к "Светлане" прибавили еще одну  бывшую  яхту  наместника
Дальнего  Востока  адмирала  Алексеева  -  крейсер  2-го  ранга  "Алмаз"   и
вспомогательный крейсер "Урал" и  назвали  все  эти  три  судна  разведочным
отрядом. Других обязанностей они и не  могли  нести.  "Алмаз"  был  вооружен
двенадцатью мелкокалиберными  пушками.  "Урал",  переделанный  из  немецкого
полупассажирского парохода во вспомогательный крейсер, был  величиной  почти
равен броненосцу - десять тысяч пятьсот тонн водоизмещением. Но эта железная
громада,  издалека  грозная  по  внешнему  виду,  имела   всего   лишь   две
шестидюймовых пушки. Это сводило к  нулю  боевое  значение  такого  большого
корабля,  который  мог  быть  только  хорошей  мишенью  для   неприятельских
снарядов. Любой миноносец из 2-й  эскадры,  водоизмещением  в  тридцать  раз
меньше, был в боевом отношении  более  ценным,  чем  "Урал".  Перед  другими
судами  эскадры  у  него  было  единственное  преимущество  -   это   мощный
беспроволочный телеграф, какого не было ни на одном корабле у японцев. Но  и
это преимущество Рожественский не использовал как следует, не  разрешив  ему
перебивать телеграммы с разведочных японских судов.
   Разведочный  отряд  возглавляла  "Светлана".  На  ее   мачте   развевался
брейд-вымпел  капитана  1-го  ранга  Шеина.  Но  этому  отряду  ни  разу  не
поручалось не только глубокой, но и вообще никакой разведки. Он держался  от
эскадры не дальше  видимости  флажных  сигналов.  Получалось,  что  подобные
корабли были включены в состав 2-й эскадры только для счета, чтобы увеличить
число ее вымпелов.
   Так "Светлана", сохранив яхтинские традиции, дошла до Цусимы, чистенькая,
сияющая блеском роскошных  внутренних  помещений.  В  день  боя  разведочный
отряд, возглавляемый ею, казалось бы, больше всего должен был проявить себя.
На нем лежала обязанность раньше  других  разглядеть  противника  и  вовремя
донести о нем. Так делали японцы, такое поручение дал бы разведочному отряду
каждый разумный командующий эскадрой. А здесь вышло все наоборот.  В  восемь
часов утра Рожественский распорядился, чтобы "Светлана", "Алмаз"  и  "Урал",
выдвинутые на несколько кабельтовых вперед эскадры, были переведены  в  тыл,
обеспеченный уже другими Крейсерами.
   Нелепость такого распоряжения  понималась  всеми.  Разведочный  отряд  не
знал, что он должен будет делать во время боя. И только в  двенадцать  часов
дня он получил по сигналу новый приказ командующего -  охранять  транспорты.
Это уже было полной несуразностью. На  "Светлане"  никто  не  ожидал  такого
задания, зная ничтожную силу своего отряда.
   Может быть, поэтому командир крейсера капитан 1-го ранга Сергей  Павлович
Шеин, когда для эскадры приближался самый решающий момент, был так  удручен.
Правда, и раньше, во время похода, его  лицо  с  широким  носом,  с  круглой
посеребренной бородой  редко  озарялось  улыбкой.  Высокий  и  мясистый,  но
какой-то рыхлый, словно отсыревший от морской влаги, он  всегда  был  чем-то
недоволен и смотрел на все исподлобья, как будто  ему  опостылел  весь  мир.
Разговаривая  со  своими  подчиненными,  он  тонким  и   плаксивым   голосом
растягивал  слова,  как  дьячок,  читающий  заупокойную  молитву.   И   даже
рассердившись на матросов, он не кричал и не повышал тона, а  уныло  обзывал
их неожиданными названиями разных предметов.
   - Швартовочные бочки, лапша, чугунные кнехты, студень...
   При этом казалось, что командир еле сдерживается, чтобы не разрыдаться.
   Команда дала ему прозвище;
   - Плакса.
   А теперь, получив последнее  распоряжение  Рожественского,  командир  еще
больше опустил поседевшую и удлиненную, как дыня, голову. Как опытный моряк,
он прекрасно сознавал, что у него имеется под руками для охраны транспортов:
две яхты и полупассажирский пароход. Но почему этого не понимает адмирал?  К
чему  эта  детская  игра  в  кораблики  перед  лицом  сильного  врага?   Все
складывалось не так, как следовало бы при подготовке большого боя. Командир,
шагая по мостику, глубоко задумался. Правая рука его вцепилась в бороду, как
будто он сам себя, словно лошадь за узду, водил взад и вперед.
   Взволновались и офицеры, узнав о новом задании разведочного  отряда.  Они
собирались группами и обсуждали последнее решение адмирала. По этому  поводу
некоторые высказывались  резко.  Мичман  граф  Нирод,  совсем  еще  юнец,  с
маленькими темно-русыми усиками, первый заговорил, краснея от застенчивости:
   - Возложенные обязанности на нас, господа, мы, конечно, будем выполнять.
   Но  согласитесь,  что  мы  оказались  в  странном  положении.  Не  только
транспорты, но и самих себя, то есть  свои  корабли,  едва  ли  нам  удастся
сохранить. Какие у нас для этого средства?
   Лейтенант Толстой, неуклюжий человек на маленьких, как у детей, ножках, с
выпуклыми рачьими глазами, с выпяченной нижней  челюстью,  злобно  улыбался,
показывая редкие, вперед торчащие, как у грызунов, зубы, и сказал:
   - Да, Георгий Михайлович, вы правы. Вести бой нам не под силу.  Мы  можем
только честно погибнуть.
   - Наш Толстой скатился в безнадежный  пессимизм,  -  подхватил  лейтенант
Солнцев, сверкая стеклами пенсне. - Значит, действительно дела наши плохи.
   Старший штурман  лейтенант  Дьяконов,  полный,  с  животиком  и  розовыми
щеками, выдержанный и веселый человек, уговаривал тенорком:
   - Не нужно заранее отчаиваться. Главное - относитесь ко всему спокойнее.
   Вахтенный начальник лейтенант Вырубов мрачно молчал. На этого высокого  и
широкоплечего силача надеть бы кольчугу - он  был  бы  вылитый  старорусский
витязь. Умный, но  бесшабашный,  он  смотрел  на  всех  жесткими  глазами  и
производил впечатление человека, которому ничего не стоит выпить ведро водки
и удавить руками любого своего недруга. Выслушав Дьяконова, он возразил:
   -  Нельзя  быть  спокойным,  Владимир  Владимирович,  когда  знаешь,  что
придется  умирать  по  глупости  командования.  Я   совершенно   отказываюсь
понимать,  как  наш  отряд  будет  защищать  транспорты.  Единственное,  что
остается нам, - это стать между своими транспортами и японскими кораблями  и
принимать все их удары на себя, в тоже время не причиняя им никакого вреда..
Кстати, "Урал"
   - громадное судно и может служить хорошей мишенью для стрельбы. Где  была
логика в таком  решении?  Оно  нас  лишило  главного  козыря  -  быстроты  и
подвижности. Мы будем привязаны к транспортам, как обреченные на зарез  быки
к столбам.
   - Господа офицеры, я прошу вас прекратить подобные разговоры,  -  услышав
речь лейтенанта Вырубова, строго заметил старший офицер Зуров. -  Неужели  у
вас нет других тем?
   - Простите, Алексей Александрович, но разве я  не  верно  осветил  задачи
разведочного отряда? - загорячился лейтенант Вырубов.
   Зуров еще больше заломил фуражку на затылок, прикрывая ею широкую лысину,
и сердито отрезал:
   - Наша задача  не  критиковать  распоряжения  командования,  а  точно  их
выполнять. Обо всех наших недостатках поговорим после  войны.  Ораторствуйте
на берегу сколько вам угодно, но только не под андреевским  флагом  и  не  в
боевой обстановке.
   С таким же настроением вступала в  бой  и  команда.  Но  среди  нее  люди
выражались осторожнее. На шкафуте собрались матросы разных специальностей.
   Комендор Фомов, подойдя к нам, указал:
   - Слыхали? Приказано нам - охранять  транспорты.  Что-нибудь  думала  эта
голова?
   - Думала, гадала, а соленую воду хлебать  придется,  -  ответил  машинист
Шпеков.
   Радиотелеграфист  Смирнов,  парень   острый,   как   уксусная   эссенция,
промолвил:
   - Ветками можно только мух отгонять, а против волков  нужно  иметь  более
действительное оружие.
   При появлении главных сил на "Светлане" пробили  боевую  тревогу,  и  все
разбежались по своим местам.
   Она открыла огонь  по  неприятелю  вместе  с  другими  своими  кораблями.
Сначала неприятельский отряд,  нападавший  на  русские  транспорты,  состоял
только из четырех судов, а потом присоединились к ним еще  двенадцать  штук.
Конечно, "Светлана", "Алмаз" и "Урал" сразу были бы раздавлены,  если  бы  к
ним  не  подоспел  отряд  адмирала  Энквиста.  На  некоторое  время  спасали
положение его четыре  крейсера:  "Олег",  "Аврора"  ,  "Дмитрий  Донской"  и
"Владимир  Мономах".  Все  равно  на  стороне  противника  было  огромнейшее
преимущество. И все же "Светлана" долго оставалась невредимой.  И  только  в
три часа она получила удар, повлекший ее к дальнейшим бедствиям.
   Перед этим командир на  всякий  случай  приказал  приготовить  крейсер  к
взрыву. Минеры принесли в носовое минное отделение  гальваническую  батарею,
провода и запалы. Они приспособили их через люк  в  погреб  с  пироксилином,
которого было там около  тонны.  Здесь  находились  -  заведующий  бомбовыми
погребами прапорщик по морской части Свербеев, радиотелеграфист Смирнов, два
минера и четыре машиниста. Не  успели  они  разойтись,  как  крейсер  сильно
качнуло на правый борт. Это раздался залп своих батарей. И в тот  же  момент
по  всему  минному  отделению  с  грохотом  блеснул  ослепительный  свет   и
зазвенели,  ударяясь  о  железные  переборки,  осколки   от   разорвавшегося
неприятельского снаряда. С левого борта в пробоину, которая  оказалась  ниже
ватерлинии, хлынули, как из прорванной запруды, сильные  потоки  воды.  Люди
бросились к выходу, с трудом преодолевая ее  напор.  Радиотелеграфист  успел
крикнуть в люк бомбового погреба:
   - Спасайся! Скорее спасайся!
   И сам тоже направился к трапу, по которому минеры уже взбирались  наверх.
В этот момент ему пришла мысль - задраить люки бомбовых погребов. Он ринулся
назад. Но тут же донеслись до сего крики людей, оставшихся там,  внизу.  Они
все погибнут, если он  задраит  люки.  Пришлось  ему  отказаться  от  своего
намерения. Смелый  и  решительный,  он,  однако,  в  напряженной  обстановке
упустил  из  виду,  что  матросы  могут  выбраться  из  погребов  по  трубам
элеваторов. Кроме него, в минном отделении оставался еще прапорщик Свербеев.
Этот человек страдал болезнью ног,  никак  не  мог  добраться  до  трапа  и,
сшибленный водою, беспомощно барахтался в ней.  А  она,  разливаясь,  грозно
бурлила, переливалась через комингсы и с ревом затопляла погреба.
   Ближняя динамомашина работала уже в воде, с  каким-то  захлебывающимся  и
хрипящим клекотом разбрасывая брызги. Все это  создавало  такой  шум,  точно
низвергался с огромнейшей высоты водопад. Прапорщик выбился из сил.
   Смирнов схватил его за  воротник  кителя  и  поволок  к  трапу.  Наверху,
опомнившись и еле, выговаривая слова, Свербеев сказал:
   - Спасибо за спасение. Если останусь жив,  половину  своего  имения  тебе
откажу.
   Началось какое-то месиво с транспортами, совершенно потерявшими строй,  и
в этом месиве, сражаясь, крутилась "Светлана". Но все люди у нее  находились
на своих местах, все честно исполняли свои обязанности. Часть  команды  была
занята тем, что переносила  снаряженные  шестидюймовые  патроны  с  кормы  к
носовым орудиям, давая им  возможность  продолжать  стрельбу.  Это  делалось
открыто, под  огнем  противника.  Иногда  неприятельские  снаряды,  пролетая
близко над палубой, издавали  такой  гул,  что  некоторые  матросы  невольно
нагибались. Получалось впечатление, как будто  они  увертываются  от  удара,
словно в кулачном бою. Седоволосый командир  Шеин,  пренебрегая  опасностью,
все время находился на мостике и, наблюдая за ними, сурово приказывал:
   - Не кланяться японским снарядам!
   Позднее "Светлана" получила еще несколько повреждений. На верхней  палубе
были разрушены коечные сетки, камбуз, шлюпки и баржа. Зияла большая  дыра  в
борту на уровне батарейной палубы, против великокняжеской каюты. Вся дорогая
отделка этого помещения была исковеркана осколками. Здесь возник  пожар,  но
его быстро потушили. Этажом ниже была  уничтожена  каюта  старшего  судового
механика. Пролом в борту оказался почти у самой ватерлинии, и в  него,  пока
его не заделали, захлестывала вода.
   Из людей в дневном сражении, кроме двух человек, оставшихся замурованными
в  погребе,  никто  больше  не   пострадал.   Наступающий   сумрак   оборвал
артиллерийский бой.


   9. ПОД ЗАЩИТОЙ НОЧИ
   Ночью "Светлана", потеряв броненосцы и транспорты, вступила  в  кильватер
крейсерскому отряду адмирала Энквиста. Но этот отряд  развил  такой  быстрый
ход, что она, подбитая, с наполненными водой носовыми отделениями, не  могла
за ним поспеть. Флагманский крейсер "Олег", уходя от нее, не дал ей  никаких
указаний относительно своего курса. Вскоре она осталась одна среди моря,  во
тьме. Выполняя последний приказ адмирала Небогатова, данный днем
   -  курс  норд-ост   23ё,   "Светлана"   самостоятельно   направилась   во
Владивосток.
   - Теперь некогда об этом думать, - сказал Смирнов и убежал в радиорубку.
   Аварийная партия, спустившись вниз, приступила к работе. Сюда же прибежал
и старший офицер Зуров. Ему доложили, что два человека не  успели  выскочить
из погребов и остались там заживо погребенными. Но в это время  было  не  до
жалости. Наверху шла стрельба, а здесь люди бились за плавучесть судна и  за
жизнь  всего  экипажа.  Была  боязнь,  что  водонепроницаемые  переборки  не
выдержат натиска воды. К ним  начали  приспосабливать  упоры  из  деревянных
брусьев. В этом деле больше других проявили  себя  два  плотника  -  Василий
Никулин и Адо Лепп. С исключительной энергией они пилили или рубили  дерево,
подкладывали под брусья куски досок, покрываясь таким обилием  пота,  словно
только что выскочили из горячей бани. Вся эта работа происходила при тусклом
свете фонарей. Дело в том, что все четыре динамомашины были сосредоточены  в
одном месте - в носовой части судна. При постройке  их  нарочно  расположили
подальше от великокняжеских помещений, чтобы шумом динамомашин не беспокоить
августейшего  пассажира.  Это  была  дикая  услужливость  судостроителей.  И
случилось то, что можно было предвидеть заранее:  все  четыре  динамомашины,
залитые водой, сразу вышли из строя. Весь корабль погрузился во мрак.  Люди,
в особенности те, которые находились в нижних  отделениях,  пережили  жуткие
минуты, прежде чем были зажжены фонари или свечи.
   Переборки, подпертые  брусьями,  выдерживали  напор  воды,  но  она,  как
внутренний враг, просачивалась сквозь щели перекошенных дверей и там, где по
бортам проходили трубы. Из жилой палубы  ее  выкачивали  ручными  помпами  и
черпали ведрами. А за железной  переборкой,  в  носовой  части  судна,  были
залиты водою бомбовые погреба - два  шестидюймовых,  один  47-миллиметровый,
один с пироксилином. И "Светлана", еще раньше перегруженная на тысячу  тонн,
приняла на себя новую тяжесть - около четырехсот тонн воды.
   Получился крен на левый борт и  дифферент  на  нос.  Левая  шестидюймовая
пушка не могла больше стрелять. Крейсер потерял до пяти узлов хода.
   Из разведочного отряда вышел из строя и  был  оставлен  командой  крейсер
"Урал".
   Людям не угрожали больше неприятельские снаряды. Но  и  в  ночной  тишине
беспокойство не покидало их: в жилой палубе продолжала разливаться вода.
   Остановиться, подвести пластырь под пробоину и по всем правилам  заделать
ее было опасно - начались минные атаки. Это дело отложили до  утра.  А  пока
пришлось ограничиться креплением переборок и  кое-какими  другими  неполными
мерами  защиты  от  прорыва  больших  масс  воды.  Ее   выкачивали   ручными
брандспойтами, вычерпывали ведрами, но она снова прибывала. А ничто не может
так сильно тревожить и раздражать моряков, как всплески воды внутри корабля.
   "Светлана" шла без огней. На мостике, выделяясь среди других людей  своей
высокой и сутуловатой фигурой, виднелся человек в кителе.  В  его  руке  как
будто вспыхивал светлячок, на мгновение освещая одутловатое лицо  с  широким
носом и круглую пепельную бороду. При таких  вспышках  коротко  поблескивали
его озаренные глаза. Это курил, бодрствуя, командир Шеин. Над ним больше  не
было никакого  начальства.  Он  даже  совсем  не  знал,  где  находятся  его
адмиралы. Беспроволочный телеграф не работал, и связь с русскими кораблями у
него была окончательно прервана. Он был  предоставлен  самому  себе  и,  как
старый, опытный моряк, вполне понимал всю ответственность перед  страной  за
свой корабль и людей.
   Залпы отдаленной канонады и  одиночные  выстрелы  все  реже  грохотали  в
морском просторе. Но чаще то в одной, то в  другой  стороне,  сквозь  ночную
темь протягивались  длинные  голубые  лучи  прожекторов.  Шеин  старался  их
обходить. Потом, спустя некоторое время, он опять ложился на прежний курс.
   На мостике было темно и тихо. Прожекторы остались позади за кормой.
   Облокотясь на поручни, Шеин  оглядывался  на  светлые  полосы,  чертившие
острые углы и параллели, на трубы, извергавшие густые и черные, как  деготь,
клубы дыма. Много лет проплавал он на судах, и это ночное зрелище  ему  было
давно хорошо знакомо. Но сейчас, успокоенный тем, что  крейсер  невидим  для
патрулирующих судов противника, он засмотрелся на три дымящиеся  трубы,  как
будто видел это первый раз в жизни. Даже человек, лишенный воображения,  мог
принять их то за три массивных колонны, подпирающих темное небо, то  за  три
гигантских шланга, выбрасывающих скрученные фонтаны черной  жидкости.  Вдруг
случилось то, чего никто не хотел на "Светлане". Из передней трубы вырвалось
пламя, как из доменной печи. Перед  глазами  командира  предстали  озаренные
мачты, шлюпки, палуба с  пушками  и  дежурившими  комендорами,  часовой  под
кормовым флагом. Потом огненный дождь  искр  развеялся  в  воздухе.  Это  не
входило в  расчеты  командира,  старавшегося  замаскироваться  темнотой.  Он
рванулся от поручней и, смотря в упор на хорошо сложенного  сухого  человека
среднего роста, с черными волосами, начал упрекать его  тонким,  срывающимся
на высоких нотах голосом:
   - Мичман Картавцев, что же это такое? Я предупреждал, чтобы не  случилось
подобного фейерверка. А у вас что получается на вахте? Немедленно прекратить
эту неуместную иллюминацию.
   - Есть, - ответил мягким  голосом  провинившийся  вахтенный  начальник  и
тотчас бросился к переговорной трубе.
   Искры перестали сыпаться. Корпус корабля опять потонул во мраке.
   На мостик быстро поднимался человек, напоминавший газетную карикатуру  на
типичного толстяка. Приблизившись к командиру,  он  остановился,  широкий  и
круглый, точно копна сена. Он  страдал  от  одышки.  Его  большая  голова  с
открытым ртом, шумно вдыхавшим воздух, сливалась с шеей, как будто вросла  в
широкие плечи. Командир удивился, с какой  расторопностью  подходил  к  нему
тучный полковник Петров. На корабле  всем  были  известны  вялость  манер  и
флегматичность    малоподвижной    натуры    этого     старшего     судового
инженер-механика. В тропиках, изнывая от жары, он  беспрерывно  пил  воду  и
пластом лежал у машинных люков под рукавом парусиновой  вентиляции,  весь  в
прыщах, а вестовой Васильев не успевал стирать с  него  полотенцем  обильный
пот. Сейчас в нем замечалась разительная перемена. Даже голос звучат, как  у
молодого человека:
   - Сергей Павлович! Все трюмы я обследовал со своей командой, и  разрешите
вам доложить, что в кормовых отсеках воды нет, а в жилой палубе  течи  стало
меньше. Машины работают исправно. Делаем сто пять оборотов.
   - Отлично, Андрей Павлович, - ласково сказал командир,  видимо  довольный
ретивостью, неожиданной для толстяка. Но тут же нотки досады  послышались  в
голосе командира, когда он заговорил о другом:
   - Все это так. Но вы срываете нашу тактику. Мы  хоронимся  в  темноту,  а
ваша, кочегарка искрами из труб с головой выдает нас японцам. Еще раз  прошу
вас, пожалуйста, накажите кочегарам  строго-настрого,  чтобы  они  не  очень
увлекались, шуруя в топках. Лучше не прибавлять больше ходу.
   - Есть, - ответил Петров, - постараемся. О качестве угля  я  вам,  Сергей
Павло