по  указанию
матросов, не встретился с ним в батарейной палубе. Подал ему  принесенный  с
собор пакет. Он начал читать бумаги, а я тем  временем  рассматривал  нового
твоего начальника. На широких плечах его надежно покоилась седая голова.
   Сытое лицо заканчивалось внизу острой  бородкой,  а  над  сочными  губами
красовались большие усы, словно  две  белые  моркови,  торчавшие  в  стороны
своими хвостами. Возвращая мне бумаги, он оглядел  меня  с  ног  до  головы,
прищуривая то один  глаз,  то  другой,  и  соответственно  с  этим  усы  его
приподнимались, и опускались, как семафоры.
   - Ну за дело! Работы у тебя будет много. Все твои помещения  должны  быть
полны провизией.
   - Есть, ваше высокоблагородие.
   - Лишней чарки команде не давать. Если узнаю об этом, пощады не проси.  А
сам ты водку пьешь?
   - Ни разу в жизни не был пьян.
   - Отлично. Только не нравится мне - нет в тебе достаточной бодрости.
   - Таким меня мать родила.
   Без всякой злобы, словно для того только, чтобы показать передо мною свое
превосходство, он выругался и пошагал от меня прочь.
   Аудиенция наша закончилась.
   За пять лет службы я  так  ко  всему  привык,  что  перестал  чувствовать
оскорбления. Вечером мне выдали  подвесную  парусиновую  койку  с  матрацем,
набитым мелкой пробкой. В списках судовой команды против  моей  фамилии  был
поставлен номер. Под этим номером, согласно,  судовому  расписанию,  я  буду
выполнят свои обязанности во время той или иной тревоги.  Прежнюю  ленту  на
фуражке заменили другой, с надписью: "Орел".
   Итак, я стал членом новой семьи в девятьсот человек,  собранных  со  всех
концов России. Проходили дни, полные  забот,  и  каждый  из  них  исчезал  в
небытии, как падающая капля в земле.  На  судне  была  горячка.  Нужно  было
выполнять   канцелярские   обязанности,   составлять   отчетности,    писать
требования, накладные и в то же время принимать из портовых складов солонину
в бочках, галеты в ящиках, сливочное  масло  в  запаянных  железных  банках,
крупу, соль, сухари, муку. Все это проделывалось в спешном  боевом  порядке.
Людей, назначаемых нам в помощь, не хватало. При  погрузке  старший  баталер
Пятовский прикрикивал на них:
   - Живо, живо! Мясо есть любите, а таскать не хотите.
   Помимо баталеров на судне были и другие содержатели казенного имущества:
   машинный, минно-артиллерийский и подшкипер.  Они  тоже  принимали  разные
запасы, каждый по своей специальности. Таким образом, к  "Орлу"  беспрерывно
приставали баржи баркасы, катеры, и железный великан поглощал все,  что  они
подвозили. Казалось не дождаться того дня, когда наполнятся все  огромнейшие
помещения судна.
   В  свободные  часы,  каких,  правда,  у  меня  было  мало,  я  осматривал
внутреннее  устройство  броненосца.  Прежде   всего,   бросалось   в   глаза
распределение  жилых  помещений.  Половина  корабля  в  сторону  кормы  была
отведена под офицерские  каюты,  в  числе  которых  имелись  даже  запасные,
сделанные на тот случай, что  может  быть  сам  адмирал  со  своим,  штабом,
вздумает переселиться к нам.
   Отсюда исходили все распоряжения, которые мы должны были  выполнять,  ибо
здесь жили наши повелители - три десятка офицеров.  А  во  второй  половине,
носовой, помещались  матросы  со  своими  капралами  и  боцманами,  а  также
кондукторы - всего около девятисот человек. Кондукторы и боцманы тоже  имели
каюты. А мы жили в невероятной тесноте. Но меня больше  интересовала  другая
сторона броненосца. Он был создан по самой новейшей конструкции.
   Спускаясь по трапам с одного этажа на другой, я  заглядывал  во  все  его
помещения, во все закоулки, в многочисленные железные лабиринты.  Не  считая
главных машин, котлов, башен, артиллерии, минных  аппаратов,  радиорубки,  я
всюду натыкался на какие-то вспомогательные, механизмы, добавочные  приборы.
Во всех отсеках, то переплетаясь между собой, то расходясь в разные стороны,
проходили   электрические   провода,   переговорные   трубы,   паровые   или
водопроводные трубы с обилием всевозможных клапанов. То же самое было  и  за
двойным  бортом,  батарейная  палуба  и  башни  соединялись  элеваторами   с
бомбовыми погребами, расположенными на самом дне,  где  у  нас  должны  были
храниться огромнейшие  запасы  пороха  и  разных  снарядов.  Короче  говоря,
удивлению моему  не  было  границ  перед  всей  сложностью  этого  железного
чудовища.

   3. РАЗГОВОР С БОЦМАНОМ
   Один философ сказал: "Учись хорошенько слушать,  ибо  это  полезнее,  чем
хорошо говорить". В моем положении  ничего  не  оставалось,  как  взять  это
изречение за руководство в своем поведении на корабле.  Я  догадывался,  что
нахожусь под негласным надзором. Недаром старший офицер сразу  запомнил  мое
лицо и при каждой встрече смотрел на меня подозрительно. Хотелось бы  только
узнать, кому поручено следить за мною.
   Но это не  мешало  мне  самому  познавать,  чем  дышит  команда,  изучать
характеры офицеров и организацию службы на корабле, а впоследствии - и  всей
нашей эскадры.
   Пока что для меня ближе был личный состав нижних  чинов.  Многие  матросы
были призваны из запаса. Эти пожилые люди, явно отвыкнув  от  военно-морской
службы, жили воспоминаниями о родине, болели разлукой с домом, с  детьми,  с
женой. Война свалилась на них неожиданно,  как  страшное  бедствие,  и  они,
готовясь в небывалый поход, выполняли работу с мрачным, видом  удавленников.
В число команды входило немало новобранцев. 3абитые и  жалкие,  они  на  все
смотрели с застывшей жутью в глазах. Их пугало море, на которое  они  попали
впервые, а еще больше - неизвестное будущее. Даже среди  кадровых  матросов,
кончивших  разные  специальные  школы,  не  было  обычного  веселья.  Только
штрафные, в противоположность остальным, держались более  или  менее  бодро.
Береговое начальство, чтобы отделаться от них,  как  от  вредного  элемента,
придумало  для  этого  самый  легкий   способ:   списывать   их   на   суда,
отправляющиеся на войну. Таким образом, к  ужасу  старшего  офицера,  у  нас
набралось их до семи процентов.
   Среди штрафных иногда прорывалась удаль:
   - Ничего, братцы, повоюем!
   - Может, на японочках женимся!
   - Снаряд - дурак он не разбирает, штрафной ты  или  нет.  Всех  одинаково
будет укладывать без всякой панихиды.
   Один из вечеров я провел в  маленькой  каюте,  что  расположена  в  жилой
палубе  с  правого  борта.  Она  принадлежала  двум  младшим  боцманам.  Оба
отлучались солидностью роста, шириной плеч, здоровым загаром  щек.  Один  из
них, Иван Епифаньевич Павликов, был круглолиц белокур, с длинными ресницами,
под которыми сыто поблескивали светлые глаза. Он шагал по  палубе  важной  и
неторопливой походкой барина. Его удручала не столько война, сколько разлука
с возлюбленными, портреты которых  были  развешены  над  столиком.  О  своих
победах над женщинами он рассказывал со всеми подробностями, весело при этом
посмеиваясь. Он нравился мне меньше, чем второй  боцман  -  Максим  Иванович
Воеводин. Последний был серьезнее и вдумчивее. По-видимому, на  все  явления
жизни у него сложился определенный взгляд практического человека.  И  только
по временам его лицо, сероглазое,  с  высоким  лбом,  с  золотистыми  усами,
нахмурившись, принимало такое выражение, как будто он решал  трудную  задачу
Боцманы не могли не дружить со мной. Я заведовал водкой. А они  оба  слишком
были сильны,  чтобы  удовлетвориться  законной  чаркой.  Это  ставило  их  в
некоторую зависимость от меня.  Я  и  раньше  слышал  о  странных,  случаях,
происходивших с "Орлом". Но теперь от боцмана я узнал об этом подробнее.
   Павликов рассказывал мне густым баритоном:
   Худая слава сложилась о нашем  броненосце.  Началось  это  с  Петербурга.
Когда только "Орел" строился, он  чуть  не  сгорел  от  пожара  на  Галерном
острове. А в тысяча девятьсот третьем году, будучи спущен  на  воду,  он  во
время наводнения полез было на берег. Едва удалось спасти его.  Этой  весной
привели броненосец в Кронштадт и  так  же,  как  теперь,  пришвартовали  его
правым бортом к стенке. Швартовы были толстые и крепко завернуты за пвалы  и
кнехты на стенке. В этот же день почему-то начался крен  на  левый  борт.  К
вечеру крен дошел до тридцати градусов. Что случилось? Никто ничего не знал.
Легли спать. Вдруг ночью лопнули все швартовы. Броненосец  повалился  набок.
Загрохотали все предметы,  что  не  были  закреплены.  В  батарейной  палубе
загудела вода. Люди вскочили со своих коек и в одном нижнем белье  бросились
к выходам. В темноте поднялся невообразимый шум, гвалт. Всех охватила  такая
паника, как будто корабль  взорвало  миной.  Выбрались  мы  все  на  стенку,
мало-помалу в себя пришли. Смотрим - "Орел" наш совсем на боку лежит.  Можно
сказать, утонул без войны в своей  собственной  гавани.  Хорошо,  что  мелко
было. И то все-таки потом две недели бились  с  броненосцем,  чтобы  поднять
его.
   - Что же такое случилось с ним? - спросил я.
   Павликов только руками развел, но вместо него пояснил Воеводин:
   - По-моему, непонятного тут ничего нет. Морской канал между Петербургом и
Кронштадтом недостаточно  глубок.  Чтобы  прошел  по  нему  наш  броненосец,
пришлось с него снять броневые листы нижнего пояса. Дыры от болтов  заткнули
деревянными пробками. Но кто-то выбил эти пробки. Через эти  дыры  и  начала
проникать вода внутрь судна. Потом  она  через  орудийные  полупорты  пошла,
когда судно сильно накренилось. Кто тут  был  виновником?  Указывали,  будто
японцы ночью проникли к нам. Но все это чепуха на птичьем молоке.
   Скорее всего, свои это проделали, матросы. Вот недавно, как идти  нам  на
пробу, обнаружили в подшипниках  машины  стальные  опилки.  Если  бы  только
вовремя не заметили этого, застряли бы в  Кронштадте  надолго.  Может  быть,
совсем не пришлось бы идти на войну. На других судах  тоже  подобные  случаи
были. Взять, например, крейсер "Олег" вышел он в море на пробу машин.
   Слушают, что такое стучит в цилиндре низкого давления? Разобрали цилиндр.
   Внутри его заметили борозды. Оказалось, куски стали попали в него. Вот  и
любопытно узнать, как попали они в закрытый цилиндр?
   - Я спросил:
   - По-вашему, все это проделывают свои же матросы только для  того,  чтобы
избавиться от участия в войне?
   Воеводин покрутил золотистые усы, пытливо  взглянул  на  меня.  Лицо  его
стало суровее. Казалось, что он сейчас разразится бранью, но я услышал тихий
голос с нотками разочарования:
   - Хорошо не знаю, а выходит, как будто так. Плохо стало служить.  Того  и
гляди, матросы изобьют.
   - За что же изобьют, если вы их сами не тронете?
   - Вы еще многое не понимаете. Есть у нас на  судне  такие  сачки.  Они  в
законах справляются, ищут такое преступление, за которое бы  можно  посидеть
не больше года в исправительной тюрьме. Недавно  на  крейсере  "Алмаз"  трое
матросов избили боцмана. На некоторых судах фельдфебелям  досталось.  У  нас
пока  в  другом  роде  проступки  совершили.  Что   им   год   просидеть   в
исправительной тюрьме? Зато живыми останутся, расчет верный  Потом  Воеводин
рассказал, как увечат себя  матросы,  чтобы  попасть  в  госпиталь  и  таким
образом избавиться, от злополучного броненосца.
   - Некоторые из команды усиленно курили натощак, глотая дым  до  рвоты,  а
потом пили воду, крепко настоянную на табаке. Это  продолжалось  изо  дня  в
день, целые недели. Когда такой человек являлся  в  судовой  лазарет;  то  у
него,  как  у  паралитика,  тряслись  руки  и   ноги,   а   лицо   выглядело
мертвенно-зеленым, с блуждающими, мутными глазами. Он и в  госпитале,  чтобы
подольше задержаться там, не переставал таким образом отравлять себя.
   Иногда это кончалось  смертью.  Один  новобранец  гвоздем  проткнул  себе
барабанную перепонку и, не выдержав боли, заорал истошным голосом, кружась и
приплясывая, как полоумный. Злонамерение его было открыто.  Много  и  других
увечий было.  Пожилой  кочегар,  призванный  из  запаса,  решил,  заразиться
венерической болезнью, в надежде, что месяца через два-три  доктора  вылечат
его. Пока он выйдет из госпиталя, "Орел" будет уже далеко  в  пути.  Кочегар
начал ходить по самым грязным притонам. Истратился, продал все,  что  только
можно продать, а болезнь к нему никак не приставала, Кто-то научил его найти
уже зараженного человека и  сделать  себе  искусственную  прививку.  Кочегар
данный совет выполнил в  точности.  После  этого  ждал,  пока  не  появились
признаки болезни, а вчера явился в  судовой  лазарет.  Врач,  осмотрев  его,
спросил: "Женат?" - "Так точно, ваше высокоблагородие". - "И дети  есть?"  -
"Трое" - "Дурак! Дошлялся по вертепам. Сифилис у тебя".
   Кочегар хотел заболеть, но не такой серьезной болезнью, а теперь выслушав
приговор врача, побледнел.
   - Воеводин, кончив рассказывать, вздохнул и промолвил:
   - Да, война войне рознь. А на эту никому неохота идти.
   Я ушел от боцмана в раздумье. Почему так неудачно складывается эта война?
   Ведь били же в старину русские всех подряд на суше и на  море:  Вероятно,
они тогда шли на войну с другими настроениями.


   4. ПРОЩАЙ, КРОНШТАДТ!
   Наш "Орел" был такого же типа, как "Бородино", "Александр III"  и  "Князь
Суворов". Они так походили друг на друга, словно были близнецами. Эти четыре
броненосца, самые новейшие и мощные, составляли главное  ядро  эскадры.  Без
нашего корабля эскадра не могла уйти. Поэтому адмирал Рожественский  торопил
нас.
   Наконец-то "Орел" наполнился  разными  припасами  до  отказа,  нагрузился
настолько, что нижняя полоса броневой защиты ушла  в  воду.  Правда,  мелкие
постройки оставались на нем еще не законченными,  но  решено  было  взять  с
собой  около  сотни  человек  мастеровых.  Наступила   пора   расстаться   с
Кронштадтом  и,  оторвавшись  от  стенки,  двинуться  в  далекий  путь.  Это
произошло 17 сентября в четыре часа вечера.
   Два буксирных парохода, сильно отбрасывая водные буруны медленно выводили
броненосец  на  рейд.  Небольшой  ветер  беспечно  забавлялся   поверхностью
Финского залива, покатывая мелкие волны. Небо затягивалось жидкими облаками.
Скрываясь за мглой, солнце светило  тусклым,  словно  подводным  светом.  Со
стенки гавани, провожая нас, помахивали  нам  военными  фуражками,  шляпами,
белыми платочками. А у нас на палубе угасала последняя береговая суета. То в
одном месте, то в другом появлялась плотная и неповоротливая фигура старшего
офицера Сидорова с озабоченным  усатым  лицом.  На  переднем  мостике  среди
других офицеров выделялся своим  высоким  ростом  лейтенант  С.Я.  Павлинов,
чернобровый красивый мужчина. Там же находился  и  командир  судна,  капитан
1-го ранга Николай Викторович Юнг.  Этот  среднего  роста,  ладно  сложенный
пожилой холостяк, как всегда, был аккуратно  одет  в  новенькую  тужурку,  с
золотыми двухпросветными погонами на  плечах,  в  накрахмаленном  воротничке
безукоризненной  белизны.  Несмотря  на  порядочный  возраст,  он   сохранил
удивительную свежесть лица. Что-то располагающее было в его румяных щеках, в
русой бороде, в  приветливом  взгляде  синих  глаз.  Он  запретил  на  судне
мордобойство.
   У  него  был  один  недостаток  -  это  излишняя  нервность  и   ненужная
суетливость в распоряжениях.
   Двумя часами позже с мостика неожиданно раздались тревожные выкрики.
   Командир отчаянно замахал руками. Не сразу все поняли, что произошло.
   Оказалось, на фарватере наш броненосец, разворачиваемый двумя  буксирами,
плотно сел на мель.
   Матросы смеялись:
   - Кончилась наша кампания.
   - Забирай, ребята, чемоданы и айда в экипаж!
   На мостике происходил переполох. Командовали дать ход вперед, назад.
   Буксиры  пробовали  тянуть  вправо,  влево,   но   броненосец   оставался
неподвижным. Тогда командир закричал:
   - На лотах! Как глубина?
   Глубина  фарватера  оказалась  двадцать  семь  футов,  тогда  как  судно,
благодаря своей перегруженности, сидело в воде на полтора фута больше.
   Произошло событие чрезвычайной важности. На "Орел"  вскоре,  явилось  все
портовое начальство, возглавляемое  главным  командиром  порта,  командующим
Балтийским флотом вице-адмиралом Бирилевым.
   Кто  во  флоте,  не  знал  этого  хитрого  старика!  Коренастая   фигура,
решительная походка, загорелое, почти бронзовое лицо с массой  мелких  сухих
морщинок, бородка клинышком, короткие усы, черные острые глаза, большие  уши
- все эти внешние черты его нам хорошо были знакомы. Происходя из  старинной
дворянской фамилии, очень богатой, владевшей крупными  поместьями,  адмирал,
по старым морским традициям, кормил за свой счет весь свой штаб, всех  своих
флагманских специалистов  и  даже  ординарцев.  Обеды  у  него  всегда  были
прекрасные,  приготовленные  хорошим  поваром,  и  сопровождались   выпивкой
дорогих вин, хотя сам он никогда не напивался допьяна. Считался хлебосольным
начальником, но зато был строг по службе и требователен к своим подчиненным.
Любил часто делать смотры, и в таких  случаях  редко  обходилось  без  того,
чтобы он не поиздевался над командирами судов и вообще над офицерами  -  без
шума, но тонко и ядовито.
   С командой он заигрывал. Случалось, придравшись к какому-нибудь  пустяку,
он нагонял страх на провинившегося матроса выкрикивая повышенным голосом:
   - Что мне делать с тобой, разбойник? Повесить тебя -  жалко,  сослать  на
каторгу - мало. Не могу придумать...
   Перепуганный матрос таращил глаза  на  Бирилева,  а  тот,  на  тешившись,
неожиданно менял гнев на милость:
   - К счастью твоему, вижу по твоей морде, что  ты  можешь  исправиться  по
службе. В следующий раз, каналья, не попадайся. Немедленно прикажу  накинуть
петлю на шею и подтянуть к рее.
   И совал матросу двугривенный.
   Бирилев  надеялся  не  столько  на  современную   технику,   сколько   на
несокрушимый дух русского моряка. Для него было большое  удовольствие,  если
офицеры приглашали его на обед в свою кают-компанию. Тогда он целыми  часами
рассказывал им о своих морских  приключениях,  о  столкновении  с  адмиралом
Макаровым и Верховским, при этом по обыкновению сильно привирая и  хвастаясь
своими познаниями в военно-морском деле. Во время разговора у него постоянно
прорывалась фраза:
   - Я как боевой адмирал...
   Однажды сидевший с ним вместе за столом мичман Рощаковский спросил:
   -  Позвольте,  ваше  превосходительство,  узнать,   в   каких   боях   вы
участвовали?
   Бирилев покраснел и ответил враждебно:
   - В боях я не бывал, но все мои стремления направлены к боевой подготовке
нашего флота, чего у других адмиралов нет. Вот что дает мне  право  называть
себя боевым адмиралом.
   Во флоте  Бирилев  прославился  главным  образом  собиранием  иностранных
орденов. В этом отношении никто из морских воротил не мог с ним соперничать.
Когда-то, будучи еще контр-адмиралом и командуя отрядом судов в  Средиземном
море, он не столько занимался морским делом, сколько посещал высочайших особ
разных государств. В Италии происходили большие национальные торжества.  Наш
средиземноморский отряд пришел в Неаполь.
   Адмирал Бирилев со своим флаг-офицером Михайловым поехал в Рим,  где  был
принят королем Виктором Эммануилом II и королевой Еленой. Адмирал  во  время
обеда искусно развлекал королеву своими всегда остроумными рассказами.
   Король пожаловал ему итальянский  орден.  Побывал  он  и  в  Тунисе,  где
получил   звезду   от   туземного   бея.    Турецкий    султан    праздновал
двадцатипятилетний юбилей своего царствования. Разве можно  было  пропустить
такой случай?
   Адмирал на канонерской лодке "Кубанец" отправился в Дарданеллы, а оттуда,
пересев на поезд, проехал в Константинополь, чтобы представиться  султану  и
поздравить его с юбилеем славного, мудрого и счастливого царствования.
   Растроганный таким вниманием султан наградил его  звездой  "Меджидие".  А
как не побывать еще в Греции, на острове Корфу, где  должна  была  произойти
свадь