.
   Долго командир Керн не  отнимал  от  глаз  бинокля.  Неприятельские  суда
приближались. Он уже различил три миноносца,  и  ему  стало  ясно  намерение
японцев: взять русских в кольцо. Опустив бинокль, Керн обратился  к  мичману
Шелашникову:
   - Всех господ офицеров ко мне.
   Один за другим они через минуту уже появились на мостике. Старший  офицер
лейтенант Паскин, русый крепыш, среднего роста, с короткой шеей,  уверенной,
походкой приблизился и вопросительно поднял на командира строгие  брови  над
усталыми от  бессонницы  большими  глазами.  Командир,  не  дав  ему  ничего
выговорить, предупредительно начал сам:
   - Подождите, Александр Александрович. Вопрос касается всех.
   Лейтенант Паскин, хорошо знавший своего командира, сразу  догадался,  что
предстоит что-то важное.
   - Есть, - ответил лейтенант и перевел свой взгляд на приближавшиеся суда.
   Но командир продолжал глядеть на профиль его удлиненного бритого  лица  с
прямым красивым носом и короткими шелковистыми бачками,  как  будто  заранее
хотел угадать мнение первого своего помощника.
   По трапу быстро вбежал, оборвав на полуфразе басовую  ноту  неоконченного
мотива, молодой весельчак.  Этот  беззаботный  мичман  Потемкин  при  всяких
обстоятельствах любил напевать про себя.  Сейчас  несколько  сконфуженный  -
петь в такую минуту - он вытянулся перед  командиром  всем  своим  массивным
корпусом.
   Последним медленно вошел, одергивая замасленные полы темно-синей  куртки,
полный, упитанный судовой инженер-механик Сакс, в манерах которого  не  было
заметно и тени военной выправки. Улыбаясь, он  имел  сейчас  вид  довольного
жизнью человека: бой прошел, его кочегары и машинисты, котлы и машины целы и
работают в полном порядке. Не зная, в чем дело, он увидел собравшихся  около
командира офицеров и, по обыкновению, сострил:
   - Наш Папилов-то вчера так промочил свою бороду, что она до  сих  пор  не
обсохла.
   Произошла минутная неловкость. Лицо командира было серьезно.  Он  оборвал
остряка вопросом:
   - Хватит ли нам угля до Владивостока?
   - Да, если идти экономическим ходом - не больше двенадцати узлов.
   - Против нас три миноносца. Прежде всего я хочу  прорвать  неприятельское
кольцо. Поэтому нужно дать самый полный ход, хотя бы на два часа боя, а  там
уже сбавим. Но  драться  будем  до  последней  возможности.  Высказывайтесь,
господа.
   Офицеры единодушно согласились.
   Недалеко от них, сверкая в лучах солнца, взвивались столбы воды. И тут же
какими-то неподходящими к утренней тишине звуками докатились до миноносцев и
первые раскаты далеких выстрелов. Противник уже  открыл  огонь.  На  мостике
остались командир и штурман Шелашников. Люди поспешно заняли свои  места  по
боевому расписанию. Но и  в  такую  грозную  минуту  обычный  распорядок  на
корабле не нарушался. Судовой колокол отбивал склянки -  было  ровно  восемь
часов.
   "Громкий" лег на курс норд-ост и, отстреливаясь, сразу развил полный  ход
до двадцати пяти узлов. Так начался первый бой. Противник не успел завершить
окружения. За "Громким" гнались  три  миноносца.  Скоро  два  из  них  стали
заметно отставать, а бой превратился в дуэль уже только с  одним  миноносцем
на расстоянии около  двадцати  кабельтовых.  Противник  стрелял  из  носовой
75-миллиметровой пушки. Ему отвечала только одна  кормовая  47-миллиметровая
пушка. То и дело вокруг "Громкого" близко ложились  снаряды.  Командир  Керн
часто менял курс, мешая противнику пристреляться. В  то  же  время  он  этим
давал возможность мичману Потемкину каждый раз вводить  в  действие  носовую
75-миллиметровую и две бортовые 47-миллиметровые пушки.
   Так продолжалось два часа. На одном из поворотов комендор  Петр  Капралов
выстрелил  из  носового  орудия.  Прошло  несколько  секунд,  и   сигнальщик
Скородумов возбужденно вскрикнул:
   - Японец загорелся, ваше высокоблагородие!
   - Вижу, - промолвил своим обычным тихим голосом командир Керн, не отнимая
бинокля от глаз.
   На верхней палубе послышались отдельные радостным возгласы, перешедшие  в
общее ликование. Неприятельский миноносец исчез за клубами черного дыма.
   Стрельба на минуту прекратилась. "Громкий" снова лег на норд-ост  23ё.  И
вдруг одно кормовое орудие возобновило  огонь:  из-за  дыма  на  повороте  к
берегу вновь показался уже не нос, а весь борт японского миноносца. И теперь
хорошо было видно, что на его носовой части разгорался пожар.
   Подбитый неприятель направлялся к острову Цусима, что-то телеграфируя  по
радио. Телеграфист на "Громком" Таранец мешал ему работой своего аппарата.
   Неприятель скрылся. На "Громком" сыграли отбой. План Керна  был  выполнен
блестяще: за два часа не было ни одного попадания в  его  корабль.  Путь  во
Владивосток был свободен. Команда могла отдохнуть. Командир обходил  корабль
и благодарил всех за выполнение долга. Многие при его приближении  не  могли
даже встать: по палубе вповалку  раскинулись  в  разных  позах  машинисты  и
кочегары, сменившиеся после двадцатичасовой непрерывной боевой вахты у машин
и котлов. От жары и переутомления некоторые лежали в обмороке.  Их  отливали
водой.
   Передышка длилась полчаса.  Вернувшись  на  мостик,  Керн  снова  заметил
позади неприятельский миноносец и приказал  пробить  боевую  тревогу.  Может
быть, это был  тот  же  корабль,  с  которым  уже  сражались.  Очевидно,  он
справился с пожаром и  опять  бросился  в  погоню.  В  это  время  "Громкий"
проходил северную оконечность острова Цусима и входил в Японское море. Около
одиннадцати  часов  впереди  справа  показался  второй  миноносец,   который
намеревался пересечь курс "Громкого". Керн  приказал  развить  самый  полный
ход. Задний миноносец стал отставать, а тот, что  шел  справа,  сближался  и
открыл огонь.
   Предстоял бой с неравными силами. Нужно было решиться на что-то  дерзкое,
чтобы выйти из тяжелого положения. И командир Керн на это пошел.
   Специальность  минера  подсказала  командиру  мысль,  что  настал  момент
разрядить по неприятелю два уцелевших минных аппарата. Они были  расположены
на верхней палубе. По его распоряжению обе мины  приготовили  для  стрельбы.
"Громкий" сделал крутой поворот и устремился на противника, шедшего  позади.
Как после узнали, это был истребитель "Сирануи". Керн решил взорвать его,  а
потом уже вести артиллерийский  поединок  с  другим  миноносцем.  Расстояние
между "Сирануи" и "Громким" быстро сокращалось.
   Команда сознавала, что наступил  решительный  момент.  Комендоры  усилили
огонь. Но в эти минуты  главная  роль  отводилась  минерам,  которые  стояли
наготове у своих аппаратов. Вдруг  около  них,  сверкнув  короткой  молнией,
закудрявился дым, как вихрь на пыльной дороге. От огня и дыма что-то грузное
отделилось и полетело за борт. Старшего офицера Паскина оттолкнуло  воздухом
к кожуху у задней дымовой трубы. Оправившись, он бросился к месту взрыва.  У
аппарата лежали мертвыми минеры Абрамов и Телегин, а от  минного  кондуктора
Безденежных осталась только фуражка, отброшенная к стойке  бортового  леера.
Лейтенант Паскин  поставил  к  аппаратам  минеров  Цепелева,  Богорядцева  и
Рядзиевского. Неприятель приближался уже к траверзу.
   Расстояние до него не превышало  двух  кабельтовых.  С  мостика  командир
скомандовал выпустить мину из аппарата N 1. Но она едва выдвинулась и, задев
хвостом за борт, свалилась в воду, как бревно.
   - Утонула, подлая! - вскрикнул на мостике зоркий сигнальщик Скородумов  и
крепко выругался.
   Командир, пристально следивший за действиями минеров, сжал кулаки и не то
в ответ ему, не то для уяснения самому себе того, что произошло, сквозь зубы
процедил:
   - Порох плохо воспламенился - отсырел.
   Вторая мина, выпущенная вдогонку противника, пошла правильно к цели.  Уже
ждали взрыва, но она, дойдя до поверхности моря почти до самой кормы,  вдруг
свернула в сторону, отброшенная бурлящими потоками от винтов.
   В этой атаке все преимущества  были  на  стороне  "Громкого".  Противник,
очевидно, свои  мины  за  прошлую  ночь  расстрелял,  и  его  аппараты  были
закреплены по-походному. Но  почему  же  он  не  уклонился  от  сближения  и
допустил "Громкого" на расстояние минного  выстрела?  "Сирануи"  рисковал  в
один миг взлететь на воздух. Такое поведение японцев можно объяснить не  чем
иным, как только растерянностью и тактической оплошностью.
   Расчет Керна на взрыв неприятельского миноносца не  оправдался:  помешала
непредвиденная случайность. Все же ему нужны были  нечеловеческие  усилия  и
крепость нервов, чтобы не упасть духом и ничем не выдать своего волнения.
   "Громкий" попал под перекрестный обстрел. С двух  сторон  несся  на  него
ураган огня и железа, брызг  и  дыма.  Это,  однако,  не  парализовало  воли
командира.  Крепче  ухватившись  за  поручни,  он   следил,   куда   ложатся
неприятельские снаряды, и уклоняясь от них, маневрировал миноносцем.
   Во время минной атаки при  сближении  на  контркурсах  японцы  и  русские
понесли особенно тяжелые потери.
   На "Громком" первый снаряд разорвался в машинном кубрике, проломил борт у
ватерлинии  и  вывел  из  строя  динамомашину  номер  первый.   Она   тотчас
остановилась. Водяная партия,  руководимая  лейтенантом  Паскиным,  поспешно
заделывала пробоину  пластырем.  Едва  работа  была  закончена,  как  ударом
второго снаряда по тому же месту  пластырь  был  вновь  сорван.  В  пробоину
хлынула вода. Скоро у "Громкого" образовался дифферент  на  нос.  Вдруг  все
почувствовали, что миноносец как будто подпрыгнул и. качнулся влево.
   Снаряд угодил в левую угольную яму. Навстречу судовому механику Саксу  из
кормовой кочегарки выползли со стоном ошпаренные кочегары.  Оттуда  слышался
шипящий свист и валил густой пар. Среди  кочегаров  не  было  Боярова  -  он
остался мертвым  у  топки.  Пока  выясняли,  что  у  котла  номер  четвертый
оказались перебитыми трубки, вышел из строя и котел номер третий: у него был
пробит паровой коллектор.
   Сакс приказал кочегарному квартирмейстеру Притводу:
   - Вывести оба котла!
   При двух оставшихся котлах носовой кочегарки "Громкий" сразу  сбавил  ход
до семнадцати узлов. Теперь  и  второй  миноносец  приблизился  к  нему.  Он
вынужден был отбиваться на две стороны. С беспримерной храбростью матросы  и
офицеры вступили в неравную борьбу со  стихией  огня,  воды  и  раскаленного
железа. При уменьшившемся ходе им нельзя  было  отступать  и  неоткуда  было
ждать помощи.
   Загорелись  каюта  командира  и  шкиперская.  Через  большую  пробоину  в
кают-компании заливало водой кормовой патронный  погреб.  С  каждой  Минутой
положение корабля ухудшалось.  Снаряды  поражали  людей.  Однако  не  только
здоровые, но и раненые не покидали своего  поста,  и  все  от  командира  до
матроса выполняли свой  долг.  Они  продолжали,  выбиваясь  из  сил,  тушить
пожары, заделывать пробоины, стрелять из пушек и пулеметов. А  бедствиям  не
было видно конца. От новых пробоин совсем затопило оба патронных  погреба  -
носовой  и  кормовой.  Для  сохранения  патронов  была  пущена  турбина   от
динамомашины номер второй,  но  она  не  успевала  откачивать  воду.  Подача
патронов к орудиям прекратилась. Комендоры достреливали последний  запас  их
на верхней палубе. Занятый тушением пожаров старший офицер Паскин был  очень
удивлен тем, что стрельба из пушек все еще продолжается.  По  его  расчетам,
они должны были  бы  замолчать  -  о  затоплении  погребов  он  уже  доложил
командиру.
   - Чем это они стреляют? - спрашивал он  встречных  матросов,  проходя  по
жилой палубе к носовому  патронному  погребу.  И  то,  что  он  там  увидел,
превзошло все его ожидания. Люди по очереди спускались в затопленный погреб,
как в плавательный бассейн, и выныривали с патронами. Никто не давал  такого
распоряжения, и  вообще  это  было  неслыханное  дело,  едва  ли  когда-либо
практиковавшееся  в  истории  морских  сражений.  Подойдя  ближе,  Паскин  с
удивлением  разглядел  показавшуюся  из  воды  голову  минно-артиллерийского
содержателя Антона Федорова, который с начала  боя  был  при  подаче  боевых
припасов. За ним вслед всплыл с патронами  матрос  Молоков.  Приготовился  к
погружению и третий человек.
   - Ну, скорей, швабра, тебе не привыкать по-вчерашнему купаться,  -  шутил
над ним, пыхтя и отдуваясь, Антон Федоров. И голова  бородача  скрылась  под
водой. Паскин знал, что окунулся машинный содержатель Ефим Папилов.
   Эта подача патронов из воды по инициативе самих матросов  продлила  огонь
артиллерии и препятствовала неприятелю подойти ближе  к  "Громкому".  Японцы
так и не осмелились взять  миноносец  на  абордаж  и  держались  от  него  в
пяти-восьми кабельтовых. Неприятелю?  он  порой  казался  добитым,  но  этот
умирающий корабль вдруг оживал и  больно  огрызался.  Дорого  отдавали  свою
жизнь за родину мужественные моряки. Было видно, как на "Сирануи"  несколько
раз русские снаряды  сбивали  боевой  флаг,  как  сам  миноносец  загорался,
выбрасывая пламя и  дым,  а  иногда  окутываясь  паром,  и  как  наконец  он
завертелся на месте; очевидно лишившись рулевого управления.
   В полдень на "Громком" был сбит стопорный клапан котла номер второй.
   Ошпаренные  паром  кочегары  едва  успели  выскочить  из  кочегарки.   Их
отправили в носовой кубрик на перевязку, но единственный  фельдшер  был  уже
тяжело ранен в спину, с переломом позвоночника.  Раненые  сами  перевязывали
друг  друга.  Некоторое  время  кочегары  не  могли  спуститься  в   носовую
кочегарку, наполненную горячим паром. С опасностью для  жизни  они  все-таки
вскоре проникли туда и подняли пар в котле номер первый.  Миноносец  хотя  и
малым ходом, но продолжал двигаться вперед.
   В начале первого часа на "Громком" остались в действии один  котел,  один
пулемет, одна правая средняя 47-миллиметровая  пушка,  остальные  пять  были
повреждены и  замолчали:  Число  подводных  пробоин  увеличилось.  Вода  все
прибывала, затопляя отсеки. Но  ничто  не  устрашало  людей,  боровшихся  за
живучесть своего корабля.  "Громкий"  все  еще  шел.  Единственная  пушка  и
пулемет стреляли.
   Паскин направился по верхней палубе для осмотра повреждений. Когда он  на
правом борту поравнялся с радиорубкой, расположенной на машинном  кожухе,  в
ней раздался страшный треск. Тут же выскочил из нее человек, и Паскин увидел
перед собой знакомую маленькую фигуру Таранца. Но курносое  лицо  радиста  с
выбитым глазом и оторванным ухом было неузнаваемо. Шатаясь и поднимая правую
руку к изувеченной голове, он вытянулся и вскрикнул:
   - Ваше благородие... я... - Не окончив фразы, Таранец со стоном повалился
на кожух.
   Один  из  японских  миноносцев  стал  подходить  к  "Громкому",  очевидно
намереваясь им овладеть. Но японцы ошиблись. На мостике стоял  непоколебимый
Керн, который, как и вся его команда, был полон решимости бороться до конца.
Командир знал, что  каждый  его  офицер  и  матрос  ненавидят  врага.  Желая
причинить больше вреда противнику, он повернул  "Громкого"  на  "Сирануи"  с
целью его протаранить. Тот, увидя  решительный  маневр  Керна,  отвернул  от
опасного положения и отступил. А  "Громкому"  не  хватало  хода,  чтобы  его
настигнуть. На этом повороте грот-мачта вместе с андреевским  боевым  флагом
полетела за борт. Командир приказал:
   - Прочно пришить гвоздями стеньговый флаг на фокмачте. Пусть противник не
подумает, что мы сдаемся.
   Сигнальщик  Скородумов,  всегда  исполнительный  и  расторопный   парень,
скрылся внутри корабля и быстро вернулся с  молотком  и  гвоздями.  Захватив
флаг, он подбежал к фок-мачте и, не задумываясь, начал  карабкаться  кверху,
обхватывая мачту  цепкими  матросскими  руками  и  ногами.  На  ожесточенную
стрельбу  неприятеля  он  не  обращал  внимания.  С  ловкостью  акробата  он
взбирался все выше по стеньге  до  самого  клотика.  С  мостика  с  тревогой
смотрели на сигнальщика. Каждую секунду его могли ранить, и, падая с высоты,
он разбился бы насмерть. А смельчак, словно в обнимку со смертью,  на  самой
верхней части стеньги все-таки ухитрился выполнить задание.  Над  доблестным
миноносцем снова развевался боевой флаг.
   Люди "Громкого" продолжали сражаться.
   Лейтенант Паскин знал свою дружную и стойкую команду, но и он,  следя  за
действиями матросов, изумлялся их отваге.  Из  истории  войн  в  его  памяти
сохранилось много разных примеров, прославивших на весь мир русское  оружие.
Защищая свое отечество, русская армия и флот всегда  проявляли  удивительную
храбрость. Сам народ, если только его  не  подводило  бездарное  начальство,
никогда  не  склонял  головы  даже  перед  сильнейшим  врагом.  Это  издавна
признавали лучшие полководцы всех стран. Но как могло то же самое  случиться
и в сражении "Громкого" с противником? Паскину  хорошо  было  известно,  что
русско-японская война, затеянная царем и его сатрапами за концессии на  реке
Ялу, не была популярна в народе. И  все  же  храбрость  и  мужество  русских
моряков со всей полнотой обнаружились и здесь. В неравном бою миноносец  уже
сильно пострадал от неприятельских снарядов. Однако его защитники  держались
с необыкновенным подъемом, с  несокрушимой  твердостью  духа  и  преданности
своему кораблю. Казалось,  что  смерть  товарищей  не  только  не  устрашала
моряков, но еще больше придавала им силы и решимости.
   Здесь героями были все: минеры, комендоры, кочегары, машинисты,  рулевые,
сигнальщики, фельдшер, офицеры и сам командир.
   До конца Керн  оставался  на  командном  мостике,  являя,  собою  высокий
образец командира. Его ничто не устрашало: ни вдвое сильный враг, ни убыль в
людях, ни бедственное положение корабля, с  каждой  минутой  терявшего  свою
живучесть. Из семнадцати кочегаров уцелел только один. Теперь  командир  мог
совершить лишь один последний подвиг. Он решил: не  отдавать  в  руки  врага
даже этот разрушенный обломок, что до боя назывался миноносцем "Громкий".
   Мысль  свою  Керн  выразил  не  сразу.  Хладнокровно,  словно   собираясь
пообедать, он обратился к старшему офицеру Паскину:
   - А который теперь час?
   - Половина первого, - ответил тот,  недоумевая.  Этот  разговор  был  так
далек от того, что происходило у них на глазах. У него возникло естественное
подозрение: в здравом ли  уме  его  начальник?  Паскин,  впрочем,  устыдился
своего  предположения.   Размеренно,   как   на   учении,   Керн   отчеканил
распоряжение:
   -  Я  решил  утопить  миноносец.  Открыть  кингстоны.   Заделку   пробоин
прекратить. Выбросить за борт сигнальные и секретные книги, шифры и денежный
ящик. Всем надеть спасательные нагрудники.
   Паскин сбежал с мостика. Сигнальщик Скородумов привязывал к книгам крышку
от горловины угольной ямы для потопления их. Мичман  Потемкин  с  комендором
Жижко и матросом Салейко выбивали обратно пробки из пробоин. Судовой механик
Сакс с машинистами открывали кингстоны и клинкеты, перерубали  трубы,  чтобы
вода проникала из одного отсека в другой. Морякам больно было своими  руками
разрушать собственный корабль, но ещ„ было бы больнее, если бы  он  достался
врагу.
   И когда все, что нужно для затопления миноносца, по приказу  Керна,  было
сделано,  команда  вышла  наверх.  Здоровые  люди  из  винтовок  стреляли  в
приближающегося   противника.   Мичман   Потемкин   командовал    действиями
единственной пушки. Лейтенант Паскин направился к мостику. Но он не дошел до
командира с докладом и упал на палубу, тяжело раненный в правую ногу.
   Навстречу ему подбежал штурман Шелашников  и  сделал  ему  перевязку.  Но
скоро Паскин получил второе ранение в левый бок,  и  его  перенесли  на  ют.
Оттуда, лежа, он продолжал давать советы мичману Потемкину и сноситься через
него с командиром. А тот, видя, что миноносец осел на два  фута  и  доживает
последние минуты, наконец распорядился:
   - Команде спасаться!
   Спустили вельбот, но он оказался продырявленным осколками. 3а  его  борта
держались раненые, а здоровые в сп