ственского - где еще такого  найдешь?  Разойдется  -  землю
копытом роет. Эх, плюнуть бы на все и растереть!
   Я внес поправку:
   - Ты ошибаешься, Бакланов. Это в Англии около  семидесяти  адмиралов.  Но
какой большой у нее флот в сравнении  с  нашим.  А  у  нас  флот  мал,  зато
адмиралов больше, чем в Англии... сто человек.
   Гальванер Голубев мечтал вслух:
   - Добраться бы до Владивостока и сговориться бы  с  армией.  Тогда  можно
будет повернуть руль лево на борт и прямым сообщением  на  Петербург.  Жарко
будет многим.
   Кто-то вставил:
   - Теперь бы повернуть эскадру на шестнадцать румбов.
   Голубев возразил:
   - Ничего из этого не вышло бы. Армия все свои надежды возлагает на нас.
   Скажут, подвели мы ее. И народ будет смотреть на нас  как  на  виновников
поражения.
   После обеда я вышел на  передний  мостик.  Бисерный  дождь,  по-видимому,
зарядил надолго. Временами  наползал  туман,  скрытая  в  своей  сырой  мгле
некоторые наши суда.
   Эскадра к этому времени была построена в новый походный порядок.
   Она шла двумя  колоннами.  Правую  из  них  составляли  первый  и  второй
броненосные  отряды:  "Суворов",  "Александр   III",   "Бородино",   "Орел",
"Ослябя", "Сисой Великий", "Наварин" и "Адмирал Нахимов";  в  левую  колонну
входил  третий  броненосный  отряд:  "Николай  I",  "Апраксин",   "Сенявин",
"Ушаков"  и  крейсеры:  "Олег",  "Аврора",  "Дмитрий  Донской"  и  "Владимир
Мономах". Внутри колонн около первых двух броненосцев с той и другой стороны
держались по два миноносца. Остальные пять  миноносцев  шли  под  прикрытием
правых бортов крейсеров. Немного позади, врезавшись между колонн,  следовали
друг за другом четыре транспорта: "Анадырь", "Иртыш",  "Камчатка",  "Корея".
Эскадру замыкали два буксирных и водоотливных парохода, "Русь" и "Свирь".  И
самыми последними, находясь вне линии колонн,  как  бы  расширяя  последние,
двигались госпитальные суда: "Орел" и "Кострома". По  обе  стороны  эскадры,
находясь на траверзе головных броненосцев, шли  наши  быстроходные  дозорные
суда: справа - "Жемчуг", слева
   - "Изумруд". Кроме  того,  впереди,  в  строе  правильного  треугольника,
выдвинувшись на расстояние  не  дольше  одной  мили,  находился  разведочный
отряд, состоявший из трех крейсеров: "Светлана", "Урал" и "Алмаз".
   Всего к этому времени у нас осталось тридцать восемь судов.
   В такой соединенной массе эскадра наша приближалась к Корейскому проливу.
   Поведение адмирала Рожественского многих из нас  удивляло.  С  преступным
равнодушием  он  относился  к  противнику,  не  проявляя  к  нему   никакого
любопытства. В самом деле, три крейсера, выдвинутых вперед, и два  крейсера,
державшихся по сторонам колонн, не могли считаться  за  серьезную  разведку.
Они расширяли круг наших наблюдений только на одну-две мили.
   Таким образом, наша эскадра шла вперед как бы с завязанными глазами.
   Боцман Воеводин, кивнув головою на эскадру, шепнул мне:
   - Уродничает наш адмирал.
   В этот момент появился на мостике лейтенант Гирс.
   Я спросил его:
   - Говорят, ваше благородие, что мы направились в Корейский пролив?
   - К сожалению, да.
   - Значит, его превосходительство избрал для эскадры более прямой путь?
   Лейтенант Гирс пожал плечами и промолвил разочарованно:
   - Ничего не понимаю. Странно все это +8.
   Я спустился в жилую палубу. Матросы  после  полуденного  отдыха  пили  на
подвесных  столах  чай.  Разговор  шел  о  войне,  о  деревне,  о   любовных
приключениях.
   День этот прошел спокойно. Эскадра  шла,  восьмиузловым  ходом,  а  ночью
убавляла ход даже до пяти узлов. Спали, повахтенно.


   12. КТО СТРАШЕН РОЖЕСТВЕНСКОМУ
   Адмирал Рожественский, к великому моему удовольствию, не знал меня  и  не
интересовался мною. Конечно, для него я как личность  не  существовал.  Нас,
одетых в матросскую форму, было на эскадре около двенадцати тысяч человек.
   Мы были  только  исполнителями  его  воли  и  той  живой  силой,  которая
необходима для того, чтобы корабли двигались вперед и  маневрировали,  чтобы
пушки и торпеды, когда это понадобится, начали стрелять в противника.
   Поэтому адмирал, как подобает каждому командующему,  расценивал  всю  эту
массу людей неотрывно от общей и единой боевой организации. Но зато я  часто
думал о нем: как он управляет эскадрой? Что он сделал для нее?
   Каково было его влияние на корабли? Как он воспитывал своих подчиненных?
   Какая у него была связь с личным составом? И что это был за человек?
   Я задавал себе эти вопросы и в действиях  и  поступках  адмирала  пытался
найти ответы на них. Три кампании я плавал  на  крейсере  "Минин"  вместе  с
Рожественским и за это время много приглядывался к  нему.  Это  был  хороший
интендант. Он не присваивал, как другие бюрократы, казенных сумм. Мало того,
он преследовал воров, но только тех, кто был ниже его чином.
   Бороться с ворами высшего ранга ему было невозможно. Казенную копейку  он
берег иногда даже в ущерб делу. При нем экономично и в полном порядке велось
судовое хозяйство в учебно-артиллерийском отряде и на 2-й эскадре.
   В этом отношении он поступал добросовестно. Его  положительным  качеством
было его трудолюбие: он мог, не жалея себя, работать  дни  и  ночи.  Сколько
энергии и заботы нужно было проявить, чтобы  такую  разнотипную  и  сбродную
эскадру провести вокруг Африки и приблизить ее в целости к японским берегам.
Правда, то же сделал и адмирал Небогатов. Под его командованием 3-я  эскадра
прошла почти такой же длинный путь и при таких  же  условиях  только  в  три
месяца. При этом подчиненные Небогатова не испытывали на себе ни сумасшедших
выкриков, ни издевательств со стороны своего начальника. А между тем  состав
кораблей Небогатова не отличался хорошими качествами: два старых судна и три
броненосца береговой обороны.  Но  все  равно  -  за  Рожественским  в  этом
отношении остаются большие  заслуги.  Словом,  это  был  настоящий  служака,
строгий и требовательный к  другим.  Он  любил  порядок  и  дисциплину.  Но,
воспитанный на рутине, он понимал это по-своему и больше обращал внимание на
внешние формы службы. А главное  -  меня  поражало  в  нем  его,  непомерное
самомнение и самонадеянность. Если к этому прибавить его раздражительность и
деспотический характер, то станет понятным, почему так  тяжко  было  служить
под командованием Рожественского.
   Попав на 2-ю эскадру, я уже много знал таких характерных  черт  адмирала,
но мне хотелось распознать того, кому была дана  такая  огромная  власть  во
флоте. С какой жадностью я прислушивался ко всему,  что  говорят  офицеры  и
матросы  о  начальнике  эскадры!  У  меня,  словно  у  страстного  охотника,
преследующего по следу зверя, разгоралась надежда,  что  из  обрывков  фраз,
брошенных случайно по его адресу, из отдельных замечаний, из рассказов о его
прошлом я в конце концов составлю о нем полное представление. Я  уделял  ему
много внимания еще  и  потому,  что  в  Российском  императорском  флоте  он
представлял собою размноженный тип. Разница между  Рожественским  и  другими
адмиралами заключалась лишь в том, что у него ярче, чем  у  многих  подобных
сатрапов,  проявлялись  черты   его   самодурства   -   черты,   порожденные
деспотическим строем государства.
   На  эскадре  из  уст  в   уста   передавалось   множество   рассказов   о
действительных  случаях  из  жизни  Рожественского.  Один  из  них  особенно
возмущал офицеров.
   Здесь был  задет  адмирал  Макаров,  который  пользовался  среди  моряков
большой любовью, как выдающийся флотоводец. В начале войны,  когда  Макарова
назначили командующим 1-й Тихоокеанской эскадрой, он решил издать свои труды
по морской тактике: Такое желание было вполне естественным  -  ему  хотелось
скорее  познакомить  офицеров  со  своими  взглядами  на  морское  сражение.
Отправляясь по железной дороге на Дальний  Восток,  он  оставил  рукопись  в
Главном морском штабе и был вполне уверен, что  его  книга  скоро  выйдет  в
свет. Но он не учел, что это учреждение  возглавлял  Рожественский,  который
относился к нему с ненавистью, как к своему сопернику во флоте.
   Будучи уже в пути, адмирал Макаров получил телеграмму с  извещением,  что
на издание его книги требуется  пятьсот  рублей,  а  так  как  это  не  было
предусмотрено общей сметой, то и не  может  быть  она  издана.  Макаров  был
возмущен таким отношением. Началась телеграфная перепалка. Наконец,  Макаров
предложил покрыть расходы на издание его книги из своих собственных средств,
а  если  и  это  не  поможет,  то  он  отказывается  от   командования   1-й
Тихоокеанской эскадрой. Вопрос был  поставлен  ультимативно.  И  лишь  после
этого Главный морской штаб решил издать книгу.
   Рожественский, как начальник штаба, должен  был  бы  содействовать  этому
делу, направленному к морской обороне страны. Но вместо  этого  он  всячески
препятствовал выходу в свет книги.
   За такой поступок офицеры порицали  Рожественского.  Он  не  поднялся  до
общегосударственных интересов, а проявил себя лукавым царедворцем  и  мелким
завистником  к  чужой  славе.  Свои  эгоистические  цели  он   ставил   выше
патриотизма.
   Другой эпизод из жизни Рожественского  заставил  меня  призадуматься.  Не
скрывалась  ли  под  его  внешней  храбростью  душа  труса?  Из   услышанных
подробностей передо мной встала такая картина.
   Дело было также в начале войны. Рожественский, возглавляя Главный морской
штаб, наводил много страху на  людей,  являвшихся  к  нему  с  докладом  или
просьбами. В его приемной,  с  волнением  ожидая  своей  очереди,  толпились
офицеры, молчаливые и подавленные, словно им  предстояло  пережить  страшное
несчастье. Среди них, выделяясь своим  независимым  видом,  появился  офицер
среднего роста, крепко сложенный, с  хороший  военной  выправкой.  Новенький
мундир великолепно сидел  на  его  статной  подобранной  фигуре.  С  первого
взгляда он поражал решительностью энергичных манер. Это был лейтенант Э.М.
   Его все знали во  флоте.  Он  отличался  самостоятельностью  поведения  и
необычайной горячностью, а иногда и необузданностью своего характера.
   Моряки  считали,  что  он  происходит  из  испанцев.  По   внешности   он
действительно   был   типичным   южанином:   смуглое   лицо,   яркий   блеск
темно-вишневых глаз, черные пышные волосы. Дошла наконец очередь приема и до
него. Лейтенант Э.М. встал со своего места и непринужденным  жестом  оправил
на левом боку свисавшую саблю. Без тени робости,  он  неторопливой  походкой
вошел в кабинет начальника, держа в левой руке треуголку.  На  его  лице  не
было и тени какого-либо подобострастия. Поклонившись, он назвал себя и молча
подал адмиралу рапорт. Это была просьба о назначении его на Дальний Восток -
на действующую 1-ю Тихоокеанскую эскадру.
   Рожественский, читая бумагу, мрачнел и, кончив чтение, грубо заявило:
   - Штабу лучше знать, когда и куда вас послать.
   Лейтенант сделал порывистое  движение,  но,  густо  покраснев,  замер  на
месте.
   Оба немного помолчали, глядя друг на друга. Рожественскому не  нравилось,
что в фигуре его просителя не было робости подчиненного.
   - Ваше превосходительство, я прошу вас не отказать мне...  -  волнующимся
голосом прервал молчание лейтенант Э. М., но Рожественский  уже  вспылил  и,
повысив голос, оборвал речь просителя:
   - Разговор кончен. Можете идти.
   Обескураженный и возбужденный грубостью начальника, лейтенант Э.М.
   сверкнул черными глазами и начал горячо настаивать на своем:
   - Я не на бал и не в отпуск прошусь у вас, ваше превосходительство,  а  в
действующий флот.  Вы  меня  простите,  но  я  надеялся...  Думал  встретить
поощрение патриотическому порыву... Война началась... Еще раз прошу...
   Рожественский, никогда не встречая отпора своему  безудержному  нраву,  в
бешенстве вскочил и  ударил  кулаком  по  столу.  Казалось,  стены  кабинета
задрожали, и звякнула люстра от дикого рева:
   - Молчать! Лейтенант М., не вам учить адмирала патриотизму! Вон!
   При последних  словах  Рожественский  театральным  жестом  выкинул  руку,
показывая на  дверь,  но,  против  обыкновения,  это  не  возымело  никакого
эффекта. Лейтенант не послушался и продолжал стоять на месте. А в  следующую
секунду случилось то, чего никак не ожидал Рожественский.
   Лейтенант М., меняясь в лице, резко выпалил:
   - Виноват,  ваше  превосходительство.  Но  я  не  позволю  в  таком  тоне
разговаривать со мной - русским офицером. За оскорбление чести...
   Не договорив фразы, лейтенант сделал  шаг  вперед  и  ухватился  за  эфес
сабли, намереваясь выхватить ее из  ножен.  Вся  его  статная  фигура  гибко
изогнулась в стремительном порыве нападения. Но он не перешел к  дальнейшему
действию.
   Стиснув зубы и раздувая ноздри, он застыл в напряженной позе ожидания.
   Чего-то еще не хватало, чтобы горячая натура  этого  южанина  взорвалась,
как динамит. Адмирал, как бы отрезвев от  запальчивости,  понял,  с  кем  он
имеет дело: еще одно слово - и сабля моментально могла бы обрушиться на  его
голову.  Он  отшатнулся  от  страшного  взгляда   черных   глаз,   угрожающе
уставившихся на него, и молча опустился в кресло. На побледневшем  лице  его
изобразилось беспомощное замешательство и смущение. Трясущейся  левой  рукой
он  взял  рапорт,  а  правой  начал  писать  на  нем  резолюцию.   Лейтенант
пристальным взглядом следил за пером, которое прыгало, пороло бумагу, выводя
слово  "удовлетворить".  Сделав  привычный  росчерк  под   своей   фамилией,
сдавшийся начальник, не глядя на просителя, упавшим голосом прохрипел:
   - Получите.
   На этом закончилось столкновение начальника и подчиненного.
   Лейтенант за свое поведение не подвергся никакому  взысканию.  Вскоре  он
выехал добровольцем на Дальний Восток. Там,  плавая  на  одном  из  кораблей
владивостокского отряда крейсеров, не раз отличался в боях с  японцами,  был
награжден Георгием и золотым оружием.


   13. АДМИРАЛЬСКИЙ ВЕСТОВОЙ Петра Гавриловича Пучкова я впервые встретил на
крейсере "Минин". Он служил вестовым  у  адмирала  Рожественского.  На  этом
крейсере  мы  плавали  вместе  три  летних  кампании.  Пучков  был  тихий  и
застенчивый парень. Он держался всегда настороженно, был недоверчив к людям.
И только после того как мы близко сошлись, он стал со мною  откровеннее.  Не
раз Пучков рассказывал мне о  своем  грозном  барине  и  жаловался  на  свою
судьбу. Изредка я виделся с ним и во время похода на Дальний Восток.
   С новобранчества Пучков мечтал быть машинистом или минером, надеясь,  что
после службы та или иная специальность ему пригодится.  Но  желания  его  не
сбылись. Летнее  плавание  в  1898  году  на  броненосце  береговой  обороны
"Первенец", стоявшей тогда  в  Ревеле,  приближалось  к  концу.  Фельдфебель
Ягнов, присмотревшись к Пучкову, сказал:
   - Одевайся в первый срок. Пойдем к командиру Рожественскому.
   - Зачем?
   - Там узнаешь.
   Дрогнуло сердце от страха,  но  ослушаться  было  нельзя.  Через  полчаса
пристали  на  шлюпке  к  пристани,  а  потом  направились  берегом  на  дачу
командира, капитана 1-го ранга Рожественского. По дороге Пучков  думал  лишь
об одном: что от него хотят? Командир позвал фельдфебеля и матроса к себе  в
кабинет на второй этаж и,  поздоровавшись  с  ними,  некоторое  время  молча
рассматривал Пучкова. Пучков стоял  вытянувшись,  боясь  дышать,  сухощавый,
стойкими чертами продолговатого лица и с той молодой наивностью деревенского
парня, от которой он не успел еще избавиться. Начались подробные  расспросы.
Из ответов выяснилось что он родился на Оке,  в  деревне  Клишино  Рязанской
губернии, занимался до службы земледелием, не  страдал  никакими  болезнями,
холостой, под судом не был, не  курит  и  водки  не  пьет.  С  этой  стороны
Рожественский был удовлетворен.  Он  приказал  матросу  повернуться  к  нему
спиной, а потом для чего-то заставил его два раза пройтись по кабинету. "Так
делают, когда покупают на базаре лошадь",
   - подумал Пучков, покрываясь мелкими каплями пота.
   - Хорошо, - сказал наконец командир. - Будешь  у  меня  вестовым.  Только
смотри, чтобы все было на месте и в порядке. Если  провинишься,  я  из  тебя
яичницу сделаю. Слышишь?
   - Есть, ваше  высокоблагородие,  -  тихо  ответил  матрос,  глядя  серыми
немигающими глазами на командира.
   - Отвечать нужно громче и отчетливее. Повтори еще раз.
   Молодой матрос выкрикнул заученную фразу.
   Рожественский рассердился:
   - Чурбан! Что же ты орешь так? Нужно отвечать средним голосом, но ясно.
   С этого дня жизнь Пучкова, по воле начальства, пошла по-новому.
   Вместе с Рожественским жили его жена, дочь и два племянника.
   Зимой Рожественский был произведен в контр-адмиралы.
   Пучков думал пробыть вестовым, два-три месяца. Дольше у адмирала ни  один
вестовой не уживался. Но время шло, а он продолжал исполнять роль  прислуги.
Чтобы испытать его честность, не  раз  хозяева  оставляли  на  видном  месте
деньги  как  бы  по  забывчивости,  начиная  с  пятерки  и  кончая  крупными
кредитками. Он возвращал их по принадлежностям.  Уже  это  одно  губило  его
мечту - вернуться в роту и приобрести более  солидную  специальность.  Кроме
того, он принадлежал к той редкой категории людей,  которые  даже  нелюбимое
дело   выполняют    добросовестно.    Его    расторопность,    его    точная
исполнительность, его постоянная готовность  услужить  господам  -  все  это
учитывалось адмиралом, который, сам того не  замечая,  начал  чувствовать  к
нему какую-то своеобразную привязанность. Это был идеальный вестовой.
   Обутый в мягкие туфли, он с раннего утра, когда все еще спали,  переходил
из одной комнаты в другую так тихо, словно шагал по воздуху. В каждой из них
нужно было подмести полы, смахнуть пыль с мебели и картин. Затем  начиналась
чистка одежды и ботинок. Нужно ли приготовить ванну, сбегать на рынок или  в
магазин, отнести адмиральский пакет в учреждение, принести  дров,  растопить
печи, вымыть посуду и поставить ее на место, почистить кастрюли, -  все  это
делал вестовой.
   От Рожественского ушла кухарка. Пучков не только заменил ее,  но  готовил
завтраки, обеды и ужины несравненно лучше, чем она. Это новое  дело,  плавая
на "Минине", он познал от офицерского, повара, а еще больше из приобретенной
им толстой книги по кулинарии. Ночами, урывая часы отдыха, он  с  увлечением
зубрил ее. Постепенно вестовой превратился в талантливого повара.  В  помощь
ему был взят еще один матрос, который теперь выполнял все грязные работы.
   В обычные дни адмирал любил простую, но здоровую пищу: салаты, наваристый
борщ, хорошо прожаренные биточки с луком  и  яблочную  слоенку.  Но  у  него
нередко собирались гости,  в  особенности  после  того,  как  его  назначили
начальником Главного морского штаба. Иногда приходилось  накрывать  стол  на
сорок персон. Приготовления начинались за трое суток. А в день торжества  на
белоснежной скатерти появлялись тарелки  из  дорогого  фарфора,  хрустальные
рюмки, большие, средние и малые бокалы с затейливыми  узорами,  всевозможные
ножи и вилки, начищенные до ослепляющего блеска.  Потом  ставились  закуски:
перламутровый балык, пунцовая семга, розовая ветчина с белыми  слоями  жира,
сливочное  масло,  разделанное  в  виде  распускавшихся  цветов;  паштет  из
рябчика; агатово-черная паюсная икра и свежая серая зернистая икра;  салаты,
украшенные букетами из овощей; нежинские соленые огурчики, из которых каждый
размером меньше, чем дамский мизинчик, и  свежие  изумрудно-зеленые  огурцы,
помидоры, прослоенные испанским  луком  и  немного  припудренные  египетским
перцем; серебристые сардинки, залитые прованским маслом; остендские  устрицы
на льду; лангусты и омары, сваренные в соленом растворе с  лавровым  листом;
пахучие ревельские кильки. Все стояло на  своем  месте  в  строгом  порядке,
всему  старались  придать  как  можно   больше   пышности.   Даже   селедка,
распласта