Вечером на "Воронеж" приехал
из Нагасаки полицмейстер. При встрече с Рожественским и чинами его штаба  он
был чрезвычайно любезен. Свою необычную миссию он выполнял с каким-то особым
упоением. Для японцев это был неожиданный случай. Разбитый и опозоренный при
Цусиме русский адмирал не только не затаил против японцев мести, а  поступил
как раз наоборот, прося у них вооруженную помощь. Выходило так, что врагу он
доверяет дольше, чем своим нижним  чинам.  В  самых  изысканных  выражениях,
объясняясь  на  английском  языке,  полицмейстер  успокаивал   разгневанного
адмирала:
   - Императорская полиция гарантирует вам полную  безопасность.  Губернатор
вызывает из Сасебо военные суда, а из лагеря - войска. А  пока  для  порядка
срочно взойдет на пароход наша полиция.
   - Сколько? - взволнованно осведомился Рожественский.
   - Семьдесят человек, - ответил полицмейстер.
   - Мало, - разочарованно заметил Рожественский и нахмурился.
   Японец, глядя на него, сузил веки и поспешно заговорил:
   - Будьте уверены, адмирал.  Пока  вы  находитесь  в  водах  императорской
Японии, мы никому не позволим тронуть вас. Мятежники пройдут  к  вам  только
через трупы полицейских.
   Капитан 2-го ранга Семенов вставил:
   - Ваше превосходительство, насколько я понял господина полицмейстера, эта
мера только временная. А в случае надобности - японцы могут войска прислать.
   Полицмейстер поклонился Семенову с церемонным придыханием.
   - Да, вы правильно поняли меня. У нас хватит силы. Если  потребуется,  мы
уничтожим весь ваш бунтующий эшелон.
   Полицмейстер торжествующе заулыбался. Его начали  угощать  вином.  Только
через час он вышел на палубу и, пошатываясь, направился к трапу.
   На следующий день японские полицейские заняли полуют, спардек и рубку.  В
скором времени прибыли четыре миноносца и, откинув крышки минных  аппаратов,
начали крейсировать вокруг парохода. В любой момент он мог  быть  взорван  и
пущен ко дну со всем его населением.
   Матросы и солдаты возмущались:
   - Нас предали врагам.
   - Это все Рожественский придумал.
   - Он эскадру свою бросил, удрал с поля  сражения  и  сдался.  японцам.  А
теперь призвал их к себе на помощь.
   - Беглый адмирал.
   Больше всех распалился квартирмейстер Кузнецов, выкрикивая:
   - Братцы мои! Да что же это такое делается на свете? Русские  и  японские
власти  были  врагами.  А  как  пришлось  давить  нашего  брата,  они  сразу
снюхались. За свое благополучие  наши  адмиралы  и  генералы  готовы  отдать
врагам  не  только  нас,  но   и   половину   России.   Эх,   выродки   рода
человеческого!..
   Он повысил голос и, дрожа от ярости, почти завопил:
   - А вы, господа японцы, обрадовались? Наш горе-адмирал обратился к вам за
помощью, и вы рады стараться? Но  запомните:  придет  время  -  может  быть,
придется опять с нами воевать. Тогда у нас  будут  настоящие  командиры.  Не
такая шваль, как Рожественский. Мы заставим вас копать рылом хрен в огороде.
   Товарищи насильно увели Кузнецова с палубы вниз.
   На баке не слышно стало музыки, перестали петь и революционные песни.
   Пароход был под русским  флагом,  но  верхняя  палуба,  где  разместились
японцы, стала для эшелона чужой.  Матросы  и  солдаты  спустились  в  нижние
помещения. Теперь уже там, в глубине  судовых  трюмов,  кипели  человеческие
страсти: продолжались митинги. Наверху  как  будто  было  все  спокойно.  Но
начальство чувствовало себя примерно так же,  как  могут  чувствовать  люди,
находясь на крыше горящего здания. Ночью некоторые  из  офицеров  сбежали  с
парохода. С полуюта они по концам спускались в японские ялики и перебирались
на берег.
   Еще через день на  "Воронеж"  прибыли  генерал  Данилов  и  его  адъютант
капитан Алексеев. Оба были одеты в военную  форму.  Генерал,  полнотелый,  с
большими свисающими усами, солидно прошел в офицерские каюты. Сначала  он  о
чем-то беседовал с Рожественским, а потом распорядился  вызвать  на  верхнюю
палубу нижних чинов. На его приветствие они ответили слабо и как-то  нехотя.
Он спросил их о претензии, и сразу раздалось столько голосов с жалобами, что
ничего нельзя было разобрать. Тогда генерал предложил эшелону выбрать  своих
представителей  от  разных  частей.  Он  удалился  на   полуют   и   каждого
представителя допрашивал отдельно, а напоследок - всех вместе. Наперебой  он
заявили одной то же:
   - У нас, ваше превосходительство, не было бы никакого  бунта.  Все  через
адмирала Рожественского вышло. Он бил команду пинками.
   - Мало того, он японскую полицию вызвал на  пароход.  А  потом  миноносцы
начали угрожать нам.
   В числе выбранных представителей находился и квартирмейстер  Кузнецов.  У
него был вид суровый, какой бывает у человека, убежденного в своей  правоте.
Морщась от боли в левой ноге он долго молчал и наконец мрачно спросил:
   - Ваше превосходительство, в Россию тоже позовут  наших  врагов  усмирять
революцию?
   Генерал покраснел:
   - Этого никогда не может быть. Мы уж как-нибудь без японцев обойдемся.
   - Спасибо вам на добром слове. И просим вас - уберите с парохода адмирала
Рожественского. Не хотим мы ехать вместе с ним. Отправьте нас на родину  без
него, и больше не будет никакого волнения.
   На пароходе генерал Данилов пробыл более трех часов. Он  требовал  выдать
зачинщиков и давал честное слово, что они не  будут  отданы  под  суд.  Дело
кончилось тем, что весь этот эшелон был переведен на два парохода - "Киев" и
"Тамбов", а на "Воронеж" назначили новый эшелон.  Адмиралы  Рожественский  и
Вирен отправились во Владивосток на маленьком транспорте "Якут".
   Так правящие круги двух империй, враги на поле брани, вдруг при восстании
на "Воронеже" побратались и образовали общий фронт против матросов и солдат.
Это понял Кузнецов и его более сознательные товарищи. Для  них  стало  ясно,
что в случае надобности русская власть не постыдится позвать японцев,  чтобы
помочь удушить не только кучку пленных, но и весь революционный народ.
   На второй день под натиском тайфуна разъярилось море. Пароход  "Владимир"
то врезался в горы наваливающихся на него волн, распарывая их  своим  острым
форштевнем, то становился на  дыбы,  как  бы  намереваясь  сделать  безумный
прыжок в пространство. На палубу летели брызги  и  клочья  пены.  Напряженно
визжали  снасти.  Под  небом,  загроможденным  клубящимися   тучами,   среди
колыхающейся водной шири, пароход, дымя толстой трубой, упорно шел вперед, в
седую и взлохмаченную даль. Барометр все  падал.  Значит,  это  были  только
первые  приступы  разыгрывающегося  тайфуна.  Но   уже   чувствовалась   его
неисчерпаемая сила, сказывались его удары, сотрясавшие хрупкий корпус судна.
   Когда с капитанского мостика сообщили, что проходим мимо острова  Цусима,
почти все матросы вышли на верхнюю палубу. Они  оглядывались,  жадно  искали
что-то тревожными глазами, но ничего  не  видели  на  поверхности  бушующего
моря, словно никогда и не было здесь сражения. Кто-то сдернул фуражку, и тут
же, точно по команде, все, как один, взмахнули руками, и головы  обнажились.
Так, в молчании, бледные, мрачные, простояли минуту-две, слушая многоголосый
рев тайфуна, плакавшего над братским кладбищем.
   Начались речи. Выступали матросы и говорили, как умели. Это  были  другие
люди, не те, какими я знал их, когда мы  отправились  на  войну.  На  палубе
корабля, этого одинокого странника морей и океанов, никогда еще  не  звучали
так смело слова, как на этот раз.
   Гальванер Голубев вытащил из кармана потрепанную  тетрадь,  потряс  ею  в
воздухе и заявил:
   - Вот она! В ней все записано и про японский флот и  про  наш.  Тут  одни
факты...
   Я знал, о чем он будет говорить. Эти же факты отмечены и в моих записках.
   Обычно в сражениях бывает так, что одна сторона, уничтожая другую,  в  то
же время и сама несет какой-то урон, иногда очень значительный. В морском же
бою русских с японцами получилось иначе. Наши моряки и при Цусиме  сражались
с былой отвагой и храбростью. На некоторых  даже  полузатопленных  кораблях,
окруженных превосходящими силами врага,  комендоры  стреляли  до  последнего
снаряда. Но целым рядом причин, приведенных мною раньше, мы были  поставлены
в такое положение, что уже никакой героизм не мог нас  спасти  от  бедствия.
Порочная система управления  и  снаряжения  царского  флота  снизили  потери
японцев на море.
   Вот какие повреждения нанесли  мы  противнику.  Броненосец  "Микаса",  на
котором держал свой флаг командующий эскадрой адмирал  Того,  получил  более
тридцати  наших  крупных  снарядов.  У  него  были  пробиты  трубы,  палубы,
повреждено много орудий и разбиты казематы. На нем насчитывалось  убитыми  и
раненными шесть офицеров, один кондуктор и сто шесть нижних  чинов.  Крейсер
"Кассаги", которому снарядом пробило борт  ниже  ватерлинии,  вынужден  был,
ввиду большой прибыли воды уйти в  залив  Абурадани.  Все  эти  три  корабля
безусловно были бы потоплены, если бы мы  имели  полноценные  снаряды.  Были
серьезные попадания в броненосцы: "Сикисима", "Фудзи" и "Асахи".
   Пострадали в бою и крейсеры:  "Ниссин",  "Кассуга",  "Идзуми",  "Адзума",
"Якумо", "Асама", "Читосе", "Акаси",  "Цусима".  "Авизо  Чихая"  получил  от
нашего снаряда течь в угольной яме и удалился с поля  сражения.  Около  двух
десятков истребителей и миноносцев настолько были повреждены, что  некоторые
вышли из боя, а три из них были потоплены. Все это мы знали, как знали и то,
какие потери японцы понесли при блокаде Порт-Артура. Там из списка их  флота
выбыли два первоклассных броненосца - "Ясима" и "Хатсусе"
   -  и  десять  небольших  судов.  За  весь  период  войны  и  коммерческий
неприятельский флот убавился на тридцать  пять  пароходов.  Но  вместо  этой
потери японцы подняли в Порт-Артуре и  захватили  в  плен  пятьдесят  девять
наших пароходов. А военный их флот, уничтожив 1-ю и  2-ю  наши  эскадры,  не
только не уменьшился, а увеличился.  Недавно,  месяца  три  назад,  японский
император устроил в Токийском заливе смотр своему флоту, в  состав  которого
вошли наши корабли. Из 1-й нашей эскадры были следующие  суда  под  японским
флагом,  поднятые  противником  в  Порт-Артуре:  броненосцы  -   "Пересвет",
"Ретвизан", "Победа" и "Полтава"; крейсеры - "Паллада",  "Варяг"  и  "Баян";
истребители - "Сильный" и захваченный в Чифу "Решительный"; минные  крейсеры
- "Гайдамак" и "Посадник". На том же смотре были представлены и  суда  нашей
2-й эскадры: броненосцы - "Николай I",  "Орел",  "Апраксин"  и  "Сенявин"  и
истребитель "Бедовый".
   Гальванер  Голубев,  читая  свою  потрепанную  тетрадь,  напоминал  собою
сурового   судью,   обвиняющего   царское   правительство    в    чудовищных
преступлениях. Все эти цифры  наших  потерь  давно  были  нам  известны,  но
теперь, среди моря, на виду печального для нас острова  Цусима,  действовали
на всех слушателей потрясающе. Сам Голубев был бледен, голос его дрожал.
   Наконец, подняв руки, словно показывал народу  страшные  улики,  он  стал
выкрикивать:
   - Разве это была война? Японцы истребляли нас,  как  зверобой  истребляет
беззащитных тюленей на льдах... И мы будем терпеть такое правительство?..
   Пароход "Владимир" зачерпнул носом десятки тонн воды. Бурлящими  потоками
она покатилась по верхней палубе,  смачивая  ноги  людей.  Но  все  матросы,
вслушиваясь в речи своих товарищей, остались, словно пришитые, на месте.
   Офицеры,  находясь  на  капитанском  мостике,  боязливо  посматривали  на
загадочно-угрюмые лица бывших рабов.
   Каждый из нас знал, что под нами, в этом пляшущем море,  погребена  почти
вся 2-я эскадра, кроме кораблей,  сдавшихся  в  плен  или  разбежавшихся  по
нейтральным портам. Здесь, в колыхающемся братском кладбище, на морском дне,
осталось более пяти тысяч наших моряков, кости которых омывают соленые воды.
   На середину палубы вышел кочегар Бакланов и, поднявшись на закрытый  люк,
крепко расставил толстые ноги. Его лицо с упрямым  подбородком,  окрапленное
солеными брызгами моря,  выражало  суровую  уверенность  в  своей  силе.  Он
басисто загремел:
   - Дорогие цусимцы! Вы сами видели, как здесь гибли наши товарищи. За  что
они приняли смертную казнь? Кто в этом виноват?  Теперь  нам  известно,  где
скрываются главные преступники. Я не знаю, как вы, а я буду рвать им головы.
Я не уймусь до тех пор, пока в моей груди будет биться сердце. Мы все  будем
воевать, но только не за корейские дрова, а за нашу будущую,  лучшую  жизнь.
Двинемся на внутренних врагов. Как японцы топили здесь наши корабли,  так  и
Мы утопим в крови весь царский строй...
   - Правильно! - гаркнуло несколько человек.
   - Все сметем к чертовой матери! - возбужденно подхватили другие голоса.
   Кочегар Бакланов продолжал:
   - Будем выкорчевывать по всей нашей стране  всех  прежних  заправил,  как
выкорчевывают пни в лесу...
   Ревел простор. Качался пароход,  черпая  бортами  воду,  и  вокруг  него,
словно от взрывов, вздымались рваные громады волн. Все было в  стремительном
движении. Передвигались и люди на уходившей из-под ног  палубе  и,  поднимая
кулаки, бросали в воздух грозные слова.
   Мы знали, что весть о Цусиме прокатилась по всей стране,  вызывая  потоки
слез и горя. Содрогнулась Россия. Через месяц после гибели эскадры, как бы в
ответ на это, броненосец "Потемкин" прорезал воды Черного моря  под  красным
флагом.  Восстали  моряки  на   крейсере   "Очаков",   в   кронштадтских   и
севастопольских экипажах. Поднялись рабочие на заводах и фабриках.
   Началось аграрное движение,  запылали  помещичьи  усадьбы.  Царь,  спасая
трон, вынужден был объявить манифест о конституции. Но  народ  скоро  понял,
что это был обман. Улицы Москвы  обросли  баррикадами.  И  по  всей  России,
словно тайфун в Японском море, поднимались и буйствовали кровавые шквалы.
   Все  вычитанное  из  газет  о  родине  у  меня  связывалось  с  тем,  что
происходило сейчас на палубе, захлестываемой волнами.  Это  было  так  ново,
настолько необычно, что дрожь пронизывала  сердце.  Я  всматривался  в  лица
товарищей, вслушивался в их речи, и мне казалось, что и  минувшая  война,  и
разливающаяся, как вешние воды, революция являются только  прелюдией  к  еще
более грозным событиям.
   Остров Цусима, заросший лесами и огражденный подводными рифами и скалами,
оставался от нас слева. Его не было видно за  крутящейся  мглой.  Он  только
угадывался и рисовался в воображении многогорбым чудовищем, этот  безмолвный
свидетель разыгравшейся здесь трагедии. На нем  высоко  взметнулся  каменный
пик, голый и раздвоенный, называемый по лоции  "Ослиные  уши".  Отныне  этот
остров с "Ослиными ушами" будет вечным памятником  навсегда  обесславленного
царского режима, режима мрака и молчания.
   ПРИМЕЧАНИЯ  +1.  Более  полугода  спустя  после  боя  эту   дикую   мысль
Рожественский не постеснялся выразить даже  в  печати,  возражая  на  статьи
Кладо: "...адмирал союзного японцам английского флота, сосредоточивший  свои
силы у Вейхайвея, в ожидании приказа истребить русский  флот,  если  бы  эта
конечная цель Англии оказалась не под силу японцам" ("Из письма в редакцию",
газета "Новое время" от 21 декабря  1905  г.,  N  10693.)  +2.  Почему  наши
снаряды не разрывались? После Цусимского боя этот вопрос многих интересовал,
и все были убеждены, что главное зло заключалось в  снарядных  трубках.  Эту
версию усиленно проводило морское министерство. На  самом  же  деле  причина
была другая. Вот какое объяснение дал по этому поводу знаток военно-морского
дела, наш знаменитый академик. А. Н. Крылов:
   "Кому-то из артиллерийского начальства пришло в голову, что для  снарядов
2-й  эскадры  необходимо  повысить  процент  влажности   пироксилина.   Этот
инициатор исходил из тех соображений, что эскадра много времени  проведет  в
тропиках, проверять снаряды будет некогда, и  могут  появиться  на  кораблях
самовозгорания пироксилина.  Нормальная  влажность  пироксилина  в  снарядах
считалась десять  -  двенадцать  процентов.  Для  снарядов  же  2-й  эскадры
установили  тридцать  процентов.  Установили  и  снабдили  такими  снарядами
эскадру. Что же получилось? Если какой-нибудь из них изредка попадал в цель,
то при ударе взрывались пироксилиновые шашки  запального  стакана  снарядной
трубки, но пироксилин, помещавшийся в  самом  снаряде,  не  взрывался  из-за
своей тридцатипроцентной влажности. Все  это  выяснилось  в  1906  году  при
обстреле-с  эскадренного   броненосца   "Слава"   взбунтовавшейся   крепости
Свеаборг. Броненосец "Слава", достраиваясь, не успел попасть  в  состав  2-й
эскадры, но был снабжен снарядами,  изготовленными  для  этой  эскадры.  При
обстреле со "Славы" крепости на броненосце не видели взрывов своих снарядов.
Когда крепость все же была взята и артиллеристы съехали  на  берег,  то  они
нашли свои снаряды в крепости почти совершенно целыми.
   Только некоторые из них были без дна, а другие слегка развороченными.  Об
этом тогда было приказано молчать".
   +3. В следственной комиссии контр-адмирал  Небогатов  показал:  "Никакого
плана боя или указаний относительно  ведения  его  не  было;  вообще,  какие
намерения имел Рожественский - это  было  для  меня  неизвестно.  ("Действия
флота",  документы,  книга  3-я,  выпуск  IV,   стр.   50.)   Из   показаний
контр-адмирала Энквиста: "О предстоящих военных операциях  во  время  нашего
перехода вопрос не возбуждался: как я, так и мои командиры не были посвящены
в планы командующего. Мнения нашего также не спрашивалось... Я совершенно не
знал, куда мы направляемся и с каким расчетом" (там же, стр. 62).
   Из показаний флаг-капитана штаба  командующего  эскадрой,  капитана  1-го
ранга Клапье-де-Колонга: "Я был занят механической  работой  -  проводить  в
жизнь все приказания и распоряжения адмирала, а их было так много, что я  ее
имел возможности задумываться над планами, если бы таковые и были" .
   (там же, стр. 79).
   А  вот  что  сам  Рожественский  показал:  "Собрания  же  флагманов   для
обсуждения детально разработанного плана сражения не  было,  потому  что  не
было и самой разработки" (там же, стр. 16).
   +4. Капитан 2-го ранга Семенов в своей книге "Цена крови" на странице 136
весь этот инцидент старается представить в ином виде, опорочивая революцию в
лице пьяного солдата:
   "4 ноября. - Около 3 ч. ночи вахтенный недоглядел или, просто, заснул,  в
каюту к адмиралу ворвался пьяный солдат, требовавший, чтобы немедленно  было
приказано выдать им водки. "Мы кровь проливали (так-вас-растак).
   Должны чувствовать и уважать! Опять же - свобода!.." Адмирал лежал  перед
ним на койке, совершенно беззащитный. По  счастью,  вахтенный  услышал  шум;
прибежали люди, нахала вывели, но... арестовать его не могли: он  немедленно
скрылся в полупьяной толпе, поджидавшей его на баке". немедленно  скрылся  в
полупьяной толпе, поджидавшей его на баке".