком  случае, им  уже ничего  не надо  решать и
бояться тоже нечего.  Но и для  живых сам собой отпал  самый острый  вопрос,
который непрерывно обсуждался с воинственной оголтелостью:  выходить или  не
выходить из убежища?
     Клер отошла от стены и ступила в поток,  всеми силами стараясь удержать
равновесие. Поток завихрялся вокруг ее бедер, толкал со всех сторон, пытался
сбить с ног. Он будто  заигрывал с ней, но это  была игра не на жизнь, а  на
смерть. Она поскользнулась и  чуть было не упала в воду, но  чьи-то  сильные
руки подхватили ее  сзади и помогли подняться. Она наконец  разглядела  лицо
мужчины, который шел за ней.
     -- Спасибо,  Том! -- крикнула она. -- Передайте остальным, чтобы шли за
нами. Я думаю, что у нас больше шансов выбраться через кухню.
     Но все уже и так повернули  за ними, то ли разгадав их намерение, то ли
просто  инстинктивно  стараясь  не  терять  Друг  друга из вида.  От  быстро
прибывающей  воды  поток  в  столовой бурлил,  как  в  водовороте,  стремясь
затянуть людей в свой губительный омут. Растянувшись  цепочкой и поддерживая
друг друга, группа медленно и осторожно продвигалась к выходу. Но вот кто-то
ударился  о  проплывающий  мимо  стол,  цепочка  покачнулась,  двое  мужчин,
поддерживающие с  двух сторон полубессознательную женщину, упали,  и тут  же
все  трое были смыты  потоком в бурлящую воронку.  Одному  из мужчин удалось
выбраться. Кашляя  и отплевываясь,  он присоединился  к оставшейся группе, а
двое других навсегда исчезли под водой.
     -- Пошли быстрее! -- крикнула Клер. -- Вода прибывает очень  быстро. Мы
должны успеть выбраться отсюда, пока это еще возможно!
     Казалось, они  шли целую  вечность,  дюйм за  дюймом  борясь с потоком,
пытаясь удержать тех, кто падал, чтобы не дать им утонуть, и все же теряя то
одного,  то  другого,  пока  наконец  не  оказались  в нескольких  футах  от
прилавка.   Клер,  шедшая  впереди,   радостно  вскрикнула,  ухватившись  за
алюминиевые  перила  барьера,  вдоль  которого  об