ом прорабатывал
все документы,  доклады, сообщения  на эту тему, официальные, неофициальные,
использовал результаты исследований,  проводимых  в  Хиросиме, Нагасаки. Над
этой проблемой работали  многие ученые во всем мире. Разумеется, учитывалась
и  новейшая модификация, и  большая мощность современного ядерного оружия, и
жизненный уровень европейского населения. Мои данные основаны на усредненных
цифрах, приводимых в  правительственных сообщениях и сообщениях  независимых
экспертов.
     --  И  тем не менее,  -- настаивал Дили,  -- мы ни в чем не можем  быть
уверены.
     Калвер  усмехнулся.  Он  подумал,  что,  вероятно, прежде  чем  собрать
"массы",  чиновники  посовещались  в  узком  кругу,   решая,  в  каком  виде
преподнести информацию  о  случившемся. Тем  более  что достоверными данными
сами не располагали. Но, судя по всему, к единому мнению не пришли. Отсюда и
явное противостояние Дили и Брайса.
     --  У  нас  семьи  остались  наверху, а вы  нам головы  морочите  своей
статистикой, -- раздался чей-то отчаянный крик за спиной у Калвера.
     Он  обернулся  и  увидел  маленького человечка,  по лицу которого текли
слезы. Человечек потрясал над головой детскими кулачками и кричал:
     --  Мы  должны отыскать  своих  близких! Мы  не можем  оставить  их  на
произвол судьбы... После всего, что вы нам здесь рассказали...
     -- Нет! --  резко, с холодной жестокостью произнес Дили. -- Мы не можем
приютить в этом убежище всех пострадавших.  Даже наших близких. Это погубило
бы всех нас.
     --  Вы думаете, это имеет для нас такое большое значение? -- На сей раз
это был женский голос, в котором тоже  звучали слезы. --  Вы думаете, у  нас
осталось что-то, ради чего стоило бы жить? Ради самих себя, что ли?
     Тут все вновь заговорили разом,  и уже было  невозможно уловить в общем
гуле голосов какой-нибудь смысл.
     -- Пожалуйста, успокойтесь! Мы не должны терять самообладания. --  Дили
снова попытался  овладеть  ситуацией. -- Поймите же наконец, мы только тогда
сможем  помочь людям  наверху, если выживем  сами и сумеем  объединить  свои
усилия с персоналом других убежищ. Мы ни в коем случае не должны поддаваться
панике!
     Фарадей тоже вскочил  со своего  места. Теперь они с Дили стояли рядом,
как два солдата в одном строю.
     -- Дили прав. Если мы, пойдя на поводу у своих эмоций,  покинем убежище
сейчас, то получим смертельную дозу облучения. Таким образом, мы убьем себя,
а мертвые никого спасти не могут.
     Логика их рассуждений была ясна всем, но погасить возбуждение все же не
удавалось. Здесь явно преобладали эмоции. Выкрики не прекращались, некоторые
из   них  носили   оскорбительный  характер  и  были  обращены  к  Дили  как
представителю  министерства обороны. Шум несколько  приутих, когда  рядом  с
Дили встала  доктор  Рейнольдс.  Она была тоже  напряжена,  и это  состояние
выдавали  засунутые в карманы белого халата руки, сжатые в кулаки. Но именно
ее белый халат, по-видимому, подействовал успокаивающе на взвинченных людей.
Она не представляла  чиновничий  класс, ее нельзя,  как  Дили,  который  был
марионеткой в руках правительства, приведшего страну к катастрофе,  обвинить
в случившемся. И хоть  большинство  присутствующих понимали несправедливость
своего  гнева,  направленного  именно  на  этого представителя  министерства
обороны, он просто  был  здесь, рядом: его можно не  только оскорбить,  но и
ударить. Людям  нужна  была разрядка, и Дили  оказался  подходящим объектом.
Стараясь отвлечь внимание от Дили, доктор Рейнольдс сказала:
     --  Я  могу  лишь  подтвердить то,  что  здесь уже  было  сказано. Если
кто-нибудь  из  вас  выйдет из  этого убежища сейчас,  он умрет  от  лучевой
болезни через  несколько недель, а  может быть, и дней. От  себя я могу лишь
добавить,  что  это  будет  очень тяжелая  смерть.  Сначала вы  почувствуете
тошноту,  появится  покраснение кожи, жжение во рту и горле, слабость. Затем
начнется рвота, и несколько  дней вы будете страдать от мучительного поноса.
Потом, быть может, ненадолго наступит облегчение, но лишь  совсем ненадолго.
Вскоре все симптомы  проявятся  еще  сильнее,  чем  прежде,  кожа  покроется
волдырями,  начнут выпадать волосы, у женщины возможны сильные кровотечения,
У  мужчин  появятся  неприятные  ощущения в  половых  органах.  Если кому-то
случайно удастся  выжить, то  наверняка гарантировано бесплодие или, что еще
хуже, вашему потомству грозят непредсказуемые  тяжелые  отклонения от нормы.
Многим  из  вас  предстоит узнать  на  собственном  опыте  о  такой страшной
болезни, как  лейкемия. В  конце  концов  начнутся  судороги,  и  это  будет
спасением, потому что вскоре наступит смерть.
     Все эти ужасные подробности она проговорила ровным голосом, без всякого
выражения.
     "Черт  побери,  --  подумал  Калвер,  -- вот это профессия. Как  только
женщине удается сохранять такое  самообладание".  И  все же он понимал,  что
безжалостность доктора  Рейнольдс нарочита.  У  нее  была цель  --  напугать
людей, чтобы они остались в убежище. И, как  бы подтверждая его догадку, она
сказала:
     --  Если вы  хотите, я могу  рассказать  и  о других  симптомах лучевой
болезни.   Пропадет  аппетит,   нарушится  процесс  пищеварения,  все  ткани
организма подвергнутся резкому изменению, кости сделаются хрупкими, возможны
воспаления мочевого пузыря, печени, почек, спинного  мозга, легких, тромбоз,
рак  и  анемия,  вызывающая   подкожные  кровотечения.  Но  мало   того,  вы
многократно  будете видеть собственную смерть, так  как на  ваших  глазах от
этой же  болезни  будут постоянно умирать  другие. Итак, я рассказала все  о
болезни,   которая  грозит  вам,  если   вы  собираетесь  покинуть  убежище.
Совершенно  очевидно, что  в  таком  состоянии  вы вряд ли  сможете  оказать
кому-либо помощь. Но если все же кто-нибудь  по-прежнему считает, что должен
уйти, я не вижу причин, по которым мы должны задерживать его. И, более того,
я  прошу  разрешить  уйти  всем  желающим,  чтобы  они  не  вносили излишнюю
нервозность в  и  без того трудную атмосферу,  которая царит здесь. Ну  что,
кто-нибудь принял решение уйти?
     Она подождала некоторое время и,  не  получив ответа, устало опустилась
на стул.
     -- Благодарю вас, доктор Рейнольдс, -- сказал  Дили, --  вы  нарисовали
нам тягостную, но реальную картину. Еще раз благодарю вас, -- повторил он.
     Но она даже не взглянула  на него. Калвер понял, что слишком  много сил
потратила она на свое сообщение.
     -- Я  думаю, что теперь, когда вы услышали столь беспристрастную оценку
нашей  нынешней  ситуации и  возможных последствий, нам  удастся  продолжить
разговор в более конструктивном духе, -- подытожил Дили.
     Он  потрогал руками  повязку  на  лице, и Калвер  впервые подумал, что,
должно  быть, ему приходится  все  время  преодолевать  дискомфорт,  боль  и
мучительное ожидание  исхода своей собственной болезни. При этом столько сил
и нервов затрачивает он,  убеждая людей  не совершать опрометчивые поступки.
Хотя,  быть может,  защищал  он  не  их, а разработанные  его  министерством
инструкции.
     Дили заговорил снова:
     -- Вернемся к началу нашей беседы.  Несмотря  на то,  что линии связи в
настоящий момент повреждены, я убежден,  что многим людям удалось спастись в
убежищах,  аналогичных  нашему.  Я  еще  не  сказал  вам,  что все  убежища,
расположенные  в  Центральном  районе,  дополнительно  связаны  между  собой
почтовой подземкой или метро.
     --  Вероятнее  всего,  если  повреждены   радио-  и  телефонная  связь,
снабженные специальной  защитой,  то  туннели  метро тем более разрушены, --
выкрикнул кто-то.
     -- Да, несомненно, многие туннели  повреждены, а возможно, и совершенно
разрушены, но все же подземных  трасс так много,  что наверняка  какие-то из
них уцелели. Кроме того, некоторые здания  в этом районе обладают повышенной
устойчивостью и  надежностью конструкций,  они должны были выдержать ядерный
взрыв. Это было заложено в проекте. Я не буду подробно рассказывать обо всех
специально оборудованных  убежищах, построенных после второй  мировой войны.
Скажу лишь,  что  их достаточно  много.  Только на  северной линии метро  --
шесть.
     Калвера не покидало  какое-то  необъяснимое  ощущение,  что,  сколь  бы
убедительным   и   искренним   ни  выглядел   Дили,  он   все  равно  что-то
недоговаривает, будто в его словах есть какой-то двойной смысл. Он, конечно,
плохо знал Дили, но все же никаких оснований считать его лжецом у Калвера не
было --  откуда же это навязчивое недоверие? Не оттого же, в самом деле, что
Дили  правительственный  чиновник?  Углубившись в  свои  размышления,  он не
расслышал несколько последних фраз Дили, но, по правде сказать, это его и не
интересовало.
     --  ...главное   правительственное  убежище  расположено  за  пределами
города.  Полагаю,  что  правительство  сейчас  там. Вся страна разделена  на
двенадцать регионов.
     Калвер не думал, что хоть один человек сейчас слушает Дили.
     -- ...органы управления графств и округов...
     "Какое это все имеет значение?" -- снова подумал Калвер.
     -- ...местные органы управления...
     -- Дили!
     Все посмотрели на Калвера, и Дили повернул  к нему  свое лицо в  маске,
нервно облизывая губы. Стараясь говорить спокойно, Калвер спросил:
     -- Дили, рассказывали ли вы кому-нибудь об этих тварях,  которые напали
на нас в туннелях?
     Калвер  искоса  взглянул на Кэт и увидел,  как она  напряженно замерла,
услышав его вопрос. Дили тоже был явно обескуражен.
     -- Я не знаю, Калвер, нужно ли об этом говорить.
     --  Разумеется, нужно. Это гораздо важнее  и страшнее для всех нас, чем
то, о чем говорили  здесь  вы, и доктор, и мистер Фарадей.  Ведь  Рано  или,
поздно придется выйти отсюда, а  поскольку главный вход разрушен, туннели --
наш единственный выход. И там нас поджидает смертельная опасность, о которой
вы здесь ни словом не обмолвились.
     -- Я думаю, они вряд ли останутся в  туннелях, им понадобится пища, они
выйдут на поверхность и погибнут от облучения.
     Калвер усмехнулся и сказал:
     -- Видимо, Дили, вы не слишком прилежно учились.
     Их диалог  был непонятен окружающим. Еле сдерживаемое обоими напряжение
передалось всем. Первым вмешался в разговор Фарадей:
     -- О чем говорит этот человек, Дили? Какие твари?
     Ответила  ему доктор Рейнольдс. Она сняла очки, протерла их салфеткой и
так же бесстрастно, как только что о лучевой болезни, сказала:
     -- Недалеко  от  аварийного  входа в убежище на  Дили,  Калвера  и мисс
Гарнер  напали  крысы.  Судя  по  их  рассказам,  животные  были необычайных
размеров  и  чрезвычайно  агрессивны.  Они  нападали  на  людей,  пытавшихся
спастись в туннелях, и пожирали их.
     Фарадей помрачнел и, взглянув на Калвера, спросил:
     -- Что значит необычайно большие? Какие они?
     Калвер раздвинул руки, как хвастливый рыбак, и ответил:
     -- Ну, я не знаю, размером они скорее напоминают собаку.
     В комнате снова воцарилось молчание. Люди оцепенели от страха перед еще
одной опасностью.
     --  И все  же, я  думаю,  --  не сдавался Дили,  --  что они больше  не
представляют  для нас угрозы.  К  тому времени,  когда  мы покинем  убежище,
большинство из них погибнет.
     Калвер с  сомнением покачал головой, но ничего не успел сказать. Словно
прочитав его мысли, доктор Рейнольдс обратилась к Дили:
     --  Нет, мистер  Дили,  это  не так. Вы,  вероятно, забыли о  том,  что
некоторые представители животного  мира обладают повышенной устойчивостью  к
радиации. В том числе и крысы.
     Она  надела очки, тяжело вздохнула  и продолжила,  с  трудом  произнося
каждое слово:
     --  Если эти  крысы  -- потомки черных  крыс, терроризировавших  Лондон
несколько  лет назад, а судя  по  вашим  описаниям,  это  именно так, они не
только  не  пострадают   от  радиации,  но,   напротив   того,   она   будет
способствовать их дальнейшему росту.
        "Глава 7"
     Климптон  внимательно  прислушался.  Снова  этот  странный  звук, будто
кто-то скребется  в темноте. Он подождал  какое-то время. Было тихо. Звук не
повторился. Может быть, просто  нервы сдают. Климптон почувствовал,  что все
тело онемело  от напряжения. Он  попытался выпрямиться, но в этом  маленьком
закутке  не мог даже просто  вытянуть  ноги. Он слегка  пошевелил мышцами на
спине, пытаясь  избавиться от  боли,  сковавшей  все тело.  Боль была  такой
резкой, что  он чуть не застонал, но  сдержался, чтобы никого  не разбудить.
Его  часы показывали 23.40. Стало быть, ночь.  Здесь, в  этой тесной тюрьме,
куда они сами заточили себя, спасаясь  от взрыва, день ничем не отличался от
ночи.
     Он  даже уже  не мог определить, сколько времени  они здесь проторчали.
Два дня? Три? Неделю? Нет, нет, вряд ли так долго. Не может быть. Или может?
Когда ничего  не происходит и неподвижно  сидишь на одном месте, время  тоже
как будто  останавливается. Но все же что его разбудило? Этот странный  звук
или крик  Кевина? Он теперь  часто кричит во сне. Бедному ребенку, наверное,
снятся кошмары.
     Климптон достал из кармана рубашки маленький фонарик и включил его. Ему
очень  хотелось зажечь  большую  лампу, висевшую  на  крюке  прямо  над  его
головой,  но  нужно  было  беречь батареи. Никто  не  знал, сколько  им  еще
предстоит проторчать  здесь.  Свечи  тоже  надо было беречь. Он направил луч
света на сына. Ребенок спокойно спал. Рот его был слегка приоткрыт, и только
грязные  потеки на лице  мальчика свидетельствовали  о  том, что  нормальный
жизненный  уклад нарушен. Он чуть  отвел фонарь в сторону  и  увидел  другое
лицо. Старая, сморщенная серая кожа, напоминавшая  пергаментную  бумагу. Рот
бабушки  тоже был приоткрыт, но в черном глубоком провале ее рта было что-то
пугающее. Она тяжело дышала,  и казалось, что каждый выдох уносит  мгновение
ее  жизни.  А  лежащий  рядом  ребенок ловит их  на  лету, втягивая  в  себя
короткими  неглубокими  вдохами.  Климптон  уловил  что-то  символическое  в
открывшейся  ему картине -- жизнь не может исчезнуть навсегда, она переходит
от одного живого существа к другому.
     -- Айан! -- донесся до Климптона сонный голос жены.
     Он направил на нее фонарик. От света она зажмурила глаза.
     -- Случилось что-нибудь? -- шепотом спросила Сиан.
     -- Да нет, вроде  все  в  порядке. Просто  мне  показалось, что я слышу
снаружи какой-то странный шум. Будто кто-то скребется.
     Она повернулась к нему, поуютнее устраиваясь в своем спальном мешке.
     -- Должно быть, это  Кэсси,  --  пробормотала она,  засыпая. --  Бедная
собака.
     Сиан уснула  прежде,  чем  он успел выключить  фонарь. В этом  не  было
ничего удивительного: с тех пор как  они  укрылись в своем импровизированном
убежище, она так же, как и он, спала урывками и очень чутко.
     Айан  Климптон  сидел  в  темноте   под   лестницей,  ведущей   наверх,
внимательно вглядываясь в темноту  и прислушиваясь к каждому шороху. Темнота
была наполнена разнообразными звуками. Сверху  доносились отдаленные взрывы,
грохот рушащихся построек. Иногда ему казалось, что звуки проникают в подвал
и снизу, как бы из-под земли. Это было похоже на шум поезда. Однако Айан был
уверен, что  этого  не  может быть. Он почти  не сомневался, что  не  только
наверху разрушено почти все, но и подземные сооружения  пострадали ничуть не
меньше, и уж, во  всяком случае, поскольку отключена  электроэнергия, поезда
метро, безусловно, не ходят.
     Айан гордился тем,  что ему удалось спасти свою семью. Он вспомнил, как
Сиан посмеивалась  над  ним, когда  он штудировал  выпущенную  министерством
внутренних дел брошюру о том, как выжить в ядерной  войне. По правде говоря,
он  не может  объяснить, что  побудило его отнестись к этой брошюре  с таким
вниманием.  Поначалу, вытащив ее из  почтового ящика  и  пролистав  почти не
глядя,  он хотел тут же выбросить  ее в мусорную корзину. Но что-то удержало
его. Он отнес ее в свой кабинет и поставил на полку с книгами. Скорее всего,
это было чисто механическое действие:  авось когда-нибудь пригодится. Позже,
когда возникла напряженность на Ближнем Востоке, он изучил эту инструкцию.
     Министерство  внутренних  дел  рекомендовало домовладельцу  оборудовать
убежище в своем собственном доме: в подвале или  в кладовке под лестницей. В
доме у Климптонов было и то, и другое -- и подвал, и кладовка под лестницей.
Он, конечно,  не  дошел до того, чтобы замазать  известкой окна в доме, даже
когда  кризис  достиг  критической  точки. Не  хотелось  все-таки  сделаться
посмешищем  в глазах соседей. Но внутри дома, вдали от посторонних  глаз, он
постепенно  оборудовал  убежище.  Перенес вниз, в подвал, консервы,  которые
обычно хранились в кладовке, приготовил два пластиковых ведра для санитарных
нужд, сделал запас воды, сложил спальные мешки и постельное белье в кладовке
так, чтобы  их  сразу  можно  было  найти  и перенести в подвал, как  только
зазвучит  сигнал  тревоги. Купил несколько фонарей,  лампу,  свечи  и сделал
запас батареек. Приобрел также  переносную  плиту, оборудовал аптечку первой
помощи, перенес  в  подвал  журналы,  книги,  комиксы  для Кевина, туалетную
бумагу. В общем, все необходимое. Конечно, он не привел подвал в  надлежащий
порядок, не  вынес  отсюда старые, ненужные вещи, такие, как драный  матрац,
который  Бог знает  сколько провалялся здесь, внизу. Он не заделал маленькое
окошко в подвале, и, разумеется, когда прозвучала сирена, у него уже не было
на это  времени. Но все же благодаря его приготовлениям им удалось  пережить
самый страшный момент.  По крайней мере, они не метались в  панике по улице,
как многие их соседи.
     Конечно, надо было построить в  подвале  настоящее  кирпичное  убежище,
укрепить потолок, всегда держать  ванну  и  раковину наполненными водой.  Да
мало ли что еще можно было сделать для большей безопасности. В конце концов,
он мог увезти свою семью в Шотландию.
     И  все же Климптон был доволен собой.  Он выполнил свой долг. Не многие
мужчины сделали  больше.  И, самое главное, они все  были вместе. И это тоже
его заслуга. Климптон принадлежал к новому поколению бизнесменов. Свой  офис
он  оборудовал  дома,  у себя  в  кабинете.  Главным  орудием его  труда был
компьютер. Стоило нажать  на клавишу,  и  он мог  связаться  с любым  офисом
интересующей его компании в любой части света. Он был совершенно независим и
очень  дорожил своей  свободой.  Никаких конторских интриг, никаких  деловых
поездок, никакого пресмыкательства  перед боссом. И все это вместе означало,
что он мог уделять достаточно много времени своему сыну Кевину.
     Его размышления снова прервал  этот странный звук: он ясно слышал  его.
Будто  кто-то  скребется,  пытаясь  пробраться  в  подвал.  Может  быть, это
действительно их  любимица Кэсси?  Да нет,  это  невозможно.  Бедную  собаку
пришлось закрыть снаружи, к большому огорчению всей семьи. Но держать собаку
в  подвале было не только неразумно, но и негигиенично. Им и так приходилось
испытывать массу неудобств.  И кормить ее надо было бы, а запас еды, который
он  собрал, был весьма скуден. Они плакали, слыша, как выла собака, когда на
город обрушились бомбы. А потом еще долгое время  она жалобно скулила, будто
звала на помощь, -- сколько это  продолжалось, он не знает, но казалось, что
вечность. Кевин так  жалел  собаку, что  вообще не замечал бомбежку. Правда,
Кэсси давно уже затихла. Климптон подумал,  что,  должно быть, она сбежала в
другую часть дома и спряталась где-нибудь там, если, конечно, дом  уцелел. А
если  нет,  она давно уже погибла  под  его  обломками.  Быть  может,  лежит
где-нибудь  рядом,  возле  двери,  ведущей  в подвал.  А  может,  ей удалось
выбраться из  дома, и она с улицы пыталась пробраться к ним через подвальное
окно. Ничего этого он не  знал. Мог лишь предполагать, и вариантов этих было
бесчисленное множество.
     Климп